Обладать 36 страница

В памяти у него всплывала первая встреча с Мод, с принцессой из стеклянной башни, и слегка презрительное, поначалу, выражение её лица. В настоящем, реальном мире - хотя с какой стати считать здешний, нынешний мир менее подлинным? - лучше сказать, в мире общественных отношений, куда им вскоре предстояло вернуться от этих белых ночей и солнечных дней, их двоих, сказать по правде, мало что связывало. Мод - красивая женщина, на обладание которой он не может претендовать. У неё надёжная работа, солидная научная репутация в Англии и за границей. Более того, в английской системе сословий - безнадежно анахроничной, весьма мало им почитаемой, но всё же подспудно могучей! - он и Мод стоят на слишком разных ступеньках: она помещица, дворянка, он - представитель городского среднего сословия. Есть дома и есть места, куда вместе им путь попросту заказан.

Всё, что произошло и ещё произойдёт, - сюжет некоего, довольно-таки необычного романного повествования, в гуще которого оказался он, Роланд. Это повествование одновременно и в низком, и в высоком роде - бытовые линии причудливым, непостижимым образом переплетаются с метафизикой. Романная форма есть форма идеологии и - хотим мы того или нет, к добру или к худу правит нашим сознанием. Всякий человек в западном мире рано или поздно начинает воспринимать свою жизнь как сюжет, и ждать от неё ходов, присущих подобным сюжетам. В исторической же перспективе, как ни эстетствуй, причудливое повествование, романтический роман в исконном смысле уступает место новейшему роману в духе критического реализма...

Так или иначе, с появлением Аспидса, Леоноры и Собрайла меняется характер сюжета. Если раньше в его основе был поиск, свойственный рыцарским романам, то теперь на первый план выходят преследование и движение к цели наперегонки...

За время пребывания в Бретани Роланд пристрастился к десерту под названием "иль флотант", или "плавучие острова". Десерт состоял из островка взбитого белка, плавающего в бледном, сливочно-жёлтом озерце заварного крема. Подавался он охлаждённым, и имел нежно-ванильный вкус, с еле внятным оттенком сладости. Укладывая в багажник собранные второпях чемоданы и последний раз оглядываясь, перед тем как пуститься к Ла-Маншу, Роланд почему-то думал о том, как будет скучать по этому десерту, как вкус станет таять и совсем растает в памяти...

Аспидс заметил чёрный "мерседес", когда они с Леонорой подъезжали вечером к гостинице. Аспидс находился в усталом напряжении. Ариана, действительно, снабдила Леонору копией дневника Сабины, и профессор добросовестно и вполне успешно перевёл своей спутнице самые интересные места. В эту авантюрную поездку он отправился лишь благодаря властному примеру Леоноры, да её настойчивым утверждениям, что Роланд и Мод улизнули, видать, неспроста - не иначе как собираются похитить её и Аспидса научные лавры! Получив дневник, Аспидс предложил вернуться домой, заказать хороший перевод и заняться добротными изысканиями. Леонора же засыпала Ариану вопросами о Роланде и Мод и пришла к однозначному выводу: "У этой парочки явно что-то на уме! Надо прочесать Финистэр и их разыскать". Будь погода никудышной, Джеймс Аспидс наверняка настоял бы на возвращении домой, где в подземной берлоге его ждали любимые орудия научной деятельности - пишущая машинка, телефон. Но в Бретани сияло искусительное солнце, в ресторанах прекрасно кормили - дважды он поел от души, - и в конце концов провозгласил: "Ну, коль уж мы здесь, можно съездить взглянуть на Кернемет и окрестности".

