Обладать 40 страница

"Почему бы, собственно, не выйти в сад?!" - подумал Роланд. Он вошёл обратно в подвальную квартиру (несколько кошек неслышно увязались за ним), пересёк её широким шагом. Вот и запретная дверь. Он раскрыл шпингалеты внизу и вверху, насилу расшевелив их ржавость. Стопки газет лежали под дверью ("Источник пожароопасности!" - говаривала Вэл, указывая на них пальцем) - пришлось отшвырнуть их в сторону. Замок был автоматический "американский", Роланд повернул колесико, нажал на ручку, толкнул... Резко повеяло ночным воздухом - холодным, влажным, земляным. Роланд шагнул за порог... Кошки выскользнули за ним и бежали впереди. Он поднялся наверх по ступеням, обогнул каменный выступ (дальше начиналось то, чего нельзя видеть из окна) - и очутился в узком садике, под деревьями.

Весь октябрь шли дожди; траву устилали влажные листья, но некоторые из деревьев были ещё зелены. Деревья вздымали свои чёрные причудливые руки, отчётливо рисуясь в розоватой дымке уличного фонаря, которая не смешивалась с тьмою, а лишь накладывалась на неё призрачно. Когда он прежде думал о саде, не имея возможности туда попасть, воображению представлялось обширное пространство, где царит и дышит листва, где настоящая, живая земля ложится под ногу. Теперь он здесь наяву, и всё оказалось небольшим, если не сказать маленьким, но таинственность сохранилась, благодаря почве и растениям... Персиковый шпалерник пластался по извилистой стене красного кирпича, той самой, что некогда ограждала поместье генерала Фэрфакса. Роланд приблизился и потрогал кирпичи, на славу обожжённые и на славу уложенные, крепкие поныне. Эндрью Марвелл служил при Фэрфаксе секретарём и сочинял стихи в генеральских садах... Роланд сам не мог понять, отчего чувствует сегодня такое счастье. Что этому счастью причиной - вновь ли увиденные черновики писем Падуба, поэма ли о Прозерпине? Или будущность, внезапно распахнувшаяся перед ним? А может, это счастье от уединения, которого он желал порой столь отчаянно и которого был лишён?.. Он направился по тропинке, вдоль стен, в конец сада, где пара фруктовых деревьев заслоняла вид на соседний участок. Стоя у границы ночных владений, он бросил взгляд назад через лужайку, на унылый дом... Кошки от него не отставали. Они крались следом по траве, то змеисто пробираясь из тени деревьев в свет, то снова пропадая на время в тень, и шубки их то лоснились серебристо, то мнились чёрным бархатом. Глаза их мерцали - полые, Красноватые шары с синеватой искрой посредине; но само мерцание было зелёным и мелькало во мраке лежачими запятыми. И он почему-то был так рад видеть кошек, что стоял и смотрел на них с глупой улыбкой. Он вспоминал годы, проведённые в их вони, в подвальной пещере, где их моча сочилась с потолка, но теперь, покидая их навсегда - да, в том, что он уезжает из Патни, сомнений нет! он испытывал к ним что-то вроде приязни, дружеской приязни. Завтра нужно будет позаботиться о их будущем. Но это завтра. Нынешней ночью он начал думать особыми словами, слова являлись из неведомого колодца в душе; те списки, что заносил он давеча на бумагу, превратились в стихи: "Посмертная маска", "У генерала Фэрфакса стена...", "Есть некие кошки...". Он слышал, чувствовал, почти даже видел, как голос, не вполне знакомый - его собственный голос! - плетёт узор музыки и смысла. Эти первые стихи не подходили ни под один из видов лирики, которые он обычно мысленно выделял: ни тщательная зарисовка, ни поэтическая молитва-заклинание, ни размышление о жизни и смерти... здесь причудливо смешаны исконные элементы первого, второго и третьего... Вот, кажется, ещё одно стихотворение, "В колыбели кошачьих теней...", он только что подглядел, как рождаются, как бродят ночные тени, об этом стоит написать. Завтра нужно купить новый блокнот и всё туда занести чин по чину. А сегодня сделать хотя бы беглые заметки, чтоб было на что опереться памяти...

