М О Й ДРУГ ПОЛКОВНИК.

¹ Разуа, арестованный 17 июля, был отпушен на свободу в конце августа так как французское прави-'етьство не представило никаких доказательств в подкрепление своего требования выдачи. Псдробности см. в книге «Фран­цузская эмигрант в Швейцарии» А. Клариса, Женева 1873 Националь ная библиотека LV, 1702,

ЖЕНЕВА

Июль 1871 года.—Утро. Я в Женеве со вчерашнею дня. Какая славная ночь—первая спокойная ночь после ужасов разгрома— в маленьком отеле по соседству с вокзалом, г д е я сошел. Конец обыскам, конец арестам, конец опасностям, не дающим сомкнуть глаз и заставляющим настораживать слух. Я свободен! Свободен! Легким шагом спускаюсь я по улице Монблана. Ледяной гигант сверкает там далеко, далеко—во Франции. У меня нет никакого желания отправиться полюбоваться им вблизи. Я еще слишком боюсь жандармов.

Кто-то хватает меня за плечи, душит меня обеими руками, целует в обе щеки.

— Я узнал вчера вечером, что ты здесь

Это Брюнеро \

Брюнеро — командир 228-го батальона. «Страшный скорняк с у л и ц ы Мучеников», как зовут е г о версальские газеты. Б р ю н е р о дрался, как лев. В Женеве он уже недели две.

К революционному движению Брюнеро примкнул в последние годы Империи. Он близкий друг Феликса Пиа и Гамбона ². Тесть Громье, секретаря Пиа, того самого, который на банкете 21 ян­варя 1870 года в Сен-Мандэ произнес знаменитый тост «за пулю» ³. Он рассказывает мне, что, судя по тому, что ему пишут

¹ Брюнеро Шуи), бывший делегат комиссии труда в Люксембурге в 1848 году.
Командир 117-го батальона во время осады и 228-го после 18 марта.

² Гамбон (Фердинанд), член Коммуны (от 10-го округа), бывший народ­
ный представитель в Учредительном Собрании (1848), депутат Националь­
ного Собрания (1871), член Комитета Общественного Спасения (с 10 мая).

³ «За пулю», которая убьет Наполеона I I I Автор тоста был Феликс
Пиа (Прим ред.)

из Парижа, его обвиняют во всех решительно злодеяниях. Так как его меховой магазин на улице Мучеников находится совсем рядом с Нотр-Дам-де-Лорет, то уверяют, что он пытался поджечь церковь. Это он основал клуб, который заседал по вечерам в свя­тилище! Словом, во всем виноват он! Вот откуда это прозвище «страшный скорняк».

Рассказывая м н е э т о, Брюнеро смеется с в о и м д о б р ы м смехом.

Я смотрю на него. Поражение не коснулось его здорового ко­ренастого тела. На широких плечах сидит могучая голова. Властное лицо с упрямым лбом и блестящими черными глазами, седеющая борода и усы.

Брюнеро называет мне тех, кто сейчас в Женеве.

— Здесь Арну, Мартеле ¹, Кларис, Алявуан, Леграндэ ², Кер-деруа, Шардон...

— Как, Шардон здесь?

И передо м н о й тотчас же встает фигура Шардона, одетого в свой блестящий мундир полковника и военного коменданта бывшей префектуры полиции. В этом мундире Шардон имеет очень внушительный вид. Высокий, прямой, солидной комплекции, свет­лые усы, оттеняющие полное румяное лицо, светло-голубые глаза. А как лихо носит он—-сразу чувствуется бывший солдат—свой мундир с красными отворотами и золотыми пуговицами. Прекра­сен он и верхом, когда с красным шарфом члена Коммуны через плечо, с золотыми кистями, болтающимися по эфесу сабли, в свер­кающих на солнце ботфортах, с сдвинутым на ухо кепи с пятью золотыми галунами, проезжает он по бульвару Сен-Мишель, со­провождаемый на почтительном расстоянии своим вестовым. Иногда, заметив кого-либо из нас на террасе какого - нибудь кафэ — К л ю н и, Суффле и л и д'Аркура, он останавливает своего коня и соскакивает на землю, бросая поводья вестовому, кото­рый почтительно ожидает гражданина полковника.

Однажды вечером, когда канонада злобно грохотала со стороны Исси, я встретил Шардона с двумя офицерами его штаба, которые мчались во весь опор по мостовой.

— К у д а ты? — крикнул я ему.

— В Исси. Там жарко,—бросает мне на ходу один из всадников
Дело было в первых числах мая.

С тех пор я уже не встречал больше Шардона, но часто после разгрома, вспоминая о тех, кто не давал о себе знать, думал я и о блестящем полковнике... Жив?.. Умер?..

И вот, оказывается, он жив.

¹ Мартеле, член Коммуны (от 14-го округа).

² Леграндэ, командир батальона национальной гвардии после 18 март".
Позднее муниципальный советник квартала Клиньянкур (на Монмартре.)

> — Итак, о н здесь?

— Да. Не прошло и недели с того вечера, как он ввалился
к нам в Северное кафэ без предупреждения, весь в угольной
пыли...

