Глава 5 3 страница. — Слушай, Сергей, и много таких сейчас?

— Слушай, Сергей, и много таких сейчас? Я ни­когда с ними близко не сталкивался, тем более в жизнь их прошлую не заглядывал.

— Ну и я не заглядывал — оно само выплывает. А таких — очень много. И ты знаешь, самое инте­ресное, что тот воин-герой, из-за которого она уже две тысячи лет мучается, он теперь милиционер в деревне той, и она ему деньги приплачивает, чтобы не трогал. Вот так!

— Ты, Иван, в своём институте засиделся, а о боль­шой жизни мало что знаешь. Подожди, в Москве ещё не то увидишь, — сказал Фёдор.

— Это точно. Москва в этом смысле — очаг чернушной эзотерики. «Посвященные» на каждом шагу, карму рассказывает каждый второй, заговоры, пор­чи, отвороты, привороты — раз плюнуть. Только пла­ти. И сколько людям нужно объяснять, что всё, что за деньги, — не от Бога! — продолжал Сергей.

— Так им, прости меня, начихать, им лишь бы ре­зультат был, а что за это они, их дети и родители пла­тить будут сотни и тысячи лет — они не думают. У них потом дети калеками рождаются, а они спрашивают, за что Бог такого хорошего человека наказал. А это за своё хождение по гадалкам да по ведунам они наказа­ны, только ведь вроде бы не помнят и в этой жизни ничем таким не занимались. Но ведь прошлое им не­известно. А там столько приворотов-отворотов! Вот с болезнями, с трудностями, с несчастьями сейчас сра­жаются. Лучше бы в прошлом этим занимались, сей­час бы и не думали, где деньги на лекарства взять.

Да, за всё человек платить должен. И не знает он, когда он за эту жизнь платит, а когда за прошлые. Но какая разница, когда есть результат — бесконеч­но сыплющиеся на голову неприятности, которые че­ловек усугубляет новыми проклятьями в сторону тех, кто вроде бы эти неприятности вызвал. При чём здесь люди? Всё — внутри человека, а обстоятельства — всего лишь внешний фактор, помогающий сдвинуть человеческое сознание. Умел бы человек хранить мир в себе, и всё внешнее тоже бы пришло в равновесие. Иван вспомнил, как он добивался этого равновесия, как стремился к нему и как оно ускользало от него очень долго. Вспомнил и ошибки свои, и непонят­ливость свою. Сколько же человек глупостей совер­шает, как бежит куда-то узнать новенькое, вместо того чтобы обратиться к себе самому и уверовать в то, что всё — в человеке. Он подумал: смог бы он узнать столько о медицине, камнях, жизни этих необыкно­венных людей, если бы не был в тибетской деревне, не знал бы пасечника, не жил в храме, и вдруг ясно понял, что смог. Просто они ускорили его развитие, ибо много времени было потрачено им на внешние искания, и необходимо было послать ему в помощь тех, кто направит его по правильному пути.

— Да и не только это, — продолжал мысли Ивана Сергей. — Ты же сейчас прекрасно понимаев.1ь, что от тебя многое в мире зависит. Если бы ты вовремя не занял своё место в единой цепи, пришлось бы либо ждать долго, либо твои обязанности исполнять другим, потому что дело отменить из-за одного не успевшего созреть к сроку невозможно. Мы, пришед­шие к самопознанию раньше, взяли бы твою ношу на себя. Но ведь это труд адский — работать с чело­вечеством, которое представляет собой каменную глыбу — застывшую массу, от которой каждый ка­мень норовит отвалиться и упасть тебе на голову с криком «Задавлю, не подходи!». Они добра не помнят, помощи не понимают, а от сердца отворачива­ются. А ты их — люби!

— Но ведь ты их любишь? — спросил Михаил.