У него было достаточно времени, чтобы ощутить: время - неслиянно, есть "до" и есть "после". Какой-нибудь час назад стихов не было в помине, а теперь они шли не унимаясь, живые и настоящие.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

Мы в неком состоянии души

Жизнь пожираем собственную; в жажде

Знать продолженье - запускаем руку

В наш закром малый времени, покоя.

Мы пуще пищи алчем - окончаний,

Проведать облик целого, строенье

Той сети, чьи бывают звенья слабы

Иль крепки, а узор - хитросплетен

Иль груб и примитивен, в неуклюжих

Узлах, неровных петлях. Мы проворно

Идём, при свете любопытства, жадно

Ощупывая звенья, позабывши,

Что это - наши путы. Нас сквозь время

Влечёт заветный зов: "А там? а дальше?"

К развязке ожидаемой. Нам нужно

Её подробно знать - кинжал иль пуля?

Иль эшафот (и поцелуй прощальный)?

Фанфары ль битвы? Шорох ли чуть слышный

На смертном ложе? Только... не едино ль?..

Конец един - наступит потрясенье,

За коим потрясений нет, и нас...

Чего ж мы ищем: просто ли скончанья

Всем помыслам, гордячествам, порывам?

Или мгновенья, полного блаженством

Познанья смысла, пусть затем престанем,

Подобно мотыльку, что в брачном танце

Своё находит счастие и гибель?..

Рандольф Генри Падуб

Совещание в Мортлейке происходило в невероятной атмосфере, весёлой и заговорщической. По приглашению Беатрисы Пуховер собрались у неё в доме (Мортлейк место загородное, неприметное, удачное по конспиративным соображениям - вряд ли оно в поле внимания Собрайла). Беатриса испекла пирог с луком и сливками, приготовила салат из овощей и зелени и шоколадный мусс, то есть всё то, чем в былые времена потчевала студентов. Пирог и мусс, к радости хозяйки, получились весьма аппетитными. Всецело сосредоточившись на срочном и главном - угрозе от Мортимера Собрайла, Беатриса совершенно не уловила лёгкой напряжённости между гостями, не расслышала обиняков и недомолвок.

Первой появилась Мод. Вид у неё был суровый и озабоченный; волосы спрятаны под тем же зелёным шёлковым платком, заколотым брошью чёрного янтаря с русалочкой. Встав в углу комнаты, она принялась внимательно изучать фотографический портрет Рандольфа Генри Падуба в серебряной рамке. Портрет располагался там, где женщины обычно держат фотографию отца или любовника - на небольшом секретере. Это был не седокудрый мудрец последних лет жизни, а более раннее изображение, с шапкой тёмных волос и дерзким взглядом - не поэт-викторианец, а прямо какой-то флибустьер. Мод приступила к семиотическому анализу. Всё имело своё особое значение. Увесистые литые завитки рамки, выбор из многих изображений Падуба именно, этого... Глаза поэта словно встречаются с твоими - пристальный взгляд из тех времён, когда ещё не знали моментальных снимков. Но самое интригующее и многозначительное - Беатриса предпочла портрету Эллен портрет самого поэта!..

Вслед за Мод в дверь позвонили Вэл с Эваном Макинтайром. Беатриса не совсем поняла смысл этого сочетания. Раньше, время от времени, она видела Вэл в Падубоведнике, та заходила, бывало, к Роланду и пялилась угрюмо из-под чёлки на исконных обитателей подземелья. Беатриса отметила про себя новое, слегка вызывающее сиянье, исходившее от Вэл, но благодаря своему научно-целеустремлённому уму не имела обыкновения думать о нескольких задачах сразу, и поэтому не стала подыскивать объяснения непонятному феномену. Эван похвалил Беатрису за присутствие духа и находчивость, с какой она подслушала тайные намерения Мортимера Собрайла и доложила о них, и заявил потирая руки, что "дело обещает быть чрезвычайно увлекательным". Всё это, вкупе с успехом пирога и мусса, приободрило мисс Пуховер, которая поначалу, встречая гостей, казалась подавленной и полной тревоги.

