Эта книга, как и многие предшествующие, посвящается моей жене Даниэлле Антуанетте. 24 страница

– Да здравствует фараон! – закричал Тан, и это приветствие подхватили все присутствующие.

Народ Фив десять раз повторил его:

– Да живет он вечно!

Когда наступила тишина, фараон заговорил снова:

– Вельможа Интеф, я вижу на тебе «Золото похвалы». Меня оскорбляет то, что высокая награда находится на груди изменника. – Он поглядел на Тана. – Военачальник, сними золото с пленного.

Тан поднял цепи над головой вельможи Интефа и поднес их царю. Фараон взял «Золото похвалы», а когда Тан шагнул прочь, остановил его со словами:

– Имя вельможи Харраба было запятнано клеветой. Твоего отца затравили, и он умер смертью изменника. Ты доказал невиновность своего отца. Я отменяю все приговоры, вынесенные Пианки, вельможе Харрабу, и посмертно возвращаю ему все почести и титулы, которых он был лишен. Все эти почести и титулы переходят к тебе, его сыну.

– Бак-Хер! – закричали собравшиеся. – Да живет фараон вечно! Да здравствует Тан, вельможа Харраб!

– Кроме тех титулов, которые переходят к тебе по наследству, я даю тебе новую награду. Ты выполнил поручение, данное тебе. Ты погубил сорокопутов и доставил правосудию их главаря. В знак признания твоих заслуг перед фараоном я награждаю тебя «Золотом доблести». Преклони колено, вельможа Харраб, и получи награду фараона.

– Бак-Хер! – закричали все, когда фараон возложил на Тана звенящие золотые цепи, только что принадлежавшие вельможе Интефу, к которым он добавил подвеску в форме звезды – знак воинской доблести. – Да здравствует вельможа Харраб!

Когда Тан отошел, фараон снова повернулся к пленникам.

– Вельможа Интеф, ты лишаешься своего титула вельможи фиванского круга. Твое имя и звание будут стерты со всех памятников и с гробницы, приготовленной тобой для себя в Долине знати. Все твои имения и все твои богатства, включая незаконно собранные сокровища, переходят короне, кроме имений, когда-то принадлежавших Пианки, вельможе Харрабу, и которые обманным путем перешли к тебе. Теперь они целиком переходят к их наследнику, моему доброму Тану, вельможе Харрабу.

– Бак-Хер, фараон мудр! Да живет он вечно! – беспорядочно закричали люди вокруг. Госпожа моя, не стыдясь, рыдала рядом со мной, как и половина жен царя. Очень немногие могли устоять перед красавцем героем с золотистыми волосами, которые, казалось, затмевали даже блеск золота на его груди.

А потом царь застал меня врасплох. Он посмотрел прямо на меня, туда, где я сидел рядом с моей госпожой.

– Есть еще один верный человек, оказавший короне услугу и открывший местонахождение похищенных сокровищ. Пусть раб Таита выйдет сюда.

Я спустился вниз, встал перед троном, и царь заговорил мягким добрым голосом:

– Ты неизмеримо пострадал от рук изменника Интефа и его подручного Расфера. Они вынуждали тебя совершать низкие дела и преступления против государства, сотрудничать с разбойниками и грабителями и скрывать сокровища хозяина от царских сборщиков податей. Однако ты творил это не по своей воле. Как раб ты должен был выполнять приказы своего господина. Поэтому я освобождаю тебя от всех обвинений и ответственности за содеянное. Я заявляю, что ты невиновен ни в одном из преступлений твоего бывшего хозяина, и награждаю тебя за твою верную службу двумя тахами чистого золота, которые будут выплачены тебе из сокровищ, конфискованных у изменника Интефа.

