Эта книга, как и многие предшествующие, посвящается моей жене Даниэлле Антуанетте. 30 страница

– Что ты знаешь о лошадях? Его вопрос застал меня врасплох.

– Ну, наверное, поменьше твоего? – насторожился я.

– Когда-то я был сайсом, – похвалился Гуи в своей обычной очаровательной манере.

– А это кто такой?

– Конюх, тот, кто заботится о лошадях. Я в изумлении уставился на него.

– А где ты видел лошадей до кровавого побоища при Абнубе?

– Когда я был еще младенцем, моих родителей убили, а меня захватило в плен племя варваров, которое кочевало по равнинам Востока в одном годе пути от реки Евфрат. Мои хозяева были всадниками, и еще ребенком я проводил весь день с этими животными. Кобылье молоко стало моей пищей, а ночью я спал под животами лошадей, так как рабов в шатры племени не пускали. Я сбежал из рабства верхом на любимом жеребце. Он унес меня далеко от моих бывших хозяев, но умер задолго до того, как мы достигли Евфрата.

Так Гуи оказался со мной, когда ладья высадила на берег меня и отряд моих помощников. Их набралось всего шестнадцать человек. Люди с большой неохотой пошли за лошадьми, и все они оказались отбросами войска. Тан позаботился о том, чтобы никто из лучших воинов не отправился со мной. Он не мог отменить приказ правительницы Египта, но сделал все возможное, чтобы затруднить его выполнение.

По предложению Гуи я снабдил своих людей легкими веревками и сумками с молотым зерном. Все они, за исключением Гуи и меня, были напуганы до смерти одной только мыслью о том, что им придется подойти к лошади. Когда я проснулся следующим утром, никого из этих храбрецов с нами не было и никто из них больше не попадался мне на глаза.

– Нам придется вернуться, – отчаивался я. – Одни мы ничего не сделаем. Вельможа Тан будет доволен. Он знал, что нас ожидает.

– Ты не один, – весело напомнил мне Гуи, – я с тобой.

С этих пор я стал теплее относиться к молодому хвастуну. Мы разделили между собой веревки и сумки с молотым зерном и пошли вперед.

К тому времени следам лошадей было уже целых три дня, но они держались табуном и проложили тропу, по которой следовать за ними не представляло труда. Гуи заверил меня, что стадный инстинкт у лошадей очень силен, а у берега они найдут сочные пастбища и далеко не уйдут. Он был уверен, что они не отправятся в пустыню, чего я так боялся.

– Зачем им туда идти? Там нет ни воды, ни пищи. В конце концов Гуи оказался прав.

С приближением гиксосов крестьяне бросали свои дома и поля и отправлялись искать убежища за городскими стенами. На заброшенных зеленых полях росла пшеница. Мы обнаружили стадо лошадей еще до рассвета второго дня. Они рассеялись по широкому полю и мирно паслись. Даже после смерти жеребца у меня на руках вид этих таинственных существ тревожил меня.

– Поймать несколько лошадей будет, наверное, трудно и опасно, – сообщил я Гуи, как бы спрашивая у него совета или подтверждения моим мыслям. Тогда мне и в голову не пришло, что можно поймать все триста лошадей. Я бы удовлетворился и двадцатью, а пятьдесят привели бы меня в восторг.

Я представил себе, что нам придется гоняться за каждой из них в отдельности и связывать их веревками, которые мы прихватили с собой.

– А говорят, ты очень умный раб, – с усмешкой заявил Гуи, так и раздуваясь от чувства собственного превосходства в этой области. – И явно зря говорят.

Он показал мне, как связать из веревки уздечку. Мы сделали целую дюжину, прежде чем он удовлетворился. Затем, вооружившись уздечками и сумками с молотым зерном, вдвоем пошли к пасущемуся стаду. По совету Гуи не стали приближаться к лошадям по прямой, а пошли по косой линии, как будто собирались пройти по краю пасущегося стада.

