Нормативные принципы и теории функционирования СМИ 3 страница

• в вопросах морали, приличий и вкуса (особенно в вопросах изображения сексуальных сцен, насилия и использования языка) сред­ства массовой коммуникации обязаны принимать во внимание гос­подствующие в обществе нормы.

3.4.5

Культурный порядок

Проблема ответственности средств массовой коммуникации в культур­ной сфере, когда мультикультурализм в условиях глобализации рассмат­ривается как неизбежность — одна из наиболее острых. Горячие споры относительно того, как сохранить в этих условиях традиционные куль­турные образцы, ведутся и на национальном, и на международном уров­не. При этом наблюдается мало согласия и еще меньше реальных дей­ствий. В ситуации, когда нормы зачастую не являются обязательными и применяются избирательно, существует лишь некоторое согласие в отношении базовых принципов культурной политики, которыми дол­жны в своей деятельности руководствоваться СМИ:

• содержание средств массовой коммуникации должно отражать и выражать современную культуру людей, которых эти средства обслу­живают (национально, локально, регионально), и вестись на их языке;

• некоторое преимущество в деятельности СМИ следует отда­вать образовательно-просветительской роли этих средств, а также трансляции лучших образцов (материалов), отражающих особеннос­ти культурного наследия страны;

• средства массовой коммуникации должны способствовать про­явлению культурного творчества, оригинальности и созданию работ высокого качества (соответствующих эстетическим, моральным, ин­теллектуальным, профессиональным критериям).

Очень «неровная» реализация этих нормативных принципов при любой форме контроля отражает как первичность принципа свобо­ды, так и влиятельность коммерческого императива. Принципы куль-

турного функционирования СМИ скорее могут быть введены в прак­тику как желательные, но не обязательные, поскольку чрезвычайно редко достигается согласие по вопросу о критериях культурного каче­ства. Практически единственным из демонстрируемых является кри­терий культурного соответствия аудитории, прежде всего в отноше­нии языка и местных особенностей. Применительно к этому крите­рию, как и ко всем остальным, учитывая современное состояние дел, можно сделать общий вывод: чем более средства массовой коммуни­кации окажутся включенными в деятельность, отражающую интере­сы общественности в целом, тем более вероятным будет использова­ние всех перечисленных, в том числе и культурных критериев, в каче­стве направляющих этой деятельности.

«Культурное гражданство»

Развитием идей «культурного порядка», сформулированных в самой общей форме Д. МакКуэйлом, является выдвинутая английским ис­следователем Грэхемом Мердоком идея «культурного гражданства», возникшая на волне обостренного внимания к правам человека и пытающаяся дополнить это предельно широкое политико-юридичес­кое понятие реальным содержанием. Он сформулировал набор из че­тырех базовых культурных прав, совокупная реализация которых мо­жет быть осуществлена только через посредство медиа¹:

1) культурное гражданство включает право на информацию, что означает доступ граждан к «максимально возможному уровню реле­вантной информации» об условиях, которые структурируют сферу их выбора, и действиях, мотивациях и стратегиях значимых социальных, политических и экономических акторов;

2) культурное гражданство также предполагает право на опыт, что означает доступ к «максимально возможному разнообразию представ­лений индивидуального и социального опыта», сложившегося в рам­ках данной культуры;

¹ Murdock G. Rights and Representations: Public Discourse and Cultural Citizenship //J. Gripsrud (ed.). Television and Common Knowledge. L.: Routledge, 1999. P. 7-17.

3) культурное гражданство с необходимостью включает право на знание — доступ к «системам интерпретаций», которые могут помочь получить представления о связях, моделях и процессах, позволяющих объяснить и увязать особенное со всеобщим, микро- и макроуровни, личную биографию и историю. Эти «системы интерпретаций» (frameworks of interpretations) неизбежно фрагментарны и оспаривае­мы, но они жизненно важны для понимания актуальных проблем, вов­леченных в игру, так же как и существенных различий, поскольку «зна­ние — это уже не подарок, старательно упакованный экспертами», но скорее «приз в постоянном соревновании позиций»;

4) культурное гражданство предполагает право на участие. Сегод­ня разные социальные группы и интересы требуют «говорить об их соб­ственной жизни и их устремлениях собственным голосом и изображать значимые для них вещи таким образом, как они сами предпочитают»¹.