Люди встретили это заявление царя удивленным шепотом. Я вскрикнул от неожиданности: сколько золота! Такое состояние может посоперничать с богатствами знатнейших вельмож страны, его хватит на приобретение огромных участков плодороднейшей земли у реки и обстановку для великолепных вилл на этих участках. На него можно купить три сотни рабов для работы на этой земле, можно снарядить целую флотилию торговых судов и отправить их во все концы земли, чтобы они привезли еще больше сокровищ. Такое богатство могло потрясти даже мое воображение, но царь еще не кончил.

– Поскольку ты раб, эти сокровища будут выданы не тебе, а твоей госпоже, младшей жене фараона. – Мне следовало бы сразу догадаться, что фараон оставит такое состояние в своей семье.

Я – человек, богатства которого несколько мгновений назад равнялись состоянию знатнейших семей Египта, – поклонился царю и вернулся на свое место рядом с госпожой. В утешение она пожала мне руку, но, по правде говоря, я не был несчастлив. Наши судьбы так крепко переплелись, что я стал ее частью. Теперь мы оба больше ни в чем не будем нуждаться. Я уже начал обдумывать, во что мы вложим состояние моей госпожи.

Наконец царь объявил приговор остальным пленникам, хотя, произнося его, он смотрел только на вельможу Интефа.

– Ваши преступления невиданны. Ни одно из привычных наказаний не подходит вам. Вот мой приговор. На рассвете дня, после окончания праздника Осириса, вас прогонят по улицам Фив связанными и обнаженными, прибьют живыми за ноги к главным воротам города головой вниз и оставят висеть до тех пор, пока вороны не вычистят ваши кости. Затем ваши кости снимут, перемелют в порошок и бросят в Нил.

Даже Интеф побледнел и зашатался, когда услышал такой приговор. Распорядившись с земными телами так, чтобы их невозможно было забальзамировать и сохранить, фараон обрекал пленников на небытие. Для египтянина никакое наказание не может быть более суровым. Им навеки было отказано в полях рая.

КОГДА ГОСПОЖА моя изъявила желание пойти на казнь и посмотреть, как отца приколотят за ноги к главным воротам города, я подумал, что она не поняла, какое страшное зрелище ожидает ее. Поэтому стал решительно возражать. Я никогда не замечал в ней садистских наклонностей. Большинство царских жен собиралось присутствовать на казни, что, по-моему, и повлияло на нее. Да и Тан будет руководить церемонией казни, а она не упускала возможности поглядеть на него, даже на расстоянии.

В конце концов мне удалось переубедить ее, только употребив самый сильный довод из своего арсенала.

– Госпожа, такое жестокое зрелище наверняка повредит твоему нерожденному сыну. Ты же не хочешь калечить молодой неокрепший ум!

– Это невозможно! – Она впервые за время нашего спора заколебалась. – Мой сын ничего не узнает.

– Он увидит все твоими глазами, а вопли умирающего деда достигнут его маленьких ушек через стенки твоего живота, – я тщательно подобрал слова и добился нужного результата. Лостра задумалась и через некоторое время вздохнула.

– Но ты пойдешь туда и очень подробно все опишешь. Ты не пропустишь ни одной мелочи. Больше всего я хочу знать, как будут одеты жены царя. – Потом коварно усмехнулась, показывая, что доводы мои ее не совсем обманули:

– А расскажешь ты мне все шепотом, чтобы ребенок не проснулся и не подслушал нас.

Когда я покидал гарем на рассвете дня казни, было еще темно и саван мрака покрывал дворец. Я торопливо прошел через водный сад, где звезды отражались в черных зеркалах прудов. Когда я приблизился к крылу дворца, где содержался вельможа Интеф, то увидел свет ламп и факелов, услышал ругань и голоса, лихорадочно отдававшие приказы.

Я сразу понял, что произошло нечто серьезное, и побежал. Страж у двери личных покоев Интефа чуть не проткнул меня копьем, но, узнав, в последний момент поднял оружие и пропустил.

