Глава 5 6 страница. — Как это — чего?

— Как это — чего? Столица всегда привлекала людей умных. Они выбиться могли только здесь, себя показать, других поучить. Ведь каждый мнит себя великим, хочет своё слово миру сказать. Это неваж­но, что своего ничего нет, что у других всё перепи­сано и перечитано, главное — его Я. Человек хочет своим большим Я Москву прикрыть и выше Остан­кинской башни стать. Ну, чего-то добивается и ста­новится одним из десяти миллионов. Эти люди очень

сильно развили свой ум. Может быть, где-то там, глубоко, у них ещё и сердце бьётся, но в погоне за удовлетворением желаний своего Я они о нём забы­ли. Поэтому город наводнён «головастиками». Всё здесь от ума, который прах, от мыслей, которые тленны, от Я, которое смертно. Но ведь жалко их. Целых десять миллионов, а то и двенадцать. Господь Ни­невию пожалел, где сто двадцать тысяч жило, нам ли за Москву не побороться? Мы должны эти страш­ные нагромождения убрать, к Свету путь проложить, а вот дальше уже люди сами будут выбирать, как им идти — сердцем бессмертным или умом. Ты же сам знаешь, как это трудно — ум в сердце опустить и там голос Безмолвия слушать. А они об этом даже понятия не имеют. Но вот лекции о знании сердца почитать, о чужих мнениях на этот счёт порассуж­дать — это пожалуйста, это сколько хочешь. Разве может учить тот, кто сам ничего не добился? Но тут случается, человек заявляет, что он-таки добился, и самое интересное, что люди верят не своим глазам, а его словам. Вот что творят эти астральные нагро­мождения. Они не дают людям самим к себе про­биться и себя услышать и превращают их в зомби — в тех, кто зависит от чужого мнения.

— Беда с городом, — сказал Иван. — Он один у нас такой?

— Да нет, конечно, большинство крупных горо­дов такие. Тьма — это множество, им легче в нём прятаться. Но Москва своего рода фокус, куда стя­нуты все «головастики» Запада. Где ты ещё най­дёшь столько умников? Раньше было иначе, таким центром долго были Лондон, Прага, когда-то Бер­лин и Париж, а теперь — Москва. Но этому нужно не радоваться, а огорчаться, потому что тьма здесь гуляет как по Елисейским полям, и нет ей прегра­ды, ибо никто не понимает нависшей над городом угрозы.

- И как, ты считаешь, нужно эту нечисть разо­гнать? Я бы хоть завтра начал.

— Иван, она же в другое место побежит, другой фокус образовывать. Здесь дело в сознании. Нуж­но людей убеждать, чтобы они с нечистью дела не имели, и не потому, что им это вредно, а вредно детям, внукам и всем близким. Они себя подпра­вили, а ребёнок под машину попал; мужа к дому привязали, а у матери — инфаркт. Не ведают, что творят. Не понимают, что все эти аварии, болезни, неприятности — от обращения к магам, колдунам, ведунам и псевдопсихологам.

— Да, люди в карме не разбираются и себя к подобным чародеям на долгие века приковывают. А с другой стороны, что же им делать с таким со­знанием?

— А что ты делал? Ты положился на Бога и на себя — и выиграл. Теперь вот рыцарствуешь. Ниче­го, нас двое, мы порядок тут быстро наведём.