Так понимаемое культурное гражданство предполагает предста­вительство (участие) его носителей на презентационных «аренах», что требует особо пристального внимания к проблеме доступа (access) граж­дан к средствам массовой коммуникации, в особенности к телевиде­нию в силу его влияния. Тем самым в рамках теории культурного граж­данства перед исследователем возникает задача рассмотрения того, как различные жанры телевидения конструируют публичную сферу(ы) гражданства. Особое значение имеет трансляция новостей, которые, по мнению Мердока, представляют собой гражданский жанр par excellence³.

Вопросы представительства являются прежде всего вопросами социального делегирования (полномочий масс-медиа. —А. Ч.) теми, от чьего имени выступают СМИ, и какова их ответственность перед теми, чьи взгляды и надежды они артикулируют. Но они являются так­же вопросами о культурных формах и жанрах, о способах, с помощью которых сырой материал языка и изображения сплавляются в особые экспрессивные формы — документы, эпизоды мыльных опер, инсце­нировки, — и о том, насколько хорошо в них отражаются ресурсы информации и опыта, интерпретации и объяснения, значимые для использования совокупностью граждан в целом².

¹ Murdock G. Op. cit. P. 11-12.

² Ibid. P. 13.

³ По преимуществу (фр.).

Рассмотрение нормативных принципов деятельности СМИ це­лесообразно завершить анализом одной и самых острых проблем, в зна­чительной степени определяющей деятельность средств массовой ком­муникации с момента их возникновения и до сего дня, — взаимоотно­шений медиа с властью.

3.5

СМИ как «четвертая власть»

и социальная миссия журналистики

Сложность отношений средств массовой коммуникации с властью яв­ляется не только самой старой, но и наиболее противоречивой по сво­им результатам и одной из самых болезненных для масс-медиа про­блем, заключающейся в регулировании их деятельности государством в любом, в том числе демократическом, обществе. В качестве соци­ального института СМИ не должны подрывать существующий соци­альный порядок, и хотя формально проблема решается конституци­онными гарантиями свободы печати (запрет налагается на темы, свя­занные с национальной безопасностью, причем если власть склонна толковать их расширительно, то СМИ постоянно пытаются сузить эту закрытую сферу), выполнение СМИ своей основной функции — «фо­рума мнений» и контроля за властью — постоянно наталкивается на противодействие последней (скрытое или явное).

Признание за СМИ функций «четвертой власти» в XVIII—XIX вв. было свидетельством ее роли в обществе. В условиях электронно-ком­муникационной революции второй половины XX в., приведшей к росту монополизации информационного капитала, новой конкурен­ции (прежде всего между печатными и аудиовизуальными СМИ) и ус­ложняющихся форм зависимости информационных средств от влас­тных структур, термин «четвертая власть» обретает новые смысловые оттенки. Общим становится убеждение, что новые тенденции «бро­сают вызов» представлениям о средствах информации как «четвертой власти» и убеждают в том, что если они таковыми и являются, то на­ходятся под контролем трех других властей и еще более зависят от пятой — экономической.

Происходит также переосмысление самого понятия власти, на чем следует остановиться подробнее.

3.5.1

Понятие власти (господства) и его смысл

В интерпретации власти существуют два основных подхода: негатив­ный и позитивный. При негативном подходе акцент делается на при­нудительном, силовом характере власти, которая олицетворяет собой насилие, и основным ее действием является «заставить». В рамках позитивного подхода власть понимается как законное руководство, авторитет, признанное лидерство и влияние, такая власть ассоцииру­ется с гармонией интересов и групповой солидарностью, а ее основ­ным методом становится «убедить».

