Гл а в а 2 2 страница

В этой новой ситуации СМИ выступают как агенты властных полномочий, перехватывая у публичной сферы возможность рацио­нальных и критических дискуссий. СМИ начинают манипулирова­ние общественным мнением, предлагая заранее взвешенные и удоб­ные для власти варианты освещения событий, отводя общественнос­ти роль пассивного наблюдателя.

Именно эти две тенденции — публичная (или публично-право­вая, зафиксированная в современных демократических конституци­ях) и технократическая, предполагающая вытеснение общественнос­ти за пределы политики, преобладают в современных обществах.

Фактически выбор из этих двух тенденций и есть выбор разви­тия СМИ — станут ли они орудием общественности или инструмен­том власти. Обсуждению этих проблем, связанных с нормативными принципами деятельности СМИ, будет посвящена гл. 3. Прежде чем перейти к анализу особенностей общественного мнения — конечной инстанции как для журналистов, так и для политиков, — совершим небольшой экскурс в историю с целью эмпирического (в отличие от хабермасовского теоретического) описания процесса формирования публики, публичной сферы, общественного мнения.

2.3.1

Case-study — английские клубы¹

«Клуб» — своеобразное социальное образование, соединившее в себе функции парижского салона и университета, которому не было анало­гов в континентальной Европе. Он — чисто национальная культурная реалия, столь же английская, как и ростбиф. В первом Словаре анг­лийского языка (1755) доктора Сэмуэла Джонсона понятие клуба трак­туется как «собрание приятных собеседников в определенных услови­ях». В 1770 г. один английский путешественник жаловался, что в Ита­лии практически нет мест для «приятного общественного времяпреп­ровождения» и «нет ничего от того общественного духа, который ца­рит в английских клубах». Именно этот дух общественности принци­пиально отличал английские клубы как места неформального обще­ния не просто личных, но товарищеских встреч, от торжественных формализованных собраний, проходивших в Академиях, которых не­мало было в абсолютистской Франции и Италии, где также встреча­лись люди, связанные общими интересами. Хотя и последним сопутст­вовал подлинный успех, эти торжественные собрания давали людям нечто совершенно иное, нежели личные, с глазу на глаз, встречи и дух товарищества, свойственные английским клубам.

Феноменальный подъем клубной культуры объясняется потреб­ностями стремительно развивавшейся городской жизни после «слав­ной революции» 1688 г. До Гражданской войны потребность в нефор­мальном общении удовлетворялась преимущественно в религиозных братствах, торговых гильдиях и тавернах.

Предшественницей клуба является кофейня, первая из которых была открыта в Лондоне в 1652г. Начинание оказалось настолько удач­ным, что вскоре они возникают повсеместно, и к 1739 г. в Лондоне их было более 500. Именно кофейни быстро стали одним из самых при-

¹ В разделе использованы монографии: Clark P. British Clubs and Societies 1580— 1800: The Origins of an Associational World. Oxford University Press, 2000; Jeffrey A.C. Service Clubs in American Society: Rotary, Kiwanis and Lions. University Illinois Press, 1993; Thole J., Matthews S. The Oxford and Cambridge Clubs in London. Alfred Waller, 1992.

мечательных мест, превратившись в центр общественной жизни горо­да и став, пожалуй, важнейшим общественным учреждением британс­кой столицы практически на 130 лет — таков был период расцвета ко­феен, когда в 1780 г. началось постепенное преобразование наиболее популярных из них в частные клубы. Как писал Томас Маколей в своей «Истории Англии», «иностранцы отмечали то, что главным образом благодаря своим кофейням Лондон отличается от всех иных городов, что кофейня — это дом лондонца, и что, желая разыскать того или иного джентльмена, зачастую вопрос задавали не о том, живет ли такой-то на Флит-стритили Чансери-Лейн, а посещаетли он кофейню "Эллинист" или "Радуга"».