Они взяли напрокат "рено". За руль села Леонора. Её манера вождения отличалась виртуозной лихостью, - на поворотах Аспидса подирала дрожь. Покачиваясь на переднем сиденье, он задавал себе лишь один вопрос: зачем он поддался на уговоры? Запах Леонориных духов наполнял машину - в нём мускус, сандаловое дерево и ещё какой-то острый, непонятный аромат, от которого томительно и странно. Ещё немного, и можно задохнуться!.. Чудилось, чуялось за этим запахом и другое - обещание темноты, плоть, округлые формы... Раз или два метнул он искоса взгляд на простор голых плеч, на спелёнатые груди Леоноры. Леонорина кожа, если посмотреть вблизи, имеет тончайшие морщинки по тёмному золотому загару, не от старости морщинки, а от встречи смягчающего крема с дубящим солнцем. Машина подрагивает на ходу - морщинки шевелятся.

- Не пойму я голубушку Мод, - говорила Леонора. - Отчего она сорвалась как пуля, не сказавши мне ни слова? Письмо от Арианы насчёт дневника, как ни верти, моя собственность... хотя какая между подругами собственность, а мы с ней подруги - были подруги, - идеями всё время обменивались, совместные статьи писали, и всё такое. Может, этот ваш Роланд Митчелл магнетический мужчина, властитель над бабами? Никак у меня её поступок в голове не укладывается...

- Нет, Роланд самый обычный. Даже какой-то бесхребетный. Это главный его недостаток.

- Значит, любовь!

- Всё равно непонятно, для чего им понадобилось обманывать ещё и Ариану.

- Да, вопрос... Но какова, однако, моя Кристабель! Сразу три архетипа. Лесбиянка, раз. Падшая женщина, два. Безмужняя мать, три. А вот и гостиница. Где они вроде как проживают. Надеюсь, вернулись с прогулочки.

Леонора уверенно направила машину к воротам стоянки, но оказалось, что ворота перегорожены "мерседесом", который медленно сдаёт задом, в сторону.

- Ну ты, урод, - сказала Леонора, - давай уруливай.

- Господи! - воскликнул Аспидс. - Это же Собрайл!

- Придётся ему отъехать. Загораживать въезд запрещается, - заявила Леонора тоном полицейского и несколько раз кряду смачно посигналила.

"Мерседес" продолжал маячить в воротах, он немного заезжал задом, но тут же выбирался обратно - очевидно, с помощью этих мелких маневров он пытался очень точно, впритирку, припарковаться между двумя машинами. Леонора опустила стекло и закричала:

- Эй, ты, слышишь, что ли! Мне тут не в кайф всю ночь стоять! Отгони машину! Мне ровно две секунды нужно, чтоб проскочить!

"Мерседес" запятился, почти освободив ворота.

Леонора устремилась вперёд - въехала в них наполовину...

Но "Мерседес" опять двинулся передом - полностью перегородил путь.

- Освободи дорогу, жопа! - завопила Леонора. "Мерседес" продолжал методично нащупывать угол заезда.

Леонора выругалась и нажала на газ. Аспидс услышал лязг, от которого задрожало всё вокруг, и ещё ему показалось, кто-то дёрнул его за позвоночник. Снова выругавшись, Леонора дала задний ход. Раздался треск рвались металлические заклёпки. Автомобили, словно два быка щербатыми рогами, сцепились бамперами. Леонора тянула назад.

- Стойте! Глушите мотор! - нервно воззвал Аспидс. Но тут сердитое урчание "мерседеса" оборвалось, опустилось тёмное оконце, и выглянула голова Собрайла:

- Arretez s'il vous plait. Nous nous abimons. Veuillez croire que je n'ai jamais rencontre de pires facons sur les routes frangaises. Une telle manque de politesse...* <Остановитесь, пожалуйста. Мы помнём друг друга. Поверьте, я никогда не встречал худших манер на французских дорогах. Подобное отсутствие воспитания... (франц.).>

Леонора широко распахнула дверцу, выпростала голую ногу и в бешенстве произнесла:

- Можно подумать, мы хуже него говорим по-американски. Наглый как пёс! Мне ещё с Линкольна эта машина памятна. Чуть не раздавил меня в Линкольне.

- Привет, Морт, - вступил Аспидс.