Затем порог переступил Роланд и, не перекинувшись ни словом с Мод, завёл длинный разговор с Вэл о каком-то полчище одичавших кошек: как их лучше прокормить и кто позвонит в Общество помощи бездомным животным. Беатриса не расслышала молчания, повисшего между Роландом и Мод, и попросту не могла знать, что Роланд утаивает новости о Гонконге, Барселоне, Амстердаме.

С Аспидсом Беатриса сама связалась по телефону и сообщила ему вполне обыденным тоном, что доктор Бейли и Роланд Митчелл будут у неё - обсудить некоторые вопросы, связанные с перепиской Падуба и Ла Мотт, а также с возможными действиями профессора Собрайла, о которых она, Беатриса, недавно прознала. Открыв дверь последнему из ожидаемых гостей, Беатриса слегка опешила: Аспидс прибыл не один, а со спутницей.

- Позвольте представить вам профессора Леонору Стерн, - объявил Аспидс смущённо, но не без тайного удовольствия.

Леонора, в пурпурной шерстяной накидке с капюшоном, отороченной косицами из чёрных шёлковых нитей, в чёрных китайских шароварах и шёлковой алой гимнастёрке русского покроя навыпуск, была нынче особенно великолепна.

- Надеюсь, вы не против, что я заявилась? - отнеслась она к Беатрисе. - Обещаю никого не обижать, не притеснять. У меня в этом дельце собственный научный интерес.

Беатриса чувствовала, что её круглое лицо, обычно такое послушное, отказывается расцвести приветственной улыбкой.

- Ну пожалуйста. Я буду вести себя тихо как мышка. Могу поклясться любой клятвой - я здесь не затем, чтоб тайно или явно умыкать рукописи. Дайте мне только почитать эти треклятые письма одним глазком...

- Я думаю, профессор Стерн может быть нам очень полезна, - заверил Аспидс.

Беатриса открыла дверь наверх, и все гуськом по узкой лесенке взобрались в гостиную второго этажа. Беатриса заметила сложное молчание, наступившее за сухим кивком Аспидса в сторону Роланда, но уловить и тем более понять смысл долгих молчаливых объятий Леоноры и Мод (в которых растаяли объяснения и упрёки) оказалась не в силах.

Рассевшись вдоль стен комнаты, кто в кресле, кто на стуле, принесённом с кухни, с тарелками на коленях, они приступили к совету. Первым слово взял Эван Макинтайр. Сначала он объяснил, что присутствует здесь в качестве юридического консультанта Мод. Мод, по его мнению, является наследницей прав собственности на письма Ла Мотт и прав на их публикацию; что же касается писем Падуба, то оригиналы тоже принадлежат Мод, но право на публикацию остаётся у наследников Рандольфа Падуба.