— Не то слово — обожаю. Иной раз смотрю на всё это планетное безобразие, и вдруг у меня внутри что-то закипать начинает. Взял бы и смёл всё еди­ным махом. Только руку занесу — и вдруг с сердцем у меня что-то случается: такая любовь к неразумным просыпается, что хочется выйти на улицу и начать всем по свечке дарить во славу Мира и Света. Ну вот что ты будешь с ним делать? — жаловался Сергей на своё сердце.

— Твоё сердце уже тебе не принадлежит. Оно ста­ло частью этой Вселенной, и каждый человек во­шёл в него как атом. Выбросишь один — разру­шишь всё. Ты и себя бережёшь, и Вечность, — до­бавил Фёдор. — Со мной тоже такое происходит. Смотрю на откровенное уродство, ну налицо мо­ральная деградация, и думаю, почему я тебя лю­бить должен? И вдруг понимаю, что его-то я и не люблю, а люблю то, что вижу: едва теплящийся уго­лёк. Он уже сморщился весь, рассыпается, а ещё пыхтит, тщится что-то произвести. Называйте его как хотите: Божьей искрой, сознанием, духом, све­том, но если я его вижу, то во мне что-то на него отзывается, и я начинаю любить это ничтожное создание, но это никакого отношения к человечес­кой любви не имеет. На то чувство, которое я ис­пытываю, слово ещё не придумано: это что-то сред­нее между жалостью к человеку, благоговением перед Светом и преклонением перед несчастьем того, кто не ведает, что творит. Это сродни скорби.

— Да, я тоже стал ощущать именно такое состоя­ние, — сказал Иван. — Я вдруг совершенно отчётли­во стал понимать, что каждый человек несёт свой крест. Причём путь у всех один, но крест разной тя­жести, и кто-то не справляется даже с ничтожной ношей, пытаясь сбросить этот крест при первой же возможности. А возможностей этих у него сколько угодно — он их сам придумывает, лишь бы от груза избавиться. И вот наблюдаю, что один, как муравей-трудяга, целое бревно тащит, а другой кирпичик не­сёт под мышкой и всё жалуется. Но ничего у него не выйдет, потому что кирпичик за него другой если понесёт, то ноша его в следующей жизни учетверит­ся, потому что к своему кирпичу чужой добавится и ещё в два раза больше станет. А потом ещё эти кир­пичики ему начинают на голову валиться, и мне его лечить приходится. Ну что бы людям понять, что все болезни их — от собственной глупости, дурных мыс­лей и уродливых поступков! Почему никто не хочет быть честным с самим собой? Почему они все при­творяются и себя обманывают? Так проще в одной жизни, но в сотни раз труднее будет в другой. А по­скольку памяти не имеют, то меряют коротким от­резком, забывая о Вечности. Вот не понимают, что им бы память воскрешать нужно, вглубь себя загля­дывая. Оттого, что они от мусора очищаться начнут, память и вернётся.

— Ты совершенно прав, что говоришь о работе над памятью. Собственно, не о памяти речь, а о чис­тоте сознания или сердца, если угодно, — сказал Фёдор. — Над самой памятью работать бесполезно, потому что она — награда. Когда сердце чистым ста­нет, когда душа груз сбросит, когда дух на свободу вырвется, тогда и память обретёшь. Ты ведь о себе кое-что знаешь? — обратился Фёдор к Ивану.

— Ну, — Иван пожал плечами, — кое-что — да.

Рыцари готовились к бою. Небольшой отряд, состо­ящий из закалённых бойцов, образовал круг. Приложив руки к сердцу, рыцари беззвучно взывали к Отцу Ми­ров. Один ещё никогда не участвовал в сражении, но уже знал о тяжести пространственного боя, особенно когда воинов окружали в сотни раз превосходящие силы противника. «Что хотят они от нас? — подумал он. — Ведь мы храним святыню. Зачем она им?» И ответ пришёл как бы сам собой, родившись в сердце.