– Потише, – предупредил меня Гуи, когда лошади вскинули головы и стали глядеть на нас своими удивительными, по-детски искренними глазами, к которым я скоро привык.

– Сядем. – Мы опустились на корточки в пшенице и замерли. Сидели неподвижно, пока лошади не успокоились и не стали снова пастись. Потом мы снова пошли вперед, пока они опять не забеспокоились.

– Садись, – приказал Гуи и, когда мы присели на корточки, продолжил: – Им нравятся добрые нежные голоса Когда я был ребенком, я часто пел моим лошадям, чтобы успокоить их. Вот, послушай! – Он запел на каком-то незнакомом языке, и я предположил, что это был варварский язык племени, захватившего его в детстве.

Музыки в голосе Гуи было не больше, чем в карканье ворон, ссорящихся над трупом дохлого пса. Ближние лошади с любопытством уставились на нас. Я положил руку на пальцы Гуи, чтобы утихомирить его. Мне показалось, что стаду песня понравилась не больше, чем мне.

– Дай-ка я попробую, – прошептал я и запел колыбельную, которую сочинил для маленького царевича:

Спи, мой Мем, мой царь рассвета,

Спи, малыш, и с песней этой

Сказки пусть тебе приснятся;

Отдыхай, чтоб сил набраться,

Чтобы меч рука держала

И стрелу легко пускала.

Кобыла, стоявшая ближе всех, сделала ко мне несколько шагов, потом остановилась и издала знакомый прерывистый звук. Она с любопытством глядела на меня, а я продолжал нежно и соблазнительно петь. За ней шел по пятам жеребенок, прелестное рыжее создание с милой головкой и острыми ушками.

Мне всегда было свойственно особое чутье и понимание птиц и животных. Уже тогда я начал различать признаки породы у лошадей. Я быстро учился и инстинктивно постигал, как лучше обращаться с ними. Мне уже не нужно было во всем полагаться на Гуи.

Все с той же нежной песней я набрал горсть молотого зерна и протянул кобыле. Я сразу увидел, что ее кормили с рук, поэтому она поняла меня. Шумно фыркнула и сделала еще несколько шагов в мою сторону. Я до сих пор помню, что у меня сердце чуть не остановилось от восторга, когда лошадь сделала последний шаг, опустила свою морду к моей руке и попробовала муку. Поела и испачкала нос и усы, а я смеялся от радости и восторга. Она не пыталась отойти от меня, когда я обнял ее за шею и прижался щекой к морде, вдохнув странный, теплый запах кожи.

– Уздечку, – тихо напомнил мне Гуи, и я легко набросил уздечку на ее голову, как он мне показывал.

– Она – твоя.

– А я – ее, – не подумав, ответил я и был прав. Мы взяли в плен друг друга.

Все стадо смотрело на нас. Как только уздечка оказалась на кобыле, лошади успокоились и доверчиво позволили Гуи и мне свободно ходить среди них. Они подходили, ели с рук и разрешали гладить себя по шее, трепать по плечу и осматривать копыта.

Тогда мне это показалось чудом, но, немного поразмыслив, я осознал, что для них это было вполне естественно. С самого рождения лошади привыкли к тому, что за ними ухаживают, их ласкают и запрягают в колесницы. Они постоянно жили рядом с человеком. Настоящее чудо произошло позже, когда я понял, что лошади знают любовь и могут отвечать на нее с не меньшей страстью. Гуи выбрал себе кобылу и надел на нее уздечку, одновременно показывая мне свою ловкость и опытность в вопросах коневодства. Я был в таком восторженном настроении, что даже его хвастовство не раздражало меня.

– Ну ладно, – сказал он наконец. – Теперь покатаемся верхом.

