Первый выпуск, Берлин, Франц Дункер, 1859 11 страница

Воюющие стороны долго стояли в бездействии одна против другой; французы занимали город и его окрестности, пьемонтцы, усиленные австрийской дивизией, сохраняли господ­ствующее положение в горах, занимая сильно укрепленную позицию с центром у Саоржа. В июне 1793 г. французы произвели несколько в общем бесплодных атак; в июле они взяли пе­ревал Коль-д'Лрджентеру, который вел в тыл неприятельской позиции. После взятия Тулона (декабрь 1793 г.) итальянская армия получила значительные подкрепления, и к ней был при­командирован генерал Бонапарт. Следующей весной он организовал наступление на лагерь у Саоржа, которое 28 апреля увенчалось полным успехом и отдало в распоряжение французов все проходы в Приморских Альпах. Тогда Бонапарт предложил соединить альпийскую и итальянскую армии французов в долине Стуры и завоевать Пьемонт; однако его план не был

тот

принят. Вскоре после этого, вследствие переворота 9 термидора383, Бонапарт потерял своего влиятельнейшего покровителя, Робеспьера-младшего, а вместе с этим и свое влияние в воен­ном совете; он снова стал лишь простым дивизионным генералом. Армия перешла к оборо­не. Только когда австрийский генерал Коллоредо начал с обычной медлительностью продви­гаться к Савоне с целью перерезать французам крайне важный для них путь сообщения с нейтральной Генуей, Бонапарту представился случай его атаковать и нанести ему пораже­ние. Несмотря на это, путь на Геную оставался под угрозой, и кампания 1795 г. началась из­гнанием французов из всей генуэзской Ривьеры. Между тем, благодаря миру с Испанией³⁸⁴ освободилась восточнопиренейская армия; она была направлена в Ниццу, где полностью со­средоточилась к ноябрю. Шерер, которому теперь было вверено командование в Приморских Альпах, немедленно перешел в наступление по плану, разработанному Массеной. В то время как Серюрье приковывал пьемонтцев к Коль-ди-Тенде, Массена обходным движением по высоким горам пришел с тыла к Лоано, который Ожеро атаковал с фронта (23 ноября). План удался полностью, австрийцы потеряли 2000 убитыми, 5000 пленными, 40 орудий и были совершенно отрезаны от пьемонтцев. Сообщение с Генуей было теперь снова обеспечено, и французы оставались в течение зимы бесспорными хозяевами

САВОЙЯ. НИТТТТА И РЕЙН. — III_________________________ 623

в горах. Весной 1796 г. Бонапарт, наконец, получил командование итальянской армией, и де­ло приняло теперь совершенно другой оборот. Опираясь на бывшие в его руках Ниццу и Ривьеру-ди-Поненте, он двинулся от Савоны в горы, разбил австрийцев при Монтенотте, Миллезимо и Дего, и отрезал их таким путем от пьемонтцев, которые, будучи окружены превосходящими силами французов и изолированы, после нескольких арьергардных боев поспешили сразу же заключить мир. Таким образом, четыре удачных сражения в долинах верхней Бормиды и Танаро обеспечили французам военное обладание всем Пьемонтом, и прямой удар на Турин даже не понадобился. Война сразу же переместилась в Ломбардию, и Пьемонт стал частью операционной базы французов.

Итак, в течение трех первых лет войны Италия была вполне защищена Ниццей. Только в третью кампанию были потеряны проходы в Приморских Альпах и, наконец, лишь в четвер­тую ими воспользовались — и притом очень решительно. После горных боев первой недели достаточно было только одной сильной демонстрации, чтобы заставить пьемонтцев понять свое беспомощное положение и необходимость капитуляции. Настоящее наступление могло почти беспрепятственно развиваться в направлении на Милан; вся местность между Борми-дой, Тессином и Альпами перешла в руки французов без всяких усилий с их стороны.