- Обычно письма, в их оригинальном физическом виде, принадлежат получателю, а литературные права сохраняются за отправителем. Но в случае с данной перепиской совершенно ясно, что Кристабель Ла Мотт просила вернуть её письма и Рандольф Падуб уважил эту просьбу. Роланд и Мод видели письмо Падуба при возвращении переписки. Мне удалось найти официальный юридический документ - завещание Кристабель Ла Мотт, подписанное и засвидетельствованное по полной форме. Этим завещанием она оставляет все свои рукописи Майе Томасине Бейли, которая доводилась Мод прапрабабкой. Теперешний настоящий наследник, конечно, отец Мод, который живёт и здравствует. Однако все предыдущие рукописи, поступившие по завещанию к его прабабке и в конце концов доставшиеся ему, он передал Мод, та поместила их на хранение в Информационный центр факультета женской культуры в Линкольне. Мод пока не сообщила отцу о найденном завещании, но насколько ей известно, отец не проявляет интереса к газетным сообщениям, что профессор Собрайл предлагает за переписку огромные деньги сэру Джорджу Бейли. А сэр Джордж между тем свято уверен, что именно он законный владелец писем. Мод говорит, вероятность того, что её отец пожелает продать письма в Стэнтовское собрание, ничтожно мала. Особенно если он узнает, что дочь хочет сохранить эти документы для англичан... Вы, наверное, спросите, как обстоит дело с авторскими правами. Авторские права защищаются с момента публикации на протяжении жизни автора плюс пятьдесят лет. В случае если публикация посмертная, срок действия прав составляет чистых пятьдесят лет со дня публикации. Поскольку переписка никогда не публиковалась, права принадлежат потомкам авторов писем. Как я уже сказал, рукописи - собственность получателей, авторские права - отправителей. Не совсем ясно, как смотрит на развитие событий лорд Падуб. Но доктору Пуховер удалось узнать, что Собрайл обработал молодого наследника лорда Падуба, Гильдебранда, и тот пообещал отдать ему в Америку и письма, и права.

- Собрайл ужасная личность и его методы добывания материалов зачастую бесчестные, - сказал Аспидс, - но Полное собрание писем Падуба, которое он сейчас готовит, делается очень добросовестно и основано на большой исследовательской работе. Было бы мелочностью и скряжничеством препятствовать публикации этих писем в Стэнтовском издании. Хотя останься эти письма у нас в стране, теоретически можно было бы лишить его доступа к ним. С другой стороны, Гильдебранд скорее всего никому, кроме Собрайла, не даст готовить письма к изданию. Неразрешимая коллизия. Правда, пока ещё есть сам лорд Падуб. Он может договориться, чтобы сперва вышло особое британское издание, и только потом дать Собрайлу доступ к письмам. Скажите, мистер Макинтайр, как по-вашему, стоит ожидать долгих юридических баталий с сэром Джорджем Бейли?

- Ну, если учесть его всем известную воинственность и его обладание письмами de facto, то, пожалуй, стоит, - ответил Эван.

- А лорд Падуб, кажется, серьёзно болен?..

- Да, насколько мне известно.

- Позвольте тогда спросить доктора Бейли. Стань вы обладательницей оригиналов всей переписки, что бы вы с ней сделали?

- Наверное, говорить об этом преждевременно... Я даже боюсь сглазить... ведь письма ещё не мои, и неизвестно, станут ли моими... Но... окажись они и вправду у меня... если такое представить... я бы, конечно, ни за что не продала их за границу. Естественно, письмам Ла Мотт лучше всего быть у нас в Информационном центре. Не самое надёжное и охраняемое место, но все другие вещи Кристабель - вы же знаете, она из нашего рода - уже давно хранятся там. С другой стороны, зная содержание переписки, жалко отрывать письма Ла Мотт от писем Падуба. Две части переписки не могут существовать отдельно друг от друга. И не только потому, что они образуют последовательный, так сказать, сюжет. Они гораздо прочнее связаны друг с другом... Они нерасторжимы. - При этих словах Мод быстро взглянула на Роланда, и тут же перевела глаза на фотографию Падуба слева от него, которая как бы разделяла Роланда и Вэл.

- Если бы вы продали их Британской библиотеке, - сказал Аспидс, - то вырученные деньги пошли бы на пользу вашему Центру.

- Сами письма и есть лучший капитал для Центра, - возразила Леонора. Тогда в Линкольн станут приезжать учёные со всего мира.

- А мне хочется, чтобы у леди Бейли появилась новая коляска на электрическом ходу, - вступил Роланд. - Леди Бейли нам очень помогла. При её состоянии такая коляска необходима.