Негативный подход относят преимущественно к авторитарно­му типу власти, господство которой характеризует ранние формы прав­ления, эволюционирующие в сторону смягчения силового характера и переходу к убеждению; современное социальное государство демон­стрирует преимущественно характеристики позитивного подхода. Со­ответственно можно разделить и концепции власти.

К первому типу можно отнести концепцию знаменитого социо­лога конца XIX — начала XX вв. Макса Вебера (1864— 1920). По Вебе-ру, власть — это любая возможность, на чем бы она ни основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию. В интерпретации современного по­литолога Роберта Даля (род. 1915) сформулированное Вебером «ин­туитивное представление о власти выглядит примерно так: А облада­ет властью над Б в той мере, в какой он может заставить Б делать то, что предоставленный самому себе Б делать не стал»¹.

Ко второму типу можно отнести трактовку власти, свойствен­ную современной науке, в частности, концепцию власти классика со­временной социологии Толкотта Парсонса, для которого власть — это способность мобилизовать ресурсы общества «для достижения целей, признанных всем обществом». Известный политолог Р. Нейштадт,

¹ Dahl R. The Concept of Power// R. Bell, D. Edwards, R.H. Wagner (eds.). Political Power. N.Y.; L.: The Free Press, 1969. P. 80.

развивая идеи демократической власти, идет еще дальше, утверждая, что президентская власть в современных демократиях — это преиму­щественно власть убеждения. А поскольку убеждение — обоюдный процесс сближения позиций, власть убеждения состоит в достиже­нии согласия.

Психолог Т. Болл в работе «Власть»' развивает эти положения. В рамках его аргументации власть убеждения — уникальная сторона более широкой сферы, которую Homo sapiens разделяет с другими живыми существами, — способности общения посредством речи, сим­волов и знаков, в ходе которого на основе коммуникации создаются и поддерживаются человеческие сообщества. Современные концепции власти, несмотря на все различия между ними, основной упор делают именно на ее коммуникативном аспекте, и именно из него возникает представление о власти СМИ.

Одним из самых популярных примеров, иллюстрирующих та­кое понимание власти, выступают отношения водителя и регулиров­щика. Регулировщик с помощью свистка и жеста заставляет шофера остановиться, повернуть направо или налево, т.е. применяет свою власть, пользуясь общим языком, на котором можно «скомандовать», «приказать». Иногда говорят, что регулировщик мог бы, игнорируя об­щение, просто застрелить водителя или заставить его подчиниться при помощи дубинки. Но в этом случае власть (во всяком случае в ее ком­муникативном понимании) исчезает, ее подменяет акт насилия. Итак, без коммуникации невозможно применение власти (речь все время идет о демократическом типе правления) и даже само ее существова­ние (власть, утратившая коммуникацию с народом и лишившаяся его поддержки, вынуждена уйти).

Масс-медиа в этом контексте выступают как едва ли не главный посредник во взаимодействии власти и граждан, которые с помощью СМИ могут осуществлять контроль над решениями властей. Более того, медиа выдвигаются на первый план в отношениях «власть — об­щество», поскольку именно в сообщениях СМИ в наибольшей степе­ни отражаются действия власти. Эта «сопряженность» с властью в общественном сознании и порождает концепцию (или, как считают некоторые, миф) о прессе как «четвертой власти».

¹ Болл Т. Власть// Полис, 1993. № 5.

Почему СМИ с такой готовностью берут на себя этот тяжкий груз — груз власти или, лучше сказать, почему они готовы считать себя вла­стью? Тому есть ряд оснований как институционального, так и соци­ально-психологического плана.