И, к моему изумлению, оперся обеими руками о спину кобылы и, перекинув через ее хребет ногу, уселся на нее верхом. Я уставился на него, не веря своим глазам, и ждал, что лошадь вот-вот встанет на дыбы и сбросит Гуи на землю или по крайней мере схватит его за голую ногу крепкими зубами и стащит с этого насеста. Однако она не сделала ничего подобного. Тихо и послушно стояла под ним.

– Но, милая, – крикнул он и ударил кобылу пятками по бокам. Та послушно пошла вперед, когда наездник стал подгонять ее, перешла на рысь, а потом и на галоп. Я не понимал, как ему удается без всяких усилий управлять ей. Лошадь со всадником сделала несколько поворотов, описала изящную кривую по полю и вернулась ко мне.

– Ну что, Таита, не хочешь попробовать галопом? Он не ожидал от меня такой прыти, но именно это помогло мне преодолеть страх. Я не мог себе позволить, чтобы какой-то мерзкий хвастунишка насмехался надо мной.

Моя первая попытка забраться на лошадь окончилась неудачей, но кобыла стойко стояла на месте, а Гуи смеялся.

– Ей еще многому придется тебя научить! Придется назвать ее Терпение.

Я не понимал, что в этом смешного, но имя пристало к лошади, и с этого момента кобылу стали звать Терпение.

– Подтянись повыше, прежде чем поднимать ногу, и будь осторожен, не прищеми яйца, – посоветовал мне Гуи и вдруг загоготал. – Извини, я забыл, что тебе это ни к чему. Но думаю, ты был бы не прочь их иметь.

Все мои теплые чувства к нему мгновенно улетучились. Я взобрался на спину кобылы и, обхватив ее шею, с испугом прижался к ней. Упади я – наверняка сломаю ногу или разобью голову!

– Сядь прямо, – начал учить меня Гуи, и Терпение помогала мне своим добрым и всепрощающим нравом.

Я с удивлением заметил, что думаю об этих существах как о людях, а в последующие дни, по пути в Фивы, обнаружил, что они действительно бывают глупыми или умными, подозрительными или доверчивыми, скучными или шаловливыми, дружелюбными или злобными, храбрыми или трусливыми, нервными или флегматичными, терпеливыми или не очень. Их поведение можно было предсказать, но иногда они вели себя совершенно непредсказуемо: короче, по своему нраву они были настолько близки человеку, как только может быть близко существо о четырех ногах. Чем больше я узнавал о них, тем больше хотел узнать. Чем больше я работал с ними, тем больше любил их.

Я ехал верхом на Терпении, а ее жеребенок бежал следом. Табун послушно шел за нами – все триста шестнадцать лошадей. Гуи скакал сзади и подгонял отстающих. С каждой милей я чувствовал себя все более уверенным и опытным всадником, и связь между мной и Терпением становилась все крепче и крепче. Кобыла как будто стала продолжением моего тела. Однако продолжение это было стремительнее и сильнее моих собственных слабых конечностей. Я чувствовал себя настолько естественно на ее крепкой спине, что позже никак не мог избавиться от изумления, когда видел, как мало людей готово последовать моему примеру.

Наверное, ужас проник в души египтян во время побоища на равнине Абнуба. А кроме того, отношение к лошадям Тана, вельможи Харраба, не могло не передаться его войскам. Как бы то ни было, я не мог найти египтянина, который согласился бы сесть верхом на лошадь, если не считать Гуи и спустя много лет царевича Мемнона. Египтяне, разумеется, под моим руководством научились ухаживать за лошадьми и разводить их. Они стали ловкими и смелыми колесничими, но я ни разу не видел среди них человека верхом на лошади, если не считать меня, Гуи и царевича. Даже когда колесницы моего изобретения с легкими колесами на спицах стали сметать все на своем пути и Египет овладел этим творением рук человека, Тан так и не последовал моему примеру, и я ни разу не слышал от него доброго слова по отношению к этим храбрым и трудолюбивым животным, которые мчали его в бой.