— Сын Мой, Грааль хранится не только как святы­ня. Кровь Господа — это Святой Дух, проделавший не­ мыслимый путь сквозь толщу миров к Земле. Земля вос­креснет от одной капли, упавшей на неё. Свет про­льётся невидимым потоком из Мира Отца Всего Су­щего. Они не хотят потерять власти над планетой этой. Но всему свой срок. Одна капля упала. Теперь упадут три. Ради того, чтобы Дух Святой пронёсся по Земле и оставил след в сердцах человеческих, ты и живёшь на планете.

Одину несколько раз показывали, как применять разные виды оружия. Он быстро освоил приёмы. В этом не было ничего удивительного, ибо теперь он знал, что умеет очень многое, но каждый раз, когда он воплощён на Земле, нужно пройти определенный путь заново, чтобы тело и дух пришли в гармоничное состояние. Когда это произойдёт, все прежние знания всплывут сами собой. Больше всего ему нравилось сражение лучами, но пользоваться ими можно было не всегда. Всё зависело от уровня сферы, в которой шёл бой. Если это было близко к Земле, то можно было поранить духов, слу­чайно оказавшихся на поле боя. Но на этот раз отряд уходил очень высоко, поэтому он был сплочённым и об­разовывал единство.

Все это промелькнуло в сознании Ивана за се­кунды.

— Во всяком случае, я помню свою жизнь в Бе­ловодье. И для меня это воспоминание является са­мым святым.

— Ещё бы, зря, что ли, полжизни потратил на поиски? Это тебя глубинная память тянула, но как её реализовать, ты понятия не имел и поэтому пошёл самым доступным и близким для тебя способом — ногами. Ладно, — сказал Фёдор, — нам через три дня разъезжаться. Пора бы и над узором будущего дела поработать.

Они все замолчали, сосредоточившись на внут­реннем состоянии. Для этого совершенно не нужно было им сидеть и долго всматриваться в пустоту. Изнурительные попытки достичь Безмолвия были давно оставлены, как и медитации и прочие техни­ческие приёмы. Теперь им на погружение вглубь сво­его сознания требовались секунды. Собственно, они пребывали в нём всегда, но на разном уровне. Сей­час перед ними стояла совершенно иная задача — рассмотреть ткущийся узор, а это было весьма слож­но. Узор может быть сложен разными способами и красками, он может быть более или менее совершен­ным, он может слагаться их волей, Божественной волей или сочетанием их. Но лучше всего, когда тот, кто творит на Земле, понимает, что его воля совпала с Божественной, и единая сила ткёт полотно буду­щего. Над этим стоило подумать, выискивая лучшие пути осуществления задуманного. Минут через пять им было уже ясно, как, куда и зачем каждому следо­вало отправляться. После этого они ещё час обсуж­дали детали, сверяли маршруты, подбирали людей, на которых можно будет опереться, но в конце кон­цов пришли к выводу, что лучше надеяться на себя, а люди пусть подходят сами, если кто пожелает по­мочь. Только на таких и следует обращать внимание.

Глава 2

Иван родился и жил в крупном городе, но не в таком огромном, как Москва. Москва его поражала своей беспорядочной суетой, шумом и темпом жиз­ни. Ему-то самому всё было нипочём: он умел хра­нить равновесие и пребывать во внутреннем покое. Но люди! Как они справлялись с совершенно несу­разным ритмом, он пока не представлял. Было оче­видно, что в городе огромное количество людей, стра­дающих расстройством нервной системы и психики.