Все тут же устремили своё внимание на Роланда. Мод, покраснев до кончиков ушей, ответила ему слегка гневно:

- Как будто я про это сама не думала! Если письма действительно окажутся у меня, можно продать Британской библиотеке половину, тогда нам хватит на коляску.

- Хватить-то хватит, но не вышвырнул бы нас сэр Джордж вместе с этой коляской...

- Ты что же, хочешь, чтоб я подарила ему письма?

- Этого я не говорил. Просто нужно найти способ...

Аспидс, с незлой усмешкой наблюдавший, как между двумя "первооткрывателями" разгорается ожесточённый спор, произнёс:

- Позвольте узнать, а как вы вообще напали на эту переписку?

Все посмотрели на Мод. Та посмотрела на Роланда.

Это был момент нелёгкого откровения. А также - момент изгнания тех сил, которые обладали душами Роланда и Мод.

- Я читал Вико. В Лондонской библиотеке. Экземпляр, принадлежавший Падубу. В переводе Мишле, - принялся объяснять Роланд, с трудом подбирая слова. - И оттуда стали вылетать всякие бумаги. Счета из бумажной лавки, заметки на латыни, пустяшные записки, приглашения. Я, разумеется, доложил профессору Аспидсу. Одного только не рассказал - что там были ещё два черновика, два разных начала одного и того же письма к неизвестной женщине... в письмах не было имени. Но из содержания можно было понять, что познакомились они на завтраке у Крэбба Робинсона. Я предпринял кое-какие разыскания... и наткнулся на имя Кристабель Ла Мотт. Я поехал к Мод в Линкольн, разузнать побольше про Кристабель - кто-то мне рекомендовал к ней обратиться... ну да, Фергус Вулфф - я понятия не имел, что Мод имеет к Кристабель какое-то родственное отношение. Мод показала мне дневник Бланш Перстчетт. Потом мы стали вместе думать, какие-такие сокровища могут таиться в Сил-Корте. Как-то раз мы прогуливались мимо, просто смотрели на дом издали... и случайно познакомились с леди Бейли. Она за нас замолвила словечко сэру Джорджу, и тот повёл нас на экскурсию в башенку, где жила в старости Кристабель. Там в комнате были куклы, несколько старинных кукол. Мод вспомнила стихотворение Ла Мотт про куклу, которая хранит тайну. Стала по наитию искать в кукольной кроватке... там был такой ящичек под матрасом, вроде как у настоящей кровати... В нём и оказались письма... две стопки...

- А леди Бейли прониклась расположением к Роланду... он ведь спас ей жизнь, а вам сейчас не сказал из скромности... и она потом написала ему письмо, пусть, мол, приезжает ещё раз, поизучает письма и даст ей совет, что с ними делать дальше... и мы поехали туда вдвоём в Рождество...

- Прочитали переписку, сделали заметки...

- Тогда Роланд и предположил, что Ла Мотт могла быть вместе с Падубом в Йоркшире в тысяча восемьсот пятьдесят девятом году, когда он ездил изучать морскую фауну...

- Мы отправились в Йоркшир и обнаружили... много текстовых подтверждений того, что оба поэта там были... йоркширские словечки и йоркширские пейзажи в "Мелюзине"... ещё есть одна очень важная строка, которая повторяется и у Падуба, и у Ла Мотт. В общем, мы практически уверены, что Кристабель была в Йоркшире с Падубом...

- Время перед самоубийством Бланш Перстчетт - как раз после гипотетической поездки в Йоркшир - во всех биографиях Ла Мотт отмечено пробелом. Известно, что она дома отсутствовала, но где именно была неизвестно. И вот мы случайно прознали, что она гостила у родственников в Бретани...

- Как же, случайно... - обиженно проворчала Леонора.

- Прости меня, Леонора. Я готова повиниться во всеуслышанье. Я действительно воспользовалась письмом, которое тебе прислала Ариана Ле Минье. Но иначе поступить я не могла: это была чужая тайна - Падуба... и Роланда. Во всяком случае, так мне тогда казалось... Ариана дала нам фотокопию дневника Сабины де Керкоз, и мы прочли, что в Бретани у Кристабель родился ребёнок... дальше следы этого ребёнка теряются...