Если Ницца становится французской провинцией, то Италия по отношению к Франции попадает в такое же положение, в каком она находилась в результате кампании 1794 года. Французам не только открыт путь через Коль-ди-Тенду в долину Стуры и через Коль-ди-Наву в долину Танаро: численно превосходящей французской армии, перешедшей в наступ­ление, нельзя преградить путь на Альбенгу и Савону, и благодаря этому она через три или четыре дня после начала похода будет находиться у исходного пункта кампании 1796 года. Где ей должны оказать сопротивление главные силы итальянской армии? На генуэзской Ривьере нет плацдарма для их развертывания; к западу от Бельбо и Танаро они подвергают опасности свои коммуникации с Алессандрией, Ломбардией и полуостровом. Единственное, что они могут делать, это наступать к югу от Алессандрии и объединенными силами напа­дать на отдельные колонны, выходящие из гор. Но это, разумеется, уже с самого начала пре­дусматривает отказ от обороны альпийской границы, так как в противном случае все отряды, стоящие у Коль-ди-Тенды и далее к западу и северо-западу, были бы отрезаны. Другими словами, обладание Ниццей дает Франции господство

Ф. ЭНГЕЛЬС__________________________________ 624

над Альпами, перестающими в этом случае быть для Италии защитной стеной, а вместе с тем и военное господство над Пьемонтом.

Ницца предоставляет Франции такие же фланговые преимущества на юге, какие Савойя дает ей на севере, только еще более непосредственные и полные. Если Ницца или Савойя уже каждая в отдельности совершенно обнажают собственно Пьемонт для французской ата­ки, то какую же власть приобретет Франция над Пьемонтом, овладев обеими провинциями! Пьемонт будет зажат ими, как клещами; по всей линии от Малого Бернара, кругом, до Коль-ди-Навы и горных дорог выше Савоны, можно разыгрывать демонстративные атаки в беско­нечных вариациях, пока, наконец, не последует настоящий удар на одной из фланговых по­зиций и не отрежет все итальянские части, которые слишком крепко застряли в горах. Итальянской армии не оставалось бы ничего другого, как сосредоточиться у Алессандрии и Касале, оставить в Альпах лишь сторожевые отряды и, как только обнаружится главное на­правление атаки, бросить туда объединенные силы. Если такой факт допустить, то это, дру­гими словами, означает, что не только альпийская цепь, но и весь бассейн реки По в преде­лах Пьемонта заведомо отдается неприятелю и, таким образом, первая оборонительная пози­ция итальянской армии против Франции будет находиться за линией укреплений Алессанд­рии. С Савойей и Ниццей в качестве передовых оплотов Пьемонт служит для итальянской армии первой операционной базой; без них Пьемонт, с военной точки зрения, входит в сис­тему французского наступления, и только победа на пьемонтской территории и завоевание горных проходов в Савойе и Ницце могут снова вырвать его у французов.

Аннексия Савойи и Ниццы имеет такое же значение, как аннексия, если не политическая, то военная, самого Пьемонта Францией. Когда в будущем Виктор-Эммануил будет из Villa della Regina* близ Турина обозревать роскошную цепь альпийских гор, из которых ни одна не будет ему принадлежать, ему все это станет ясно.

Но, говорят, раз в Северной Италии образуется сильное в военном отношении государст­во, то Франция нуждается в Ницце и Савойе для своей собственной обороны.

Что Савойя значительно усилила бы систему французской обороны — мы видели. Ницца могла бы ее усилить лишь постольку, поскольку противнику, который пожелал бы вторг-

— Виллы королевы. Ред.

САВОЙЯ. НИТТТТА И РЕЙН. — III_________________________ 625

нуться в альпийские департаменты Франции, пришлось бы предварительно овладеть также Ниццей. Но еще вопрос, будет ли вообще сильное в военном отношении итальянское госу­дарство настолько угрожать Франции, чтобы она нуждалась в особой защите против него.