— Не удивлюсь, если здесь на каждом шагу бес­новатые и одержимые, — говорил он Сергею. — Люди слабы и попадают под влияние более сильного. Об­разуется огромное количество мелких центров, в ко­торых люди вертятся вокруг одного ненормального. Город огромный. Люди не знают, что происходит в разных обществах, и они, привязавшись к одному, перестают что-либо замечать вокруг. Наверное, ду­мают, что обнаружили пуп земли, а это всего лишь человек со сдвинутой психикой или, по большей ча­сти, с вялотекущей шизофренией. Проверить-то нельзя — это может увидеть только человек с разви­тым тонким зрением. А где здесь такие? Тут ведь одна астральщина. Город имеет явно выраженную слоистую структуру, и созданное псевдооккультис­тами пространство нависло огромной чёрной тучей. Попробуй-ка пробей её. Я даже не представляю, как за это взяться.

— Нам помогут камни и Михаил с Фёдором. Они будут стараться раздробить эту муть снаружи, а мы — изнутри. А иначе здесь ничего и не сделаешь. Камни будут заложены нами как магниты в опреде­лённых местах — потом по карте посмотрим. Соб­ственно, они уже заложены, но давно. Жизнь этих токов воскресить нужно. Москва красна церквами. Найдём те, где камни уже есть, реанимируем. Да по­том учти, что возрождающееся православие тоже боль­шую роль играет. Правда, до истинной веры им да­леко, но это не вопрос сейчас, а вот то, что службы идут два раза на дню, — это город спасает.

Вместо института, который прислал ему вызов, Иван Сергеевич попал на освободившееся место в универси­тет, ну и, кроме того, в институт психического здоровья. Такое удачное совмещение должностей делало его участником многих событий, и он мог быть в курсе как университетских дел, так и общегородских.

Пока они жили вместе, но им нужно было разъ­ехаться в разные концы города, чтобы создать опре­делённый узор токов. Может быть, жить вместе и ин­тересней, но они уже давно думали не о себе, а толь­ко об общем благе. О том, что им следовало делать дальше, они узнавали из Безмолвия. Всегда было ясно, чего от них ждали, но почти никогда не давалось ука­заний, каким образом им нужно исполнять то или иное дело. Они должны были руководствоваться соб­ственной интуицией, методом проб и ошибок, в об­щем, действовать, как и все люди. Но в них жил дух рыцарей, и потому для них были исключены при­способленчество, ложь, страх. Если бы каждый чело­век чувствовал себя рыцарем, воплощённым на Зем­ле, чтобы защищать обиженных, помогать слабым, стоять за истину и веру! Но люди в основном думают лишь о собственном благополучии и достатке, втай­не лелея одну мечту: хоть бы меня никто не трогал! Куда подевались бесстрашные воины, рвущиеся в бой за отечество?! Где рыцари, ходящие по земле ради подвигов? Они искали тех, кому нужно было помочь. Теперь же люди нанимали охрану, чтобы их избавля­ли от нуждающихся в помощи и близко бы не под­пускали к господам на белых и вороных «мерседе­сах». Эх вы, люди, что вы с собой сделали! Но дух рыцарства неискореним. Можно убить воина, но дух-то не убьёшь. Он войдёт в новое тело и будет жить в нём, возрождая на Земле законы чести и справедли­вости. Не тоскуйте по ушедшему. Сами становитесь рыцарями, образуя сплочённые круги защитников обездоленных и униженных. Оглянитесь! Земля нуж­дается в вас! Да здравствует рыцарство!

Иван Сергеевич заметил одну особенность этого огромного города. В нём люди очень интересовались психологией. Он стал изучать причины этого явле­ния и понял, что их несколько, но в основном люди жаждали познать нечто таинственное, лежащее за пределами видимого. Психология для них была клю­чом к двери, за порогом которой жило непознанное.