Даже спустя много лет, когда лошади стали обычными в нашем царстве, почему-то считалось неприличным и даже скверным садиться на них верхом. Когда наша троица скакала по дороге, простой люд часто трижды сплевывал на землю через плечо и делал знак, защищающий от сглаза, за нашей спиной.

ОДНАКО все это ждало нас в будущем, пока же я вел свой табун по западному берегу реки к Фивам, куда мы и прибыли, к радости моей госпожи и к недовольству командующего египетскими войсками.

– Держи своих проклятых зверей подальше от моих глаз, – заявил мне Тан. Он все еще не простил то, что я обратился к своей госпоже через его голову. По справедливости говоря, у него были причины злиться. Существованию государства и всего народа угрожала опасность. В истории нашей страны еще не было такого случая, когда нашей цивилизации грозила бы гибель от рук варваров.

Асют уже пал, как и весь восточный берег реки до Дендеры. Царя Салита не испугало поражение на реке, нанесенное ему Таном. Его колесницы пронеслись по Египту и окружили Фивы, расположившись под стенами.

Город мог бы выдержать десятилетнюю осаду, если бы среди врагов не было вельможи Интефа. Еще будучи великим визирем Верхнего царства, он тайно приказал соорудить подземный ход под городскими стенами. Даже я, человек, который знал почти все тайны, не подозревал о нем. Вельможа Интеф убил строителей подземного хода и теперь один знал о его существовании. Я не имею ни малейшего представления, зачем ему вообще понадобилось строить подземный ход. Наверное, коварный ум получал наслаждение от выполнения подобных хитроумных замыслов. Весь его дворец был насквозь пронизан тайными дверьми и проходами, как логово лисы или кроличья нора.

Когда вельможа Интеф рассказал царю Салиту о подземном ходе, тот послал в город небольшой отряд своих лучших воинов. Те проникли за крепостные стены, напали на ничего не подозревающих стражников у ворот, перебили их и распахнули главные ворота города перед гиксосами. Их войско хлынуло в Фивы, и уже через несколько часов город был захвачен, а половина его жителей погибла.

С западного берега, откуда Тан командовал теперь нашими войсками, из недостроенного дворца Мемнона мы видели обгоревшие и обуглившиеся трупы на противоположной стороне реки, когда гиксосы сожгли город. Каждый день мы следили за облаками пыли над их колесницами, проносящимися по берегу Нила, и видели блеск наконечников копий, которые они носили на плече, готовясь к неотвратимо приближающемуся сражению.

Хотя флот наш и был ослаблен, Тану пока удавалось удерживать врага на противоположном берегу реки, и за время моего отсутствия он успел отбить одну попытку гиксосов переправиться через Нил. Однако его войска были слишком растянуты, так как приходилось охранять обширные пространства, а гиксосы могли по своему усмотрению выбирать место переправы. Наши шпионы на восточном берегу сообщали, что гиксосы забрали все суда, какие смогли найти, от торговых барок до маленьких лодок. Они взяли в плен множество строителей ладей и теперь заставили их работать на верфях в Фивах. Мы, разумеется, понимали, что вельможа Интеф может дать им необходимые советы по всем вопросам, а он не меньше варвара Салита жаждал захватить сокровища фараона.

Команды боевых ладей оставались при оружии и днем, и ночью. Тану редко удавалось поспать. Ни я, ни моя госпожа почти не встречались с ним, а когда видели его, замечали, как он осунулся и насколько стал вспыльчивым.

Каждую ночь на западный берег прибывали сотни беженцев. Люди всех возрастов обоего пола пересекали Нил на первых попавшихся посудинах. Плыли на маленьких лодках и странных подобиях плотов. Люди посильнее переплывали реку сами. Все отчаянно искали спасения от гиксосов. Они рассказывали нам ужасные истории о насилии и грабежах и, разумеется, снабжали свежими и подробными сведениями о передвижениях войска варваров.