Италия, даже если бы она была полностью объединена, никогда не могла бы со своими 26 миллионами жителей вести наступательную войну против Франции иначе, как в союзе с Германией. Но для такой войны основную массу вооруженных сил всегда выставила бы Германия, а Италия играла бы подчиненную роль. Уже этого одного было бы достаточно, чтобы главный удар перенести с Альп на Рейн и Маас. К этому следует еще добавить, что решающий объект наступления — Париж — лежит на севере Франции. Наиболее чувстви­тельный для Франции удар всегда будет исходить из Бельгии; если же Бельгия остается ней­тральной, — с немецкого левого берега Рейна и с баденского верхнего Рейна. Всякий другой удар связан с обходным движением и будет до известной степени эксцентричным, не на­правленным прямо на Париж. И если Клаузевиц уже с насмешкой говорит («О войне», кн. VI, глава 23) о том, как в 1814 г. армия в 200000 человек, идя на поводу глупейшей тео­рии, совершает обход через Швейцарию на Лангрское плато вместо того, чтобы наступать прямо на Париж, то что бы он сказал о плане кампании, по которому главный удар на Париж предполагается направить через Северную Италию и Савойю или даже через Ниццу? Всякое наступление через Савойю по сравнению с наступлением с Рейна имеет огромные неудобст­ва прежде всего из-за более растянутой коммуникационной линии, проходящей к тому же еще через Альпы, из-за более длинного расстояния до Парижа и, наконец, из-за обладающего притягательной силой большого укрепленного лагеря Лиона — все эти обстоятельства в большинстве случаев вынудят их приостановить наступление. Поэтому в кампании 1814 г. части, наступавшие во Франции через Италию, ровно никакой роли не играли.

Располагая на этой своей границе, и без того прекрасно прикрытой, такими оборонитель­ными средствами против слабейшего соседа, Франция по существу не нуждается в расшире­нии территории. Если бы теперешняя граница Франции повсюду была так же удалена от Па­рижа, так же надежна благодаря естественным препятствиям, искусственным укреплениям и затрудненным для неприятеля коммуникациям, как ее граница с Италией, то Франция была бы неуязвима. Если же бонапартизм избирает именно этот пункт и предъявляет здесь свои

Ф. ЭНГЕЛЬС__________________________________ 626

притязания на так называемые естественные границы под предлогом, что Франция не может без них обойтись для своей обороны, — то во сколько раз ему будет легче обосновать свои притязания на Рейн!

Ницца всегда останется итальянской, если бы она в настоящий момент даже и отошла к Франции. Савойя может пожелать сама присоединиться к Франции и, вероятно, в будущем этого захочет, когда произойдет большая консолидация крупных европейских наций. Но. да­леко но безразлично, станет ли Савойя французской добровольно после того, как Германия и Италия осуществят свое национальное объединение так же в политическом и военном отно­шении, и таким образом значительно поднимут свой престиж в Европе, — или правитель, который не может обойтись без завоеваний, как Луи-Наполеон, заполучит ее от раздроблен­ной еще Италии, чтобы; увековечить свое господство над ней и установить в то же время первый прецедент для теории естественных границ.

САВОЙЯ. НИТИ ТА И РЕЙН. — IV_________________________ 627

IV

Для нас, немцев, в этом торге вокруг Савойи и Ниццы важны следующие три существен­ных момента.

Во-первых, практическое объявление Луи-Наполеоном независимости Италии: Италия разделена, по меньшей мере, на три, а пожалуй, даже и на четыре государства; Венеция при­надлежит Австрии; Франция, владея Савойей и Ниццей, господствует над Пьемонтом. Пап­ская область после отделения Романьи совершенно отрежет Неаполь от североитальянского государства и тем самым будет препятствовать всякому его расширению на юг, так как вла­дение оставшейся частью области должно быть «гарантировано» папе. В то же время для се­вероитальянского государства Венеция оставляется в виде очередной приманки, и нацио­нальное движение Италии получает в лице Австрии своего непосредственного и главного противника; а для того, чтобы это новое королевство можно было, по желанию Луи-Наполеона, двинуть против Австрии, французы овладевают всеми позициями, господствую­щими над западными Альпами и выдвигают свои аванпосты на расстояние девяти миль от Турина. Таковы позиции, которые бонапартизм создал себе в Италии и которые, в случае войны за рейнскую границу, заменят ему целую армию. Они дают Австрии лучший повод поставить, самое большее, свой союзнический контингент — если еще не меньше того. Здесь могло бы помочь только одно: полная перемена германской политики в отношении Италии. Что Германия не нуждается в венецианских владениях вплоть до Минчо и По, мы, думается нам, доказали в другом месте. В существовании папского и неаполитанского господства мы также совсем не заинтересованы, а напротив, заинтересованы в восстановлении единой и сильной Италии, которая может проводить собственную политику. В данных условиях мы, следовательно, можем предложить Италии больше, чем бонапартизм.