Тан стоял посередине прихожей, рычал, как черногривый лев в ловушке, и лупил кулаками каждого, кто попадался под руку. Хотя он всегда был вспыльчивым человеком, я ни разу не видел, чтобы гнев настолько выводил его из себя. Казалось, мой друг потерял дар членораздельной речи и способность мыслить. Воины, могучие герои отряда синих, трусливо прятались от него, и во всем крыле дворца стоял невероятный шум.

Я направился к нему, увернулся от удара и крикнул прямо в лицо:

– Тан, это я! Возьми себя в руки! Во имя всех богов, ты что, сошел с ума?

Тан чуть было не ударил меня снова, но я видел, как он борется с собой. Наконец ему удалось взять себя в руки.

– Посмотри, можешь ли ты помочь им. – И он показал на тела стражников, валявшиеся на полу прихожей, как на поле битвы. С ужасом я узнал в одном из них Хетхета, старшего сотника отряда и уважаемого мной человека, который лежал в углу, свернувшись и сжимая живот. На лице у него застыла такая гримаса боли, какую я бы не хотел увидеть еще раз. Я коснулся его щеки: кожа была холодна и безжизненна.

Покачал головой.

– Уже ничем не могу ему помочь.

Я поднял пальцем веко и заглянул в мертвый зрачок, потом наклонился и понюхал рот. Почувствовал отвратительный слабый запах грибов, который был так знаком мне.

– Яд. – Я поднялся на ноги. – С остальными наверняка то же самое. – Пятеро стражников, скорчившись, лежали на каменных плитах.

– Как их отравили? – спросил Тан напряженным, но спокойным голосом, а я взял одну из чаш с низкого столика, где стражники, очевидно, обедали, и понюхал ее. Здесь запах грибов был сильнее.

– Спроси повара, – предложил я. Затем во внезапном приступе гнева швырнул чашу об стену. Скрюченные тела напомнили мне моих зверюшек, которые умерли такой же смертью, а Хетхет был мне другом.

Я перевел дыхание и спросил:

– Твой пленник, конечно, сбежал?

Вместо ответа Тан провел меня в спальню великого визиря. Я сразу увидел, что в дальнем конце комнаты отодвинута цветная, раскрашенная панель и открыт тайный ход.

– Ты знал, что здесь есть тайный ход? – холодно спросил Тан, и я покачал головой.

– Мне казалось, что знаю все его секреты, но я ошибался. – В моем голосе послышалось смирение. Наверное, в глубине души я понимал все это время, что нам не удастся свершить правосудие над вельможей Интефом. Он был любимцем богов тьмы и пользовался их покровительством.

– Расфер сбежал вместе с ним? – Тан покачал головой.

– Я приказал запереть его в арсенале вместе с князьями, но оба сына Интефа, Менсет и Собек, исчезли. Скорее всего, именно они организовали убийство стражников и побег отца.

Тан снова полностью овладел собой, но чувствовалось, что гнев его еще не угас.

– Ты так хорошо знаешь Интефа. Что он будет делать? Куда отправится? Как мне поймать его?

– Я знаю только одно: он подготовился к подобной напасти. В Нижнем царстве хранил сокровища у знакомых купцов и законников. Даже торговал с лжефараоном. Помоему, продавал ценные сведения его военачальникам. Наверняка будет встречен там с распростертыми объятиями.

– Я уже послал пять быстрых ладей на север с приказом обыскивать все суда, которые они нагонят.

– У него есть друзья за Красным морем. Он отправлял сокровища купцам в Газу, на берег северного моря, чтобы те сохранили их. Заключал сделки с бедуинами. Многие из них служили ему. Они помогут ему пересечь пустыню.

– Клянусь Гором, у него, как у крысы, нора одна, а выходов дюжина. Как могу я перекрыть все?

– Никак. Фараон ждет нас, он хочет присутствовать при казни. Тебе придется доложить ему о бегстве.

– Царь будет разгневан, и по праву. Я не выполнил свой долг, позволил Интефу сбежать.