Конечно же, мы радовались им, так как они были нашими соотечественниками и родственниками, но их количество тяжким бременем ложилось на нас. Главные хранилища остались в Фивах, самые крупные стада скота и овец попали в руки врага. Царица Лостра возложила на меня ответственность за сбор всех пищевых запасов и скота, оставшихся на западном берегу. Я составил списки и расписал пайки для населения по мясу и зерну. К счастью, финиковые пальмы щедро плодоносили, запасы рыбы в реке были неистощимы. Гиксосы не смогли бы уморить нас голодом.

Моя госпожа назначила меня также главным царским конюшим. За этот пост яростного соперничества не было, поскольку он не предполагал каких-либо привилегий и жалованья. Я сделал Гуи своим помощником, а тот сумел подкупом, угрозами и шантажом набрать сотню конюхов и будущих возничих, которые должны были помогать ему ухаживать за нашим табуном. Позже мы обучим их, и они станут нашими первыми колесничими.

Я без труда находил время каждый день посещать конюшни, устроенные на скорую руку в Городе Мертвых. Кобыла Терпение всегда выбегала ко мне навстречу, и я давал ей лепешку. Мне частенько удавалось увести царевича Мемнона от матери и нянек и захватить с собой к лошадям. Я приносил его на плечах, и он верещал от восторга, как только видел лошадей.

Я сажал царевича на колени и скакал с ним на Терпении вдоль реки, а он цокал языком и подпрыгивал на попке, подражая мне, когда я подгонял лошадь, заставляя идти галопом. Я следил за тем, чтобы не попадаться на глаза Тану во время этих прогулок. Он еще не простил меня, и, если бы увидел своего сына на спине проклятой лошади, моей жизни наверняка угрожала бы серьезная опасность.

Кроме того, я проводил много времени в оружейной мастерской погребального храма фараона, где с помощью лучших мастеров построил свою первую колесницу. Именно здесь, придумывая новые экипажи, я изобрел способ борьбы с колесницами гиксосов, который стал нашей главной защитой от их смертоносных атак. Это были простые деревянные колья, заостренные с обоих концов. Острия кольев закалялись на огне. Любой пехотинец без труда нес до десятка таких кольев. При приближении отряда колесниц колья втыкали в землю под углом так, чтобы их острия находились на уровне груди лошади. Наши воины располагались позади барьера острых кольев и стреляли из-за него по колесницам из луков.

Когда я показал колья Тану, он в первый раз после нашего спора о лошадях крепко обнял меня и сказал:

– Ну, слава Богу, ты не стал злиться на меня всю жизнь, как какой-нибудь старик.

Я понял, что отчасти он уже простил меня. Однако я чуть было не потерял его доброе расположение из-за происшествия с колесницей Таиты.

Мои работники закончили наконец первую колесницу. Передок и борта мы сплели из расщепленного бамбука, как корзину. Колесную ось сделали из древесины акации. Колеса надевались на кованые шипы из бронзы, смазанные бараньим жиром, а на колесах со спицами были бронзовые ободы. Колесница получилась настолько легкой, что двое колесничих могли поднять и перенести ее через неровности почвы там. где лошади не могли протащить. Даже я понял, что мы создали шедевр, и работники назвали ее «колесницей Таиты». Я не стал возражать.

Мы с Гуи запрягли двух наших лучших лошадей – Терпение и Клинка – и отправились в первую поездку. Нам потребовалось время, чтобы научиться управлять упряжкой, но мы учились быстро, а лошади уже умели ходить в паре и многое подсказывали нам. В конце концов мы научились мчаться по ровной земле и круто разворачивать колесницу на полном галопе.

Когда мы прискакали обратно в конюшни, раскрасневшиеся от долгой езды и переполненные восторгом победы, оба были убеждены, что наша колесница гораздо быстрее и удобнее в управлении, чем экипажи гиксосов. Мы испытывали и доделывали мое творение еще десять дней, иногда даже работая при свете светильников до последней ночной стражи, пока я наконец не почувствовал себя удовлетворенным и не решился показать его Тану.