- А-а, Джеймс! Вы повредили моё авто.

- Это я повредила! - промолвила Леонора злорадно. - Из-за вашей невоспитанности. И отсутствия звуковых сигналов.

- Мортимер, позвольте представить профессора Леонору Стерн, - сказал Аспидс, - из Таллахасского университета. Леонора - ведущий специалист по творчеству Кристабель Ла Мотт.

- И конечно, охотится за Бейли и Митчеллом? - спросил Собрайл с усмешкой.

- Угадали.

- Они только что съехали. Три часа назад. Чего они здесь делали, никому не известно. И куда теперь направились, тоже неясно.

Аспидс сказал:

- Вы присядьте вот так, Мортимер, и упритесь спиной в свой бампер, а я сяду на наш. Попробуем покачать, глядишь и расцепятся.

- Эх, какая была машина! - Рот Собрайла скривился.

- Вы где остановились, здесь? - спросила Леонора. - Давайте выпьем и всё обсудим. Не знаю, какая у них положена страховка за "рено".

Вечер в ресторане выдался не слишком приятным. Собрайл - от автомобильного ли урона, от бегства ли Роланда и Мод, или от присутствия Леоноры - был настолько угрюм, что Аспидс взирал на него с некоторым беспокойством. Впрочем, ужин Собрайл заказал себе роскошный. В качестве разминки - fruits de теr, дары моря: огромное деревянное блюдо с высокой горкой моллюсков, рачков, морских ежей, окружённых гирляндой из водорослей на металлическом вставном кольцеобразном пьедестальчике. Затем ему был подан с пылу с жару большущий отварной araignee, морской паук, гневного алого цвета, в шишковатом, шипастом панцире и со множеством щупалец, которые так и размахнулись во все стороны. Для этого пиршества прилагался целый арсенал приспособлений - этакая миниатюрная средневековая камера пыток: щипцы, зажимы, шила, штопорообразные шпажки.

Аспидс, проявляя воздержанность и бережливость, вкушал хека. Леонора непринуждённо поглощала омара и болтала о Кернемете:

- Какая жалость, от всего поместья только и осталось, что фундамент да садовая стена. Во дворе стоит древний менгир, а дом поминай как звали. Кстати, профессор Собрайл, вы не знаете, где находилась Ла Мотт после Бретани?

- Нет. В моём собрании в Америке есть некоторые письма, по которым можно отследить её местопребывание с тысяча восемьсот шестьдесят первого года. А вы ведь имеете в виду вторую половину шестидесятого? Не знаю. Но узнаю!

В одной руке Собрайла щипцы для вскрытия щупалец, в другой крошечная пика, чей кончик раздвоен как змеиное жало. Мортимер уже успел добраться до каждого потайного, лакомого кусочка белого мяса. Останки высятся у него на тарелке высокой грудой - морские создания до расправы занимали куда меньше места.

- Переписка Падуба и Ла Мотт должна стать моей. Всё остальное тоже должно мне открыться.

- Что "остальное"?

- Судьба их ребёнка. Они слишком много от нас утаили. Я должен разгадать эту тайну.

- А что если они взяли её с собой в могилу? - сказал Аспидс, заглядывая в печально-неистовое лицо Собрайла, и тут же поднял бокал: Позвольте предложить тост. За Рандольфа Генри Падуба и Кристабель Ла Мотт. Да почиют они в мире!

Собрайл, с бокалом, отвечал:

- Тост принимается. Но разгадка за мной.

Прощались у лестницы, ведущей наверх. Отвесив краткий поклон Аспидсу и Леоноре, Собрайл быстро удалился. Леонора взяла Аспидса под руку:

- Мне от него, честно, не по себе, уж слишком он ретив. Чужую тайну воспринимает как личное оскорбление. Будто Рандольф и Кристабель нарочно сговорились его обмануть...

