Глава двадцать шестая. Маргарет.

Лондон

Пятница, 20 сентября 1940

Бабушка,

я нашла ее! О, какой же маленькой и бледной мама кажется, лежа на этой больничной койке. Доктор сказал, она была в «Лэнгхэме», когда на него упала бомба, но отделалась довольно легко. У нее несколько поломанных ребер, растянутая лодыжка и нервное истощение. Боялись пневмонии, но этого она смогла избежать.

Сначала я отправилась в отель, хоть и не надеялась, что там будут знать, где она. Но мама провела там два месяца и каждый раз, выходя на ежедневную прогулку, останавливалась у стойки администратора и спрашивала, не было ли ей писем. Ее запомнили. Управляющий сообщил мне название больницы и пожелал маме скорейшего выздоровления.

Когда я вошла, она сидела, сжав виски руками, и плакала. Но как только увидела меня, произнесла: «Моя Маргарет. Вот и ты», — и сразу же легла. Сиделки сказали, что она не могла успокоиться с того времени, как ее привезли, но увидев меня, она проспала почти целый день.

Я останусь с ней и напишу позже, чтобы рассказать, как у нее дела, но доктор, кажется, уверен, что можно не беспокоиться насчет осложнений. Он рад, что у нее есть семья, чтобы позаботиться о ней. Все, что ей сейчас нужно, — это время и наши молитвы.

С любовью,

Маргарет

Лондон

Пятница, 20 сентября 1940

Дорогой Поль,

наконец-то я нашла ее. И она в лучшем состоянии, чем я смела надеяться. Когда взорвали «Лэнгхэм», она была там, но отделалась довольно легко. Очень хочет вернуться в Эдинбург. В больнице на счету каждая койка — столько сюда доставляют раненых, — поэтому врачи не будут задерживать выписку, ведь за мамой есть кому присмотреть.

Сейчас она спит. Она легла, как только я пришла, и уснула с улыбкой на губах. Старшая медсестра поняла, что я проделала долгий путь — я все еще была одета в серый дорожный костюм, — и позволила мне сидеть около мамы, если я буду вести себя тихо и не стану тревожить других пациентов. Она считает, что мама будет лучше спать, если я буду рядом.

Мне сказали, что, когда ее забирали из отеля, она сжимала в руках чемодан. Только один. Второй она оставила, но ни за что не хотела выпускать из рук этот, коричневый. Даже не открывая его, я знала причину.

Мама посапывала и что-то бормотала сквозь сон, а этот коричневый чемодан наблюдал за мной из-под ее койки. Я понимала, что нельзя. Одна послушная частичка меня чувствовала вину даже за саму мысль открыть чемодан. Но та часть меня, что отбрасывала осторожность и писала покинувшему семью дяде, что отправлялась на Скай с одним только названием дома, выписанным на форзаце книги, что сломя голову бросилась в Лондон, чтобы выкопать маму из-под развалин и вернуть ее домой, — эта часть меня поцеловала ее руку и открыла чемодан.

Они переписывались долгие годы, Поль. Мама и Дэйви. И каждое его письмо было в этом чемодане. Начиная с первого в 1912 — письма порывистого студента колледжа, восхищающегося ее поэзией, — и заканчивая последним в 1917 — грязной запиской из лагеря военнопленных, которая прекратила их отношения. Вот так. Вчера они с надеждой смотрели в будущее, а сегодня он обрывает все это сказкой о жене рыбака.

Эта история была о ней. Она с мужем, Ианом, жила на Скае, и он был рыбаком. Во время войны он пропал без вести, был признан погибшим и вернулся. Однажды он появился на ее пороге с письмом от Дэйви. У нее не было никакого выбора.

Следующим утром

Я писала тебе, а потом оранжевым заревом в окне показалось восходящее солнце, и я тоже заснула. Когда я проснулась, мама сидела на своей постели, облокотившись на подушки, и смотрела на меня, покрытую ее письмами.

«Ты прочитала мою историю», — сказала она. Я спросила, злится ли она, но мама лишь покачала головой. «Мне не следовало скрывать ее. Это и твоя история».

У меня в голове было полно вопросов, но видя, как она, такая бледная, сидела на постели и смотрела на письма, я не могла задать их. Я только спросила, как она себя чувствует.

Мама выпрямилась, но я заметила, как она поморщилась. «Гораздо лучше. Думаю, скоро меня отпустят домой».

Я сказала ей, что не уверена в этом, что доктор может оставить ее здесь еще на какое-то время, но мама моргнула и вздохнула: «Мне только хочется домой, Маргарет. Я так давно там не была. — Большим пальцем она промокнула глаза. — Мне не следовало сбегать. Мне нужно вернуться в Эдинбург, возобновить свои прогулки, посидеть в тишине собора. Не знаю, что лучше могло бы помочь мне восстановить силы. Только дом».

«Элспет, — раздался сзади голос. — Я отвезу тебя домой».

Ты не поверишь, Поль, это был дядя Финли. Он приехал.

С любовью,

Маргарет

Лондон

Суббота, 21 сентября 1940

Дорогая бабушка, дядя Финли приехал сюда, в Лондон. Он прибыл сегодня утром и провел весь день с мамой, наверстывая те двадцать лет, за которые они не обмолвились ни словом. Завтра дядя отвезет ее домой, обратно в Эдинбург.

Не знаю, как у тебя получилось убедить его вернуться в Лондон, чтобы наконец поговорить с мамой, но спасибо. Впервые за все время я вижу на ее лице умиротворение.

С любовью,

Маргарет

Лондон

Воскресенье, 22 сентября

Дорогой Поль,

прошлой ночью, перед тем как лечь спать, мама сказала мне, что я прочитала только половину истории. У меня были только письма Дэйви, но не ее.