Ф. ЭНГЕЛЬС__________________________________ 628

Скоро, возможно, возникнут обстоятельства, когда важно будет иметь это в виду.

Во-вторых, открытое провозглашение теории естественных границ Франции. Что эту тео­рию снова написала на своем знамени французская пресса не только с соизволения прави­тельства, но и по прямому его приказу, в этом не может быть никакого сомнения. Эту тео­рию пока применяют лишь к Альпам. Само по себе это еще в какой-то мере безобидно. Са­войя и Ницца — провинции небольшие, с населением соответственно в 575000 и 236000 жи­телей, и увеличили бы население Франции всего на 811000 человек; их политическое и воен­ное значение не сразу бросается в глаза. Но то, что в связи с притязаниями на эти две про­винции снова была выдвинута и возобновлена в памяти французского народа точка зрения естественных границ, то, что к этому лозунгу должно снова привыкнуть ухо Европы, как к другим в разное время за десять лет провозглашавшимся и затем оставленным лозунгам Бо­напарта, — вот это касается специально нас, немцев. На языке Первой империи, на котором

тог

так старательно продолжали говорить республиканцы из «National»385, под естественной границей Франции par excellence* понимают Рейн. Еще сегодня, когда речь идет о естествен­ной границе, ни один француз не думает о Ницце или Савойе, а только о Рейне. Какое прави­тельство, опирающееся к тому же на завоевательные стремления и традиции страны, осме­лится снова провозгласить принцип естественных границ и затем предложить Франции удо­вольствоваться Ниццей и Савойей?

Вновь провозглашаемая теория естественных границ Франции — прямая угроза Герма­нии, факт, который нельзя недооценивать и который оправдывает национальное чувство, нашедшее выражение в Германии год тому назад. Правда, не Луи-Наполеон, а направляемая им пресса объявляет теперь во всеуслышание, что, конечно, речь шла и теперь идет только о Рейне.

В-третьих и преимущественно — позиция России во всей этой интриге. Когда в прошлом году вспыхнула война и сам Горчаков признался, что Россия взяла на себя «письменные обя­зательства» по отношению к Луи-Наполеону, в публику стали проникать слухи о содержа­нии этих обязательств. Они исходили из различных источников и в существенном взаимно подтверждали друг друга. Россия обязалась мобилизовать четыре армейских корпуса и вы­ставить их на прусской и австрийской

— по преимуществу. Ред.

САВОЙЯ. НИТИ ТА И РЕЙН. — IV_________________________ 629

границах, чтобы таким образом облегчить игру Луи-Наполеона. Для самого хода войны было будто бы предусмотрено три случая.

Или Австрия заключает мир с установлением границы по Минчо: в этом случае она теряет Ломбардию и, изолированная от Англии и Пруссии, легко даст себя склонить к вступлению в русско-французский союз, дальнейшие цели которого (раздел Турции, передача Франции левого берега Рейна) будут затем осуществляться другими путями.

Или Австрия продолжает борьбу за обладание Венецией: тогда ее совершенно вытесняют из Италии, в Венгрии поднимается восстание, и она передается при соответствующих об­стоятельствах русскому великому князю Константину; Ломбардия и Венеция отходят к Пье­монту, Савойя и Ницца — к Франции.

Или, наконец, Австрия продолжает борьбу, и Германский союз ее поддерживает: тогда Россия активно вступает в борьбу; к Франции переходит левый берег Рейна, а Россия полу­чает свободу действий в Турции.

Повторяем: эти данные о наиболее существенных пунктах франко-русского союза стали известны и были опубликованы уже с начала войны. Значительную часть их подтвердили события. Как же обстоит дело с остальной частью?

Представить документальные доказательства по самой сути вещей в настоящий момент невозможно. Они появятся лишь тогда, когда сами события станут достоянием истории. Только установленная на основании фактов и документов политика России за прошлые пе-

то/

риоды истории (например, на основании найденных в Варшаве в 1830 г. русских актов) может служить ключом к этой запутанной интриге. Но для этой цели ее совершенно доста­точно.

Два раза в течение этого столетия Россия вступала в союз с Францией, и каждый раз це­лью или основой союза служил раздел Германии.

