Рыцари Грааля

Хранители верные Чаши Скорби и Чаши Жиз­ни! Вы — рыцари бессмертные Мои! Вам суж­дено её доставить людям, явив им Тайну, ко­торая их приведёт к Любви. Грааль берёгся от чужого взора, и Сыны Мои ему служили, что­бы сохранить связь с миром. Ныне час настал, чтобы поведать о судьбе Грааля и святыню на­роду Моему явить. Внимайте сердцем! Сам Гос­подь вам говорит!

Перед взором идущего путника расстилались бескрайние земли, но он искал ту единствен­ную, о которой до него доносились только едва внят­ные слова и отрывочные сведения. Путник по незри­мым вехам, по каким-то чудом улавливаемым следам продвигался всё дальше на север. Ему говорили о новых землях, открытых мореплавателями, но, на­пряжённым внутренним слухом внимая рассказам встречных, он угадывал знаки, посылаемые его ищу­щему сердцу, и понимал, что не о цели его поиска ведут беседу случайные прохожие. Сколько всего он узнал за долгие годы странствий! Сколько ему от­крылось тайн! Но всё оставляло его равнодушным. Одна цель его манила, одна звезда светила в ночи, одна земля звала. На север! В Беловодье! Я найду тебя, земля святая, я дойду до вас, люди Страны Северной!

Он шёл, изнемогая от усталости и лишений, и случалось, что попадал в ловко расставленные сети лжи, сбивавшие его с истинного пути, но сердце всё равно побеждало, ибо путник верил лишь ему. По­иск земли святой не был его страстным желанием. Он был самой жизнью, напряжением всех сил духа и верой, незыблемой верой в то, что она существует и он обязательно найдёт её. Наш путник отличался недюжинным умом и отвагой, он не был одним из тех слабовольных и мечтательных существ, поддаю­щихся уговорам и сладким грёзам о Стране Север­ной, которыми были полны многие, кого он встре­чал. Они бродили в поисках счастья, благословенной земли, полной достатка, радости и блаженного по­коя, которых так недоставало везде. Они мечтатель­но рассказывали, как будут жить там, когда найдут её. Они знали, что каждого путника встречали там радушно и потчевали его как родного и самого доро­гого гостя. Они грезили спокойствием.

Наш путник не шёл туда за блаженным покоем. Он также знал, что никто не ждёт его там, чтобы потчевать и дарить счастье. Он знал, что даже если ему удастся найти эту землю, то вряд ли его просто так пустят туда, ибо зачем святым людям тратить дра­гоценное время на мирян, бороздящих землю в по­исках благодати? Благодать нужно заслужить, а чело­века, жаждущего её, — испытать. Поэтому путник был готов к суровым испытаниям, тяжкому труду, а от­нюдь не к радушному приёму. Он обладал трезвой рассудительностью и мечтал только об одном: прий­ти туда ещё в силе лет своих, чтобы годы не сделали из него немощного старика, подошедшего к цели на склоне лет и не имеющего сил для служения.

Он был человеком глубоко верующим, но далё­ким от слепого следования обрядам. Внутренним зна­нием он мгновенно угадывал в местном священнике пьяницу или лихоимца и, поклонившись образам, молча удалялся, не вступая ни в какие беседы, ибо давно понял бессмысленность пререканий и не же­лал тратить время на пустослова, прикрывающегося церковным саном. Куда больше щедрости душевной и простоты встречал он в обычных людях, живущих в глуши. Они были чисты и духовны, и было бы даже дико и смешно видеть их на исповеди и благословляемыми местным пьяницей, смеющим говорить от имени Господа только потому, что на нём ряса и поставлен он сюда служить властями. «Воистину странно устроен мир, но если Господь допускает, значит, зачем-то это нужно Ему». Тогда ещё он не знал, что такой мир совсем не нужен Господу и Он всеми силами стремится исправить его, но не хочет, разрушая, уничтожить и тех, кто дорог Ему. А они неизбежно погибнут, если Он начнёт сметать всё урод­ство и грязь этого мира. И вот ради них, ради чис­тых, простых и любящих Господь допускает суще­ствование ничтожных, падших, чтобы сохранить сер­дца, благодаря которым может жить на земле и мер­зость. Тогда ещё путник не знал, что Господь желает не уничтожения мира, а его изменения. Разрушить Он мог в один миг. но смысл был не в избавлении от грязи, а в очищении, то есть в постепенном совер­шенствовании мира и духовном росте людей.

Как только не называли эту страну! Но когда люди говорили о прекрасном, о чистом, о светлом, они имели в виду именно её, одну заветную землю — Северную Шамбалу. Наш путник тоже иногда пы­тался представить её, но у него ничего не получа­лось, потому что мысли обязательно уводили его к земным формам, к земному труду, ибо другого он не знал. И только однажды, в момент наивысшего на­пряжения духовных сил, но в совсем прозаический момент жизни он увидел немыслимое сияние, пере­ливающийся мягкий свет, исходящий лучами всех оттенков из единой точки, и понял, что видит Шам­балы сияние, потому что на сердце было тепло и ра­достно и не хотелось отрывать взор от этой неправ­доподобной картины. Но что-то его отвлекло, какой-то звук или движение, — и всё погасло, и сколько он ни пытался, так и не смог вновь попасть в этот неви­димый простым глазом мир. ибо понял, что смотрел особым зрением, тем, что было внутри. Память об

этом событии жила в нём теперь всегда, и когда ему было особенно тяжело, он вспоминал виденное, уг­лубляясь в собственные чувства.

К нему часто присоединялись другие люди, что-то ищущие, чего-то хотящие. Их поднимала с насижен­ных мест неодолимая сила и гнала по свету, неудов­летворённых, жаждущих, осуждающих и познающих. Он не очень-то любил таких попутчиков, ибо нужно было поддерживать пустые разговоры о государстве, политике, устройстве мира и прочей ерунде, ничего не значащей для того, кто понимает, что весь мир — внутри человека. Он берёг это ощущение, ибо оно было самым ценным его имуществом на сегодняшний день, и не хотел нарушать цельного восприятия, которое пришло к нему от осознания этой простой истины.

Однажды к нашему путнику присоединился дос­таточно неразговорчивый старик, бодрый, сильный, много исходивший на своём веку. Это чувствовалось в его умении преодолевать трудности: он ловко и спокойно выходил из различных обстоятельств стол­кновения с властями, находил потерянную дорогу, мог идти без еды не жалуясь, разводит огонь про­мокшими спичками и отыскивать место для ночлега в самых непредсказуемых местах. Старик не задавал лишних вопросов, но так же, как и наш путник, час­то устремлял взгляд куда-то, как будто высматривал некую ценность и вслушивался во что-то доносив­шееся только до него. Разница между ними была в том, что старика ничто не отвлекало. Подняв голову на посторонний шум, он мог, спокойно опустив её, продолжать слушать и смотреть. Они ничего не об­суждали, не говорили между собой о тяжкой жизни и не рассказывали друг другу никаких историй о себе.

В один прекрасный день старик, собрав свою не­хитрую поклажу, попрощался и ушёл, оставив о себе лишь добрые воспоминания.

Наш путник опять был один.

Часть 1

Глава 1

Когда он подошёл к затерянному в глуши селе­нию, его удивило сочетание настороженности и радушия у жителей. Люди были приветливы, но не осо­бенно открыты. Они так же, как и всюду, занимались хозяйством, но их действия были наполнены еще и не­ким особым отношением к тому, что они делали. Ко­ров доили с лаской, сено убирали все вместе, сосредо­точившись на чём-то внутреннем и сохраняя удиви­тельное спокойствие; отношение их друг к другу было добродушным и внимательным. Они как будто не хо­тели тревожить близких, давая им возможность зани­маться своими делами, но всегда оказывались рядом, если была в этом нужда, даже если никто не просил о помощи. Это отличалось от всего того, что наш пут­ник встречал до сих пор, и он решил здесь остаться чуть подольше, чтобы разобраться в их жизни. Но не он их изучал, а они его, и когда он попросил приста­нища на время, то собралась вся деревня в одной избе, чтобы решить, оставлять ли его, и если да, то какую работу ему поручить. Наш путник взялся плотничать, но он сам должен быт и рубить лес, и обтёсывать его. Ончинил крыши и подгонял двери, но больше ему нравилось искать в тайге подходящие деревья, потому что в лесу он чувствовал себя спокойнее и увереннее.