- А что если именно так? И не только его, а всех ему подобных. Разве не для собрайлов Шекспир начертал проклятие?..* <Надпись на могиле Шекспира: "Друг, ради Господа, не рой / Останков, взятых сей землёй: / Нетронувший блажен в веках, / И проклят - тронувший мой прах" (Перевод А. Аникста).>

- Вдвойне приятно, что я помяла его чёрный катафалк. Не желаете заглянуть ко мне в гости, профессор? На душе как-то грустно, мы бы с вами утешили друг друга... Знаете, море, солнце, я становлюсь от них такая томная...

- Спасибо за предложение, но... Вообще я хотел сказать, я очень тронут, в смысле благодарен, что вы вытащили меня сюда... я, наверное, буду очень жалеть, что не пошёл... но всё равно лучше не надо. Я... как бы это сказать... - Он замялся, на языке вертелось: "не могу с вами", или "не в той весовой категории", или просто "не осилю", - но все эти формулировки, кажется, чуточку оскорбительны для Леоноры.

- Ладно, расслабьтесь. Как говорится, не будем осложнять наших прекрасных рабочих отношений... - произнесла Леонора слегка насмешливо и, наградив его увесистым поцелуем в щёку, отправилась к себе.

На следующий день они ехали не спеша по просёлочной дороге (с главной свернули, чтобы осмотреть часовню с деревянным гогеновским Христом), как вдруг услыхали позади странный, пугающий шум - кашляющий, одновременно скрежещущий, да ещё с каким-то равномерным глуховатым под стуком. Словно тащилось по дороге неведомое раненое существо, или ползла скрипучая телега на кривых, вихлявых колёсах. То оказался чёрный "мерседес" с помятым крылом и явно повреждённым ремнём вентилятора. С натугою он обошёл их на ближайшем перекрёстке. Седока по-прежнему не разглядеть сквозь тёмные окна, но плачевное состояние машины налицо.

- Жуть! - сказала Леонора. - Зловещее явление!

- Да уж, - отозвался Аспидс и, поглядев вслед убегающему номеру АНК, с неожиданным остроумием прибавил: - Собрайл - это и есть Анку.

- Точно! - подхватила Леонора. - И как мы раньше не догадались. \par- Но с такой скоростью ему ни за что не догнать Бейли и Митчелла.

- И нам их тоже не догнать.

- А надо ли? - спокойно промолвил Аспидс. - По-моему, это уже не имеет никакого смысла. Давайте лучше устроим пикник.

- Правильно!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Сидя за столом у себя в Линкольне, Мод выписала полезную цитату из Фрейда, намереваясь использовать её в докладе о метафоре:

И лишь когда любовь полностью овладевает человеком, основная доля либидо переходит на объект и объект в некоторой степени занимает место эго.

К цитате Мод сделала приписку: "Разумеется, эго, ид и супер-эго, так же как и само либидо - продукты метафорического гипостазиса, когда самостоятельной жизнью начинают жить..."

Она вычеркнула слова "самостоятельной жизнью начинают жить" и заменила их на "самостоятельное бытие обретают". Но этот второй вариант ничуть не лучше первого, и то и другое - метафора. Может быть, так: "...когда отдельным, самостоятельным бытием наделяются события, относящиеся к единому телу опыта".

"Тело опыта" - ещё более замысловатая метафора. Слово "опыта" она зачем-то написала дважды, смотрится дико. "Событие" - "со-бытие", здесь тоже таится метафора!..

Она всем существом ощущала присутствие Роланда. Вот он сидит позади неё на полу, в белом махровом халате, прислонясь к белому дивану, где спал в самое первое посещение и на котором поселился теперь. Воображаемыми пальцами пробежала она у него надо лбом, по мягким, чёрным, чуть всклокоченным волосам. И почти что услышала его тихий, грустный вздох. Он понимает: его неистовая поглощённость тайнами прошлого миновала - ей же внятны все его чувства. Он, скорее всего, чувствует, что прячется от жизни.

Если он выйдет из комнаты, эта комната сразу станет серой, пустой.

Если он останется, разве сможет она хоть немного сосредоточиться?..

