Дом № 19 по улице им. Семашко

Дом № 19 по улице Семашко принадлежал крупному финансовому дельцу и директору банка — Н. Ф. Киршбауму, как и соседний с ним дом № 17 (по современной нумерации). Киршбаум жил широко, по-барски.

Алексей Максимович снял обширную квартиру в доме № 19 осенью 1902 года, после возвращения из арзамасской ссылки.

Дом был довольно вместительным, но в послереволюционные годы он был территориально «уплотнён» — из квартиры понаделали ряд каморок.

В ту пору популярность Алексея Максимовича в городе была исключительно велика. Его в Нижнем Новгороде знали все от мала до велика: от обитателей ночлежного дома Бугрова до крупных купцов и властей — духовных и светских. Любили Горького и гордились им все передовые люди того времени, тянулись к нему разнообразные таланты — актёры, певцы, художники, музыканты, писатели… И каждый из этих людей знал, что найдёт у Горького и дружеское одобрение, и серьёзную критику, и помощь, и поддержку. Зорко следили за писателем местные жандармы, снявшие для наблюдения за Алексеем Максимовичем квартиру против дома № 19.

Жил Алексей Максимович открыто. Самыми близкими ему посетителями были писатели, часто бывали Малиновские Е. К. и П. П., Гусев А. А., Штюрмеры Р. А. и 3. Ф., артисты труппы Народного дома, приезжали из Москвы Ф. И. Шаляпин, Леонид Андреев. В этот период Горький уже тесно связан с нижегородской организацией РСДРП, активно участвуя в революционной деятельности. У него бывают Я. М. Свердлов, А. И. Пискунов, И. П. Ладыжников, В. А. Десницкий, с которыми до конца жизни его связывали дружеские отношения.

* * *

В 1903 году на третий день рождественских праздников, перед отъездом Алексея Максимовича в Москву, в его квартире устраивали детскую ёлку для двухлетней дочурки Кати и пятилетнего сына Максима. На ёлку пригласили также и детей многочисленных знакомых. Детский праздник завершился появлением ряженых.

В гости к Пешковым пришли ряжеными: Анна Степановна, соседка по квартире, простая женщина, славная, остроумная, со своими двумя родственницами-девицами, Александр Петрович Хвальковский (техник, ближайший сотрудник знаменитого по Волге механика-самоучки В. И. Калашникова), которого друзья называли просто «Петровичем», и еще ряд знакомых.

Решив идти ряженым к Алексею Максимовичу, «Петрович» принял меры, чтобы обеспечить себя соответствующим костюмом, одеться пооригинальнее. Ему хотелось выбрать костюм Наполеона.

— На что, можно сказать, — говорил парикмахер, — лучше будет: прилично и оригинально. Сюртук дадим вам серый, с эполетами, однобортный. Брюки соответствующие. Лосины вот надо бы, да нет лосин у меня. Ну, и не беда. Краги оденете, к штиблетам подойдут превосходно. А главное, шляпа имеется хорошая, настоящая наполеоновская. Как есть стиху соответствует: «На нём треугольная шляпа и серый походный сюртук». А чтобы уж вам совсем Наполеоном заделаться, так совет дам: как придете в комнаты — руки на груди скрестите, да так всё время и ходите со скрещенными руками. Ну, тогда никто не отличит от настоящего, а если ещё молчать будете, да брови хмурить, ну «крышка»: приведите мать покойного с того света — в жизнь не отличит от настоящего, ей Богу, право!

Часам к десяти ряженые собрались к Анне Степановне. Сама она оделась цыганкой. В ярком костюме, с гремящими на груди монетами, быстро сбежала вниз на кухню к Пешковым осведомиться:

— Можно ли? Ряженые у меня готовы.

— Ждём, пожалуйста, — заявили хозяева. Толкаясь и смеясь, с шутками и прибаутками, спускались ряженые по лестнице во второй этаж к квартире писателя.

— Ряженых принимают?

— Пожалуйте, пожалуйте, — радушно говорит Алексей Максимович, выходя на шум в переднюю и разглядывая с любопытством ряженых.

Гурьбой, несколько робея, направились все в комнату направо. Окна этой комнаты выходили на Ковалихинскую площадь. У противоположной от входа стены стояло пианино. Посредине комнаты высилась красиво убранная ёлка.

Запросто, дружески, поздоровавшись с ряжеными, Алексей Максимович пригласил всех к столу. «Петрович», выпив и закусив, решил, что настало время приступить к выполнению своей роли. Откинув правую руку в сторону и выпятив по направлению к стене указательный палец, он замогильным голосом произнес:

— Всемирная история — это я!

Алексей Максимович добродушно рассмеялся.