Тан крайне неохотно пришел в конюшню и долго не хотел влезать в колесницу вместе со мной.

– Я не верю ни в эту твою штуковину, ни в этих проклятых тварей, которые ее таскают, – ворчал он. Но я в конце концов убедил его, он настороженно ступил на пол колесницы, и мы поехали.

Сначала я гнал лошадей рысью, а потом, когда почувствовал, что Тан расслабился и, вопреки своему предубеждению, стал даже наслаждаться скоростью, начал подгонять лошадей, и они пошли легким галопом.

– Смотри, как быстро. Ты сможешь налететь на врага раньше, чем он заметит тебя! – с восторгом заорал я.

Тан рассмеялся в первый раз за все это время. Это подбодрило меня.

– На ладьях ты правишь на реке. На колесницах ты будешь править на суше. Если у тебя будут и ладьи, и колесницы, ты будешь править всем миром. – Я не стал унижать дорогие его сердцу ладьи и не делал невыгодных сравнений.

– И это все, на что ты способен? – закричал он, стараясь перекрыть ветер и грохот копыт. – При хорошем попутном ветре «Дыхание Гора» идет быстрее! – Тан врал и просто бросал мне вызов.

– Держись крепче за борта и дыши поглубже, – предупредил я его. – Сейчас ты узнаешь, как летают орлы. – И я отпустил поводья Терпения и Клинка.

Никто еще не мчался с такой скоростью. Ветер обжигал глаза, слезы срывались с них и летели назад.

– О, сладкое дыхание Исиды – восторженно закричал Тан. – Да это… – Я так и не узнал, что это было. Тан не закончил свою мысль, потому что в тот самый момент правое колесо налетело на камень и разлетелось на мелкие кусочки.

Колесница перевернулась и кувырком полетела вперед, а нас с Таном выбросило высоко в воздух. Я ударился о землю с такой силой, что, наверное, долго не смог бы прийти в себя, если бы меня не тревожила реакция Тана на этот маленький несчастный случай. Ведь он мог погубить все мои планы и мечты!

Не чувствуя боли, я вскочил на ноги и увидел, как Тан, окровавленный, поднимается в двадцати шагах от меня. Его покрывал толстый слой пыли, на половине лица кожа была содрана. Пытаясь сохранить чувство собственного достоинства, он выпрямился и, шатаясь, подошел к разбитой колеснице.

Долго смотрел на обломки моего творения, а потом вдруг зарычал, как раненый бык, и пнул колесницу с такой силой, что она перевернулась, как детская игрушка. Не глядя в мою сторону, он повернулся на пятках и, хромая, пошел прочь. Я не видел его целую неделю, а когда мы снова встретились, никто из нас не упоминал о колеснице.

Я думаю, этим бы дело и кончилось и мы бы так и не снарядили наш первый отряд конницы, если бы упрямство моей госпожи не превосходило даже упрямство ее возлюбленного. Она отдала мне первоначальный приказ и теперь не желала отменять его. Когда Тан попытался склонить ее к этому, он только сделал мое положение более прочным. Мы с Гуи восстановили колесницу через три дня и сделали еще одну такую же.

К тому времени, когда бальзамировщики погребальной молельни завершили ритуальные семьдесят дней мумификации, у нас уже был готов первый отряд из пятидесяти колесниц, и мы обучали своих колесничих управлять лошадьми.

ПОСЛЕ возвращения во дворец Мемнона с кровавых равнин у Абнуба госпожа моя занялась государственными делами, которые легли на ее плечи вместе со званием правительницы Египта. Много часов проводила она со своими министрами и советниками.