На дворе уже октябрь. У Мод начался учебный год. А он, Роланд, так и не вернулся к Аспидсу. Не вернулся он и в квартиру в Патни, только раз наведался туда - до этого звонил по телефону множество раз, Вэл не отзывалась - решил проверить, жива ли она вообще, - но дальше двери ходить не понадобилось. Пустой молочной бутылкой припёртая, там внизу красовалась размашистая, на картоне записка: "Я уехала. Надолго".

Последние дни он был занят тем, что заносил на бумагу слова. Слова, не желавшие складываться в предложения филологического трактата. Он надеялся больше того, чувствовал с необъяснимой ясностью, - что дело идёт к стихам. Дальше этих слов он пока не продвинулся, но они, соединённые в странные списки, возникали в голове помимо воли и перекочёвывали на бумагу. Роланд не знал, что думает Мод об этом занятии - видит его важность или считает пустой блажью. Всем существом он ощущал присутствие Мод. Он знал: от неё не могло ускользнуть, что его неистовая поглощённость тайнами прошлого миновала, что он просто прячется от жизни.

Он сидел на полу и записывал: кровь, покров, юдоль, скудель, шафран.

Другой список: бледные волосы, купина, россыпь.

Тут он сделал заметку: "россыпь не в смысле рассыпанного, разрозненного, а в смысле сиянья, как у Джона Донна - "земных вещей сияющая россыпь""*. <Стихотворение "Воздух и ангелы" ("Air and Angels").>

Ещё один перечень: анемона, коралл, кора, волоски, власяница, ногти, когти, пух, сова, рыбий клей, скарабей.

Он отбрасывал слова, в которых боролись разные смыслы: деревянный, точка, связь, а также пятно и пустой, хотя они тоже норовили просочиться на бумагу (про сочиться - это слово тоже вызывало у него сомнения). В этом странном, назывном языке не находилось пока места глаголам, на что уж лучше: сочный, сок, сочельник...

Стрела, лук (не репчатый, а перо), прель, вода, небеса...

Области словаря - это пересекающиеся круги, или окружности. Мы себя определяем тем, в каких границах обитаем, и какие переходим.

Он сказал:

- Я тебе мешаю. Пойду прогуляюсь.

- Ну зачем же.

- Нет, правда. Что-нибудь купить из съестного?

- Не надо. Холодильник уже набит.

- Может, мне поискать работу, где-нибудь в баре, или в больнице?

- Не торопись. Время есть всё обдумать.

- Времени как раз остаётся всё меньше.

- Время можно раздвинуть.

- Мне начинает казаться, что я прячусь от жизни.

- Знаю. Но погоди, всё образуется.

- Не уверен.

Зазвонил телефон.

- Алло, это доктор Бейли?

- Да, слушаю.

- Скажите, а Роланд Митчелл, случайно, не у вас?

- Роланд, это тебя.

- Кто?

- Не знаю. Мужчина. Голос молодой, интеллигентный. Извините, а кто его спрашивает?

- Позвольте представиться. Меня зовут Эван Макинтайр. Я стряпчий. Я хотел бы встретиться и поговорить с вами - не с Роландом, но Роланд пусть тоже приходит - ему будет интересно. Я собираюсь сообщить нечто важное для вас.

Прикрыв трубку рукой, Мод быстро пересказала Роланду слова юриста.

- Как вы смотрите на то, чтоб поужинать сегодня в "Белом олене"? спросил Эван. - Допустим, в семь тридцать. Приглашаю и вас и Роланда.

Роланд кивнул.

- Спасибо, с большим удовольствием, - сказала Мод.

- Насчёт большого удовольствия, не уверен, - проворчал Роланд.