«Как хорошо, что здесь мне никто не мешает и я могу сосредоточиться на своих мыслях», — подумал он, расположившись на солнечной полянке.

— Тебе и в деревне никто не мешает. Просто ты не умеешь правильно мыслить, — услышал он голос
и, вскочив, стал оглядываться. — Я далеко от тебя, но если ты смог услышать, значит, у тебя есть шанс
воспринять мои указания.

К чему только не был готов наш путник, но не к такому повороту событий.

— Всегда всё не так, как ожидаешь. Первая ошиб­ка в том, что человек строит представления. Он пред­ставляет, что он увидит, как он услышит, кто ему скажет. И когда создан некий образ, то очень трудно потом от него избавиться и поверить в нечто совсем другое. Не строй представлений. Будь открыт миру. Это значит, воспринимай всё так, как есть, не срав­нивая с тем, что ты уже знаешь. Иванушка прост не потому, что дурак, а потому, что принимает мир та­ким, какой он есть. Понял?

— Понял, — ответил Иван.

Ошеломлённый, он встал и пошёл обратно в де­ревню. Дошёл лишь к вечеру, и у него только и хва­тило сил, чтобы рухнуть на кровать и забыться в полусне. Единственное, чего он не понял, так это почему он так обессилел. Тогда ещё он не знал, что тонкий мир, с которым он соприкоснулся, отнима­ет у человека очень много энергии до тех пор, пока человек не станет частью этого мира, пока не вой­дёт в него не как гость, а как житель. К этому миру нужно привыкнуть и научиться жить в нём так же, как и на Земле.

Утром он наскоро собрался и пошёл в сторону поляны. В чувствах и мыслях царил хаос. Он не мог поймать ни одной мысли и понять свои чувства. Всё внутри клокотало, бурлило. Иван взял топор и стал рубить дерево. Когда же он закончил работу, то понял, что срубил совсем не то дерево, что было нуж­но. Только на третий день он немного успокоился и сообразил, что приходит сюда, чтобы снова услышать тот голос. Он напряга! свой слух, он усмирял свои чувства, он махал топором и затихал на поляне, но всё было напрасно. Голоса не было, жизнь померк­ла, остался лишь хаос, ибо он лишился прежнего спокойствия.

Совершенно неожиданно для себя он стал не­рвным и раздражительным. Он думал, что давно по­бедил в себе эти качества, оставив их в далёкой юно­сти. Но теперь они вылезли вновь, и на ласковое об­ращение жителей деревни он отвечал угрюмо и нео­хотно — ему стало казаться, что они лезут ему в душу. Он работал без прежней охоты, скорее машинально, но люди не обращали на его грубость внимания, про­должая ласково привечать, просили помочь и благо­дарили за труд. Так прошла зима. Только к весне Иван стал замечать, что отвечает невпопад и угрюмо огры­зается на самые обычные вопросы и приветствия людей. За всё это время он впервые обратил внима­ние на своё поведение, ибо до этого ему казалось, что это люди бесконечно лезут к нему и пристают с разговорами.

«Что произошло со мной? — думал он. — Где тот спокойный, рассудительный, разумный человек, ко­торый пришёл сюда? Куда он делся? Мало же было нужно, чтобы совершить со мной такое превращение».

Он начал борьбу за прежнее равновесие, добро­желательность, спокойствие. Он пересиливал себя во всём, стараясь быть приветливым и отвечая ласково даже тогда, когда вопрос казался ему совершенно глупым. Он с большей охотой помогал и даже всту­пал в разговоры с теми, у кого работал. И месяца не прошло, как заметил он перемены в своих ощущени­ях. Во-первых, он стал улавливать вполне конкрет­ные мысли свои, которые до этого разбегались во все

стороны. Во-вторых, он стал чувствовать настроение людей, их состояние и понял, что всё это время ду­мал только о себе, совершенно не сознавая, что дру­гие люди могут страдать от его отношения к ним.

Ему очень хотелось пойти на поляну, и он ждал, когда земля станет твёрдой, подсохнув под лучами солнца. Но, с другой стороны, пора было подумать и о том, когда покидать это селение, ибо он впервые за долгие годы провёл в одном месте столько времени. Взяв топор, Иван углубился в тайгу и скоро вышел к поляне, ещё не покрытой первой зеленью и ярко ос­вещенной солнцем, щедро льющим потоки света сквозь ветви деревьев. Иван стоял и думал о том, за­чем он пришёл сюда.

— Наверное, для того, чтобы услышать мой го­лос. Но разве ты не понял, что голос мой можешь
слышать и в деревне? Для этого тебе не нужно ухо­дить в тайгу. Всё дело только в тебе самом.

Прежняя волна беспорядочных чувств начала под­ниматься в Иване, но усилием воли он подавил её.

— Ты правильно сделал. Прежняя смута была под­нята твоими неокрепшими чувствами. Ты был слиш­ком замкнут не потому, что молчалив от природы, а потому, что считал в глубине души, что многого до­бился. Поэтому люди не интересовали тебя. При пер­вом же нажиме на твои эмоции ты сломался. Ясно?

— Да, — ответил Иван.

— Возвращайся и исправляй взаимоотношения с жителями. Добивайся полного равновесия. А ту грязь, что из тебя полезла, выбрось вон. Забудь, её больше не существует.

Иван возвращался в глубоком раздумье. Самое интересное было в том, что его не мучили никакие вопросы. Он даже не думал о природе голоса. Он думал только о том задании, что получил. Но первое «здравствуй» он, погружённый в собственные мыс­ли, всё же пропустил, забыв ответить.

Для Ивана началась совсем иная жизнь. Он по-другому стал смотреть на жителей деревни, он заме­тил их искренний интерес к себе, который раньше принимал за любопытство. Он стал более общитель­ным, чем был в прежней жизни и даже в молодости. Он стал смеяться, чего не наблюдал за собой в пос­ледний десяток лет.

Однажды, сидя на крыше и стуча молотком, Иван услышал:

— Ты исправляешься. Пожалуй, можно поставить троечку.

— Почему? — спросил ошарашенно Иван.

— Потому. Ты по-прежнему слишком много ду­маешь о себе, а точнее, о том, чего ты добьёшься, когда сделаешь это и это. Ты привязан к результату и работаешь ради награды в виде этого результата. По­тому ты многого не замечаешь.

Что же ему нужно замечать? Появились первые листья, вокруг стоял неумолкаемый птичий гомон, лес шумел, солнце светило. Он за всем наблюдал, не упуская из виду ничего. Он радовался весне, но чувства его были недостаточно ясными. Не было яс­ности в отношениях с людьми, с природой. Он ещё не разобрался в своих желаниях и целях. Иван му­чился достаточно долго, прежде чем навёл порядок в собственных мыслях и чувствах: он был вежлив и охотно поддерживал беседу, мир для него ожил, и он стал замечать краски этого мира, но по-настоя­щему его интересовали только собственный успех и конечная победа над собой. И его совершенно не интересовали люди. Это внешне он был добродуш­ным и отзывчивым, но не было в нём искреннего внимания к чужим бедам и радостям. Все мысли были о себе, своём отношении к ним, своей работе, своём взгляде на мир. Это «своё» приобрело какие-то неправдоподобно неприглядные формы и разме­ры и затмевало истинного Ивана. Тут только его осе нила одна ясная мысль: «Я никого не люблю». Даже нельзя было сказать «никого». В нём просто не было любви. Она отсутствовала в нём, и её место заменял некий суррогат. Иногда это было внимание, иногда доброта, желание похвалить или помочь, чувство от­ветственности и долга. В общем, всё что угодно, но только не любовь.

«Да где же мне взять её? — думал Иван. — Откуда она растёт, какой породы это дерево? Что порождает её, и отчего она умирает?»