И вот теперь первоначальное образование, полученное от меня во дворце на Элефантине, начало приносить плоды. Я научил ее безошибочно находить путь в лабиринте власти и влияний. Ей исполнился только двадцать один год, но она стала истинной царицей и правила, как подобает царице.

Не редко приходилось сталкиваться с трудностями, которые беспокоили ее или сбивали с толку. Тогда посылала за мной, и я бросал работу в оружейной, конюшне или в комнатах писцов, где она поселила меня, в противоположном крыле дворца и спешил в зал аудиенций.

Временами я проводил несколько дней подряд у трона, помогая принимать сложные решения. И снова моя способность читать по губам, не слыша голоса человека, послужила мне. Какой-нибудь вельможа, стоя в задних рядах присутствующих, не понимал, что я подробно передаю его слова царице и она знает все коварные замыслы, которые он обсуждает со своим соседом. Лостра скоро прославилась мудростью и проницательностью. Никому из нас не приходилось отдыхать в те трудные и тревожные дни.

Хотя дни наши были полны забот, ночью мы также не находили покоя, поскольку военные и государственные советы продолжались далеко за полночь. Едва успевали справиться с одной бедой, как другая напасть грозила нам. С каждым днем гиксосы становились все сильнее и Тану было труднее удерживать реку.

Мало-помалу нами овладевали отчаяние и чувство обреченности. Мужчины редко улыбались и почти не смеялись. Даже играющие дети вели себя тихо. Стоило посмотреть на противоположный берег реки, и мы видели, как враг собирается с силами и становится опаснее с каждым днем.

Через семьдесят дней завершился обряд мумификации фараона. Мои усилия по сохранению тела царя оказались очень успешными, и глава гильдии бальзамировщиков похвалил меня в присутствии моей госпожи. Он не обнаружил ни малейшего признака разложения, когда вынул тело из кувшина, и даже царская печень, орган, быстрее всех подверженный гниению, хорошо сохранилась.

Тело царя положили на плиту диорита в погребальной молельне, и глава гильдии бальзамировщиков, вставив в ноздрю заостренную ложку, вычистил содержимое черепа, которое под воздействием рассола стало твердым, как сыр. Затем, пока фараон находился в позе зародыша, его положили в ванну с селитрой, только голову оставив над поверхностью раствора. Когда же вынули из ванны через тридцать дней, все слои жира растворились, а верхние слои кожи отстали от мяса по всему телу, кроме головы.

После этого его снова положили на изрытую желобками каменную плиту и распрямили тело. Затем протерли и высушили, пустую брюшную полость заполнили полотняными тампонами, смоченными в смоле и воске, а потом зашили. Тем временем внутренние органы были обезвожены и помещены в молочного цвета алебастровые канопы, где их и запечатали.

Остальные сорок дней тело царя сохло в зале. Двери в молельне были расположены таким образом, чтобы в помещении гулял сквозняк, и теплый сухой ветер постоянно дул над каменной плитой. По окончании ритуального периода в семьдесят дней тело фараона стало сухим, как полено.

Ногти, удаленные с пальцев перед тем, как его посадили в ванну с селитрой, снова закрепили на своих местах тонкими золотыми проволочками. Затем первый слой чистейших белых полотняных бинтов наложили на тело, оставив непокрытыми лишь голову и шею. Бинты укладывали тонким, изящным, перекрещивающимся узором. Под бинтами заворачивали амулеты из золота и драгоценных камней. Затем повязку пропитали лаком и смолой, и она застыла, как камень.

Теперь наступило время церемонии открытия рта, которую по традиции должен совершать ближайший родственник покойного фараона. Мемнон был еще слишком мал для этого, поэтому правительница выполнила обряд вместо царевича.

Моя госпожа и я вошли в молельню в предрассветном сумраке, и на наших глазах полотняная простыня, покрывавшая царя, была снята. Голова фараона сохранилась чудесным образом. Глаза были закрыты, а лицо – спокойно. Бальзамировщики нарумянили и побелили его, и в смерти фараон выглядел лучше, чем в жизни.