Поэтому, вместо того, чтобы этим утром отправиться на железнодорожный вокзал и проводить ее и дядю Финли, я пошла в «Лэнгхэм», решив узнать, нашли ли ее второй чемодан. В нем, по ее словам, были записные книжки, в которые она копировала свои письма. Став однажды поэтом — останешься навсегда поэтом.

Ее чемодан нашелся, и он был набит записными книжками. Ее частью истории. Но, Поль, еще в отеле для мамы было письмо.

На одно из тех писем, что она посылала за месяцы ожидания в Лондоне, кто-то ответил.

И я не знаю, что мне делать. Конечно, это письмо для нее, но я помню, как она безвольно лежала на больничной койке, какой усталой и побежденной казалась мне, как хромала к вокзалу, опираясь на руку своего брата, желая одного: чтобы Лондон остался позади. Что, если ответ — пустышка? Или, не приведи Господи, в нем плохие новости?

Я возвращаюсь в Эдинбург следующим поездом. Так что у меня будет семь с половиной часов, чтобы решить, отдать ей это письмо или открыть его самой.

С любовью,

Маргарет

Детройт, Мичиган

10 сентября 1940

Уважаемая миссис Данн!

Прошу прощения за то, что не написал раньше, но Ваше письмо было переадресовано мне секретариатом центрального отделения Ассоциации Американской полевой службы. Они посчитали, что я смогу лучше ответить на ваши вопросы.

Мне бы хотелось, чтобы у меня оказались хорошие новости для Вас, но в действительности у меня нет координат Дэвида Грэма. Он никогда не присылал никаких данных или новостей в наш бюллетень и не посещал ни одной из наших встреч.

Однако у меня есть сведения, которые могут Вам помочь. Некоторые из наших ребят поддерживали связь после войны. И еще я встречал его в Париже. Старина Дэйв, он пережил войну. Он всегда был счастливчиком.

Дэйв — мы звали его «Кролик» — несколько лет провел в лагере для военнопленных. Он, должно быть, попал в плен в 16-м, до того, как Соединенные Штаты вступили в войну и Американскую полевую службу на фронте заменил Красный Крест. Из лагеря он не писал никому, кроме своего хорошего друга Гарри. Но я знаю, что после перемирия он освободился. После войны мы все видели его в Париже.

Его засунули в парижский госпиталь, чтобы он набрался сил перед отправкой домой, но Кролик улизнул оттуда. Он нагнал нас в штаб-квартире на улице Рейнуар. Представьте себе наше удивление! Он был в хорошей форме для того, кто пробыл в лагере военнопленных. Он выпросил запасной комплект одежды, мелочь и столько плиток шоколада, сколько мог унести, а потом сказал, что не собирается домой, еще нет. Он должен поехать в Шотландию за своей девушкой.

Видите ли, миссис Данн, я узнал Ваше имя. Не поймите меня неправильно, но Кролик говорил о Вас, не переставая. Он был по уши влюблен. Послушать его, так Вы одна были как все сказочные принцессы сразу. Гарри держал язык за зубами, но мы, остальные, знали, что-то испортилось за те годы, что он был в лагере. А потом Кролик появляется на улице Рейнуар и просит денег, чтобы добраться до Шотландии и извиниться за что-то. Полагаю, и для Вас тоже это был последний раз, когда Вы его видели.

Но некоторые ребята продолжали общаться, когда мы все приехали домой в Штаты. Кролик вернулся к преподаванию. Он какое-то время жил в Чикаго, потом уехал в Индиану, чтобы быть поближе к сестре; не знаю точно, куда он отправился после. Однако я знаю, что он издал книгу, книгу детских сказок. Вы бы видели, как все мы, взрослые мужчины, улыбаемся, словно дети, когда кто-то приносит ее с собой на встречу ААПС. Наш Кролик — публикующийся писатель!

Мне жаль, что у меня нет его адреса, но я подумал: Вы будете рады узнать, что в последний раз, когда я о нем слышал, он был в порядке, и что он выпустил книгу. И хотя у меня нет адреса Кролика, вот адрес Гарри Вэнса. Поддерживать связь у него получается намного лучше, чем у Кролика. Гарри преподает в Оксфорде. Это же не очень далеко от Лондона, не так ли?

Желаю Вам удачи, миссис Данн. И, если Вы снова увидите Кролика, пожалуйста, передавайте ему привет.

Искренне Ваш,

Билли «Риглз» Росс

Секретариат среднезападного отделения

Ассоциации Американской полевой службы

Эдинбург

Вторник, 24 сентября 1940

Уважаемый мистер Вэнс,

я пишу Вам ради своей матери, миссис Элспет Данн. Она разыскивает Дэвида Грэма, которого знала давным-давно. Ваш адрес мне дал Билли Росс из Ассоциации Американской полевой службы. Он посчитал, что Вы, возможно, будете знать, где в настоящее время находится Дэвид Грэм.

Пожалуйста, я буду рада любым сведениям. Моя мать уже довольно долго разыскивает мистера Грэма. Мы обе будем Вам более чем благодарны.

Искренне Ваша,

Маргарет Данн

Оксфорд

27 сентября

Уважаемая мисс Данн!

Я сомневался, посылать ли Вам адрес Дэйва. Этот старый затворник дорожит своим уединением. Но он слишком долго прожил в одиночестве, жалея себя. Слишком много времени он провел, мечтая изменить прошлое.

Ниже указываю его адрес. Он живет в Лондоне, его квартира сразу за углом от «Лэнгхэма». Он всегда говорил, что Лондон полон воспоминаний.

Гарри Вэнс

Дата добавления: 2015-07-19