«Господи! — думал Иван. — Им бы в себе разо­браться, а они хотят в тайное через другого проник­нуть. Начали бы с себя, и когда себя изменили, то и за других бы принимались. А у них всё наоборот. Они норовят на людях методики новые опробовать, такими же болванами, как и сами, придуманные. В результате дело до конца довести не могут, теряют­ся, но ведь плохо-то не хочется выглядеть ни перед собой, ни перед друзьями, и они начинают под всё подводить некую мистическую причину, пока не изу­ченную. Люди с утончённой психикой, не понимая «мудрых» рассуждений психологов, уясняют одно: мистика! Тайна! Тут им газеты, радио, телевидение добавляют сведения из реклам, и они уже точно зна­ют, что им следует посетить какой-то центр или ка­кого-то экстрасенса. Они сами себя уверяют, что дело в сглазе или порче, бегут к знахарям и колду­нам. А колдуны им обязательно дипломы показыва­ют или предметы, доставшиеся от предков, потому что колдовство у них — потомственное. Посмотрел Иван, послушал и пришёл к выводу, что на Руси жили исключительно колдуны и знахари. Тогда кто же к ним за советами приходил? Из варягов, навер­ное, приезжали. Может, клиентов из-за границы почётно было иметь?

Но на самом деле всех этих психологов и прочих врачевателей интересовало одно — деньги. Это был очень неплохой источник дохода, требующий не осо­бых усилий, а всего лишь осторожности. Те, кто по­умнее, прекрасно понимали, что следовало как-то оправдать свои действия и объяснить, почему их услуги так дорого стоят. Ведь в укоренившемся пред ставлении народа о знахарстве и колдовстве точно так же укоренилась одна прописная истина: за Бо­жье дело денег не брали. Поэтому умные знахари и колдуны, психологи и биоэнергетики говорили, что эти деньги, которые они берут за святое дело, пой­дут на ещё более святое: они будут бесплатно учить других, просвещать народ, заниматься духовным со­вершенствованием. Люди им верили. Но если бы кто-то удосужился проверить, то выяснил бы, что и за духовность, и за просвещение они так же взи­мают плату.

— О жадность, бич человечества! — говорил Иван. — Самое интересное, что многие не понимают
своей зависимости от денег. Они стали как наркома­ны и нуждаются в длительном лечении. Хозяин Земли
правит бал. Вот ему радости-то они доставляют! Не­бось рассуждают об искушениях Христа, примеры дру­гим приводят, а сами-то искушению поддались и не
замечают. Иметь, иметь, иметь больше, лучше, доро­же! Слушай, Сергей, это кончится когда-нибудь?

— Обязательно, — откликнулся Сергей. — Это ты ещё пока на мелочь смотришь, и тебя злость берёт. Ты бы вот на бирже побывал да на торги посмотрел! Вот где страсти! Но это у нас впереди. А то, что это­му придет конец, я тебе обещаю. Деньги в конце кон­цов будут уничтожены как не оправдавший себя в глазах эволюции элемент, и мы придём к обмену то­варами и услугами. Прямому, без посредников. По­средники тоже вымрут как неспособный к развитию класс. Ну, что ты ещё в психологии накопал?

— Деньги, психозависимость, порождение ижди­венцев. Сами себя не хотят исправлять, а предпочи­тают исправляться за деньги у кого-то. Ты когда-ни­будь в истории с такими примерами сталкивался?

— Не только не сталкивался, но даже и не знал, что можно кого-то исправить. Только сам, своими усилиями. Впрочем, ты же эту школу прошёл?

— Да, — сказал Иван, — прошёл. Своими ножка­ми, руками, головой и сердцем добился того, что тай­ное стало явным. И другим говорю, что существует только один путь — самостоятельный.

— Слушай, а у тебя люди советов спрашивают? — спросил Сергей.

— Конечно. Чувствуют, что я могу им подсказать, потому что я открыт и готов помочь. Они во мне опору ищут и находят. Но я их ловко так вокруг пальца обво­жу, и через какое-то время они вдруг видят, что опоры нет, а они почему-то не падают. Тут им сначала страш­но делается, но я быстро им объясняю, что они так давно стоят, сами причём, просто не замечают. Делать нечего — приходится верить, факт-то налицо.