Со смутной неуверенностью входили они в тот вечер в "Белый олень". Впервые они совершали "выход в свет" как пара, хотя сами себя так ещё не вполне воспринимали. Мод была в платье цвета полевых колокольчиков, волосы, тщательно прибранные, всё равно смотрелись роскошно. Роланд взирал на свою спутницу с любовью и отчаянием. У него не было ничего в этом мире - ни дома, ни работы, ни будущего - только Мод! - и именно по причине отсутствия всего остального он не мог поверить, что она будет и дальше воспринимать его всерьёз, да и вообще захочет существовать с ним бок о бок.

В ресторане их ожидали: Эван Макинтайр в костюме маренго и золотистой рубашке, Вэл в элегантном кремовом костюме, сизой шёлковой блузке, и третий, в твидовом пиджаке, с курчавым венчиком волос вокруг лысины. Эван его отрекомендовал: "Тоби Бинг. Мы с ним совладельцы одного замечательного жеребца, Тоби владеет левой задней, а я левой передней ногой. А вообще-то он поверенный".

- Поверенный сэра Джорджа! - сразу вспомнила Мод.

- Но Тоби здесь не поэтому. Или не совсем поэтому.

Роланд в изумлении взирал на новую Вал, излучавшую блеск, сияние. Просто впечатление от дорогой, прекрасно пошитой одежды? Нет, тут что-то ещё, дело не только в тряпках. Ну конечно, на всём её облике - безошибочно узнаваемый отпечаток довольства, отсвет плотского счастья! И причёска у неё новая - короткая, стильная; она встряхивает головой - волосы красиво, резко взмётываются - и опять ложатся прилежно. Переливчатый сизый шёлк, приглушённость тонов, подплечники, накрашенные губы... Тонкие чулки, туфли на каблуке... Во всём женственность, гармония.

- У тебя счастливый вид, Вэл, - невольно вырвалось у Роланда...

- Решила, хватит мне быть горемыкой.

- Я тебя искал. Звонил, звонил. Хотел узнать, как у тебя дела.

- Напрасно волновался. Я подумала, если ты можешь исчезнуть, чем я хуже? Взяла и тоже исчезла.

- Что ж, я рад.

- Я выхожу замуж за Эвана.

- Я и говорю, я рад.

- Надеюсь, хоть капельку обидно?

- Конечно. Но ты сногсшибательно...

- А сам, счастлив?

- В чём-то да. А вообще сплошные трудности, путаница...

- За квартиру заплачено по первую неделю октября. То бишь по эту неделю.

- Я не про деньги. Я про жизнь.

- Сейчас Эван расскажет про письма вашей парочки. Вот уж где путаница так путаница!

Расположились в уютном углу большой ресторанной залы - стены отделаны деревом, светильники хрустальные в форме канделябров. Стол с тугой розовой скатертью и такими же накрахмаленными розовыми салфетками. Посередине стола букет из осенних цветов: розовые с проседью астры, и иловатые хризантемы, несколько фрезий. Под заказанное Эваном шампанское приступили к ужину, состоявшему из копчёной сёмги, фазана с охотничьим гарниром и хлебным соусом, сыра стильтон и лимонного суфле. Фазан показался Роланду жестковатым; соус напомнил о рождественском ужине, что готовила в детстве мать. Беседа за столом началась с разговора о погоде, какой имеют обыкновение заводить только англичане; покуда шёл этот разговор, среди присутствующих, тоже чисто по-английски, пролетали маленькие чувственные вихри. Роланд видел: Вэл изучает его спутницу и быстро выносит вердикт красивая, холодная особа; а Мод тем временем оценивает Вэл и заодно его самого по отношению к Вэл и делает какой-то сложный вывод, но какой - ему не понять. Он чувствовал, что весёлая, непринуждённая сердечность Эвана не оставляет обеих женщин равнодушными. Эван смешит всех какой-то шуткой - Вэл смеётся, и светится от гордости за него, Мод улыбается, немного застенчиво, но по-настоящему. Подали хорошее бургундское, ещё больше располагавшее к веселью. Выяснилось, что у Мод и Тоби Бинга есть общие друзья детства. С Эваном Мод рассуждала об охоте. Роланд приютился где-то на окраине общего разговора, чувствуя себя посторонним наблюдателем. Он поинтересовался у Тоби Бинга, как здоровье Джоан Бейли, и узнал, что леди Бейли довольно долго была в больнице, но теперь снова дома.