- А потом появились вы и профессор Собрайл, и мы бежали обратно домой, - кратко закончил Роланд.

- И тут как по волшебству возник Эван с завещанием, - прибавила Мод и замолчала.

- Видите ли, я хорошо знаком с юристом сэра Джорджа. У меня с ним общая лошадь, - счёл нужным пояснить Эван, чем немало озадачил Беатрису.

- Теперь нам известно, что поэма "Духами вожденны" направлена против дружбы Ла Мотт со спиритками и в особенности с Геллой Лийс, - важно объявил Аспидс. - И что Ла Мотт присутствовала на том злополучном сеансе, который Падуб бесцеремонно нарушил. Я бы даже высказал весьма дерзкую догадку: Падуб пришёл в неистовство оттого, что ему показалось, будто Кристабель пытается разговаривать со своим мёртвым ребёнком, то есть с его мёртвым ребёнком.

- А мне ещё кое-что известно, - сказала Леонора, - благодаря одной моей приятельнице, тоже идейной феминистке. Она работает на факсе в Стэнтовском собрании, и вот что она мне сообщила. Собрайл недавно запросил по факсу копию письма Ла Мотт к его прапрабабке, Присцилле Пени Собрайл. Той самой, которая была вся из себя спиритка, социалистка, феминистка и к тому же исследовательница животного магнетизма... Так вот, в этом письме Кристабель всё кается в какой-то вине...

- В связи с чем у нас возникают два... нет, три основных вопроса, сказал Аспидс. - Первый: что стало с ребёнком, выжил он или нет? Второй: что, собственно, надеется найти Собрайл, на чём основывается его надежда, на каких фактах? И третий вопрос, последний: что стало с теми оригиналами черновиков, из-за которых и заварилась эта каша?

Все снова посмотрели на Роланда. Он вытащил из кармана бумажник и из самого надёжного места в бумажнике извлёк и бережно развернул листки.

- Да, я их взял, - вздохнул Роланд. - Сам не знаю почему. Конечно, я не собирался их присваивать навсегда. Вообще не понимаю, что в меня тогда вселилось, какая-то непонятная сила мной руководила. Так легко было их взять, так велик был соблазн... мне показалось, это моя находка и больше ничья... ведь никто к ним до меня не притрагивался с того самого дня, как он положил их в Вико, то ли вместо закладки, то ли просто забыл. Обязательно нужно их вернуть обратно. Чьи они, кстати, кому принадлежат?

Ответил Эван:

- Если том Вико был в своё время передан в библиотеку по договору дарения или по завещанию, то письма, вероятно, принадлежат библиотеке. А права на их издание - лорду Падубу.

- Если вы доверите их мне, они вернутся на место и никто не станет задавать лишних вопросов, во всяком случае вам, - обещал Аспидс.

Роланд встал с кресла, пересёк комнату и вручил Аспидсу заветные листки. Тот принял их и как ни старался сохранить спокойствие, не мог удержаться, чтобы не разгладить бумагу любовно, с невольным выражением собственника на лице, и тут же не залетать глазами по строчкам, легко разбирая знакомый почерк.

- Вы, надо заметить, проявили немало изобретательности в этом деле, сказал он Роланду сухо, но с оттенком похвалы в голосе.

- Одно потянуло за собой другое.

- Да уж.

- Ну ладно, всё хорошо, что хорошо кончается, - сказал Эван. Немножко напоминает развязку шекспировской комедии. Как зовут парня, что появляется на качелях в последней сцене "Как вам это понравится"?

- Гименей, - ответил Аспидс с едва заметной улыбкой.

- Или напоминает сцену в конце детективного романа, когда окончательно становится ясно, кто какую роль играл. Что до меня, то я всегда мечтал быть Альбертом Кэмпионом*. <Детектив, персонаж романов Марджори Эллингем (1904-1966)> Мы пока еще не разобрались с нашим злодеем. Давайте послушаем отчёт доктора Пуховер.

