Ораторий в 1842 году

Итак, той зимой я работал для укрепления маленького Оратория. Моей целью было собрать только самых трудных ребят, предпочтение я отдавал вышедшим из тюрем; однако, чтобы заложить основания для дисциплины и нравственности, я также пригласил несколько человек порядочного поведения, уже образованных. Они помогали мне сохранять порядок, а также – читать и петь священные хвалы; с тех пор я убедился, что без распространения песенников и весёлого чтения воскресные собрания оказались бы бездыханным телом. К Сретению (2 февраля 1842 г.) – тогда это ещё был обязательный праздник – у меня было уже два десятка ребят, и с ними мы впервые смогли спеть Хвалите Марию, уста верных.

На Благовещение Пресвятой Деве нас было уже 30 человек. В тот день мы немного попраздновали. Утром ученики приступили к святым таинствам; вечером мы пели хвалу, после катехизации я привёл им пример из жизни в качестве проповеди. Хоры, где мы собирались до этого, стали тесны, поэтому мы переместились в часовню рядом с ризницей.

Здесь встречи Оратория проходили так: возможность приступить к святым таинствам исповеди и причастия предоставлялась в любой выходной день; однако раз в месяц суббота и воскресенье отводились именно для исполнения этой религиозной обязанности. Вечером в установленный час пели хвалу, проводили катехизацию, затем – пример из жизни, потом что-нибудь раздавали: или всем, или по жребию.

Из ребят, посещавших самый первый Ораторий, я хотел бы отметить Буццетти Джузеппе, он всегда образцово выступал. Он настолько привязался к дону Боско и к собраниям по выходным, что отказался ездить домой к своей семье (в Каронно Гирингелло), как обычно делали его братья и друзья. В числе первых также были его братья Карло, Анджело, Джозуэ[54] и Гарибольди Джованни с братом, в то время простые подмастерья, а теперь – старшие мастера, каменщики.

В целом Ораторий состоял из резчиков, каменщиков, маляров, мостильщиков улиц, плиточников и прочих ребят из отдалённых посёлков. Они не ходили в церковь, у них не было товарищей, поэтому именно по выходным дням им угрожала опасность совратиться с пути.

Добрый богослов Гуала и дон Кафассо были довольны собранием молодёжи, охотно мне давали образки, листочки, книжечки, медальончики, крестики на подарки. Иногда они предоставляли мне средства на одежду для тех, кто больше всех нуждался, или на хлеб кому-нибудь на несколько недель, пока эти ребята не смогут обеспечивать себя своим трудом. И даже, поскольку их число увеличилось, я получил разрешение иногда проводить досуг с моим маленьким отрядом в примыкающем дворе. Если бы место позволяло, нас быстро стало бы несколько сотен, но приходилось ограничиваться примерно восьмьюдесятью ребятами.

Когда они приступали к святым таинствам, то богослов Гуала либо дон Кафассо непременно приходили навестить нас, рассказать что-нибудь поучительное.

Богослов Гуала, желая устроить прекрасный праздник в честь св. Анны – праздник каменщиков – после утреннего богослужения пригласил всех к себе на завтрак. В большом зале для конференций собралось около ста человек. Тут всех щедро угостили кофе, молоком, шоколадом, вафлями, бриошами, печеньем и подобными сладостями, до которых столь охочи ребята. Легко представить себе, какую суматоху вызвал этот праздник, и сколько бы нас собралось, если бы позволило помещение!

Выходные были всецело посвящены общению с моими юношами; на неделе я навещал их на работе в мастерских, на фабриках. Это весьма утешало ребят, видевших дружескую заботу; это нравилось и хозяевам, которые охотно держали у себя ребят, опекаемых на неделе, а особенно в выходные – наиболее опасные – дни.

По субботам я ходил в тюрьмы с карманами, полными то табака, то фруктов, то хлебцев; моей неизменной целью было пообщаться с ребятами, имевшими несчастье оказаться там; я старался поддержать их, подружиться с ними и тем самым побуждал прийти в Ораторий, когда они наконец выйдут из заключения.