В институциональном смысле СМИ в силу своей функциональ­ной специфики оказываются стоящими как бы над всеми прочими социальными институтами, подлежащими контролю со стороны СМИ как представителей общественности. В социально-психологическом плане представление СМИ о самих себе как власти порождено не толь­ко обстоятельствами их существования (общество от своего имени дает им полномочия вмешиваться во все, в том числе и во властные про­цессы, как представителям народа, хотя и неизбранным), но и потреб­ностью экономического выживания (придавая себе большую значи­мость, легче удерживать внимание потребителей) и простым стрем­лением казаться большим и лучшим, чем ты есть на самом деле (пред­ставители СМИ нередко склонны считать себя «совестью нации»). СМИ в этом варианте превращаются в «зеркало» власти, поскольку именно отстаивание властных интересов оказывается в большинстве случаев их имплицитной функцией.

Общество же, нацеленное на то, что власть будет удовлетворять его потребности, легко соглашается на это в силу своих иждивенчес­ких установок. Существует четкая закономерность: чем менее разви­ты институты гражданского общества, его самосознание, тем в боль­шей степени общество склонно перекладывать ответственность за кон­троль над властью на плечи СМИ. Идея «четвертой власти», рожден­ная из представлений о функции прессы на ранних стадиях ее суще­ствования как единственного средства массовой коммуникации слу­жит, хотя и метафорическим, но точным обозначением влиятельнос­ти печати в раннем демократическом обществе.

3.5.2

«Четвертая власть» versus социальная миссия

Ныне понятие «четвертая власть» — это всего лишь метафора. Реаль­ная функция СМИ определяется нормами их деятельности, приня­тыми в том или ином обществе, о чем говорилось выше. Но кроме

нормативных оснований функционирования СМИ существуют персо­нифицированные понятия о социальной миссии журналиста как пред­ставителя свободной профессии, чья деятельность носит четко выра­женный публичный характер. Такая точка зрения обычно фиксирует­ся в профессиональных кодексах, в основе которых и лежат опреде­ленные представления об этой миссии.

Можно выделить четыре базовые интерпретации социальной миссии журналистики, сложившиеся к настоящему времени на Запа­де и в современной России.

Первую модель профессиональной миссии журналистской кор­порации как раз и можно условно назвать моделью «четвертой влас­ти». Журналистская корпорация здесь рассматривается в качестве не­зависимого и сравнительно автономного социального института, вов­леченного в управление обществом и выполняющая при этом опре­деленную функцию в рамках системы сдержек и противовесов всех ветвей власти.

Поскольку такая власть не избирается согласно демократичес­ким процедурам и никем не контролируется, кроме соответствующего законодательства и потребительского спроса, постольку она действи­тельно является относительно самостоятельным источником властных полномочий, осуществляя прямое или косвенное влияние на состоя­ние общественного мнения при восприятии и оценке этим мнением акций законодательных и исполнительных органов власти, конкретных представителей власти, а также воздействуя на итоги выборов.

Иногда метафоре «четвертой власти» придается, особенно в на­шей стране, буквальный смысл как самими журналистами (преуве­личенная самооценка своей роли и возможностей в общественной жизни), так и слушателями, читателями, зрителями, которые по дав­ней привычке, унаследованной с советских времен, воспринимают масс-медиа либо как прямого партнера государственной власти, либо как «противовес», орудие борьбы с ней. Подобный взгляд отражает в конечном счете неразвитость институтов и власти, и гражданского об­щества, отсутствие своего рода общественного договора между ними.

Вторая модель — модель социально ангажированной журналис­тики — рассматривает СМИ в качестве орудия защиты гражданских прав отдельных лиц, средства выражения интересов всех структурных

звеньев гражданского общества. К последним относятся профессио­нальные, предпринимательские, потребительские союзы и объедине­ния, культурные и религиозные организации и движения, институты рынка, органы общественного самоуправления, женские, молодеж­ные, благотворительные организации и т.д. СМИ как средство инфор­мации и коммуникации позволяют обществу осознать свои интере­сы и в то же время контролировать власть с точки зрения обеспече­ния ею возможности беспрепятственной реализации этих прав и ин­тересов.

Третья модель — модель собственно информационная, ориенти­рованная на нормативность теории социальной ответственности, со­гласно которой следует подавать факты как факты, а мнения как мне­ния, не подменяя одни другими. Предполагается, что «факты говорят сами за себя», а обязанность журналиста состоит в информировании без оценки, строго говоря, он превращается в бесстрастного инфор­матора и не имеет собственной гражданской позиции.