Веселье разгоралось. Решено было танцевать. Ёлку отодвинули в угол. Заиграла музыка. Танцевали простые танцы: кадриль, польку, лансье. В антрактах, под гармонию, принесённую ряжеными, плясали «русскую». Пели хором волжские песни. Весь вечер Алексей Максимович занимал гостей. В антрактах хозяин под руку подводил гостей к столу и сам наливал рюмки. Особое внимание он оказывал «Наполеону».

Вечер закончился в четвертом часу ночи.

Радушие и приветливость хозяев остались памятными на всю жизнь, и старик Хвальковский часто, рассказывая о своей молодости, не мог говорить об этом незабываемом вечере без душевного волнения. А больше всего он говорил о сердечном хозяине — Алексее Максимовиче, тогда уже известном писателе Максиме Горьком.

Миллионка — нижегородское «дно»

В Петербурге, в центре, была Миллионная улица. В Нижнем этим именем звалась окраина на берегу Волги, местность, населённая своеобразными людьми — «босяками», обитателями углов и ночлежек. Звали этих людей также «золоторотцами» и «золоташками», как бы подчёркивая их особое положение в жизни.

Шумливая, буйная Миллионка размещалась вдоль всей Живоносновской улицы, захватив в ширину почти весь квартал, прилегающий к Волге. В центре его — базар «Обжорка». На деревянных лотках — горы прикрытых тряпицами «сбоев»: печёнки, лёгкого…

— Эй, солдат, подходи проворнее, за копейку горло отрежу! — кричит бойкая торговка с надломленным носом. Рядом в больших котлах-корчагах — пельмени.

В зимнее и осеннее время торговки, в большинстве старухи, сидели на корчагах. Для покупателей и их «сугрева» каждая торговка «обжорки» всегда имела в запасе водку.

Почти в каждом доме центральной улицы Миллионки были кабаки. Ежеминутно, под скрип ржавых блоков, отворялись маленькие, обшитые кошмой и обитые парусиной двери, выбрасывая на грязную улицу струю кислого, сгущенного воздуха. У домов Косолапова, Андреева, около бани Ахапкина — на брёвнах, тумбочках и прямо на тротуаре сидели женщины Миллионки, ожидающие «спроса». Опухшие лица в синяках, ссадинах, рубцах и шрамах…

— Молодежь ставит мне вопрос, — говорил А. М. Горький: — почему я писал о «босяках»?

— Живя среди мелкого мещанства, видя перед собой людей, единственным стремлением которых было стремление жульнически высосать кровь человека, сгущать её в копейки, а из копеек лепить рубли, я возненавидел эту комариную жизнь обыкновенных людей, похожих друг на друга, как медные пятаки чеканки одного года. Босяки явились для меня «необыкновенными людьми». Необыкновенно в них было то, что они — люди «деклассированные», оторванные от своего класса, отвергнутые им, — утратили наиболее характерные черты своего классового облика. В Нижнем, в Миллионке, среди «золотой роты», дружно уживались бывшие зажиточные мещане с моим двоюродным братом Александром Кашириным — кротким мечтателем, с художником итальянцем Тонтини, учителем гимназии Гладковым, бароном Б.[26], с помощником полицейского пристава, долго сидевшим в тюрьме за грабёж, и «сознательным вором» Николкой-генералом, настоящая фамилия которого была фан-дер-Флит.

— Странные были люди среди босяков, и многого я не понимал в них, но меня очень подкупало в их пользу то, что они не жаловались на жизнь и о благополучной жизни «обывателей» говорили насмешливо, иронически, но не из чувства скрытой зависти, не потому, что «видит око, да зуб неймёт», а как будто из гордости, из сознания, что живут они плохо, а сами по себе лучше тех, что живут «хорошо»…

* * *

Среди части публики и даже иных нижегородцев укрепилось мнение, что Алексей Максимович сам был в молодости завсегдатаем Миллионки, обитателем её ночлежек и углов.

Это неверно. Можно лишь отметить, что в детстве и юности Алексей Максимович хорошо знал Миллионку, так же, как знали её ребята нижегородских улиц и полевых окраин, посещая эту местность по пути на Волгу, к пристаням, на плоты, к перевозу на Бор. Миллионка была центральным этапом дневной жизни уличных ребят, привлекая и захватывая последних своей яркой бытовой обстановкой.

Прошли годы… Миллионка после ликвидации мрачного нижегородского «дна» с ночлежками, «углами», кабаками Романычева, «интеллигентной» чайной «Столбы» — одной из «заплат на трещину души, желающей жить», — как писал Горький о таких организациях А. П. Чехову в феврале 1900 года, — превратилась в спокойную, деловую улицу. Великая социалистическая революция, радикально изменив условия жизни людей, ликвидировала Миллионку.

Дата добавления: 2015-07-16