И на мой вопросительный взгляд:

— Ах, да! Ты ничего не знаешь. Ну, так вот, для того, чтобы
перейти границу, Шардон сговорился со своими старыми това­
р и щ а м и по мастерским Орлеанской железной д о р о г и, г д е он ра­
ботал когда-то по котельному делу. Заручившись согласием маши­
ниста и истопника женевского поезда, эти ребята заперли его—
да, именно заперли—в угольном вагоне. О н и устроили ему в куче
угля тайник—настоящую нору, куда беглец и зарылся. В Бель-
г а р д е остановка, проверка паспортов. М о й Ш а р д о н совершенно
спокоен. Как только поезд снова тронулся, друзья высвободили его

•- Он так обрадовался женевской мостовой, что даже не дал себе труда пройтись щеткой по своему костюму. Его можно было при­нять за углекопа, вылезшего из своей шахты.

— Здорово! — воскликнул я, смеясь. — Мы его увидим?

— Конечно. Он на улице Сандрие, в двух шагах отсюда.

Мы остановились перед котельной мастерской. В окно можно было разглядеть пять и л и шесть человек, работавших за стан­ками. О д и н из них стоял спиной к окну; он б ы л в холщевой куртке и синих штанах.

Брюнеро постучался в окно.

Человек в холщевой куртке оборачивается.

Это—Шардон. Он самый. Член Коммуны, избранный тринад­цатым округом, блестящий полковник в сапогах со шпорами, вер­нулся к своей меди, кранам и котлам, которыми полна мастерская.

Увидев меня, Шардон так и кинулся ко мне.

— Это ты, малютка... Боже мой! До чего я рад.
Приближается час закрытия мастерской; Шардон жмет руку

хозяина и товарищей, и мы уходим все трое.

— Я только чуточку приоденусь, — говорит Шардон. —
Я живу рядом, на улице Вильгельма Телля. Да! Это уже не то ши­
карное помещение в префектуре.. Комната за двенадцать фран­
ков в месяц... Н у, пока, через полчаса, в Северном...

По прошествии получаса пунктуальный Шардон, со смеющи­мися голубыми глазами, завитыми кверху усами, в черном бархат­ном жакете, с тросточкой в руках присоединился к нашей ком­пании. Сразу видно, что это кавалерийский офицер, переодетый в штатское платье. Мундир, увы, далеко...

Мы отправились обедать в ресторан Жюж, окна которого в ы -ходили на Рону

Весь вечер мы проговорили, как и следовало ожидать, о ми­нувших днях, о пропавших без вести друзьях, о Риго, которого некоторые упорно не хотели считать погибшим, о тех, в чьей смерти нельзя было сомневаться и кого нам уже не суждено было увидеть.

— Уже поздно, десять часов, — в д р у г заявляет Шардон —
А ведь я должен быть завтра в шесть часов в мастерской.

За все время своего пребывания в Женеве Шардон не оста­влял своего станка в улице Сандрие. Не проходило и дня, чтобы я не забегал туда перекинуться с н и м словечком.

Как сейчас встает в моей памяти высокая фигура Шардона на фоне вывески его мастерской. Из-под широко распахнутой ру­башки выглядывает здоровая грудь, покрытая каплями пота и выпачканная зеленой краской—зеленой ржавчиной меди, по ко­торой он не перестает колотить.

О чем думал в эти долгие часы работы б ы в ш и й член Ком­муны? — Я спросил его однажды об этом.

— Каково тебе было снова приняться вот этак за работу?

— М н е? Так в е д ь нельзя же б ы л о вечно оставаться полков­ником. Я об этом больше и не думаю.

Неправда. Он об этом думал. Каждый вечер, окончив работу, он приходил к нам, и начинались бесконечные разговоры о тех днях, которых нельзя было вырвать из нашей памяти.

Отличный работник, Шардон б ы л скоро замечен. Одна круп­ная женевская машиностроительная компания послала его в Еги­пет, потом в Гаванну и на Гаити, для установки м а ш и н ы по вы­делке льда системы Рауля Пикте. Он остался в Порто-Пренсе,!де открыл ресторан и сколотил себе маленькое состояние.

О д н а ж д ы вечером в 1900 году, в редакции «Радикала» м н е до­ложили, что меня спрашивают.

Это б ы л Шардон, которого привел ко м н е Алявуан.

Он б ы л все такой же великан, но великан, у которого отросло брюшко. Все существо его дышало самодовольством. В петлице у него торчала трехцветная ленточка.

— Это еще что такое? Вот уж не ожидал, что ты будешь
пожалован орденом. Е с л и бы вернулась Коммуна, хорошо бы это
пошло к твоему мундиру, а?

— Послушай, старина, — заговорил Шардон, когда мы вы­шли, — я заслужил это тоже на поле битвы. Во время одной эпидемии. Говорят, я там отличился. Мне предлагали красную лен-чочку Я предпочел взять трехцветную, которая, при всей своей скромности, так же, как и красная, дается за громкие заслуги.

— Трехцветная! И тебе не стыдно...

Шардон удалился на покой на свою родину в Вьерзон. Он там и умер, окруженный всеобщей любовью и уважением. У него была сестра монахиня. Мне говорили—но я не ручаюсь за достовер­ность этого факта,—что, не оставив никакого завещания своим близким, бывший член Коммуны, полковник и комендант префек­туры полиции, друг Рауля, Риго, Ферре и Дюваля, б ы л погребен возле церкви.

Дата добавления: 2015-08-10