- Значит, так, - сказала Беатриса. - Они пришли ко мне в кабинет и стали смотреть конец дневника Эллен Падуб, то есть не самый конец, а описание кончины Падуба. Там упоминается похожий на ларец ящичек. Этот ящичек всегда очень интересовал профессора Собрайла. Вы понимаете, о каком ящичке речь. О том самом, какой был в целости и сохранности во время захоронения Эллен, вы наверное помните. Я отлучилась на время, пошла в туалетную комнату... кстати, это был день, когда, кроме меня, никого на работе не было, ни вас, профессор Аспидс, ни Паолы... Путь, как вы знаете, неблизкий, до самых раздевалок и обратно... и вот прихожу я назад, а они меня не ждали и не слышали шагов, зато я услышала их разговор. Собрайл говорит - я, конечно, не ручаюсь дословно, но у меня хорошая память на слова, и мне от волнения прямо так в душу и врезалось - говорит так: "Несколько лет придётся держать это дело в секрете, только два человека будут знать тайну - вы да я, - а потом, как наследство отойдёт к вам, пусть всё это возникнет из небытия. Можно изобразить, будто случайно нашли, будто вы перебирали старые вещи, ну и наткнулись. И я бы всё приобрёл у вас совершенно по-честному". А Гильдебранд Падуб ему в ответ: "Я имею полное моральное право взять то, что лежит в ящичке. Хоть среди бела дня. И плевать на викария". Собрайл сказал: "Конечно, имеете. Но этот викарий, Дракс, обязательно стал бы чинить препоны, не человек, а заноза. И ваши глупые английские законы тоже не подарок. Вести раскопки в местах захоронений запрещено, требуется особое разрешение епископа. А даст ли его, епископ-то? Нет, мы не можем рисковать, пускать на самотёк". Гильдебранд не уймётся, повторяет: "Это моя законная собственность". Тогда профессор Собрайл ему заметил, что это собственность не только Гильдебранда, но и всего цивилизованного человечества. А сам он, Собрайл, готов стать "секретным опекуном" этой собственности. Гильдебранд начал хихикать, мол, уж очень всё это напоминает проделки, какие устраивают в Хэллоуин. Но профессор Собрайл сказал ему этак сурово, что это не проделка, что нужно подготовиться лучшим профессиональным образом и желательно провести операцию как можно скорее, так как он, Собрайл, должен отбыть к себе в Нью-Мексико... Я слушаю и думаю, может, мне покашлять, как-то обнаружить моё присутствие, вдруг они меня заметят за полками. Я этак тихонько отступила назад, а потом изобразила шумно, словно только вхожу.

- Думаю, он способен на ограбление могилы, - проронил Аспидс.

- Ещё как способен! - подтвердила Леонора. - У нас в Штатах про него ходят разные нехорошие слухи. Будто бы исчезали из маленьких краеведческих музеев антикварные вещи, редкости из редкостей, галстучная булавка Эдгара Аллана По, отданная в заклад, записка Мелвилла к Готторну... Моя подруга почти уговорила потомка приятельницы Маргарет Фуллер продать письмо, где Маргарет рассказывает про свою встречу с английскими писателями во Флоренции, как раз накануне рокового отплытия на родину, в Америку - не письмо, а кладезь для феминисток, - но тут появился Собрайл и готов был заплатить любую цену, да, так и сказал, плачу, сколько пожелаете. Ему, однако ж, отказали. На другой день стали искать оригинальчик, а его как корова языком слизнула. Так след потом и не отыскался. Насчёт Собрайла есть мнение, что он вроде тех мифических миллионеров, что заказывают ворам кражу знаменитых полотен - желают иметь "Мону Лизу" или "Едоков картофеля", и не копию какую-нибудь, а то самое, единственное на свете полотно...