Но Тан ошибался. Фараон с поразительным спокойствием выслушал известие о побеге Интефа. Я не могу объяснить это. Наверное, огромные богатства, попавшие к нему в руки, смягчили его чувства, а кроме того, в глубине души еще могла таиться любовь к великому визирю. Но с другой стороны, фараон был добродушным человеком, и созерцание казни вельможи Интефа, которого должны были прибить к воротам, вряд ли доставило бы ему удовольствие.

По правде говоря, он выказал легкое раздражение и порассуждал об обмане правосудия, но пока мы находились у него, тайком поглядывал на список сокровищ Интефа. Даже когда Тан признал себя ответственным за побег пленника, фараон отмахнулся.

– Вина за это полностью лежит на начальнике стражи. Чаша с ядом, которую ему поставил Интеф, уже послужила наказанием. Ты послал ладьи и войска в погоню за беглецом. Ты сделал все, что должен был сделать, вельможа Харраб. Тебе остается только выполнить свой долг и привести в исполнение приговор, вынесенный остальным преступникам.

– Готов ли фараон присутствовать на казни? – спросил Тан, и фараон оглянулся, как будто искал повод остаться со списком сокровищ и докладом сборщика податей.

– У меня много дел, вельможа Тан. Начинайте без меня. Доложите, когда приговор будет приведен в исполнение.

НАРОД проявил такой интерес к казни, что отцы города решили построить «трибуны Таиты» перед главными воротами. Они брали по серебряному кольцу за место. Недостатка в желающих не было, трибуны забиты до отказа. Толпы зрителей, которые не смогли получить места на трибунах, разместились на полях за стенами города. Многие принесли с собой пива и вина, чтобы отпраздновать казнь и произносить тосты князьям сорокопутов. Мало кто из присутствующих не пострадал от набегов разбойников, многие потеряли мужей, братьев или сыновей.

Совершенно обнаженными и связанными, как и приказал фараон, осужденных провели по улицам Карнака. Толпы народа выстроились вдоль их пути и забрасывали навозом и грязью, кричали оскорбления и трясли кулаками. Дети плясали впереди шествия и пели веселую песенку, сочиненную тут же:

Гвозди в ногах, к солнышку зад:

Смерти такой князь будет рад!

Подчиняясь желанию госпожи, я занял место на трибуне и стал смотреть, как приводится в действие приговор. По правде говоря, глаза мои не глядели на наряды и украшения разодетых женщин, сидевших вокруг меня, когда пленников провели через ворота. Я смотрел на Расфера и пытался разжечь в себе ненависть к нему. Заставил себя перечислить все жестокие и коварные поступки, которые он совершил по отношению ко мне, постарался вспомнить боль, причиненную острым ножом. И все же, когда я увидел своего врага, голого, с огромным белым животом, висевшим почти до колен, с навозом в волосах и струйками грязи на лице и уродливом теле, мне было трудно ненавидеть его, как он того заслуживал.

Расфер узнал меня на трибуне и ухмыльнулся. Половина лица его была парализована, и ухмылка эта превратилась в кривую гримасу.

– Благодарю тебя за то, что ты пришел попрощаться со мной, евнух. Может быть, мы снова встретимся на полях рая, и тогда я с удовольствием опять отрежу тебе яйца.

Издевка должна была разжечь мою ненависть, но почему-то этого не произошло, хотя я и ответил ему:

– Ты отправишься не дальше грязи на дне реки, старина. Следующую зубатку, которую я зажарю на вертеле над костром, назову Расфером.

Его первым из пленников должны были поднять на ворота. Троим пришлось тянуть сверху на веревках, четверо поднимали снизу. Они держали, пока один из войсковых оружейников забирался по лестнице с каменным молотком в руке.

Расфер перестал шутить, когда первые толстые медные гвозди прошли через плоть и кости огромных мозолистых ног. Он орал и извергал проклятья, извиваясь в руках державших его мужчин, а толпа веселыми криками и смехом подбадривала оружейника.