тот

Первый раз на плоту у Тильзита387. Россия отдала тогда Германию в полное распоряжение императора французов и в качестве отступного взяла себе даже часть Пруссии. За это она получала свободу действий в Турции; она поторопилась захватить Бессарабию и Молдавию и двинуть свои войска через Дунай. Но вскоре затем Наполеон стал «изучать турецкий во­прос» и существенно изменил свою точку зрения на данный предмет; это обстоятельство по­служило России одним из главных оснований для войны 1812 года.

Второй раз в 1829 году. Россия заключила с Францией договор, по которому Франция должна была получить левый берег Рейна, а Россия — вновь свободу действий в Турции. Этот

Ф. ЭНГЕЛЬС__________________________________ 630

договор был расторгнут июльской революцией; соответствующие документы нашел Талей­ран, когда готовился обвинительный акт по делу министерства Полиньяка, и бросил в огонь, чтобы избавить французскую и русскую дипломатию от громкого скандала. Перед лицом широкой публики дипломаты всех стран составляют тайный союз и никогда не станут пуб­лично компрометировать друг друга.

В войне 1853 г. Россия понадеялась на Священный союз, который, по ее расчетам, был восстановлен интервенцией в Венгрии и поражением Варшавы и укреплен недоверием Авст­рии и Пруссии к Луи-Наполеону. Она обманулась. Австрия удивила мир величием своей не­благодарности³⁸⁸ (свой долг России она еще раньше уплатила с ростовщическими процента­ми в Шлезвиг-Гольштейне и Варшаве) и последовательным возобновлением своей традици­онной антирусской политики на Дунае. В этом вопросе Россия просчиталась; но в другом вопросе ее снова выручило предательство в неприятельском лагере.

Ясно было одно: навязчивая идея завоевания Константинополя могла быть осуществлена теперь только через союз с Францией. С другой стороны, еще никогда Франция не имела правительства, которое бы так нуждалось в завоевании левого берега Рейна, как правитель­ство Луи-Наполеона. Положение складывалось еще более благоприятно, чем в 1829 году. Для России ситуация оказывалась выигрышной; Луи-Наполеон мог только таскать для нее каштаны из огня.

Прежде всего надлежало уничтожить Австрию. С тем же упорством, с каким Австрия с 1792 по 1809 г. оказывала сопротивление Франции на поле брани, с тем же упорством с 1814 г.— и это ее единственная, но неоспоримая заслуга — она боролась дипломатическим путем с русскими завоевательными планами на Висле и на Дунае. В 1848—1849 гг., когда революция в Германии, Италии и Венгрии грозила Австрии полным распадом, Россия спасла Австрию — ее распад не должен был наступить в результате революции, которая вырвала бы освободившиеся части империи из-под руководящего влияния русской политики. Тем не ме­нее, ставшее с 1848 г. самостоятельным, движение различных национальностей лишило Ав­стрию возможности выступать против России и тем уничтожило последний внутренний, ис­торический смысл ее существования.

Это же антиавстрийское национальное движение должно было теперь стать фактором расчленения Австрии: прежде всего в Италии, затем, если нужно будет, в Венгрии. Россия действует не так, как первый Наполеон; на западе, в частности, где она наталкивается на гус­тое население, превосходящее ее

САВОЙЯ. НИТИ ТА И РЕЙН. — IV_________________________ 631

собственный народ своей цивилизацией, она продвигается очень медленно. Начальные этапы подчинения Польши восходят ко времени Петра Великого, и оно все еще полностью не за­вершено. Медленные, но верные успехи ее удовлетворяют в такой же: степени, как быстрые и решительные удары с большими результатами; но она всегда предусматривает обе воз­можности. То, как было использовано венгерское восстание в войне 1859 г., а именно — ос­тавление его про запас ко второму акту, явно изобличает руку России.

Но разве Россия, довольная в одном отношении ослаблением Австрии в короткую кампа­нию 1859 г., не предусмотрела никаких других возможностей? Неужели она мобилизовала свои первые четыре. армейских корпуса только ради того, чтобы получить это удовлетворе­ние? А как было бы, если бы Австрия не уступила? Если бы военные и политические комби­нации заставили Пруссию и остальную Германию — а иначе при продолжении войны и быть не могло — выступить для поддержки Австрии? Как тогда? Какие обязательства по отноше­нию к Франции могла бы на этот случай принять на себя Россия?