Отчаянью Ивана не было предела. Он вновь хо­дил мрачнее тучи, забывал здороваться и старался скрыться подальше от людских глаз. Долгие размыш­ления укрепили в нём решимость оставить деревню и вновь отправиться на поиски заветной страны. Впереди его ждали полгода трудных дорог, новые встречи и знания. Он был уверен, что всё изменится и окончательно прояснится для него. Одного не учёл наш путник. Это был совершенно не тот человек, который прошлой осенью попросил жителей при­ютить его. Шесть месяцев произвели в нём удиви­тельные перемены, и нельзя сказать, что он стал луч­ше или хуже. Другое сознание жило теперь внутри него, иной взгляд на мир, иные чувства. Это было разбитое существо, потерявшее былую уверенность. Он перестал так хорошо ориентироваться в мире, и многие вещи ускользали от его внимания. В нём от­сутствовала цельность, хотя внешне всё выглядело так же, как и прежде. Но если раньше Ивана вроде бы не замечали, даже несмотря на его рослость, потому что он сливался с миром, то теперь его задевали прохо­жие, пытаясь уязвить словом. Священники просто не отпускали, втягивая в споры и доказывая ему его неправедность; жители сёл, оглядев внимательно, не проявляли прежней доверчивости. Чего искал Иван? Он теперь и сам не знал, ибо цель ускользала, остав­ляя глухое недовольство собой и миром. Что я делаю, куда иду? Он продвигался на северо-восток, ибо за годы, проведённые в скитаниях, у него выработа­лось удивительное упорство, и поэтому он просто шёл, пока не наступили холода. Впереди угадывалась де­ревенька, и Иван направился к ней в надежде пере­зимовать, а потом отправиться дальше.

Чем-то удивительно знакомым пахнуло на Ивана, когда он постучал в первую же избу.

— Что, опять пришёл? — услышал он знакомый голос.

Но на этот раз голосом обладал живой старик, крепкий и жилистый. Иван знал его. Он жил на краю деревни, которую Иван оставил полгода назад, и дер­жал пасеку. Иван никогда не разговаривал с ним, потому что они лишь мельком соприкоснулись пару раз, когда пасечник заходил в дом, где жил Иван. Если бы Иван не держался за ручку двери, в проёме которой стоял старик, он бы упал.

— Где я? — только и мог вымолвить наш путник.

— Ты пришёл туда же, откуда сбежал полгода на­зад, — сказал старик. — Заходи. Ты думаешь, что ушёл в поисках конечной цели своего пути? Иван, ты бе­жал, позорно бежал от себя и от мира. Но разве от себя убежишь? Потому ты снова здесь.

— Этого просто не может быть. Я полгода шёл на северо-восток. Я прошёл с десяток деревень и сёл, всё время продвигаясь вперёд.

— Иван, ты должен верить или себе, или реально­сти. Что предпочитаешь?

— Реальность, — буркнул Иван и тоскливо уста­вился в окно.

— Помнишь, я сказал тебе, что ты многого не замечаешь? Ты будешь проходить этот урок снова и снова, пока не усвоишь.

Утром Иван пошёл по деревне, здороваясь со ста­рыми знакомыми. Всё оставалось на своих местах, но как-то неуловимо изменилось. Как будто другой

воздух наполнял пространство, деревья шумели ина­че. Он хотел было направиться к поляне, а потом подумал, зачем ему это, когда теперь у него есть жи­вой голос. Тут только впервые Иван подумал о том, что произошло. Собственно, почему этот вопрос не возник сразу? Как мог старик говорить с ним на по­ляне, когда всё время оставался в деревне? Понял он, что опять был слишком занят своими чувствами, что захлестнули его с неодолимой силой.

— И долго это будет продолжаться? Полгода я борюсь с собой — и ничего.

— Ты можешь бороться ещё тридцать три года, и всё равно ничего не получится.

— Почему? Разве не нужно победить себя?

— Нужно. Но не себя, а то, что в тебе. Ты тра­тишь время на борьбу, а нужно просто вышвырнуть всё мешающее и стать внимательным к другим. Что ты заметил сегодня?

— Ничего особенного. Всё на прежних местах, но вроде что-то изменилось.

- Что?

— Не знаю.

— Ну что ж, живи и наблюдай.

На следующий день Иван вернулся в полной уве­ренности, что всё же что-то изменилось. Наверное, люди. В их взглядах появилось лукавство и иногда проскакивали искры смеха. И ещё Иван заметил, что, когда шумели деревья, ветра не было. Так отчего же они колышутся?

— От мыслей. Деревья очень реагируют на чужие мысли. Обычно они здесь не шелохнутся, но ты не­сёшь в себе хаос, и они беспокоятся.

Постепенно Иван успокоился. Он старался вни­кать в беседы и стал интересоваться жизнью людей. Теперь он шёл помогать не потому, что его просили, а потому, что чувствовал, что помочь необходимо. Он вслушивался не в слова, а в интонацию, пытаясь определить, действительно ли трудно человеку или он просто любит жаловаться. Сердце ему подсказы­вало, что таких не было. Сердце? За долгое время он впервые понял, что вновь обратился к сердцу. С это­го момента Иван уже видел изменения каждый день. Возвращалось нечто давно утерянное, то, что жило в ребёнке, но ушло, когда он повзрослел. Мир оживал, но совсем иначе. Он рождался изнутри, и чем боль­ше Иван проявлял интерес к людям, тем сильнее ощущал он растушую в нём любовь. Он распахнул сердце и чувствовал, как в ответ на его неподдельное участие к нему направляются волны благодарности и тепла. Он стал мягче и сострадательнее, заботливее и доверчивее.

— Иван, ты вроде бы и не глуп, Господь тебя разу­мом не обделил. Неужто мир изменился? Может, ты?

— Я, — кивнул Иван. — и я, и мир — всё измени­лось. Во мне любовь проснулась. А может, это весна?

— Тебе ещё далеко до любви, а проснулись в тебе доброта и внимание. Ты хоть понял, отчего всё это произошло?

— Всё началось с внимания. Когда я стал интере­соваться людьми, я перестал думать о себе, вернее, стал думать намного меньше. И даже когда вновь возвращался к мыслям о себе, то старался переби­вать их мыслями о трудностях других людей. Так по­степенно во мне что-то сдвинулось.

— Вот это и называется выбросить всё мешаю­щее. Тебе мешал тот, кто заставлял тебя бесконечно
копаться в себе. Ты отказался от его услуг, и всё ста­ло на свои места. Теперь поговорим о твоей конеч­ной цели.

У Ивана защемило сердце. Эта тема была для него слишком болезненной: ведь он потратил на неё годы жизни. Ему даже было как-то стыдно говорить об этом, потому что ему вдруг показалось, что он пре­дал свою мечту.

- Что ты хочешь делать там, Иван?

— Трудиться. Я не лентяй и могу трудом служить людям.

— А здесь ты разве не трудишься? Ты целыми днями помогаешь людям.

— Это большая разница. Там я могу изменить себя и стать одним из великих людей.

— А здесь ты не можешь измениться и стать вели­ким? Или желание стать великим затмило все осталь­ные? Нет, Иван, ты не похож на тех, кто гонится за славой.

— Я, наверное, неправильно выразился. Я хочу стать... святым...

Из Ивана слова эти выскочили непроизвольно, и он замолчал, потому что опешил от того, что ус­лышал.

— Понятно, — вдруг как-то особенно мягко про­изнёс старик.

Чувствовалось, что Иван выдал нечто сокровен­ное, что жило глубоко внутри и о чём он сам не по­дозревал. Поэтому пасечник оставил его и не стал больше расспрашивать.

А Иван сидел глубоко задумавшись и погрузив­шись в себя так, что мир перестал существовать для него.

Внутри рождалась мелодия, музыка. Нет, это не было похоже на музыку, это было особое звучание: какой-то шелест и колокольный звон, едва слыши­мые. Звучание наполнялось цветом и превращалось в сияющее нечто, что невозможно описать слова­ми. Это нечто обладало удивительно притягатель­ной силой, и хотелось быть рядом с ним всегда, но существовала и преграда, которая не позволяла при­близиться.

Иван созерцал это час или два, он не знал точно сколько, пока его не отвлёк голос старика.

— Нравится?

— Это не то слово. Постой, откуда ты знаешь, что происходит?

— Ты стал намного внимательнее, но самое глав­ное всё время ускользает от тебя. Я не могу научить тебя ничему. Никто не в силах обучать другого чело­века. Ты должен познать мир сам, прикладывая к этому намного больше усилий, чем прежде.