Только когда забили все гвозди и молотобоец спустился вниз полюбоваться своей работой, стали видны недостатки нового наказания. Расфер выл и рычал, болтаясь на воротах, кровь медленно сочилась из ран. Теперь гигантское брюхо нависло над грудью, обнажив огромную волосатую гроздь половых органов, бившихся о низ живота. Он извивался и бился на воротах, а гвозди медленно рвали плоть между пальцами, пока наконец не прорвали ее. Расфер свалился на землю и начал биться как рыба на песке. Зрителям представление понравилось, и они весело завыли.

Подбадриваемые зрителями, палачи подняли Расфера, а оружейник снова забрался с молотком на ворота и начал заколачивать гвозди. Чтобы жертва держалась покрепче, Тан приказал также прибить руки.

На этот раз Расфера закрепили более удачно: он висел головой вниз, распятый на руках и ногах, словно чудовищная морская звезда. Больше не орал: тяжелые потроха провисли и сжали легкие. Каждый вздох стоил ему огромных усилий, не хватало воздуха на крик.

Один за другим все осужденные были подняты на ворота и распяты на них; толпа визжала от радости и хлопала в ладоши. Только Басти Жестокий не издал ни звука, чем лишил зрителей удовольствия поиздеваться над собой.

Время шло. Солнце поднималось все выше, и жара усиливалась. К полудню пленники настолько ослабели от боли, жажды и потери крови, что висели тихо, как туши на крюках мясника. Зрители начинали скучать и постепенно расходились. Некоторые князья из сорокопутов продержались дольше, другие меньше. Басти продолжал дышать целый день. Только на заходе солнца он последний раз судорожно вздохнул и затих.

Расфер оказался крепче остальных. Много позже, после смерти Басти, он все еще держался. Лицо раздулось от наплыва темной крови и стало вдвое шире, чем раньше. Язык торчал изо рта, как кусок сырой печени. Время от времени он глухо стонал, и глаза судорожно раскрывались. Каждый раз, когда я видел это, ощущал его страдания. Последние остатки ненависти давно угасли, и теперь меня переполняла жалость к нему, как ко всякому измученному животному.

Толпа уже давно разошлась, и я сидел один на пустой трибуне. Не пытаясь скрывать своего отвращения к обязанности, возложенной на него фараоном, Тан оставался на посту до заката. Затем передал командование охраной одному из сотников и оставил нас сторожить покойников.

Теперь у ворот было лишь десять стражников, не считая меня да нескольких нищих, валявшихся, как кучи тряпья, у подножия стены. Факелы по обеим сторонам ворот мерцали и вспыхивали на ночном ветерке, освещая происходящее потусторонним светом.

Расфер снова застонал, и я не выдержал. Взял кувшин пива из своей корзины и спустился вниз к сотнику. Мы знали друг друга по походу в пустыне, поэтому он рассмеялся и покачал головой в ответ на мою просьбу.

– Таита, ты мягкосердечный дурак. Этот негодяй все равно не жилец. Он не стоит беспокойства. Но я могу отвернуться на время. Поторопись.

Я подошел к воротам, и голова Расфера оказалась на одном уровне с моей. Я тихо позвал его по имени, веки судорожно открылись. Не зная, понимает ли он, что ему говорят, я прошептал:

– Я принес тебе пива – промочить горло.

Расфер тихо сглотнул. Глаза смотрели на меня. Если он еще чувствовал что-нибудь, его должна была мучить адская жажда. Я плеснул несколько капель пива ему на язык, стараясь не попасть в нос. Распятый сделал слабое, но тщетное усилие проглотить. Это было невозможно: жидкость вытекла из уголков рта и потекла на слипшиеся от навоза волосы.

Он закрыл глаза, и настал наконец момент, которого я ожидал. Я тихо достал кинжал из складок платка. Осторожно приложив острие у него за ухом, быстрым и резким движением вонзил по рукоять. Его спина выгнулась в последней судороге, а потом тело обмякло и затихло. Я вынул клинок. Крови почти не было, я спрятал кинжал в платок и отвернулся.