Тильзитский договор и договор 1829 г. дают ответ на этот вопрос. Франция также должна будет получить свою долю в добыче, если Россия расширит свои владения на Дунае и прямо или косвенно будет господствовать в Константинополе. Единственная компенсация, кото­рую Россия может предложить Франции, это — левый берег Рейна. Жертвы должны быть снова принесены Германией. Естественная и традиционная политика России по отношению к Франции состоит в том, чтобы обещать Франции обладание левым берегом Рейна или в из­вестном случае помочь ей в этом в обмен за признание и поддержку русских завоеваний на Висле и на Дунае, а Германии, которая из благодарности признает русские завоевания, Рос­сия оказывает помощь в отвоевании у Франции потерянной области. Осуществление этой программы, естественно, возможно только во время больших исторических кризисов, но это отнюдь не мешает тому, что такие возможности могли быть так же хорошо предусмотрены в 1859 г., как в 1829 году.

Было бы смешно еще сегодня доказывать, что неизменной целью внешней политики Рос­сии служит завоевание Константинополя и что для этой цели ей все средства хороши. Мы здесь хотим напомнить только об одном. Россия никогда не в состоянии осуществить разде­ла Турции иначе, как в союзе с Францией или Англией. В 1844 г., когда представлялось своевременным сделать прямые предложения Англии, император Николай отправился в Англию и сам привез русский меморандум о разделе

Ф. ЭНГЕЛЬС__________________________________ 632

Турции, причем англичанам, между прочим, был обещан Египет. Предложения были откло­нены, но лорд Абердин положил меморандум в шкатулку и передал ее в запечатанном виде своему преемнику по министерству иностранных дел. Каждый следующий министр ино­странных дел читал этот документ, снова его запечатывал и передавал своему преемнику, пока, наконец, в 1853 г., во время дебатов в палате лордов, дело не было предано гласности. Одновременно был опубликован известный разговор императора Николая I с сэром Гамиль­тоном Сеймуром о «больном человеке», когда Англии так же были предложены Египет и Крит, в то время как Россия, видимо, готова была удовлетвориться скромными выгодами³⁸⁹. Следовательно, русские обещания Англии в 1853 г. были те же, что и в 1844 году; неужели обещания, сделанные Франции, были в 1859 г. менее щедрыми, чем в 1829 году?

Как по своему положению, так и по личным качествам Луи-Наполеон предназначен слу­жить планам России. Мнимый наследник великой военной традиции, он получил также в на­следство поражения 1813 и 1815 годов. Армия — его главная опора; он должен ее ублаго­творять новыми военными успехами, карая те государства, которые нанесли Франции пора­жение в эти годы, и восстанавливая естественные границы страны. Когда французский трех­цветный флаг станет развеваться над всем левым берегом. Рейна, только тогда будет смыт позор двукратного завоевания Парижа. Но чтобы этого достигнуть, необходим сильный со­юзник. Выбор возможен только между Россией и Англией. Англия с ее часто сменяющимися кабинетами министров, по меньшей мере, ненадежна, даже если бы какой-нибудь англий­ский министр и согласился с этими проектами. А Россия? За умеренную компенсацию она уже дважды изъявляла свою готовность к союзу на подобной основе.

Никогда русская политика не имела более подходящего человека, чем Луи-Наполеон, на­ходящегося в более благоприятном для нее положении, чем он. На французском престоле властелин, который вынужден вести войну, который должен завоевывать только для того, чтобы сохранить свое положение, которому необходим союз и который вынужден заключить этот союз только с Россией — такой ситуации у нее еще никогда не было. Со времени встре­чи в Штутгарте390 все последние пружины французской политики следует искать уже не в Париже, не в голове у Луи-Наполеона, а в Петербурге, в кабинете князя Горчакова. «Таинст­венный» человек, внушающий немецким филистерам такой почтительный страх, низведен до роли инструмента, которым русская дипломатия играет