Вновь для Ивана начались дни мучительных раз­думий и наблюдений. Но они доставили ему и много радости. Он вдруг стал замечать, что люди здесь — особые, не такие, как везде, и вспомнил, что эта мысль пришла к нему ещё в первый день его пребывания в деревне, но забылась. Он понял, что люди знают о нём гораздо больше, чем он рассказывал о себе, и они, говоря с ним, обращаются не к внешнему Ива­ну, а к тому, что он есть на самом деле, к его внут­реннему существу.

Иван старался быть внимательным и пробивал заслон собственных представлений о людях, пытаясь за ним увидеть их истинную суть. А они вообще не видели внешнего, как будто его не существовало. Они обращались только к его внутреннему состоянию, и даже если вил у Ивана был холодный и неприступ­ный, они как будто видели за ним его душевную ра­дость и хорошее настроение и, не замечая холоднос­ти, радовались вместе с ним. То, что для Ивана было непреодолимым барьером, для них было обычной жизнью. Ещё Иван подметил, что они все были на равных и не существовало никаких возрастных при­вилегий. И с детей, и со стариков спрашивалось одинаково в смысле ответственности за поступки. И никогда он не слышал, чтобы там сказали: он по­ступил так по неразумию — мал ещё. Нет, дети были такими же членами общины, как и все остальные, равными и отвечающими за свои действия, но всё же чувствовалась там и некая направляющая сила, хотя Иван никогда не замечал, чтобы в деревне было ру ководство. Подметил Иван троих, что отличались от других чем-то неуловимым. То ли чувствовали глуб­же, то ли знали больше — не понимал он, но если бы появилась нужда, то он бы пошёл именно к ним об­судить свои проблемы.

А ещё Иван стал размышлять над загадкой, ко­торую постоянно задавал ему старик. Казалось, он видел то же, что Иван, и всегда знал, о чём тот ду­мает. Постепенно Иван понял, что это ему не каза­лось, а так оно и было на самом деле. И что так же видели и знали остальные жители, а те трое особен­но отличались большой прозорливостью. Как они этого добились?

— И ты добьёшься. Но ты стремись не к этому, а расти в себе благодарность и признательность к лю­дям. Тогда всё придёт само собой, — услышал Иван вновь голос внутри себя.

— Ты подслушиваешь мои мысли?

— Ничего подобного. Посмотри на деревья. Ког­да ты усиленно начинаешь размышлять о себе, сво­их достижениях, результатах, думаешь, как и каки­ми приёмами добиться того или иного состояния, деревья начинают шуметь. Пусть это движение не­заметно для тебя, но я здесь вырос, и малейшие из­менения подсказывают мне, что происходит нечто необычное. Я начинаю искать причину и нахожу тебя, думающего о себе. Иван, о других думай, и наградой тебе будут их мысли о тебе. Тогда полу­чится, что ты думаешь о них, а они — о тебе. Вот и вся арифметика.

— Что же получится: я, зная желания других лю­дей, буду исполнять их, а они — мои? Так не бывает.

— Но ведь здесь это так. Помнишь, ты стал помо­гать не тогда, когда тебя просили, а когда ты чув­ствовал, что твоя помощь необходима? Здесь ведь все так живут, и как видишь, тебе это нравится, хотя поначалу показалось, что все лезут тебе в душу. Так

было до тех пор, пока первая шелуха с тебя не со­шла, а теперь видишь, ты и сам к этому стремишься.

«Чудеса, да и только», — подумал Иван. Хотя ни­каких чудес не происходило: люди косили сено, ру­били деревья, пасли коров, чинили дома, но сама жизнь и отношения людей друг к другу были удиви­тельными и отличались особой заботой и простотой.

— И всё же я разберусь, в чём здесь дело, — ре­шил Иван.

Глава 2

Братство готовилось к служению. Торжественное предстояние свершалось четыре раза в год: зимой, вес­ной, летом и осенью, но каждый день, когда солнце сто­яло в зените. Ковчег выносили из Святилища и рыцари склонялись в молитве Единому Сущему. Их было много, но близко могли подходить только те, кто в духовной брани одержал очередную победу. Численность первого круга никогда не менялась, ибо когда был готов войти в него следующий посвященный, один из прежних покидал Братство для служения там, где свет входил в мир, чтобы осветить его и подарить ему Слово. Имена ры­царей первого круга всегда оставшись неизменными, ибо были не именем человека, а именем занимаемого рыца­рем места. Много рыцарей сменилось за тысячи лет слу­жения, и чем чаще они менялись, тем больше света вли­валось в Обитель, ибо множилось число ушедших в Цар­ство Слова. От первого круга всё дальше расходились круги рыцарей Грааля, и количество стоящих в них уве­личивалось, достигая миллионов по границам Братства.

Сегодня совершался вынос Грааля, дабы все могли созерцать чудо, явленное в последний день творения, когда Господь окидывал взором просторы земель своих и отдыхал от трудов.

Завтра, когда мир снова воскреснет к жизни, нач­нётся новое годовое служение, ибо весна взывает к сле дующему кругу, чтобы завершить его к зиме и отды­хать, готовясь к непрестанному движению колеса.

Три новых рыцаря вошли сегодня в круг и впервые созерцали явление Святыни, дабы напитать мир тока­ми любви и сострадания.

— Христос милосердный, взойди! — пел молчаливо хор, ибо гнетущая тишина стояла в Храме для уха и прекрасное пение для сердец посвященных. И над выне­сенной сияющей Чашей показался облик Христа во Славе, и чарующая музыка сфер полилась на Обитель, расходясь волнами по кругам склонённых Братьев.

— Грааль Являю нынче миру, дабы воскресли мёртвые и вышли встречать Меня, Христа Грядущего!

— Аминь! — пронеслось над миллионным полем неисчислимых кругов.

— Явись! — вторил их голосам мощный хор двенад­цати, окружающих Христа.

— Я Начинаю круг свой по сферам земным. Да будет служба ваша вечна и нерушима!

— Аминь! — заколыхалось поле рыцарей, разнося свя­щенный слог от Центра.

И те, кто мог видеть, приложили руки к сердцу, дабы сдержать биение его от созерцания Славы Гос­подней. И те, кто не мог видеть, преклонили колени, ибо не могли устоять от мощных потоков огненных, изливающихся на Землю невидимой силой Христовой.

Дорога шла по горам и холмам, неожиданно упи­раясь в скалу и исчезая. Дорога пересекала тайгу, прерываясь бурным речным потоком. Дорога вилась серпантином и уходила в небеса, к пристанищу орла, куда не смог бы добраться человек. Любой дорогой иди и, когда дойдёшь до последней двери, преграж­дающей вход в страну заветную, не остановись, а, собрав всю любовь, веру и мужество, — толкни её, ибо от последнего усилия твоего зависит и дальней­шая судьба твоя. Все дороги постоянно заполнены путниками, но не замечают они друг друга, занятые собой и поиском правильного пути, не ведая, что любой приведёт к вершине, лишь бы открыли сердца свои миру и дарили ему любовь. По трём дорогам спускались вниз рыцари Грааля по имени Миль, Фаль и Соль, но в миру их звали Михаил, Фёдор и Сергей. И бродя по земле, по просторам бескрайним вели­кой страны, они вечный круг замыкали в служе­нии святом, Грааль оберегая. Кто бы мог признать в простых и незаметных людях рыцарей Христо­вых? Кто бы мог, по одежде судя, увидеть золотые мантии слуг верных? Кто бы мог, умом человечес­ким решая, узреть Знак Великих Посвященных, над челом их горящий? Только Ты, Господь, можешь ре­шать судьбу их в миру. Только Ты, Господь, можешь решать судьбу их духа. Пути Господни неисповеди­мы. Воистину так.

Иван яростно колотил молотком по доске, когда кто-то окликнул его по имени.

— Где хозяин твой, Иван?

— Будет через два дня.

— Ну что ж, подождём, — сказал гость, распола­гаясь на скамье.

Какой-то удивительной теплотой повеяло на Ива­на, хотя не обладал гость ни лаской, ни мягкостью повадки.

— Меня зовут Фёдор, и я давний друг твоего хозяина.