14. Священное служение – Должность в Доме призрения (сентябрь 1844 г.)

Тем временем я начал публично проповедовать в некоторых церквях Турина, в Больнице милосердия, в Приюте добродетели, в тюрьмах, в коллегии Св. Франциска Паольского, проводить триденствия, новенны либо духовные упражнения. По окончании двухлетнего изучения морали выдержал экзамен, дающий право принимать исповедь; тем самым я успешнее мог поддерживать дисциплину, нравственность и благо душ моих ребят в тюрьме, в Оратории и везде, где нужно.

Для меня было утешением на неделе, а особенно – в выходные дни, видеть, что мою исповедальню окружают сорок-пятьдесят юношей, часами ожидающих, когда придёт их черёд исповедаться.

Такова была нормальная жизнь Оратория в течение почти трёх лет, то есть до октября 1844 года.

Тем временем Божественное Провидение готовило нечто новое, перемены и даже испытания.

В конце третьего года изучения морали я должен был окончательно решить, где нести священное служение. Угасающий от старости дядя Комолло, дон Джузеппе Комолло, настоятель в Чиндзано, с согласия архиепископа пригласил меня на должность администратора-эконома прихода, так как в силу возраста и немощи больше не справлялся. Богослов Гуала сам продиктовал мне благодарственное письмо архиепископу Франсони, тогда как я готовился к другому.

Однажды меня вызвал к себе дон Кафассо и сказал: «Теперь вы завершили курс обучения; пора начать трудиться. В наше время жатвы весьма много. К чему вы ощущаете особую склонность?»

– К тому, что вам будет угодно указать мне.

– Есть три места: викария в Буттильера-д’Асти; репетитора морали здесь, в Общежитии; директора маленькой Больничке при Доме призрения[55]. Что выберете?

– То, что вы сочтёте необходимым.

– То есть вы не ощущаете склонности ни к одному, ни ко второму, ни к третьему?

– Я расположен заниматься молодёжью. Вы же можете сделать со мной, что хотите; ваш совет я приму как волю Господа.

– Что в эту минуту занимает ваше сердце, к чему обращены ваши мысли?

– В эту минуту мне кажется, будто я нахожусь в толпе ребят, просящих меня о помощи.

– Ладно, возьмите каникулы на несколько недель. По возвращении я скажу вам, куда направиться.

После каникул дон Кафассо ещё несколько недель ничего мне не говорил; я же ни о чём его не спрашивал.

– Почему вы не интересуетесь, куда вам направиться? – спросил он меня однажды.

– Потому что желаю узнать волю Божию в вашем решении и ничем не хочу проявить своей воли.

– Собирайте вещи и идите с богословом Борелем; будете директором Больнички св. Филомены; также будете работать в Доме призрения. Тем временем Бог вложит вам в руки то, что вы должны сделать для молодёжи.

Этот совет, казалось, противоречит моим устремлениям, поскольку руководство больницей, проповедь и исповедь в заведении, где содержались более четырёхсот молодых женщин, не дут мне времени заниматься чем-либо ещё. Однако, как я вскоре убедился, то была воля Небес.

С первой минуты знакомства с богословом Борелем я всегда считал его святым священником, образцом, достойным восхищения и подражания. Всякий раз, когда я бывал у него, он давал мне урок священнического рвения, неизменно хорошие советы, побуждал к добру. За три года, проведённые в Общежитии, он сам много раз приглашал меня прислуживать ему за богослужением, исповедовать, проповедовать вместе с ним. Поэтому поле моей работы было мне уже знакомо и в некотором роде близко.

Мы не раз подолгу обсуждали с ним правила взаимовыручки при посещении тюрем и выполнении возложенных на нас обязанностей, с тем чтобы при этом помогать юношам, чьё моральное состояние и отверженность всё больше требовали внимания священников. Но как это сделать? Где собирать ребят?

– Отведённая вам комната, – сказал богослов Борель, – может некоторое время служить местом собрания для юношей, посещавших церковь Св. Франциска Ассизского. А когда мы переедем в здание для священников при Больничке, то найдём вам помещение получше.

Дата добавления: 2015-07-20