Дома их ждал сюрприз. Михаил сообщал, что на днях заедет к ним, поскольку дела завели его в Кали­нинград и Питер. До Москвы рукой подать — решил заехать. Он обосновался недалеко от Норильска, по­тому что в городе жить особенно не хотел — привык к тайге. Занялся рыбацким промыслом и сагитиро­вал местных жителей организовать тепличное хозяй­ство. И когда они через полгода стали свои фрукты-овощи получать, то Михаил чуть не святым прослыл. Одно дело о будущем трезвонить, а другое — слова в действие претворять. Люди сначала думали, что он, как все: приехал, наговорил, наобещал. А тут совер­шенно иной человек оказался. Ничего лишнего не говорил, а сразу к делу приступил, и вот — результат налицо. Они его в депутаты даже выдвинули. Так те­перь у Михаила забот было невпроворот. Речи про­износить он был не любитель, а знал толк в лесном хозяйстве, в рыболовстве. Быстро понял, что мест­ные могут поставлять свою продукцию в небольшие северные города, а потом открыть у себя промыш­ленные цеха по производству консервированных про­дуктов. Редко когда он оставался на месте одну неде­лю — всё разъезжал. Да это, собственно, ему и нуж­но было. Он знал все заброшенные местечки в север­ной части страны, до которых новости с Большой земли доходили с запозданием. Радио, телевидение и газеты теперь не всех устраивали, потому что в них была в основном реклама, а чтобы для сердца, для души — не всё же мексиканские сериалы каждый день смотреть. Хотелось знать, что в мире творится, но не казённым языком рассказанное, а живым, доступным и понятным. Михаил видел, какие прекрасные люди живут на нашем Севере и как они нуждаются в ис­тинном духовном общении, и он по мере сил запол­нял эту пустоту.

— Помнится, все мы пели: «И на Марсе будут яблони цвести», — рассказывал друзьям Михаил. — Я хочу, чтобы наш Север расцвёл. Зёрна нужно бро­сать уже сейчас. Они к сроку прорастут. А пройдёт две-три тысячи лет или десять — какая разница. По­том вновь придём, посмотрим, что выросло и зацве­ло, а что затоптали. И начнём сначала. Когда-ни­будь, в священных текстах будущего будем читать, что великий был духовидец Михаил и иже с ним Сер­гий и Иван, что пророчили земле Северной цвесть. И вот слова их исполнились, и живём мы в благодат­ном цветущем крае. А мы будем сами эти книги чи­тать и умиляться на древних пророков. Потом будем предлагать новое: по-другому взглянуть на деяния тех великих мужей. А нас за это — по рукам, по рукам, дескать не смейте наших духовидцев трогать, они люди святые были, для страны сколько сделали, а вы кто? Молоды учить нас, уму-разуму наберитесь, а потом уже наших старцев исправляйте. Что нам ос танется делать? Вновь шагать по Земле, сеять семе­на, молчаливо снося поругания глупцов. Да и что я могу сказать? Что я тысячи лет хожу по Земле в пол­ном сознании и вся эта мировая история моими ру­ками сотворена? Что я Север поднял, и благодаря мне они живут здесь, где раньше были льды и ветра? Разве это кто-нибудь понять может, кроме вас да ещё нескольких, для которых закон перевоплощения яв­ляется не теоретическим, а действенным?

— Да, вот наш Иван тоже в Париже с такой тос­кой на дома смотрел, в которых жил когда-то, тайно обучая людей священным письменам, знакам, сим­волам. Он десятки орденов основал в разные века, а сейчас разве кто может догадаться, что их Великий Магистр в университете преподаёт да на самолётах по заграницам летает? Понимаете, люди себя сами ограничили во взглядах, всё о великом прошлом вздыхают, а о том, что сегодня существует, не дума­ют. В это трудно поверить. Можно подумать, что в прошлые века современники также верили своим близким. Ничего подобного — были единицы, кото­рых никто не признавал, а вот через века они стали легендой, окружённые ореолом таинственности. Люди раскопали оставленные ими записи и сделали их свя­щенными текстами.