– Пусть райские сны укачивают тебя всю ночь, Таита, – окликнул меня на прощание сотник. Я не смог совладать со своим голосом и не ответил ему. Мне бы никогда не пришло в голову, что я буду оплакивать Расфера. Но может быть, я и не его оплакивал. Может быть, себя и только себя.

ПО ПОВЕЛЕНИЮ фараона возвращение двора на Элефантину сначала отложили на месяц. Царю нужно было распорядиться новыми сокровищами, и он находился в приподнятом настроении. Я никогда еще не видел его более счастливым и довольным. Я был рад за него. К этому времени я по-настоящему привязался к старику и иногда засиживался допоздна с его писцами, проверяя счета царской казны, начавшие теперь явно излучать розовое сияние.

Помимо этого, меня иногда призывали к царю на совет по поводу перестройки погребального храма, которую он теперь мог себе позволить. Я подсчитал, что примерно половина недавно полученных сокровищ уйдет в могилу вместе с фараоном. Он забрал лучшие драгоценности из запасов Интефа и послал пятнадцать тахов золотых слитков златокузнецам храма, чтобы их переработали в ритуальные предметы.

Тем не менее Мамос находил время призывать к себе Тана и совещаться с ним по военным вопросам. Теперь он признавал в Тане одного из выдающихся военачальников своего войска.

Я иногда присутствовал на его встречах. Угроза со стороны лжефараона Нижнего царства нависла над нами, и мысли наши постоянно возвращались к ней. Благосклонность царя к Тану была столь велика, что последнему даже удалось рассеять большую часть его страхов и убедить фараона выделить небольшую часть сокровищ Интефа на постройку пяти новых флотилий боевых ладей и снабжение отрядов стражи новым оружием и сандалиями. Но он не сумел убедить царя выдать войску невыплаченное жалованье. Многие отряды уже полгода его не получали. Решения фараона повысили боевой дух войска, и каждый солдат знал, кому всем обязан. Они рычали как львы и приветствовали Тана, поднимая вверх сжатые кулаки, когда он выстраивал войска на смотр.

Почти всякий раз, когда Тана призывали на аудиенцию к царю, госпожа моя находила повод присутствовать там. Хотя ей хватало здравого смысла держаться в тени, они с Таном обменивались такими горящими взглядами, что я боялся, как бы не подпалили искусственную бороду фараона. Нам везло: никто, кроме меня, казалось, не замечал этих жарких посланий страсти.

Как только госпожа узнавала, что я должен увидеться с Таном с глазу на глаз, она передавала ему долгие и горячие послания. По возращении от него я приносил ей ответы, не уступавшие ее собственным по длине и страстности. К счастью, излияния их сердец повторялись, и запомнить не представляло труда.

Госпожа Лостра без устали просила меня найти для нее способ остаться с Таном наедине. Признаться, я слишком боялся за свою шкуру и безопасность моей госпожи и не слишком ревностно выполнял эти приказания, не проявляя обычной своей изобретательности. Однажды я попытался было передать Тану приглашение встретиться с моей госпожой, но он вздохнул и отказался, осыпав меня признаниями в любви к ней.

– Наша первая встреча в гробницах Траса была чистым безумием, Таита. Я совсем не собирался ставить под удар честь госпожи Лостры, и если бы не самум, этого бы не произошло. Мы не можем больше так рисковать. Скажи, что я люблю ее больше жизни. Скажи ей, что я буду ждать ее всю свою жизнь.

Получив это любовное послание, госпожа моя топнула ножкой, назвала своего верного любимого упрямым дураком, которому наплевать на нее, разбила чашку и два кувшина цветного стекла и бросила в реку украшенное драгоценностями зеркало, подарок царя, а потом и сама кинулась на постель и прорыдала до самого вечера.

ПОМИМО чисто военных обязанностей, которые включали наблюдение за постройкой флотилии новых ладей, Тан в те дни много времени посвящал переустройству отцовских имений, доставшихся ему в наследство.