Иван хмыкнул, ибо гость казался намного моло­же Ивана, но он уже привык особенно не удивляться в этой странной деревне. Всё же много было в ней странного, хоть на первый взгляд от других деревень она не отличалась. Отношения между жителями этой деревни были не как у других людей: здесь все были уступчивы, незлобивы, мягки и приветливы. Никог­да Иван не слышал здесь криков, споров, никто не выяснял отношений. Жили они мирно и дружно. Сколько раз порывался уйти Иван, ибо тайна дерев­ни всё никак ему не давалась, но удерживали его не­кая сила и ощущение неразрешённых вопросов.

— Тебя влечёт тайна, но по-настоящему ты ещё не брался решать ни один вопрос, — услышал Иван.

— А, ты тоже один из этих, — Иван удручённо махнул рукой.

— Из каких?

— Мысли читаешь.

— Что же их читать, если они у тебя на лбу сами светятся? — удивился гость. — Не я их читаю, а ты сам мне их показываешь.

— Как это?

— Ты думаешь, а они вокруг головы твоей соби­раются.

— Так мне что, не думать?

— Дума думе рознь. Если бы ты сейчас думал о человечестве, твои бы мысли унеслись в определён­ную область, где им бы нашли применение те, кто их там собирает. Когда мысли крутятся вокруг собствен­ной персоны, они не отходят далеко, а особо стойкие даже прилипают и постоянно висят над тобой. Поэто­му все твои последние раздумья мне ясно видны.

— Но мне-то твои не видны.

— Правильно. Между нами есть существенное различие. Ты занят самосовершенствованием, а я за­нят не собой, а другими. Когда ты окончательно пе­рестанешь заниматься собой и займёшься людьми, ты тоже многого достигнешь. Хотя за последнее вре­мя ты сделал большие успехи.

— Откуда тебе это знать? Ведь сейчас я ни о чём таком не думал.

— Знаешь, Иван, давай поговорим начистоту. Ты чувствуешь, что к чему-то приблизился, ходишь вокруг да около, да взять не можешь. Старик тебе не говорит ничего – и правильно делает. Он ждёт, что ты сам, своим соображением доберёшься до сути, но ты, даже при всём своём понимании, не разумеешь одной простой истины: всё познаётся в труде каждо­го дня, направленном на службу людям. Мыслей о себе быть не должно — ты о других думай. В этом процессе не заметишь, как сам усовершенствуешься.

— Фёдор, ты мне одно скажи: я доберусь когда-нибудь до Беловодья?

— Ты, Иван, к нему гораздо ближе, чем полага­ешь. Можно сказать, оно у тебя под носом, да не видишь ты его.

— Оно что, невидимое?

— Вообще-то — нет, но для тебя сейчас — да, потому что ты быстро перескакиваешь от самовос­хваления до самоуничижения и тут же — до помощи людям. Ровности не хватает. Себя ругать тоже не сле­дует постоянно. Пустое занятие. Если что решил од­нажды — так и поступай и не возвращайся больше к тому, от чего отказался. А всё это копание в себе — это болезнь. Болезнь нашего века и недоразвитого сознания. Мазохизм с садизмом вперемешку.

— Как же о себе думать-то надо?

— Один раз в день, подводя итоги сделанной ра­боты. За хорошее — похвали себя, за плохое — обе­щай себе, что больше его в твоей жизни не будет. Разошлись ваши пути навсегда, а если плохое вер­нётся, удивись и скажи: «Я ведь велел, чтобы тебя около меня и близко не было». Вот и весь сказ.

— Расскажи мне, Фёдор, какое оно, Беловодье?

— Если честно, Иван, я там никогда не был. То есть мне не довелось пожить там, потому что я всегда кому-то нужен и спешу на помощь тому, кто зовёт.

— И тебе не хочется остаться там? Если бы я знал, где оно, я бы ни за что оттуда не ушёл.

— Конечно хочется, но это мне хочется, а в мире полно мест, где я нужен. Так что же мне выбирать:
свои желания или желания людей? Я давно решил служить им. В этом я вижу смысл собственной жиз­ни, поэтому мне всё как-то не хватает времени на то, чтобы пожить там.

— А ты знаешь, старик-то наш тоже об этом го­ворит, только немного по-другому. Он посуровее тебя будет.

— Он не суровее, он — мудрее. Ладно, завтра ещё поговорим.

Всю ночь не спал Иван, ворочаясь с боку на бок, но утром, когда вышел, то увидел, что гость трудится в огороде. И не заметил Иван, когда же он успел проскочить мимо него.

— Доброе утро, Иван! Давай-ка ты сегодня огоро­дом займись, а я плотничать буду.

— Да я сроду огородом не занимался!

— Поэтому сегодня и попробуй. Ты всё о великом мечтаешь, а жизнь — она во всём. Вот и приглядись к своим меньшим собратьям.

Этот день действительно многому научил Ивана. В усердии своём добиться многого за оставшиеся годы он не замечал истинной жизни, что кипела вокруг него. И вот он прикоснулся к первой зелени. Он ви­дел, как земля готовилась произвести на свет своё первое потомство в этом году. Отовсюду вылезали росточки, даже небольшая куча мусора была укра­шена жёлтыми цветами мать-и-мачехи. Всё взывало к жизни и хотело жить, но их срок был так невелик! Ивану даже стыдно стало за то, что времени у него побольше, да и то он не успевает, такой большой и сильный, добраться до истины. А правда жизни — вот она, вокруг, глаза только нужно открыть, а не в себя бесконечно вглядываться.

Вечером Фёдор снова дал ему пару дельных сове­тов: не только людям помогай, но и животным, и растениям. Присматривайся, кому помощь нужна, кто к тебе взывает, а сказать не может? От этого у Ивана забот прибавилось: оказывается, он не только людям был нужен, но и всему тому, что окружало его. Со­всем времени у Ивана на себя теперь не хватало: ра­ботая на огороде, он ловил призыв животных, кото­рые ждали его, чтобы он проведал их. Занимаясь животными, он чувствовал, что нужен на другом кон­це деревни, и мчался туда, чтобы принести воды, сло­жить дрова, починить сарай. Три месяца провёл Фё­дор в деревне, но жизнь Ивана за это время круто изменилась. Иван наблюдал за ним и поражался его бескорыстию и самоотверженности. Никогда Фёдор не жаловался, хоть и было на что, был всегда весел и готов бросить любое своё дело ради помощи друго­му, он всё успевал, был рассудителен, взвешивая об­стоятельства, никогда не слушал слов, а вникал в суть проблем. Когда Фёдор собрался уходить, провожать его вышла вся деревня. А Ивану он на прощание сказал:

— Слушай своё сердце. Оно тебе будет истинным другом и советчиком.

— Спасибо тебе за всё. Скажи, Фёдор, ты видишь цель жизни в служении людям, а три месяца здесь провёл, работая в этой деревеньке, копая огород да ухаживая за скотиной. Почему?

— Здесь помощь моя была нужна, а призвал сюда меня великий дух, которому ещё предстоит воскрес­нуть. Прощай, Иван, сердце слушай!

Каждый день вспоминал Иван Фёдора и, что бы ни делал, всё думал, как бы Фёдор поступил, что бы сказал, как задумался, вслушиваясь в тишину. И столько всего хотелось Ивану изменить в себе! Но слова друга теперь ясно помнились ему: меняй себя в деле, в помощи людям, а не копайся в соб­ственных недостатках.

Однажды шёл Иван по деревне и вдруг почувство­вал, что что-то произошло, но не мог определить сра­зу, какие он заметил перемены. Он даже остановил­ся, но чувство это ушло и не в силах Ивана было вер­нуть его вновь. Одно понял Иван: что это было состояние, а поразмыслив, пришел к удивительному выводу: когда он шёл, то мир, окружавший его, за­молк и он не слышал его, хотя люди приветствовали Ивана, и он отвечал им, вокруг кипела жизнь, а он пребывал в необъяснимой тишине. Длилось это се­кунду, две или три — Иван не знал, но сколько ни пытался, вернуть это состояние не смог. Однако он продолжал искать его и всячески старался отодви­нуть мысли о себе. И вот через месяц, в самый разгар работы, он вдруг заметил, что пребывает в особом мире, в безмолвном пространстве. Иван по инерции стучал молотком, но внутренне боялся пошевелить­ся, чтобы не сдвинуться с некой невидимой точки равновесия. Казалось, малейшее внутреннее движе­ние — и всё рухнет. Иван заметил, что он как бы смотрит на себя со стороны, анализируя движения. Он захотел направить мысли свои к Богу, умолив Создателя оставить ему это блаженство, и вдруг по­нял, что мыслей нет. Он увидел, что мысли, молит­вы, действия остались где-то там, за невидимой пре­градой, а он всем существом своим парил в абсолют­но другом пространстве, в котором не было ничего, кроме тишины. А потом всё разом вернулось на свои места: мысли в голове застучали, загалдели птицы, зашумели люди. Мир обрёл прежние очер­тания. На этот раз Иван пребывал там несколько минут и понял, что удерживается в этом безмолвном мире только благодаря внутреннему покою, балан­сируя на кончике иглы: мысль, сумевшая проник­нуть за невидимую черту, мгновенно сбивала его, и он падал в привычный мир.