- Мортимер Собрайл внушил сэру Джорджу, что если покупателем переписки будет он, то выручки хватит и на ремонт Сил-Корта, и на самое современное кресло-коляску.

- Что ж, - сказал Роланд, - пусть хоть кому-то будет польза.

- Кому именно? - переспросил Эван, внимательно посмотрев на него через стол. - Как раз об этом я и хотел с вами поговорить. - Он повернулся к Мод: - Кому принадлежат авторские права на стихи и сказки Ла Мотт?

- Нам, - ответила Мод. - Моей семье. Да, именно так. Все оригиналы переданы на хранение в Информационный центр факультета женской культуры в Линкольне. Где я сама работаю. Сейчас перечислю, что у нас там есть: рукописи "Мелюзины", "Города Ис", две рукописные книги сказок и большое количество листков разрозненных стихов. С письмами у нас небогато. Дневник Бланш Перстчетт мы приобрели на распродаже Сотби - приобрели почти тайком, чтоб не переплачивать. Исследования женской культуры пока плохо финансируются. После того как наследие Ла Мотт будет опубликовано, срок наших авторских прав истечёт через пятьдесят лет, как обычно.

- Вам никогда не приходило в голову, что права на часть переписки, а именно на письма Кристабель, тоже могут принадлежать вам?

- Приходило, но что толку. Никакого законного завещания Кристабель, насколько мне известно, не оставила. Происходило всё следующим образом: когда Кристабель умерла в тысяча восемьсот девяностом году, её сестра София собрала все её бумаги и особой посылкой отправила своей дочери, Мэй. Мэй моя прапрабабка. В то время ей было около тридцати лет. Мой прадедушка, её сын, родился в тысяча восемьсот восьмидесятом. А замуж она вышла тремя годами раньше, в семьдесят восьмом. Из-за этого замужества у неё возникли нелады с отцом, тогдашним сэром Джорджем. Не одобрял старик браков между двоюродными, она ведь вышла за братца! И семьи с тех пор не ладили. Ну вот, София отправила дочери бумаги, а при бумагах письмо, я сейчас не помню слово в слово, но примерно такое: "Моя милая Мэй, я должна сообщить тебе очень печальное известие: прошлою ночью скоропостижно скончалась моя дорогая сестра Кристабель. Она часто выражала желание, чтобы все её бумаги и рукописи стихов перешли к тебе - ты моя единственная дочь, а она всегда считала, что важные вещи должны передаваться в семье по женской линии. Посылаю тебе всё, что смогла отыскать. Какова подлинная ценность этих бумаг и велик ли их интерес для потомства, я не разумею, но пребываю в надежде, что ты заботливо их сохранишь, так как Кристабель полагала (и имела к тому же мнения людей сведущих), что её поэзия - пусть это пока широко и не признано - весьма высоких достоинств". Дальше там говорилось: было бы очень хорошо, если бы Мэй смогла приехать на похороны, но она (София) знает, что последние роды у Мэй прошли не слишком гладко и сейчас много забот. Словом, нет никаких свидетельств, что Мэй была на похоронах Кристабель. Но архив тёти она сохранила, хотя, кажется, мало интересовалась стихами.

- Стихи дожидались вас, - заметил Эван.

- Наверное. Очень может быть. Но что касается прав собственности, глядишь, ещё обнаружится, что и наши линкольнские сокровища принадлежат сэру Джорджу - если Кристабель действительно умерла без завещания... Вряд ли Собрайл и К° станут принимать во внимание моё моральное право.

- Вот-вот, - согласился Эван, - у меня возникли точно такие же опасения. Вэл мне рассказала о Собрайле...

- Самую малость, что слышала краем уха, - улыбнулась Вэл.