Он почти каждый день советовался со мной по этим вопросам. Нет ничего удивительного в том, что сорокопуты не трогали эти имения, пока они принадлежали вельможе Интефу. Поэтому Тан буквально за ночь стал одним из самых богатых людей Верхнего царства. Хотя я изо всех сил старался переубедить его, он потратил значительную часть состояния на выплату жалованья своим воинам и перевооружение любимого отряда синих. Разумеется, за эту щедрость люди полюбили его еще больше.

Не удовлетворившись таким мотовством, Тан отправил своих сотников, Крата, Ремрема и Аста, собирать по улицам Фив увечных ветеранов речных войн, нищенством добывавших себе пропитание. Он поселил все эти отбросы в одном из больших поместий за городом, которое получил в наследство, и, хотя объедков и помоев им было бы более чем достаточно, кормил их мясом, лепешками и пивом. Простые воины громко приветствовали Тана на улицах и пили за его здоровье в кабаках.

Когда я рассказал госпоже о безумном мотовстве Тана, ее только вдохновил его пример, и она тут же потратила сотни дебенов золота, заработанных мною для нее, на приобретение и обустройство десятка зданий, превращенных затем в больницы и приюты для бедняков Фив. Я уже отложил это золото для закупки зерна, но, как ни ломал руки, умоляя ее, она настояла на своем.

Нужно ли говорить, что долготерпеливому рабу Таите пришлось отвечать за управление всей этой глупостью госпожи, хотя и она тоже каждый день посещала свои благотворительные заведения. Теперь для каждого бездельника и пьяницы Луксора и Карнака оказалось возможным получить бесплатный обед и удобную постель за наш счет, а если этого ему было мало, он мог даже принять чашку супа из собственных прелестных ручек моей госпожи. А лечением их гнойных язв и поносов занимался один из лучших врачей страны.

Мне удалось найти несколько молодых безработных писцов и разочаровавшихся в религии жрецов, которые любили народ больше, чем богов или деньги. Моя госпожа наняла их, и во главе со мной этот маленький отряд отправлялся ночью охотиться на задворках города и в трущобах. Каждую ночь мы отлавливали уличных сирот. Они представляли собой стаи грязных, завшивевших дикарей, и редко кто из них по собственному желанию уходил с нами. Нам приходилось ловить их, как диких котов. Я получил множество укусов и царапин, пытаясь отмыть маленькие тела от засохшей грязи или сбрить толстый слой спутанных волос со вшами, в которые нельзя было даже воткнуть гребень.

Мы поселили их в одном из новых приютов. Здесь жрецы занялись нудным и долгим процессом приручения этих дикарей, а писцы направляли их по длинной дороге образования. Многие из наших пленников убегали через несколько дней и возвращались в свои сточные канавы. Однако кое-кто оставался в приюте. Медленное превращение этих животных в человеческие существа радовало мою госпожу и доставляло мне гораздо больше удовольствия, чем я мог ожидать от такого занятия.

Тщетно пытался я возражать против того, как госпожа моя тратит наше состояние. Я пообещал ей, что, если бальзамировщики получат мое тело и положат его в гробницу раньше отведенного мне богами срока, вина за это будет целиком лежать на тех двух юных глупцах, которых я пригрел под своим крылом и постоянно награждавшие меня непослушанием.

Нужно ли говорить, что именно госпожу, а не меня все вдовы и калеки города благословляли и дарили ей свои жалкие дары: увядшие букетики цветов, дешевые бусы, ветхие кусочки папируса с плохо написанными текстами из Книги Мертвых. Когда Лостра ходила по городу, простой народ подносил к ней своих детенышей для благословения и люди старались прикоснуться к краю ее одежды, как будто это был религиозный талисман. Она целовала грязных детей, хотя я предупреждал, что это опасно для здоровья, и разбрасывала медь бездельникам, как дерево осенью роняет свои листья.