Теперь Ивану хотелось познавать это простран­ство, и конечно же ему была нужна внешняя тиши­на. Но, с другой стороны, он помнил, что дважды оно подходило к нему и втягивало его в себя в самый разгар работы. Значит, не внешние условия важны, а внутренний покой. Он определил это так: необходимо равновесие. Иван быстро осваивался в новом мире. Он на первый взгляд был безмолвным, а на самом деле — полон жизни, но она была особой — неслы­шимой и невидимой. Безмолвное пространство раз­говаривало огромным количеством голосов, и нужно было вслушиваться, чтобы уловить тот, который об­ращался к тебе. Иван начал изучать процесс проник­новения голоса Безмолвия в этот мир и понял, что это осуществляется с помощью его сердца. Голос он улавливал в сердце в виде едва ощутимого движе­ния, а потом переводил его в слова с помощью гор­ла. В этом процессе уже участвовала голова, ибо сло­во обретало форму от соприкосновения с мыслью, которая также на уровне горла соединялась с сердеч­ным движением. Всю последовательность процесса Иван до конца не уяснил, но одно знал твёрдо: начи­нается всё с сердца. И тут до него со всей ясностью дошли последние слова Фёдора: сердце слушай! Ну да, самое главное происходило в нём. только нужно было разобрать, что оно говорит, а для этого следовало пребывать в равновесии. Иван был занят своими ис­следованиями, постоянно погружаясь в Безмолвие, и конечно же его отвлекали люди и заботы, и тут он вновь понял, почему и старик, и Фёдор учили его познавать мир в работе. Если бы он до этого не на­учился чувствовать нужду людей и спешить на по­мощь, сейчас бы ему было в сотни раз труднее, ибо Безмолвие настолько влекло, что бросил бы всё Иван ради того, чтобы вечно находиться в нём. Теперь же он не мог оставить людей и должен был вольно или невольно совмещать эти два занятия.

Старик радовался, глядя на Ивана.

— Что, Иван, тайную науку постигаешь? Ищи, этот мир силой берётся, сердечной силой.

Иван попробовал сердечный ритм переводить в слова и понял, что разные голоса проникают в серд­це его, как будто разные люди говорят.

— Слушай, старик, хоть раз объясни мне, сколько голосов живёт в Безмолвии?

— Много, куда больше, чем людей на Земле. Но Безмолвие беспредельно, а ты пока только сту­пил в его пределы. Чем дальше будешь продвигаться, тем больше слышать, но это опять-таки зависит от
тебя, от твоих усилий, от духовной работы, которая ни на секунду не должна отрываться от работы среди людей. Просто было бы уйти в тайгу, залезть в избу да сидеть там, в Безмолвие погружаясь. А ты здесь попробуй, среди людей живя, быть и в Безмолвии, и на Земле. Вот где труд!

Этот труд оказался сложнее всего того, что досе­ле знал Иван. Чуть колыхнёшься, занервничаешь, поспешишь — всё пропадает. Приходится вновь ис­кать свой голос, погружаясь в Безмолвие, изнемо­гая от усилий, ибо то великая работа была — пребы­вать в Безмолвии. Однажды Иван уловил какой-то ритм, который назвал Фёдором, как будто Фёдор с ним разговаривал, давая советы по поводу сердца. Голоса в том пространстве были неслышимы, и по неким неуловимым признакам — по частоте, по высоте — Иван определял разницу между теми, кто сегодня вёл работу с ним. Он не знал никого, но чувствовал, когда голоса менялись. А потом он по­нял, что может не только слушать, но и спраши­вать, и это было несложно: просто подумать — и ответ приходил прямо в сердце.

За полгода Иван научился ориентироваться в без­молвном пространстве, сделав огромный шаг в духе. Перемены были заметны и во внешнем Иване, ибо он постепенно успокаивался, становился размерен­ным в действиях и рассудительным в разговорах, но вместе с тем он ясно видел, что начал всего лишь познавать азы некой науки, имя которой было бес­предельное Знание. Он руководствовался даваемы­ми советами, он различал невидимую работу, творимую в Безмолвии, но осознавал себя грудным младенцем, оставленным в незнакомом мире, кото­рый он должен бал познавать самостоятельно. Никто не давал ему чётких указаний. Был лёгкий намёк, которому Иван мог последовать или нет. Следую­щий шаг вытекал из первого, и если решение было верным, то задание усложнялось. Если Иван хотел что-то узнать, то получал весьма общий ответ, в ко­тором улавливал столько дальнейших вопросов, что хватило бы на всю жизнь. Он называл это обучени­ем, или разматыванием нитей. В полученном ответе он ухватывал одну нить и разматывал её до конца, додумывая, домысливая детали, расспрашивая ста­рика и копаясь в книгах. Когда он уяснял эту мысль, то брался за следующую. Этот процесс был беско­нечным. Никто не подносил ему готовых знаний — их следовало добывать непрестанным трудом ума и сердца. Он уставал и иной раз падал от изнеможе­ния, и кто бы мог поверить, что духовная работа может истощить до предела. Но, благо, он жил сре­ди понимающих людей, которые не терзали его бес­смысленными вопросами, а, наоборот, всячески помогали ему, отыскивая ответы и освобождая иной раз от физического труда. Иван ещё не устоялся в духе. На это нужны были годы, и, прежде чем он обретёт равновесие физическое и духовное, ему ещё предстояло много трудиться.

Глава 3

Малый Совет собирался один раз в неделю, чтобы распределить обязанности среди рыцарей, исполняющих в миру великую работу.

— Фаль, тебе надлежит быть рядом с Одином, ибо дух его молод ещё и не всегда может правильно прово­дить луч к Обители нашей. Он готовится на великий подвиг, и пусть наша любовь пребывает с ним вечно!

Рыцари стояли в кругу, а чуть вдали были едва раз­личимы контуры Одина, который присутствовал на Совете, но ещё не мог, в силу особых причин, участво­вать в беседе. Один только приближался к постижению тайн Грааля и не владел силой концентрации мысли на­столько, чтобы не выпадать из разговора, а пребывать с рыцарями постоянно, осознавая своё присутствие сре­ди них. Духу его были подвластны просторы Беспредель­ности, но с телом ещё не была налажена такая тесная связь, которая бы ему позволяла знать место пребыва­ния духа всегда. Он знал время, когда ему нужно было быть на Совете, и потому входил в зал, не всегда разли­чая присутствующих там рыцарей. Он силился, вгляды­ваясь в лица, определить точное их число и тоже не мог. На всё свои сроки, и как младенцу положено вызревать во чреве матери девять месяцев, так и духу необходимо пройти период вынашивания, рождения и роста. Один рос быстро, за три дня достигнув, как Геракл, недетс­кого ума и силы, но всё же оставался пока младенцем. На него возлагались огромные надежды, и все с любовью и лаской взирали на юношу, который готовился на под­виг во славу Грааля, но как бы им ни хотелось, они не могли переступить законы, ибо находились во власти непреодолимой эволюционной силы.

— Один, подойди, дитя, и прими касание Огня Веч­ности. Рыцарь склонился на одно колено и был пронзён током невиданной силы, от которой грудь его запыла­ла, а взгляд, устремившийся вдаль, открыл новые, до­селе скрытые просторы.

Иван пил травяной отвар, приготовленный ста­риком, и ел мёд. Его знобило, и одновременно про­низывала горячая волна.