— Я вам сейчас, знаете, сколько могу таких за­писей нарисовать? Сотни. Они все в моём сознании есть, — говорил Иван. — Но представьте, что я нач­ну их обнародовать. Догадываетесь, что произойдёт? Все московские чародеи увидят во мне потенциаль­ного врага, отнимающего у них кусок хлеба. Они ведь другого не понимают, для них деньги — мерило все­го. Другие начнут кричать, что это подделка. Это бу­дут те, кто думает о собственном величии. Посколь­ку от правды не скроешься, а в текстах они правду-то увидят, они станут подозревать меня в том, что я желаю затмить их величие. Каждый ведь по себе меряет. Эти про деньги особенно кричать не станут. Третьи представляют собой смешение первых и вто­рых: у них и к деньгам ручонки тянутся, и к власти. Эти завопят: от тьмы это, разве не видите? Они станут строчки из текста цельного выдёргивать и дру-им в глаза тыкать, задыхаясь от ярости. Они не пожалеют денег и здоровья, но целью своей поставят обличение. Это — одержание, беснование своего рода. Поведение того, кто избирает себе одну мишень и не жалея сил начинает воевать, должно же навести лю­дей на мысли, что неспроста творит человек такое? Чего взъелся? Когда он поймёт, что перебрал, то скажет, что сражается за истину и справедливость, что не может молчать, поскольку совесть его муча­ет. Его одержатель мучает, он с ним справиться не может и на других по его наущению кидается. А всё от чего? От гордыни. У него тоже кусок хлеба ото­брали. Этим куском было то, что раньше только его мнение слушали, его слова были авторитетны, а те­перь — конкурент со священными тайными текста­ми объявился. Нет, дорогие, я пока подожду. Я как и раньше, пригляжусь и потом решу, кому эти тайны выдавать. Я найду тех, в ком когда-то зерно посеял. Они воплощены. Они поймут и прилгут.

— Да, Иван, помнишь, как я тебе говорил, что мы работаем для единиц, и как ты на меня подозритель­но смотрел? — спросил Сергей. — Теперь сам это повторяешь, потому что в реальной жизни с этим столкнулся. Так любое знание: сколько ни говори — всё без толку. Пока сам не столкнёшься, не увидишь, не потрогаешь — ничего не выйдет. Поэтому долой говорильню, завтра едем в Сергиев Посад, в Лавру.

— Да у меня только завтрашний день и есть. Ну что ж, скрестим мечи над обителью Сергиевой: да будут ей в помощь наши чистые помыслы, — сказал Михаил. — Мне в понедельник в Думу и вечером на самолёт.

— Ты у нас правительственным чиновником стал, — засмеялись Иван с Сергеем.

— Нет, я пока не член правительства, а государ­ственный служитель — исполнитель воли народной, — ответил Михаил. — Я ещё не депутат, но буду им.

— Оно тебе надо? — спросил Сергей.

— Не мне, а нам. Нашему рыцарскому клану это необходимо. Ряды наши не пополнились?

— Пополнились. Мы Татьяну Андреевну нашли. Она сейчас в горах.

— Вот это здорово. Нам для равновесия ещё бы парочку женщин подыскать.

— Ты у себя тоже к людям присматривайся. Ряды наши должны полниться, — сказал Иван. — Я на Татьяну Андреевну чудом натолкнулся. В Москве та­кое найти — редкость великая. У вас люди должны быть почище.

— У меня есть кое-кто на примете, но я пока осо­бенно не приглядывался, — ответил Михаил.

— Ты всех к Фёдору отправляй. Он теперь у нас инструктором по обнаружению рыцарских качеств будет и по приведению воинов в боевую готовность. А представляете, что люди говорить начнут, если к Фё­дору всё время разные женщины будут приезжать? — засмеялся Сергей. — Вот уж они позлословят!

— Бедный Фёдор, — посочувствовал Иван. — Тебе смех, а ему ведь — одни сплетни разгребать.

Вскоре друзья утихли, а рано утром отправились в Сергиев Посад. Там они пробыли недолго — камень, заложенный в основание постройки самим Сергием, всё так же незримо творил свою работу, насыщая пространство священными токами. Потом они уеха­ли к источнику, за несколько километров, где, по преданию, из небольшого холма потекла вода, когда отец Сергий ударил по земле посохом.

— И здесь есть камень, — сказал Сергей. — Смот­рите-ка, лучи куда уходят. Вот что Москву ещё хранит. Знаете, должен быть и третий камень. Потом по узору посмотрим, где он может быть. Возвращались они до Посада полями.

— Вот земля наша бескрайняя, — говорил Михаил. — Чуть в сторону — поля, луга, леса. У меня та-

кое ощущение, что города призваны уничтожать цивилизацию. Цивилизация — это естественное развитиe земли, когда за ней ухаживают, как за младен­цем, вкладывая всё самое лучшее. Ребёнок может иногда простужаться, потом поправляться благодаря хорошему уходу, расти, учиться. Города же — это как доза антибиотиков, ударный курс инъекций: весь рганизм отравляют. Они всё убивают — и хорошее, плохое. Нет, будущее за небольшими поселения­ми, а города отомрут как не справившиеся с эволю­ционными задачами. Как же я землю нашу люблю! Как я хочу видеть её процветающей, радостной, силь­ной! Меня тоска берёт по могущественной единой Руси. Интересно, сколько бы мы единомышленни­ков нашли, если бы лозунг такой выдвинули?