Нельзя сказать, что такая точка зрения совсем безосновательна. Вопрос о том, имеет ли журналист право на оценку, отнюдь не прост. Может ли (достоин ли) журналист быть судъей? В жизни нередко воз­никает «парадокс оценивания», когда одобрение получает лишь мо­ральная самооценка («те, кто мог бы вершить моральный суд, не бу­дут этого делать из скромности; тому же, кто хочет вершить мораль­ный суд, нельзя этого доверить уже из-за отсутствия скромности»). Так часто и случается, что судьями со стороны прессы выступают от­нюдь не безупречные в моральном отношении люди.

Но в то же время эта модель вряд ли реализуема на практике, ибо по существу чистой и стерильной безоценочной информации не бывает, в любой констатации в силу особенностей социальной ком­муникации уже содержится оценка. Кроме того, чистая информация невозможна потому, что СМИ существуют в социальном контексте и также, каклюбой социальный институт, испытывают на себе все вли­яния и проявления социальной жизни общества.

Справедливость такой оценки доказывает длящаяся на Западе вот уже много десятилетий дискуссия о формах и пределах журналис­тской объективности. Существует даже термин объективный журна­лизм (objective journalism). На уровне практического журнализма объек-

тивными называются достоверные корреспонденции и репортажи с места событий без навязчивых авторских мнений и оценок. Но при этом простой сбор и трансляция информации оказываются уже недостаточ­ны: необходимо сообщать «правду о факте», т.е. оценивать достовер­ность события, искать «всю правду» и нести за сообщенную информа­цию ответственность перед обществом. Так, когда речь идет о рекламе, ее содержание не должно наносить ущерб физическому здоровью на­ции; в случае передачи информации развлекательного характера она не должна оказывать негативного воздействия на моральное здоровье аудитории.

Однако в коммуникативистике США (и других стран с развиты­ми рыночными отношениями в сфере СМИ) некоторые теоретики связывают с независимым журнализмом доктрину объективности, имея в виду комплекс принципов, характерных для отношения к ин­формации как товару, критерием качества которого является незави­симость от мнений и оценок, оправдывающих тем самым финансо­вый эгоизм медийных «баронов», стремящихся к неограниченному экономическому господству над СМИ в глобальных масштабах. При­влекательность якобы «нейтральности» такого журнализма, соответ­ствующего стратегии «коммерческого популизма», достигалась проти­вопоставлением его деятельности тем СМИ, которые открыто пре­следуют пропагандистские цели и подчиняются каким-либо властным структурам (в частности СМИ советского типа).

Концепция объективности вызвала реакцию со стороны комму-никативистов, настаивавших на том, чтобы объективность и ответ­ственность журналистов сопрягалась с принципом справедливости. Так, У. Шрамм (один из авторов «Четырех теорий печати» и основате­лей американской коммуникативистики) в своих работах 1950—1970-х годов постоянно призывал к соблюдению принципов объективности ради ответственно-гуманного равновесия между экономическим бла­гополучием информационных средств, профессиональной этикой журналистов и общественными интересами. Только при этом усло­вии укрепляется стремление журналистов беспристрастно, в соответ­ствии с истиной, находить правильное отношение к передаваемой информации сообразно с гуманными требованиями служения обще­ственным интересам. Одним из наиболее стойких представителей этой

позиции является профессор Г. Шиллер¹, в работах которого дается анализ не только экономических, но и идеологических пружин и ме­ханизмов американской информационной индустрии, продукция ко­торой экспортируется в глобальном масштабе в качестве «объектив­ной». К замене доктрины объективности идеями справедливости и баланса призывают и многие другие коммуникативисты, в частности такой известный исследователь процессов монополизации информа­ционного капитала, как Б. Багдикян².