- Этого было достаточно. Я стал думать. И ничего лучше не придумал, как попросить моего достопочтенного Друга Тоби порыться в пыльных ящиках, в которых у них в конторе хранятся старые юридические документы. Конечно, это его ставит в несколько щекотливое положение, он как-никак семейный поверенный сэра Джорджа. Поэтому здесь его роль в нашем деле кончается. Вы простите, что я говорю в "нашем деле" - вы, может быть, согласитесь, чтобы я представлял ваши юридические интересы? Так вот, Тоби откопал - будем считать, мы откопали! - очень важную бумагу. Теперь нужно тщательно продумывать каждый наш шаг, случай совсем не простой. Однако, по моему скромному профессиональному убеждению, теперь уже совершенно ясно, кому принадлежит переписка. Вот, я принёс ксерокс. Взгляните. Да благословит Господь ксерокопировальную машину, я проверил подпись на подлинность в вашем Центре в Линкольне. Что скажете?

Мод взяла в руки одну-единственную страничку:

Продиктовано сестре моей Софии Бейли, мая 1-го 1890 г., поскольку моя слабость не позволяет мне писать отчётливо. Я завещаю Софии мои деньги, а также мою мебель и фарфор. Если Джейн Саммерс из Ричмонда ещё жива и помнит меня, то ей причитается 60 фунтов. Все мои книги и бумаги, а также права на издание передаю Майе Томасине Бейли, в надежде, что по прошествии времени у неё возникнет интерес к поэзии. Подписано мною, Кристабель Ла Мотт, в присутствии Люси Таксон, служанки, и Вильяма Марчмонта, садовника.

- Листок с завещанием отыскался среди счетов Софии. Из счетов, кстати, следует, что она разыскала Джейн Саммерс и вручила ей нужную сумму, объяснял Эван. - Я думаю, она исполнила все распоряжения покойной, а потом с чистой совестью положила завещание куда-то в бумаги. Решила сохранить на всякий случай, но не держала среди главных документов.

Мод спросила:

- Это означает, что письма мои?

- Право на издание неопубликованных писем принадлежит автору и его наследникам. Сами же письма, как объект собственности, принадлежат получателю - если, конечно, получатель не вернул их отправителю. Как это имело место в данном случае.

- То есть когда Падуб вернул Кристабель её письма, они перестали быть его собственностью?

- Именно. Тем более что Тоби сообщил мне по секрету - Падуб собственноручно написал: мол, сударыня, возвращаю ваши письма обратно.

- Получается - если это действительно так! - что я законная владелица всей переписки, и права на публикацию писем Кристабель тоже мои?!

- Именно. Хотя это ещё не на блюдечке. Могут последовать возражения. Сэр Джордж наверняка попытается оспорить ваши права. Ведь завещание не было в своё время объявлено, не было зарегистрировано в палате, словом, существуют всякие лазейки, придирки, чтоб его опротестовать. Но по моему личному мнению, если заняться этим правильно, то можно доказать ваше право собственности на всю переписку целиком, и на часть Падуба, и на часть Ла Мотт. Пока же меня волнует, как нам одновременно и повести дело и защитить Тоби, чья позиция этически... неоднозначна. Как бы этот документ мог выползти на свет без помощи Тоби?

- Если сэр Джордж вздумает судиться, - вставил наконец слово Тоби, то все ваши грядущие поступления уйдут на издержки...

- Что-то знакомое, - заметила Вэл. - Чарльз Диккенс, "Холодный дом".

- Очень меткое сравнение, - сказал Эван. - Но возможно, удастся заключить с ним мировую. Сейчас меня больше занимает, как всё обставить, чтобы никто не заподозрил, будто Тоби нарочно искал для нас этот документ. Изобретём какую-нибудь историю, выставим его моей жертвой - допустим, я явился к нему под благовидным предлогом, мол, ищу какие-то пустяковые материалы, усыпил его бдительность, проник в архив...

Дата добавления: 2015-07-25