— А ты в Думе завтра будешь, выдвинь его, а мы посмотрим, — съязвил Сергей. — Впрочем, думаю, что внутренняя тоска по могущественной Руси мно­гих съедает. Посмотрите, молодое поколение наших песен не знает, но стоит запеть, так они подпевают. Те песни объединяли, сплачивали, а современные разъединяют, поэтому молодые музыку каждый в сво­ём ухе слушают. Единства нет, а хочется песни у ко­стра попеть, на рыбалку вместе съездить, в горы схо­дить, в лес — в общем, чтобы душа от всей суеты отдохнула. Хотел бы я, когда служба моя кончится, в дальний скит уйти.

— Я исполню твоё желание, — торжественно про­изнёс Иван. — Прибавьте шагу, а то на электричку опоздаем.

Утром Михаил отправился в Думу и вечером, когда все собрались после работы, делился впечатлениями.

— Там атмосфера особая — нечеловеческая. Я бы сказал, автоматизированная. Дух живой отсутствует, но присутствует искусственно-технический. По-мо­ему, когда люди туда входят, в них человеческое от­мирает и они становятся автоматами по решению тех или иных проблем, но в основном собственных. Там царит закон: «ты мне, я тебе». Я тебе должность — ты мне доход обеспечь, я тебе завод уступлю, ты мне вертолёт подбрось, я твоего ребёнка на хорошее мес­то пристрою, ты моей жене диплом достань. Ну и так до бесконечности. Они там не государственные дела решают, а собственные, потому и дерутся, и пота­совки устраивают. Из-за народа они бы такое не тво­рили, а вот за свою гордыню постоять — это пожа­луйста, даже референдум по всей стране обеспечат, деньги народные на это не жалко.

— И ты хочешь там заседать, — сказал Сергей.

— Да ничего подобного. Я хочу дело делать, а не заседать. Мне народ верит, и хочу путём некоторых законных действий для него кое-какие льготы полу­чить. Для всего Севера, — объяснял Михаил.

— Ладно, поживём — увидим, — ответил Сергей.
Что-то в его тоне насторожило Ивана, но почему

именно он заметил это, Иван понял месяца через три, когда Михаил заехал в Москву снова на три дня. Иван его просто не узнал, а Сергей, слушая Михаила, по­качивал головой, как будто только этого и ждал. Михаил словно раздобрел. Не то чтобы сильно по­правился, а стал как-то весомее, значимее. Чувство­валось, что он знал свою силу, знал, как ею пользо­ваться. Пару раз он сделал им замечания, на что рань­ше Иван бы и внимания не обратил, поскольку они постоянно подшучивали друг над другом. Но когда Сергей что-то сказал Михаилу в ответ, тому это явно не понравилось. Когда же он побежал в свою Думу, Сергей спросил Ивана:

— Ты хоть видишь, что происходит?

— Я вижу, но не знаю, что именно.

— А ты ему сейчас попробуй что-нибудь поперёк сказать, посмотришь, какая дурь из него полезет.

— Я лучше не буду ничего говорить, — ответил Иван.

— И правильно, он тебя не услышит, а любое замечание воспримет как давление на его волю. Его нужно оставить в покое на время, мне кажется, жизнь его сама обломает. Я это ещё в последнюю нашу встречу заметил, что в нём что-то поселилось ненашенское. Ну, думаю, может, ошибаюсь? А те­перь вижу, что не было ошибки, я зародыш увидел, а сейчас уже стебелёчек гордыни зацвёл. Ничего, мы его приласкаем и каждый день поминать будем столько раз, сколько вспомнится.

Поскольку Михаилу нужно было уладить какое-то дело с поставками, ночевать он не пришёл. Друзья увидели его уже перед самым отъездом, раздувающе­гося от счастья, что всё смог уладить.