В русле этих требований в начале 1960-х годов возникает идея «нового журнализма» (new journalism), когда на волне контркультур­ной революции группа американских журналистов выступила против канонов объективного журнализма за эмоциональную свободу выра­жения своих мнений и оценок описываемых событий.

Доктрина объективности как основа точки зрения развитых стран Запада была подвергнута критике и со стороны участников дви­жения «За новый международный информационный порядок», возник­шего в 1970-е годы как реакция на дисбаланс в обмене информацией между высокоразвитыми странами и «третьим миром»³, а внутри США — со стороны противников дерегулирования, допускающего на­рушение общественных интересов в информационных процессах.

И, наконец, четвертая модель — СМИ как медиатор, посред­ник. Согласно этой модели, СМИ представляют собой «площадку», на которой организуется и поддерживается постоянный обществен­ный диалог с целью достижения баланса сил в обществе. Это реалис­тическая и взвешенная концепция, в которой СМИ не претендуют на власть над обществом, но в то же время оказываются важным и необ­ходимым элементом общественного процесса. Но при всей ее при­влекательности она оказывается наименее разработанной на сегодня в силу существования основной проблемы: как в этих условиях ре­шать вопрос финансового выживания?

¹ См.: Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. М., 1980.

² Багдикян Б. Монополия средств массовой информации. М., 1987.

³ MacBride S., Roach С. New International Information Order // InternationalEncyclopedia of Communications / ed. by E. Barnouw, G. Gerbner, W. Schramm,T. Worth, L. Gross/ N. Y., Oxford, 1989. Vol. 3.

К тому же, если вспомнить специфику современного понимания власти как коммуникации, то модель СМИ как медиатора — тоже «вла­стная модель». Но это не та власть, о которой говорят сами журналис­ты, прибегая к метафоре «четвертой власти». Традиционное понима­ние журналистики как четвертой власти вызывает возражения, ибо ис­ходит из представлений об этической «непорочности» журналистской деятельности, явно преувеличивая возможности СМИ, с одной сторо­ны, а с другой — затемняя их зависимость от других социальных фак­торов, реальной власти, различных групповых, в частности экономи­ческих и финансовых, интересов.

Мы, российские граждане, имеем уникальную возможность на­блюдать процесс формирования современно организованных и функ­ционирующих по мировым стандартам масс-медиа. В этом процессе наиболее ярко проявляются все проблемы и реальные трудности осу­ществления на практике тех нормативных принципов, рассмотрению которых была посвящена данная глава.

3.6

Российские СМИ — «четвертая власть»?¹

Современная российская пресса сумела за очень короткий временной отрезок осуществить переход от состояния «советской коммунистичес­кой модели», игравшей роль «коллективного агитатора, организатора, пропагандиста» и выполнявшей функцию «приводного ремня» от партии к массам, к саморепрезентации себя как «четвертой власти». По мнению отечественных журналистов, она стала самостоятельным и независимым общественным институтом наряду с другими участвую­щими в управлении обществом, выполняя определенные функции в системе властных отношений, в системе сдержек и противовесов.

Вначале, при зарождении «гласности», важную роль сыграли публикации об афганской войне — ее непопулярность показали имен­но журналисты, завоевав тем самым статус представителей народа, способных добиваться от власти тех или иных решений, и продемон-

¹ Здесь использованы материалы книги И. Засурского.

стрировав свое право на имя «четвертой власти». Статус «четвертой власти» помогал бывшим советским журналистам подвести идеоло­гический фундамент под складывающееся положение вещей, т.е. ле­гитимизировать новый, независимый статус СМИ.

Однако в идею «четвертой власти» вкладывался и особый смысл — в соответствии с глубоко укорененной в сознании советской традицией журналисты усматривали свою задачу не только в информировании пуб­лики, но и в формировании правильного мировоззрения, достовер­ной картины реальности, а также в просвещении, агитации и органи­зации масс во имя истинных ценностей и идеалов, которые были уже не советскими, а скорее антисоветскими. Журналисты рассматрива­ли себя в качестве «духовных отцов нации» и в значительной степени формировали общественное мнение. Результатом стала радикализа­ция общественных взглядов и формирование рыночного фундамен­тализма и трансформационной утопии.