И Сергей, и Иван были заняты работой, студен­тами, встречами, но три раза в неделю исправно тра­тили на познавание города и строили план, как им постепенно этот бездушный и бессердечный город привести просто в нормальное состояние. А ведь люди здесь даже не сознавали, что живут совершенно не так, как живут в других местах. То, что соседи не знали друг друга, — это было естественно и все уже к этому привыкли, но удивительной была какая-то хо­лодная отчуждённость, отстранённость от проблем близких. Слова «надо помочь» воспринимались как головная боль, и у всех сразу же находились отговор­ки, лишь бы их не трогали. Иван вспоминал деревню и своё обучение там, которое и обучением-то нельзя было назвать, но именно оно дало ему больше всего. Бабка Дарья с дедом Кузьмой были куда ближе к Богу, чем все люди этого города, вместе взятые. Никто ведь его не поучал, ничего не советовал. Он учился выс­шей науке в действенной помощи, и эта ступень была основной и обязательной.

— Ты заметил, как москвичи лекции любят? Не­ ужели они всерьёз думают, что лекции могут чему-то научить? — говорил Сергей.

— Да, заметил. И самое интересное, что другой формы обучения они не понимают. От меня в уни­верситете все ждали лекций. Но я не желаю их чи­тать, потому что это бессмысленная трата времени. Мы беседуем о жизни, и каждый мне рассказывает о своём личном опыте. Три раза в выходные мы с ре­бятами за город ездили. Сначала было пять человек, затем десять, в третий — сорок. Потом мы в районе университета нашли всех стариков, прикованных к постели, распределили дежурства и пошли помогать. Естественно, я им давал задания по психологии и медицине. Попутно историю изучали, потому что старики им столько рассказывать стали! Мне сейчас ребята такие психологические портреты рисуют с уклоном в историю государства — я диву даюсь! Моих студентов узнать нельзя. Они загружены не зубреж­кой, а тем, как бы помочь подейственней да подход к самым капризным найти. У них взгляд на мир поме­нялся! Мои оценки — только за реальный результат: кого вылечил, каким образом, как подобрал ключик к дурному характеру, что узнал нового. Я уверен, что любой предмет можно так преподавать — в действии, а не в этой смертельной скуке наставлений и нраво­учений. Впрочем, ленивые пусть лекции слушают. Им желания не хватает учиться. Вместо того чтобы книгу почитать, они бегут лекцию послушать. Ты по­думай: «Методы самопознания». Я на одного такого лектора пошёл посмотреть, и чуть мне дурно не ста­ло. Зал набит — битком, говорят, лектор известный очень. Начал он лекцию читать. Говорить не умеет, косность речи налицо. Нервный, дёрганый, а слуша­тели млеют. Это, говорят, он такой, потому что слиш­ком умный. Рассказывал часа полтора. Коротко пе­ресказал, вернее, перечислил известные ему методы, которые описаны в трёх книгах, а в четвертой, типа хрестоматии, изложены по пунктам. Вот он это и излагал. Я смотрю на всё это беснование и думаю: они что, книги читать ленятся? У него же мыслей своих нет. Одни цитаты, своими словами сказанные. Тут разговор рядом слушаю, взрослые вроде женщи­ны обсуждают его манеры. При этом то, на что я как специалист смотрю как на явное отклонение, они воспринимают как его достижение. «Видишь, как он голову поворачивает и глаза прикрывает? Это ведь он улетает». — «Куда?» — спрашивает другая. — «Ну как, ты же понимаешь». — «А, понятно», — отвечает. Тут я вижу, что обе просто глупы, как 1усыни, но не желают друг другу эту глупость показать. Они обе гордятся знакомством с ним и тем, что вроде бы причастны к его «улётам». Взгляну-ка я на тебя, доро­гой, иначе, думаю. Батюшки, а он весь сморщенный, съёжившийся. Аура коричневая, поражены внутрен­ние органы: печень, селезёнка, желудок. Вместо по­звоночника — железный кол. И он им говорит о са­мопознании!