Пока верховный жрец Амона-Ра и глава гильдии бальзамировщиков готовили инструменты для церемонии, все присутствующие пели заклинания против второй смерти.

Зеркало он, а не отражение.

Музыка он, а не лира.

Камень он, а не резец,

Что вырубает статую.

Да будет он жить вечно!

Да не умрет он второй раз!

Затем верховный жрец вручил госпоже золотую ложечку и подвел ее за руку к погребальному камню, на котором лежала мумия царя.

Лостра наклонилась над телом фараона и положила ложку на разрисованные губы.

Я открываю губы твои, чтобы ты заговорил снова.

Я открываю ноздри твои, чтобы ты задышал.

Она пропела эти слова, а затем коснулась ложкой век.

Я открываю глаза твои, чтобы узрели они

Славу этого мири и мира богов

По ту сторону смерти, где ты

Жить будешь отныне.

Она коснулась ложкой его завязанной груди.

Я подгоняю сердце твое, чтоб вечно билось оно.

Ты не умрешь во второй раз.

Ты будешь жить вечно!

Мы подождали, пока бальзамировщики завязывали фараону голову бинтами и смачивали их смолой. Затем они придали повязке, смоченной смолой, форму лица царя. Наконец, возложили на слепое, обернутое бинтами лицо первую из четырех погребальных масок.

Это была та самая погребальная маска, которую на наших глазах изготовили из чистого золота. Пока фараон был жив, он позировал для скульптора, и маска получилась поразительно живой. Глаза, выполненные из горного хрусталя и обсидиана, казалось, смотрели живым человеческим взглядом, как частенько смотрело лицо, скрытое теперь под маской. Царственно и таинственно поднималась над его благородным лбом голова кобры.

Затем завернутую в бинты мумию поместили во внутренний золотой гроб, который был запечатан и вложен во второй золотой гроб, на крышке которого была выбита еще одна посмертная маска. Половина сокровищ из запасов вельможи Интефа пошла на изготовление этих тяжелейших саркофагов из драгоценного металла и камней.

Всего же гробов было семь, включая тяжелый каменный саркофаг, установленный на золоченой волокуше, которая уже ожидала тело фараона, чтобы отвезти его по насыпи к усыпальнице в высоких холмах. Однако моя госпожа отказалась дать приказ хоронить мужа.

– Я дала священный обет. Я не могу поместить тело мужа в гробницу, которая скоро может быть разграблена варварами. Фараон будет лежать здесь до тех пор, пока я не смогу выполнить свое обещание. Я найду для него безопасную гробницу, где он будет покоиться вечно. Я дала свое слово, что никто не нарушит его покоя.

МУДРОСТЬ решения царицы Лостры отложить похороны стала очевидна через три ночи. Гиксосы сделали решительную попытку переправиться на неохраняемом участке реки в двух милях к северу от Эсны. Табун лошадей переправился вплавь, а за ним на маленьких лодках, которые по суше тайно перевезли из Фив, поплыли воины. Им удалось закрепиться на западном берегу, прежде чем ладьи Тана подоспели на место переправы. Однако он подошел раньше, чем гиксосы выгрузили колесницы и запрягли в них лошадей. Тан разрушил лодки с колесницами на борту, и почти три тысячи гиксосов оказались в окружении на берегу реки. Их лошади разбежались, когда войска Тана пошли в атаку.

Без колесниц гиксосам пришлось сражаться с нашими воинами на равных, но бежать было некуда, поэтому дрались они с мрачной решимостью. В количественном отношении силы сторон были почти одинаковы, так как Тан смог подтянуть только один полный отряд. Остальное его войско было растянуто вдоль всего западного берега Нила. Кровопролитное сражение началось в ночном мраке, освещенном лишь пламенем горящих лодок на берегу реки.

Дата добавления: 2015-07-25