Для этих целей нужен был новый политический лидер, которым стал «борец с привилегиями» Борис Ельцин. Частое употребление им слов «рынок» и «демократия» обеспечило ему магическую власть над массами. Лидера требовалось «подшлифовать», а затем плотно конт­ролировать и направлять, помогая ему в борьбе с общими врагами — противниками реформ. Именно так новая демократическая пресса представляла себе практическую реализацию концепции «четвертой власти», что в конкретных российских условиях означало приоритет доктрины над информацией и просвещение «косной» массы.

Конец 1980-х — начало 1990-х годов, по выражению Ивана За-сурского, — эра новых авторов-дилетантов. Журналистские коллек­тивы новых изданий, на 90 % состояли из новичков, по-советски об­разованных в стиле «восьмидесятников», ориентированных не столько на реальную информацию об обществе, сколько на рыночную идео­логию. «Рыночники» как бы не нуждались в знаниях, как и «демокра­ты», имея волшебное «сезам» — «рынок» и «демократия».

Тем не менее, на протяжении последних лет правления Горбаче­ва и в первые годы правления Ельцина пресса действительно была де­мократическим институтом и обладала, на фоне слабости политичес­кой власти и хаоса в экономике, огромной властью. Это выражалось в динамике тиражей газет и журналов. Так, только за период с 1989 по

1990 г. количество газет и журналов увеличилось с 4413 до 4808, а сово­купный тираж с 29 с четвертью до 38 млн экземпляров¹.

Роковую роль в жизни российской демократической прессы сыг­рали финансовые обстоятельства ее существования. Пресса могла ос­таваться таковой только при условии идеологической поддержки вла­сти, на основе старого принципа do ut des², обменивая свободу на фи­нансовую поддержку со стороны власти. Первая негласная привати­зация произошла еще при М. Горбачеве (в законе 1990 г. об урегули­ровании деятельности СМИ понятие собственника отсутствовало, только «учредители»). Альянс власти с «демократическими» СМИ (традиционные советские издания, поддерживавшие Б. Ельцина) ук­репился в разгар экономического кризиса 1992 г. благодаря развитию системы субсидий и экономической помощи издателям (установле­ние фиксированных цен на бумагу и начало приватизации распрост-ранительской сети в феврале 1992 г.). Однако демократическая пресса продолжала настаивать на своей «независимости» от власти — она ут­верждала, что свободна, живя на ее деньги. Ситуация определилась к концу 1990-х годов, когда большинство СМИ получили реальных соб­ственников и, перестав быть зависимыми от власти, попали уже в пря­мую экономическую зависимость от финансово-промышленных групп.

Прошедшая в первой половине 1990-х годов приватизация дей­ствительно привела к передаче некоторых СМИ в частные руки. Но это состояние оказалось нестабильным по нескольким причинам. Прежде всего, сам процесс приватизации проходил со значительны­ми нарушениями, с использованием незаконных приемов и методов. Полученную таким путем собственность нельзя было считать стабиль­ной, во-первых, в силу ее юридической сомнительности; во-вторых, как показали последующие события, далеко не всегда собственник был в состоянии — по финансовым и личным обстоятельствам — эффек­тивно управлять средствами массовой информации; в-третьих, несо-

¹ Полезно сравнить эти цифры с ситуацией 1998 г. За истекшие годы сово­купный тираж упал более чем в пять раз и составил 7,5 млн экземпляров.

² Do ut des (лат.) — даю, чтобы ты дал, или, в обиходном варианте, «ты —мне, я — тебе».

вершенство или даже отсутствие законодательной базы деятельности СМИ также было причиной их внутренней нестабильности.

Поворотным, с точки зрения функционирования системы феде­ральных средств массовой информации, стал 1997 г., когда на инфор­мационном рынке произошли события, имевшие далеко идущие по­следствия.

Дата добавления: 2015-07-19