САВОЙЯ. НИТИ ТА И РЕЙН. — IV_________________________ 633

и которому она позволяет оставить для себя всю видимость великого человека, довольству­ясь сама реальными выгодами. Россия, которая никогда не жертвует ни одной копейкой и ни одним солдатом, если только в этом нет крайней необходимости, но которая по возможности сеет между европейскими государствами раздоры и ослабляет их, должна была договором Горчакова дать разрешение, прежде чем Луи-Наполеон мог самодовольно выдавать себя за освободителя Италии. Когда же отчеты о настроениях в русской Польше стали свидетельст­вовать о слишком плохом положении, чтобы по соседству, в Венгрии, разрешить какое-нибудь восстание, когда пробная мобилизация первых четырех русских армейских корпусов обнаружила, что истощение страны еще не преодолено, когда крестьянские волнения, равно как и сопротивление дворянства приняли размеры, которые могли быть опасны во время внешней войны,— тогда во французскую главную квартиру явился генерал-адъютант рус­ского императора, и был заключен Виллафранкский мир. Пока что Россия могла довольство­ваться достигнутым. Австрия была жестоко наказана за свою «неблагодарность» 1854 г., го­раздо более жестоко, чем Россия когда-либо могла рассчитывать. Ее финансы, которые перед войной должны были быть вот-вот приведены в порядок, подорваны на десятилетия, вся внутренняя система государственного управления безнадежно расшатана, ее господство в Италии уничтожено, территория урезана, войска деморализованы и лишены веры в своих военачальников, национальное движение венгров, славян и венецианцев усилилось настоль­ко, что отпадение от Австрии стало теперь их открыто выраженной целью. Россия с этих пор могла совершенно не считаться с сопротивлением Австрии и рассчитывать на постепенное превращение ее в свое орудие. Таковы были успехи России. Луи-Наполеон не получил ниче­го, кроме весьма тощей славы для своей армии, очень сомнительной славы для самого себя и весьма ненадежного обещания прав на Савойю и Ниццу — две провинции, которые, в луч­шем случае, представляются для него дарами данайцев и еще крепче приковывают его к Рос­сии.

Дальнейшие планы пока отложены, но от них не отказываются. На какое время они от­кладываются, будет зависеть от развития международных отношений в Европе, от проме­жутка времени, в течение которого Луи-Наполеон будет в состоянии держать в узде свое преторианское войско, и от большей или меньшей заинтересованности России в новой вой­не.

О том, какую роль Россия предполагает играть по отношению к нам, немцам, ясно гово­рит известная нота, с которой князь

Ф. ЭНГЕЛЬС__________________________________ 634

Горчаков обратился в прошлом году к мелким германским государствам³⁹¹. Еще никогда с Германией не говорили таким языком. Немцы, нужно надеяться, никогда не забудут, что Россия позволила себе запретить им прийти на помощь подвергшемуся нападению герман­скому государству.

Немцы, надо полагать, не забудут России и еще многого другого.

В 1807 г. при заключении Тильзитского мира Россия настояла на передаче ей Белосто­кс кого округа из владений ее союзника, Пруссии, и выдала Германию Наполеону.

В 1814 г., когда даже Австрия (см. мемуары Каслри³⁹²) признавала необходимость незави­симой Польши, Россия присоединила к своей территории почти все герцогство Варшавское (т. е. бывшие австрийские и прусские провинции), заняв таким путем по отношению к Германии наступательную позицию, и она нам будет угрожать до тех пор, пока мы ее оттуда не вытесним. Построенную после 1831 г. группу крепостей — Модлин, Варшаву, Ивангород — даже русофил Гакстгаузен признает прямой угрозой Германии.

В 1814 и 1815 гг. Россия употребила все средства, чтобы закрепить германский Союзный акт³⁹⁴ в его нынешней форме и таким путем увековечить беспомощность Германии вовне.

С 1815 по 1848 г. Германия находилась под непосредственной гегемонией России. Если Австрия противостояла последней на Дунае, то на конгрессах в Лайбахе, Троппау и Веро­не395 она выполняла все, чего желала Россия в Западной Европе. Эта гегемония России была прямым следствием германского союзного акта. Когда Пруссия попыталась в 1841 и 1842 гг. на один момент освободиться от него, то ее немедленно заставили занять прежнее положе­ние. Поэтому, когда вспыхнула революция 1848 г., Россия выпустила циркуляр, в котором она характеризовала движение в Германии, как бунт в детской³⁹⁶.

Дата добавления: 2015-07-20