Vi. Интермедия: музыка и светские дамы

«Какой шедевр „Пел­леас"! Я влюблена в него», — воскликнула мадам де Камбремер.

Марсель Пруст

После ряда выводов, по преимуществу до­вольно мрачных, мне думается, справедливость требует отметить, что в жизни композитора еще существуют не­которые приятные моменты. Действительно, ее населяют очаровательные существа.

На первый план хотелось бы выдвинуть дам, которые необычайно страстно интересуются изящными искус­ствами, и особенно музыкой. Но только не сочтите эти слова за нелепую претензию написать обязывающую книгу «Знатные дамы и Музыка». Такая книга требует особой эрудиции, отсутствующей у меня всецело, а также памяти, питаемой различными историческими сведе­ниями, явное незнание которых мне приходится оплаки­вать. Все, что я мог бы сообщить, свелось бы к весьма не­многому: Мария-Антуанетта, покровительствовавшая Глюку, мадам д'Эпинэ, признававшая, что юный Моцарт не лишен таланта, княгиня Меттерних, побудившая Оперу поставить «Тангейзера» ⁹⁴, мадам Вердюрен, допустившая в своем салоне исполнение сонаты Вентейля...⁹⁵ По су­ществу, этого хватит, чтобы подчеркнуть весьма похваль­ную деятельность прекрасного пола,

Не буду много говорить о поклонницах, окружающий пылким культом обожания прославленного дирижера, пианиста-виртуоза или, если он еще водится у нас, креп­кого тенора, горло которого вызывало благороднейшие об­мороки. Таких обмороков и сейчас бывает слишком много.

Те, кого хочу восславить я, — подруги высшего полета, посещающие с неизменным постоянством премьеры, за­крытые концерты, которые возможно устраивать лишь благодаря их непременному присутствию.

Ах! Если бы пришлось рассчитывать на одних только мужчин, загруженных повседневными обязанностями и материальными заботами, наши залы быстро б опустели, либо превратились в весьма некомфортабельные спальни.

Напротив, женщины прекрасно сознают, что им над­лежит выполнять свою миссию. Они закупают билеты и распространяют их между собой, не щадя ни времени, ни сил. Более того, в часы сумерек, столь располагаю­щих к тому, чтобы предаться приятным развлечениям (если последние еще подходят им по возрасту), какие предлагают им юные красавцы из числа тех, что не пи­тают еще окончательного отвращения к полу, которому обязаны жизнью и становятся все большей редкостью, — от всего этого дамы отказываются. Но почему? Чтобы присутствовать в маленьком зале, летом страшно жарком, зимою — ледяном, на исполнении, обычно из рук вон пло­хом, ужасающих звуковых комбинаций, о которых они храбро отзовутся: «Как это интересно!»

Эти неоценимые слушательницы делятся на две кате­гории. Одна из них образует группу заправил: их встре­чаешь в каждом достаточно крупном городе, где они без­апелляционно навязывают всем свои мнения. Они пред­седательствуют в Комитете помощи десятичнотоновой му­зыке и в Обществах увековечения памяти позабытых предтеч. Они угощают музыкальных критиков виски, чтобы расположить их слух к большему вниманию. Дамы расточают самые неотразимые улыбки богатым предпри­нимателям, друзьям своих мужей, с тем чтобы собрать нужную сумму для устройства гала-концертов «Квинтдецималистов-антитематиков» Своим всепобеждающим оча­рованием дамы привлекают и дряхлого академика, и чемпиона мира в тяжелом весе. После двух часов тоски и скуки, галантно скрываемых этими гостями, они

заставляют их выражать восторги по адресу абстрактного искусства.