— Иван, но ведь человека этого слушают! Как ты думаешь, в чём причина успеха? — спросил Сергей.

— Образовалась зависимость. Он уже давно чита­ет лекции, они его давно слушают. Вновь приходя­щие попадают под общее настроение, эгрегор своего рода действует на них. А поскольку они не хотят вы­глядеть дураками, то и поддакивают всем, что тоже видят его «утончённость» и «улёты».

— Он, наверное, книжки пишет, — задумчиво проговорил Сергей.

Ему захотелось немного подразнить Ивана, по­тому что он знал его отношение к книгам. Они для него были святыней, и он дорожил несколькими тру­дами, считая, что вообще существует всего лишь не­сколько настоящих книг. Собственно, так оно и было, но кто может помешать людям излагать свои взгляды на мир?

— Пишет, конечно пишет. Там и книжки его про­давались. Я у соседей взял посмотреть и ахнул: одна глава из одной книги переписана, другая — из дру­гой. Вся его книжонка собрана из разных книг. Люди ослепли, что ли? Они что, не видят, что он понадёр­гал материал отовсюду? Он даже наверное член раз­ных Союзов, с кучей ярлыков. Я бы ему и одного пера за его заслуги не выдал и ни одной ракушки на шею не повесил. Но вот подлечил бы — это точно. Он в моей помощи явно нуждается.

Интересного в их жизни было много. Может быть, с точки зрения обычных людей, совсем неинтересно посещать разные центры, места, в которых ещё не окончательно замерли токи, слушать пространство и узнавать, чем живёт город, но именно это пока и со­ставляло основную задачу Ивана и Сергея. Город представлял собой смешанную и спёкшуюся в комья массу, которая поддерживалась, с одной стороны, безобразной экологической обстановкой, с другой — эманациями человека. В эти эманации входили его чувства, мысли, то есть продукт низшей жизнедея­тельности. Образовавшаяся масса существовала сама по себе, и все вроде бы новые мысли и состояния застревали в ней, поэтому другие люди могли чер­пать воду из того же колодца, переиначивая и пере­формулируя уже давно известное. Фактически было не движение, а бесконечный круговорот вверх до этой грязной тучи и вниз, назад, в души людей. Поэтому люди были вроде бы заражёнными одними и теми же мыслями и состояниями. Поэтому они были так по­датливы на громкие фразы, рекламу и мнение, взя­тое все из той же массы, но сказанное другим тоном. Люди перестали различать правду и ложь, добро и зло. Они всех гребли под одну гребёнку, что в конеч­ном итоге было и правильно, но ужасно тем, что с водой могли выплеснуть и младенца, потому что про­сто не замечали жизни. А этой жизни и не было, было вращение, не выходящее за рамки очерченных пределов, и если бы в городе появилось нечто дей­ствительно новое, его бы не заметили, потому что ни во что новое они не верили, как не верили уже в искренность, сочувствие, доброту и любовь. Люди стали подозрительны и боязливы, и Иван вспоминал те страх и недоверие, с которым встречали его сту­дентов старики, которыми они пытались помочь. Сколько трудов стоило преодолеть этот барьер стра­ха и отчуждённости! Но это было одним из условий, ставившихся Иваном Сергеевичем, и ребята, сумев­шие выполнить его, были горды тем, чего добились. А этим стоило гордиться, потому что было крайне трудно и почти невыполнимо, но самым ценным в этом было то, что ребята вдруг начинали видеть эту нависшую над городом угрозу и понимать, что мно­гое зависит и от их усилий. Здесь любая помощь была ценна, и то, что у ребят проснулись самостоятель­ность и независимость, тоже было победой. Они пе­рестали быть роботами, работающими на чёрную тучу и поставляющими ей пищу в виде своих одинаковых и однобоких мыслей, а также в виде нервозности, спешки, невнимания и безразличия.