Лондонская кофейня служила местом встреч, куда за входную плату в один пенс мог прийти любой приемлемо одетый мужчина (вспомним dress code!), жела­ющий выкурить длинную глиняную трубку, неторопливо выпить чашку кофе, по­читать бюллетень с новостями дня или же побеседовать с другими завсегдатаями. Посетители кофеен должны были соблюдать нормы поведения, указанные в выве­шенных «Правилах и предписаниях о кофейнях», согласно которым все мужчины здесь были равны и никто не обязан был уступать свое место «более знатному»; с любого сквернослова взимался «штраф в размере 12 пенсов», а зачинщик ссоры был «обязан угостить каждого из присутствующих чашей кофе во искупление греха». Во многих из кофеен были запрещены азартные, в том числе карточные, игры, а сумма пари ограничивалась пятью шиллингами, которые выигравший должен был потра­тить здесь на «самое лучшее спиртное, коим заведение торгует». Всем посетителям надлежало быть «в настроении и избегать многословия», исключать из бесед «свя­щенные темы», запрещалось «осквернять Священное Писание, а также дерзко по­рочить дела государственные непочтительными речами».

В те времена, когда журналистика еще находилась в младенчес­кой стадии развития, а почтовая служба была неразвитой и нерегу­лярной, кофейни выполняли роль своеобразных «информационных центров», куда приходили за новостями. Именно в кофейни посы­лались курьеры с информацией о важнейших событиях дня, и имен­но там распространялись правительственные бюллетени и памфле­ты. Таким образом, большинство кофеен функционировали как чи­тальни, поскольку стоимость газет и памфлетов включалась во вход­ную плату. Кроме этого, стены были увешаны объявлениями эконо­мического характера: о продажах и аукционах, прибытии и отплы­тии судов, что являлось важным источником информации для пред-

принимателя, ведущего большую часть своих дел за столиком излюб­ленной кофейни.

Роль кофеен как «информационных центров» столичной жизни естественным образом дополнялась функционированием их в каче­стве своеобразныхдискуссионных форумов, где посетители свободно обсуждали полученные новости, излагая собственную точку зрения. Здесь зарождались памфлеты и газетные новости, обсуждались пос­ледние оперные новинки, политические пасквили, придворные скан­далы и еретические проповеди. Именно это отмечает социолог Дж. М. Тревельян: «Всеобщая свобода слова английской нации... являлась квинтэссенцией жизни кофеен».

В любой лондонской кофейне практически сразу начал форми­роваться свой круг посетителей, и очень скоро каждая стала местом встречи людей определенного рода деятельности или интересов, что определялось в основном ее местоположением.

Возникнув в лондонском Сити как место встреч предпринимателей, ко­фейни очень скоро приобрели особую роль в культурно-политической жизни, распространившись по всему центру города. Самые популярные кофейни име­ли некое интеллектуальное ядро посетителей, своеобразную точку кристаллиза­ции, вокруг которого и формировался круг завсегдатаев. Поэт, драматург и лите­ратурный критик Джон Драйден (1631 — 1700) в течение 30 лет собирал вокруг себя почитателей в кофейне «У Уилла» в Ковент-Гардене (на территории этой театральной и рыночной площади прежде располагался сад бенедектинского монастыря — covent garden, давший ей название). Популярность расположен­ной по соседству кофейне «У Баттона» создал влиятельный очеркист, поэт и дра­матург Джозеф Аддисон (1672—1719), издававший вместе с Ричардом Стилом имевшие большой успех и существовавшие вплоть до недавнего времени журна­лы «Болтун» и «Зритель». Острословы консервативной партии сходились в «Смир­не» на улице Пэлл-Мэлл. В кофейне «Бедфорд» балагурила театральная публи­ка, ахудожники предпочитали кофейню «Олд-Слотерс» на улице Сент-Мартин-лейн. Многие кофейни возле Собора св. Павла стали излюбленным местом встреч священнослужителей и интеллектуалов, обсуждавших там вопросы теологии и философии. А эдинбургцы, оказавшись в Лондоне, кутили в кофейне «Бритиш» у вокзала Черинг-Кросс.

Отдельные кофейни настолько прочно ассоциировались с той или иной группой или сферой интересов ее посетителей, что в одной из первых лондонс­ких газет «Болтун», выходившей с 1709 г., рубрики статей соответствовали назва­ниям определенных кофеен: «Все новости на темы Галантность, Развлечения и Зрелища обязательно размещаются под рубрикой Кофейня Уайта, поэзия — под

заголовком Кофейня Уйма, вопросы образования — У Эллиниста, а о зарубежных и отечественных новостях Вы узнаете из раздела Кофейня Сент-Джеймо, — писал в ее первом номере издатель.