— Вроде и не простужался, а подхватил какую-то гадость.

— Да нет, Иван, это другое. Дух слишком высо­ко забрался, может, и туда, где ему быть пока не

положено по срокам, а тело твое реагирует. Оно не в состоянии пропустить вибрации особой силы, ну и болеет.

— И сколько это будет продолжаться?

— Пока не окрепнешь, и пока тело твоё не напол­нится большей частью духовными токами. Когда они будут присутствовать во всех клеточках тела, ты ста­нешь громоотводом.

— Каким ещё громоотводом? — удивился Иван.

— Ты станешь пропускать через себя разряды ог­ромной силы, чтобы других не поубивало.

До Ивана постепенно доходила эта удивительная черта старика жить тихо, незаметно совершая под­виг. Он также болел, и ему было немыслимо трудно, но он молчаливо нёс ношу высочайшего бремени, творя великую помощь людям. Иван постигал, поче­му иной раз старик отсутствовал неделями, а потом до них докатывались сведения то о чудесном спасе­нии сёл от наводнения, то о том, что селевые потоки обошли посёлки стороной, то о том, что землетрясе­ние не разрушило строения, люди все живы, и никто не пострадал. Сколько всего в человеке сокрыто, но недосуг ему разбираться, а ведь мог бы и сознатель­но мощь духа своего использовать!

Однажды Иван, прислушавшись, уловил вибра­цию, тревогой наполнившую его. Сначала он спро­сил старика, но тот сказал:

— Я не знаю, я ничего не чувствую, а ты слы­шишь. Значит, к тебе вопрос, ты и ищи ответ.

За целый день Иван извёлся, вслушиваясь, вгля­дываясь, пока не понял, что следует ему идти в тайгу.

— Пойду, а там дальше посмотрим.

Восемь часов кряду шел Иван, пока не вышел к лесорубам. Они все собрались в избе, где лежал охот­ник, израненный зверем. Прислушавшись к себе, Иван понял, что он пришёл туда, куда звало его сер­дце. Три дня он провёл рядом с охотником, пока ос тальные работали. Да и некому было бы сидеть с ним и ухаживать, а помощь была необходима. На четвёр­тый день очнувшийся охотник сказал Ивану:

— Спасибо, что пришёл на зов мой. Неравны были силы, но в бой вступить было необходимо,
иначе бы столько бед здесь произошло. Ты помог мне одним присутствием, оберегая тело и дух от
нападок мечом своим.

Сначала Иван решил, что Михаил бредит, а по­том сел разобраться в том, что происходит. Он из­редка улавливал, что в полдень присутствует на неком таинстве или молитве в кругу большого количе­ства людей. Он видел себя идущим в бой в отряде воинов, но никогда не замечал никакого оружия. Иной раз он ощущал, что возвращается истерзанный и измученный, а потом долго приходит в себя. Что же это было?

— Это работа духа твоего. Ты — воин и сражение ведёшь любым оружием, ибо владеешь всеми. Но духовный бой отличен от земного, и выбор оружия зависит от мощи духа. Ты его как бы призываешь из пространства — иногда это копьё, иногда — стрелы, но чаще у тебя в руке меч. Случается, что бой ведёшь лучами, той концентрацией духовной силы, которую развил, но тебе пока рано пользоваться ими. Твой меч сейчас спас меня, иначе бы добили за три дня, — говорил Михаил.

— Как можно дух добить?

— Они бы не дух били, а тело. Нет тела — нет связи с Землёй. А моя задача сейчас — на Земле работать, соображая, зачем я здесь и что делаю. Понятно?

— А если бы ты умер?

— Тогда пришлось бы посылать другого, однако нужно ждать много лет, пока дух его созреет, пока преодолеет все сомнения и станет на защиту Света. Можно и другого послать, зрелого, но он двойную

тяжесть понесёт — свою и мою вдобавок, ибо никог­да не откажется от решения ему порученных задач ради моей. Скорее предпочтёт сгибаться под тяжес­тью многих трудностей. Поэтому мы должны думать и о других братьях.

— Так ты из Беловодья?

— Может, и так, — улыбнулся Михаил. — Ты всё не оставляешь детские увлечения. А ты задумывался, где ты живёшь?

— Сейчас ты мне сообщишь, что моя деревня — это Беловодье, и убьёшь меня, — как-то настороженно сказал Иван.

— Ну какое это Беловодье? Но это своего рода форпост для умников вроде тебя. Ты ведь не станешь отрицать, что деревня особая? И что многому в ней научился?

— Конечно же нет. Там отношения людей друг к другу особые.

— Правильно, потому что они многого достигли и за это заслужили право жить вместе и совершен­ствоваться дальше, принимая и обтёсывая в своей общине таких, как ты.

— Михайло, ты хочешь сказать, что они все — духовные люди? И дед Кузьма, и бабка Дарья?

— Помнишь, тебе старик говорил: будь внима­тельным? Помнишь, Фёдор говорил: будь вниматель­ным? Ты что по внешности судишь? Ты их когда-нибудь об управлении мыслями спрашивал? А о Без­молвии?

И так вдруг стало смешно Ивану, когда он пред­ставил бабку Дарью, коров доящую, рассказывающей ему об управлении мыслью, что расхохотался Иван до слёз и никак не мог остановиться.

— Ты, Иван, давно знал, что всё самое сокровен­ное вокруг тебя находится, а не можешь избавиться
от поиска некоего запредельного мира, в который ты придёшь, как в сказку. А там тебе старцы на тронах

сидят и ангелы им прислуживают. Что делать-то сре­ди них будешь? Кем хочешь там быть — ангелом или старцем?

— Ладно, не смеши. Но во мне всё ещё живёт это созданное мыслью человеческой представление о ска­зочном царстве вечной справедливости.

— Ищи его, Иван, на Земле и строй на Земле. Как выстроишь, так в него и войдёшь.

— Мысль твоя ясна и понятна: всё — в самом человеке.

— Да, она стара как мир, но самое интересное, что она и жива как мир. Когда ты в поисках своих начнёшь отличаться от обшей массы, тебе обяза­тельно придёт помощь. Главное — не упустить её. На твоём пути возникла деревня, но ты бы и из неё удрал, если бы не старик. Нет, не твой старик, а другой, что несколько лет назад встретился тебе и прошли вы вместе немало. Он тебя долго изучал и весть о тебе донес, потому тебе навстречу деревня и вышла.

— Ты хочешь сказать, что деревни на том мес­те нет?

— У деревни нет определённого места, и появля­ется она там, где нужна подающим надежды людям. Ты полгода шёл на северо-восток, а пришёл на ста­рое место. Это как? Просто. Не оставлен высшими силами. Они тебя ведут и направляют в духовных исканиях. А если бы не было успехов, ушёл бы ты из деревни и больше никогда её не увидел.

— Я привык к своей деревне и завтра пойду на­зад. Тебе уже намного лучше. Хочешь, пойдём со мной? — спросил Иван.

— Нет, Иван, твоей деревни там уже нет, ибо твой дух перерос её. А мы пойдём в другое место.

Михаил ничем не давил на волю Ивана. В словах его не было приказа, а было разумное обоснование того, что понимал уже и сам Иван. Поэтому он не спросил, куда им идти и зачем. Михаил излучал силу и уверенность, и он знал то, что пока было недоступ­но Ивану. Ещё с неделю они оставались у лесорубов, а потом, собрав свой нехитрый скарб, отправились в путь-дорогу. Шли они не так уж и долго, пробираясь по таким местам, по которым Иван и не думал идти когда-нибудь. Михаил не придерживался строгого направления по компасу, а шёл по каким-то неуло­вимым, одному ему понятным вехам. Изредка он ука­зывал Ивану на ягодные кусты, на странных птиц или замысловатые узоры облаков. Так они вышли к долине, за которой начиналась гряда гор.

— Ну, Иван, мы почти у цели. Нам нужно пере­валить два хребта, и я сдам тебя на попечение жду­щих тебя людей.

— Михайло, я сам не дурак дорогу находить, но ты как-то больно странно идёшь — по знакам, мне неведомым.