«Хоть кто-то начал самостоятельно мыслить, — думал Иван. — Это ведь так важно — не зависеть от мнения других. А то порочный круг образуется. Все думают одинаково, потому что так принято. По­чему бы им всем в одинаковую одежду не одеться? Почему они не видят, что мысли заразны и что есть те, кто прекрасно знает это и манипулирует их со­знанием? Из десяти миллионов восемь у телевизоров сидят, из которого им кроме низкопробной гадости ни о чём другом не говорят. Но они привязаны к этому ящику. Они даже не понимают, что машинально включают его, лишь бы что-то говорило. Один бы раз побыли в тишине — почувствовали бы, как их астрал занервничал. Он ведь пищу недополучил за день. Голодным остался. Посадили бы его на диету

или на голодание. И через несколько дней всё изме­нилось бы. Но это нужно самим почувствовать».

Как-то в подземном переходе Иван познакомил­ся с одной интересной женщиной. Она торговала цве­тами, и заприметил Иван её потому, что в том углу, где она сидела, стояла удивительная тишина. Вокруг кричала музыка, сквозь гвалт голосов не слышно было себя, а около неё — тихо. На вид ей было лет под пятьдесят, но на самом деле она была постарше.

«Хоть один светится, — подумал Иван. — Первый огонёк в этом городе».

Он просто понаблюдал за ней, но подходить не стал. Вечером, рассказывая о ней Сергею, он вспо­минал это состояние покоя, царившее около неё.

— Знаешь что, — сказал Сергей, — давай её при­гласим с нами в один монастырь съездить. Заодно
и посмотрим, как она отреагирует на наше пригла­шение.

Она не показала своего удивления, а совершенно спокойно согласилась.

— С удовольствием, — сказала Татьяна Андре­евна. — Думаю, что мы составим великолепную тройку.

У Татьяны Андреевны были взрослые дети и вну­ки, но они жили от неё отдельно. Когда-то она пре­подавала математику в школе, потом работала в ре­дакции журнала. Цветы она любила, и они позволя­ли ей как-то существовать, не впадая в бедность.

По дороге она рассказывала им о своём мировоз­зрении и о том, к чему пришла не так уж и давно.

— Вы знаете, я пришла к выводу, что веры у лю­дей не хватает. Я человек православный, но меня за­ интересовало, что такое вообще — вера и почему су­ществуют религии. Для этого я стала ходить по всем
религиозным общинам и везде находила прекрасных людей. Но когда заходил разговор о постулатах веры, догматах, каждый прятался в свою раковину, не же­лая быть открытым, как раньше. Наши мнения со­впадали во всём, но религия становилась камнем преткновения. Все требовали, чтобы я верила так и только так, как верили они. И когда я говорила, что Бог — один, они и с этим соглашались, но идти к Богу можно было только тем путём, что предлагали они. Всё остальное являлось бесовщиной. Но я — математик, мне числа близки и понятны. Я даже на мир смотрю сквозь призму числа и вижу в нём то, чего не видят остальные. Если для всех другие явля­ются бесовщиной, то получается, что в мире вообще Бога быть не может. Они Ему места не оставили. Кругом бесы, а Бог неизвестно где. И всё это — от недостатка веры. Они по-настоящему верить не уме­ют и веры не понимают. Верить в Бога — это верить во всесильность и могущество Его, а они бесов боят­ся. Значит, Богу не доверяют. И потом, они хотят друг перед другом выглядеть хорошо. Как бы глупым не показаться или не так верующим. Если бы они верили, они бы думали только о том, как они в гла­зах Бога выглядят, а о глазах людей не беспокоились. А Закон Божий — он в сердце. Вы знаете, я с ними не спорила. Это бесполезно. Это — стена. А люди везде хорошие — жаль.

Дата добавления: 2015-07-25