Вторая категория блистает своей скромностью. Пыл­кие кандидатки втайне, но нетерпеливо жаждут занять места среди избранниц, одно слово которых или одна улыбка способны создавать либо уничтожать репутации. Эти будут бдительными друзьями «молодых» (а каждому известно, что в царстве музыки в звании «молодого» пре­бываешь весьма долго). Деликатными похвалами они умеют внушить «молодому», что он уже «персона», что сам факт его непонимания всеми ставит его в один ряд с самыми великими художниками. Дамы будут знакомить «молодого» с теми лицами, что смогут быть ему полезны: от посыльного оркестра до члена Академии. Самоотрече­ние этих дам способно дойти до расхваливания заслуг своих протеже богатой престарелой меценатке, славя­щейся тем, что ей свойственно брать на себя расходы по устройству убыточных концертов. Короче — эти дамы пи­тают своих протеже и материально и духовно с беско­рыстностью, которой невозможно нахвалиться должным образом.

Сказать, что таким дамам дано совместить благие стремления с пониманием дела, было бы, быть может, преувеличением: мы и не требуем от них так много. Их убежденность большей частью искренна, по крайней мере в тот момент, когда она у них проявляется.

* * *

Мне бы хотелось, чтобы прославить их неистощимую любезность, рассказать несколько коротких анекдотов из личного опыта. Надеюсь, что никто не попытается усмот­реть в них иронию, на которую я неспособен и которая к тому же была бы здесь совсем некстати.

Молодым дебютантом я попал в один из тех салонов, где создаются репутации, и хозяйка дома весьма лю­безно пригласила меня предоставить всем возможность прослушать мою Сонату для скрипки и фортепиано.

Я объявил, что сам сыграю скрипичную партию, а один из моих приятелей будет мне аккомпанировать на рояле. Наше маленькое выступление встретило лестный прием, и хозяйка спросила меня как нечто само собой разумеющееся: «Но кто же сочинил тогда фортепианную

партию?» Я робко признался, что она также плод моей работы. Энтузиазм моей собеседницы тотчас поднялся на несколько градусов: «Вы слышите, Адемар, партию для фортепиано он тоже писал сам, хотя и не играет на нем, это нечто сверхъестественное!»—«Но, милый друг, — возразил ей супруг, — ведь так принято!» Тем не менее недоверие ко мне осталось, за что я поплатился зачисле­нием в ранг скучных музыкантов, но таких, ученость ко­торых не вызывает, разумеется, никаких сомнений!

В другой раз одна балерина (из Оперы, коль вам угодно) предложила мне принять участие в утреннике, организованном Осенним салоном. Она выступала в ма­леньком балете, написанном Андре Хёлле и мною ⁹⁶. Но, вполне естественно, звезда не может принести свой лич­ный успех в жертву современной музыке. В итоге ее выступление заканчивалось под звуки трех мазурок Шо­пена. В конце представления одна дама, немного знако­мая со мною, подошла ко мне и, стиснув мои руки, с вол­нением воскликнула: «Как восхитителен ваш балет! Да! Да! Уверяю вас! Мне не вскружило, правда, голову его начало, зато три маленьких номера в конце...» — «Как я одобряю вас, мадам, и какое доказательство непогреши­мости вашего вкуса: то были три мазурки Шопена». Я получил в ответ улыбку умиления: «Ах! Узнаю вас в этом... вы говорите так из скромности!»

Много времени спустя я как-то вечером пришел по приглашению на обед к некой знатной даме, которая тот­час же начала восторженно кричать: «Дорогой мой! Я не­давно слышала по радио вашего „Навуходоносора": мой бог, какая роскошь, это потрясающий шедевр, это...» Сознавая, что мы катимся в объятия преопаснейшего не­доразумения, я попробовал внести поправку и, набрав­шись духу, стал орать в свою очередь: «Да, да, вы хотите сказать, что слышали „Навуходоносора" Тартиколя и Фризнуйя, или Фризнуйя и Тартиколя...»⁹⁷

Вот каким образом следует беседовать в хорошем об­ществе! Эта дама считала, что знает артистов и еще лучше музыкантов. Ей было известно, что ничто так не чарует композиторов, как прославление их собратьев, и что это для них самая нежнейшая музыка. О! Какие бы только козни мы ни строили сами, эти знатные дамы всегда намного превзойдут нас, хотя Нельская башня и не существует больше!⁹⁸

Дата добавления: 2015-07-25