- Он чувствует себя в своём праве, потому что любит эти вещи до страсти, - проницательно заметил Роланд.

- Эк вы мягко изволили выразиться, - процедил Аспидс, поглаживая краешек оригинала письма Падуба. - Значит, мы можем предположить, что у него в Стэнтовском собрании есть тайный музей в музее, личный его музей, этакий заветный шкапчик, к которому людям путь заказан, а сам он открывает его в глухую полночь и впивает в себя сокровища...

- Вот-вот, примерно такие слухи, - сказала Леонора. - А слухи они на то и есть, чтобы носиться в воздухе и цвести пышным цветом. Но в данном случае молва, кажется, имеет под собой основание. История с письмом Фуллер, например, совершенно правдивая.

- Как же нам его остановить? - спросил Аспидс. - Сообщить в полицию? Пожаловаться в Университет Роберта Дэйла Оуэна? Попытаться прижать его к стенке? От жалобы в Университет ему ни жарко ни холодно. Да и к стенке его не припрёшь - не из пугливых. С полицией и вовсе нелепая затея - у них нет людей, чтоб несколько месяцев кряду сторожить могилу. Даже если мы его теперь остановим, он изящно отойдёт в сторону, а позже улучит момент и... депортировать его из страны мы не можем...

- Я позвонил к нему в гостиницу, - сказал Эван. - Он отсутствует. Я притворился, будто я его поверенный и должен передать срочную информацию. Где, мол, его можно найти. Мне со скрипом сообщили. Потом позвонил в загородный дом Гильдебранда. Того тоже нет дома. Я тем же манером разведал, где он. Что характерно, местонахождение этих джентльменов совпадает! Гостиница "Одинокая рябина", в Северных Холмах. В окрестностях Ходершэлла, хотя и не то чтобы рукой подать, около мили.

- Нужно поставить в известность Дракса, викария! - воскликнул Аспидс. - Хотя... какой толк. Он ненавидит всех падубоведов без исключения и всех поэтствующих паломников заодно.

- Позвольте предложить идею, - сказал Эван. - Пусть это на первый взгляд и отдаёт мелодрамой, а-ля Кэмпион, но мне кажется, мы должны застигнуть его во время преступного деяния, и отобрать у него... что бы он там ни нашёл...

Радостный ропот пробежал по комнате. Беатриса, однако, спросила:

- А нельзя ли его застигнуть во время деяния... прежде чем он осквернит могилу.

- Теоретически можно. Но практически... - Эван усмехнулся. - Надёжнее дождаться... а потом взять под опеку то, что он извлечёт... если там вообще что-нибудь есть.

- Значит, по-вашему, он думает, что развязка истории находится в этом ящичке? - сказала Вэл. - А с чего он, собственно, это решил? Может, там и нет ничего? Или есть, но не то.

- Да, сомнений тут немало. Собрайл, наверное, тоже сомневается. Аспидс помедлил. - Но что ни говори, эта переписка, эти новые факты... все мы оказались немного в дураках, с нашими прежними оценками и рассуждениями о жизни Р.Г.П. Среди стихов, написанных после восемьсот пятьдесят девятого года, нет ни одного, в котором не отразился бы тем или иным образом роман с Ла Мотт... требуется серьёзнейшая переоценка. В частности, в совершенно ином свете предстаёт его враждебность к спиритам и к спиритизму.

- Ла Мотт всегда считали поэтом лесбийско-феминистского направления, включилась в обсуждение Леонора. - Она действительно... исповедовала... но теперь оказывается, у неё были и другие интересы.

- И "Мелюзина" предстаёт в ином свете, - добавила Мод, - если пейзажи в ней рассматривать как частично йоркширские. Я перечитала всё заново. Слово "ясень" там встречается не единожды и - смею утверждать! - всегда неспроста.

- И всё-таки, - сказал Эван, - как мы намерены одолеть гробокопателей? Мы ведь для этого собрались.

Дата добавления: 2015-07-25