– Это мой город. Я люблю его и люблю каждого жителя. О, Таита, с каким ужасом думаю я о возвращении на Элефантину. Мне больно оставлять мои прекрасные Фивы.

– Так ты боишься оставить город? Или некоего грязного воина, живущего здесь? – Она ударила меня, но не сильно.

– Для тебя нет ничего святого, даже любовь, чистую и верную, ты не ценишь! В душе ты остаешься варваром, несмотря на все твои свитки и высокопарные слова.

ИТАК, дни летели быстро для всех нас, пока однажды утром я не посмотрел в свой календарь: уже больше двух месяцев прошло с тех пор, как госпожа Лостра снова стала выполнять свои супружеские обязанности в постели фараона. Хотя положение ее внешне еще не было заметно, уже пора было известить царя о великом подарке богов и приближающемся отцовстве. Когда я сказал госпоже, что собираюсь сделать, ее взволновало только одно. Она заставила меня пообещать, что я скажу Тану: именно он является настоящим отцом ее ребенка, прежде чем извещу царя. В тот же день после полудня я отправился выполнять свое обещание. Я нашел Тана на верфях на западном берегу, где он ругался с корабельщиками и угрожал бросить их в реку на съедение крокодилам. Он забыл о своем гневе, как только увидел меня, и провел к ладье, которая была недавно спущена на воду; показал устройство для удаления воды из трюма, если корабль будет поврежден в бою. Тан, казалось, забыл, что именно я изобрел эту машину, и мне пришлось тактично напомнить ему об этом.

– Еще немного, и ты потребуешь денег за свои идеи. Клянусь, ты скуп, как ассирийский торгаш. – Он хлопнул меня по спине и отвел на дальний конец палубы, где никто из моряков не мог нас услышать. Там понизил голос:

– Как себя чувствует твоя госпожа? Она снилась мне сегодня ночью. Скажи мне, хорошо ли ей? Как дела у маленьких сироток? Сколько любви в этом сердце, сколько красоты! Все Фивы обожают ее! Я слышу дорогое имя повсюду, когда хожу по городу, и звуки его вонзаются в мое сердце как острие копья!

– Очень скоро тебе придется любить двоих вместо одного человека, – сказал я, и Тан уставился на меня, разинув рот, как будто внезапно лишился чувств. – Ведь в гробницах Траса не только самум прикоснулся к моей госпоже.

Он вдруг обнял меня с такой силой, что перехватило дыхание.

– Что еще за загадки? Говори ясно, или я выброшу тебя в реку! Что ты несешь, старый болтун? Перестань играть словами!

– Госпожа Лостра беременна от тебя. Она послала сказать тебе об этом, чтобы ты узнал первым, раньше самого царя, – выдохнул я. – А теперь отпусти, пока не покалечил.

Тан отпустил меня настолько внезапно, что я чуть не упал за борт.

– Мой ребенок! Мой сын! – вскричал он. Поразительно, как оба одновременно решили, какого пола будет их малютка. – Это чудо, это дар самого Гора! – Очевидно, Тан в тот момент решил, что никто, кроме него, за всю историю человечества еще не становился отцом.

– Мой сын! – Он затряс головой от удивления, улыбаясь, как слабоумный. – Моя жена и мой сын! Я должен немедленно пойти к ней. – И тут же зашагал прочь по палубе, а мне пришлось бегом догонять его. Понадобилась вся моя изворотливость, чтобы помешать ему ворваться во дворец, а затем и в царский гарем. В конце концов я отвел его в ближайший прибрежный кабачок, чтобы обмыть головку ребенка. К счастью, там уже выпивала группа свободных от службы воинов синих. Я заказал целый бочонок лучшего вина и оставил их наедине с этим бочонком. В кабачке находились также воины из других отрядов, так что позже там будет драка. Ведь Тан был в весьма шумном настроении, а синих не нужно уговаривать, чтобы подраться с кемнибудь.

Дата добавления: 2015-07-25