— Да, ты пользуешься обычными способами, а я — особыми. Я на мир другими глазами смотрю. Мне до­рогу указывают формы облаков, очертания кустов, угол наклона деревьев. Они силятся услужить и приобрета­ют несвойственные им изгибы и размеры, а я читаю в них смысл. Ты знай одно: если природа не захочет слу­жить тебе, никогда ничего не добьёшься. Дерево не пропустит, и птица пройти не даст. Это человек всё доказывает, что он царь, вот только чего — непонятно. У зверей царь — лев, у птиц — орёл, у деревьев — кедр, а человек даже без царя в голове живёт, а всё пыжится командовать. Ты вот на горы посмотри — это застыв­шие стражи, великаны, дорогу охраняющие, а люди видят выступы да вершины. Им невдомёк, что гора очертания изменит — сроду пути не найти, а она это может сделать, если захочет.

Иван мысленно рисовал себе то место, куда они придут через два дня. Это будет чистейшее и акку­ратнейшее поселение с белыми домиками, всё в цве тах и зелени. Люди будут ходить в белоснежных одеж­дах среди бьющих родников. Потом он запрещал себе строить какие бы то ни было представления, знал, как болезненны несовпадения, но через несколько минут вновь ловил себя на мыслях об улыбающихся и радующихся людях.

— Иван, — предостерегающе начал Михаил.

— Да знаю, — отмахнулся Иван, — но ничего не могу поделать.

— Ну хорошо, пенять будешь только на себя, — сказал Михаил и, растянувшись на мху, задремал.

Через два дня они миновали первый хребет.

— Здесь всё как-то не так, — пожаловался ему Иван. — Кажется, вот сейчас доберёшься до той по­
ляны, а оказывается, что до неё целый день надо идти. Гора низенькая, перемахнуть её ничего не сто­ит, а два дня только взбираешься на неё. Что же это такое творится?

— Творится не здесь, а с тобой. Вибрации тво­его тела повысились, и оно обрело пластичность.
Ну, мир более подвижным для тебя стал. Ты мо­жешь видеть то, чего раньше не видел, и трогать
то, чего раньше для тебя не существовало, хотя находится на обычных и сто раз хоженных тобою
местах. Иными словами, ты проникаешь в мир более тонкий, потому что сам утончил своё созна­ние, но этот мир — реальный и плотный в своём пространстве и существует на том месте, где дру­гой увидит только цветущую долину.

— То есть для нормального человека этого места не существует, а для того, у которого вибрации по­вышены, — оно появляется? А как и кем меряются эти вибрации?

— Никак и никем. Пространства существуют одно в другом, более тонкое — в более плотном, но мож­но сказать и наоборот: более плотное в более тон­ком. Оно любому человеку доступно, лишь бы он обратился к своему внутреннему миру. Ты ведь хо­тел — и добился. Другим людям тоже захотеть нуж­но. А уровень вибраций зависит от твоего стремле­ния, от желания помогать другим и той реальной помощи, которую ты им несёшь. Ну и ещё от спо­собности постигать Безмолвие. Пока это — твоё ос­новное достижение.

— Так куда мы идём, Михайло?

— Я не знаю, какое пространство откроется взору твоему, потому что мне неизвестна степень соответ­ствия твоих вибраций с одним из этих тонких миров. Но я слышу зов, и мы идём на него.

То, что через неделю открылось взору Ивана, было настолько неожиданно, что он поближе при­двинулся к Михаилу, чтобы не потеряться среди снующих людей.

— Михайло, на каком языке они говорят? Ты что-нибудь понимаешь?

— Да, они говорят на тибетском, и ты скоро бу­дешь говорить на нём.

Михаил подошёл к крайнему дому поселения, а навстречу ему уже вышли мужчины и женщины, ра­достно похлопывая по плечу и приветливо улыбаясь. Для Ивана всё было необычно, но очень близко и знакомо. Первый испуг у него прошёл, и он быстро осваивался, чувствуя дружелюбие хозяев. Они так искренне радовались Ивану, установив с ним сразу родственные отношения, что он не ощущал даже того, что их разделяет незнание языка. Они очень хорошо понимали друг друга, объясняясь совершенно непо­нятным образом.

— Здесь мы поживём немного, а там видно бу­дет, — сказал Михаил, когда вечером они вышли
посидеть на свежем воздухе.

Иван любовался необычным небом. Звёзды на нём были крупные, яркие и висели прямо над головой, мерцая призывным светом.

— Холодно-то как.

— Да, здесь большие перепады температуры. Днём будет жара. Ничего, привыкнешь, ты человек бывалый.

Иван осваивался на удивление быстро. Здесь он взялся заниматься тем же, чем и в своей деревне. Михаил же собирал травы, пропадая днями, потом готовил из них какое-то снадобье и выступал мест­ным лекарем. С чем только не приходили к нему люди, но он всегда знал, чем помочь, как утешить да что и с собой дать. Поселение это расположилось у подножия горы, к вершине которой прилепился не­большой храм, но люди не часто поднимались туда, ибо дорога была трудна и опасна. Однако звон коло­колов и музыка доносились до посёлка исправно два раза в день. Ничего особенного не замечал Иван в местных жителях, хотя и напоминали ему они своих ставших близкими деревенских людей.

— Михайло, эта деревня что, другим не видна?

— Нет. Ты опять судишь по внешнему, а люди здесь намного опередили самых передовых и ум­ных из человечества по своему духовному созна­нию. Они никого не поучают, не читают наставле­ний, не стремятся добиться положения в миру, но по истинным знаниям, которыми владеют, заткнут за пояс любого «образованного», а своим добрым серд­цем покажут пример настоящей любви и дружбы.

Иван быстро понял, почему ему так легко общаться с ними: словами пользовались редко — люди пони­мали друг друга без слов, а те, которые произноси­лись, повторялись часто, поэтому Иван их быстро выучил.

Очень Ивана влёк храм, прилепившийся к скале, и хотелось ему туда попасть побыстрее. Как-то он спросил Михаила, пойдут ли они на гору, но тот от­ветил, что идти без приглашения нельзя, но когда позовут, то в путь отправятся немедленно

— Ты слушай, зов будет в сердце. Надеюсь, ты не оставляешь занятий своих?

— Нет, я даже кое-что записывать стал.

— Ну и ладно. В познании Беспредельности луч­ше не останавливаться. Ты с трудом пробил к ней дорогу и теперь каждый день ходишь по ней. Пра­вильно, иначе она зарастёт. Ты своими вибрациями ежедневно расчищаешь пространство, которое за очень короткий срок загрязняется человеческими мыслями, но поскольку людей, проникающих в Бес­предельность, немного, то они несут на себе всю тяжесть по очищению тонких структур Земли. Тебе ведь трудно?

— Не то слово. То горю, то от холода стыну. Иной раз мне кажется, что я сквозь груды мусора пробираюсь.

— Так и есть. Все мы несём на себе неимоверную тяжесть, но что делать, мы к этому стремились, и мы достигли того, чего хотели. Хотел бы вернуться к ста­рой жизни?

— Никогда, ни за какие блага мира. То, что я на­хожу здесь, и сравнить ни с чем нельзя.

— Вот теперь ты и сам знаешь, что значат дары небесные и земные.

— Да я готов сотню жизней здесь провести, среди этих людей, чем одну там, среди этих — цивилизо­ванных.

Иван каждый день ощущал за собой невидимое наблюдение. Все его действия взвешивались, анали­зировались, обсуждались, причём не только действия, но и самые затаённые мысли. Иван не скрывал их, а даже, наоборот, старался вытащить из глубины души, обнажая все свои сокровенные помыслы. Ему так становилось легче, как будто он соскабливал с себя вековую грязь и очищался, облачаясь в новую одеж­ду. Он чувствовал, что его ведут, указывая очень мяг­ко, что следует делать, а что нет. Но никогда Иван не

слышал запретов. В самых сомнительных случаях он улавливал одну фразу: «На твоё усмотрение», — и со временем понял, что решает всё он только сам, что в конечном счёте он определяет, как вести себя, и вся ответственность лежит на нём и ни на ком другом. Хоть те, кто вёл его, были намного выше, умнее, знали на сотни лет вперёд всю его жизнь, они не давали Ивану готовых советов и ответов. Всё добывалось и выстраивалось в жизни самим Иваном. Он много раз сп

Дата добавления: 2015-07-25