— Ты, Михаил о, с нами каждый день мысленно соединяйся, — говорил Иван. — Нам тебя не хватает.

— Хорошо, я в последнее время что-то слишком замотался и забывать об этом стал. В двенадцать и в шесть часов я с вами, помните, — сказал он на про­щание.

Результаты сказались достаточно быстро. К Но­вому году Михаил сидел с ними вместе и чувствовал себя крайне усталым. С ним произошло то, что слу­чается со многими, независимо от возраста и степе­ни духовного развития. За каждым поворотом длин­ной дороги жизни человека подстерегает одна и та же опасность — гордыня. Причём у неё столько при­ёмов, чтобы заполучить желаемое, — не счесть! Ми­хаил попался на ту же удочку, что и все; в погоне за благосостоянием народа, за той выгодой, которую могли получить многие благодаря его самоотвержен­ности, он сначала забыл о себе, а потом вспомнил

из-за постоянного напоминания о его заслугах. Без него ничего не могло решаться, он был единствен­ным механизмом и рычагом, запускавшим то или иное дело. Он стал незаменим, и сам прекрасно это пони­мал. Началом было то, что он стал чувствовать свою значимость, он видел, что справляется лучше с лю­бым делом, и хватался за всё сам, не давая ничего делать другим. И люди, естественно, отстранялись. В результате он остался почти один на всё начатое дело. Никто не проявлял инициативы: знали, что Михаил справится лучше всех. Вместо единения и общего дела получилось, что он всё делал сам и даже тащил людей за собой, в лучшее будущее. Однажды случайно брошенная кем-то фраза заставила его заду­маться. Он услышал: «На командном месте виднее».

«Что же это такое? — подумал Михаил. — Меня нет, есть место. Тут что-то не то».

Он обследовал все закоулки своей души и ужас­нулся. Чистого места в нём не было. Все заросло па­утиной. Вместо сердца — мотор, вместо головы — компьютер.

«А я где? Где потерялся?»

Он взял три дня отгула и уехал на озеро, в такую глухомань, где его никто бы не нашёл. Проделав пол­ную ревизию своего состояния, он увидел, что вся беда от одного: самость, гордыня затмили разум.

«Даже Христа искушали. А я кто? Решил, что мне уже ничего не страшно? — безжалостно бичевал он сам себя. — Поеду к своим. Пусть они из меня остат­ки повытряхивают».

И вот он сидел и молча слушал их весёлые рас­сказы о том, как они сами боролись с гордыней.

— Этот змей особенно коварен, — рассуждал Сер­гей. — У него вместо одной отрубленной головы де­вять вырастают. Ты на них смотришь и не знаешь, за какую вперёд хвататься. Лучше рубить все сразу, но это больно, потому что змей в тебя пророс, и он не

где-то там, снаружи сидит, а внутри. Это значит, нуж­но себе самому операцию делать.

— Хорошо, что ты его вовремя заметил. Я с ним года два воевал. Вроде избавлюсь, а гляжу: он снова вылез, — говорил Иван. — За ним глаз да глаз нужен. Опасность существует на любой ступени. И даже чем выше, тем опасней. Потому что тебе сверху видно всё: и глупость человека, и мерзость его души, и алч­ность, и страх, и похоть, и самолюбие. Ведь, по су­ществу, человек все поступки совершает из любви к себе, а прикрывается либо долгом, либо служением, либо любовью. Ты-то видишь. Ну и естественно, что первое желание ему на это указать, а толку-то? Толь­ко врага наживёшь, а пользы не будет. Он ведь тебя не слышит. Он свою гордыню слушает и ей служит.

— Ты сейчас к себе поедешь и всё поменяй, весь прежний распорядок. Пусть люди сами делают то, что им хочется, а ты их мудро наставляй, — говорил Сергей. — Даже если это ошибки — ничего. Сами сделают — сами исправят. На ошибках учатся. Ты дол­жен стать наблюдателем. Они сначала ничего не пой­мут и по старинке к тебе за каждой малостью бежать будут, а ты их думать и делать отправляй. Но потом привыкнут и только радоваться будут, что самостоя­тельность обрели.

Дата добавления: 2015-07-25