Трудно переоценить роль кофеен в развитии прессы того времени. Так, «У Баттона» издатели «Гардиан» для приема публикаций установили почтовый ящик, по форме напоминавший львиную голову, устроенную таким образом, чтобы соблюсти анонимность авторов, а «все, что львом будет проглочено, — писали они, — будет переварено на пользу обществу». Полученные таким образом мате­риалы печатались в газетах, читавшихся широким кругом завсегдатаев кофеен, становясь источником бесчисленных дискуссий и разговоров. Задавшись целью «открыть глаза каждому на литературу, а еще лучше — раскрыть ум, научить фор­мировать собственные суждения и самостоятельное мышление», издатели «Бол­туна» и «Гардиан» прививали вкус не только к свободному выражению мнений, но и к интеллектуальному чтению и культурным манерам, «уча шаловливых и беспечных сочетать веселость и благопристойность», как писал доктор Джонсон в книге «Жизнь Аддисона*. Сменявшие друг друга по степени популярности ли­тературные кофейни «У Уилла», «У Баттона», а позже — примерно с 1754 г. — «Брэдфорд», где любили бывать писатели Джон и Генри Филдинги, Оливер Годд-смит, знаменитый рисовальщик Уильям Хогарт, великий актер Дейвид Гаррик, много сделали для воспитания вкусов и развития культуры, будучи на протяже­нии более ста лет центрами литературной жизни Англии.

Для любителей науки того времени особый интерес представляло посе­щение кофейни «У Эллиниста», где регулярно организовывались встречи «Уче­ного клуба», куда входили действительные члены Королевского общества во главе с его президентом сэром Исааком Ньютоном. Именно здесь они обычно прово­дили вечера, «придумывая различные новшества для расширения знаний». На протяжении XVII и XVIII вв. «У Эллиниста» сохраняла за собой место сосредо­точения ученой мысли.

Центром политической жизни был Вестминстер, и в кофейнях этого рай­она собирались преимущественно государственные деятели и члены парламента, как впрочем и все желающие, готовые заплатить один пенс за вход. Информация завсегдатаев была настолько достоверной, что Джонатан Свифт писал другу в Ир­ландию: «Я не убежден в том, что любой доступ к властям несет ббльшую истину и свет, чем политические диспуты в кофейне». Естественно, виги и тори посещали разные кофейни: первые собирались в «Сент-Джеймс», а вторые — в «Дерево Ка­као». Со временем, как и большинство кофеен с политической «направленнос­тью», эти заведения превратились в закрытые клубы для избранных, но поначалу именно кофейни выполняли функции «информационно-политических центров», где самые злободневные проблемы могли свободно обсуждаться всеми.

Эра кофеен была жизненно важным периодом для развития предприни­мательства. Их приватная атмосфера оказалась для бизнесменов более комфор­тной, чем на Королевской бирже, и именно определенные кофейни, куда каж-

дый из них приходил в строго регламентированные часы работы, превращаются в места заключения большинства сделок. Ко времени Великого лондонского пожара 1666 г. вокруг Королевской биржи на площади в одну квадратную милю было сосредоточено самое большое число кофеен в Лондоне, и именно из этих заведений выросли многие первые финансовые учреждения Англии.

Период наибольшего влияния кофеен на деловую жизнь начинается с 1697 г., когда обеспокоенные все увеличивающимся наплывом маклеров купцы вытес­нили их из здания Королевской биржи. Маклеры перебрались в соседние ко­фейни, преимущественно «У Джонатана» и «У Гэррэуэя», где в течение более се­мидесяти лет, до 1773 г., функционировала национальная фондовая биржа.

Предприниматели, занимавшиеся морской торговлей, в том числе стра­ховщики, с конца XVII в. собирались в кофейне Эдварда Ллойда на Ломбард Стрит, 16. В начале XVIII в. «У Ллойда» стали устраиваться аукционы судов и грузов, куда к 1727 г. переместился и страховой бизнес. В 1771 г. именно страхов­щики судов из числа завсегдатаев кофейни основали известное общество «Лон­донский Ллойд», существующее и поныне.

Значимость кофеен для становления британского бизнеса очевидна: бу­дучи вначале временными «офисами», они стали ядром, вокруг которого обра­зовались учреждения — столпы международной торговли XIX в.. Интересно, что и поныне в деловом мире Великобритании сохранились отзвуки «кофейного пе­риода»: даже в XX в. посыльных на Лондонской фондовой бирже продолжали называть «официантами», а крупнейшие в мире «медведи» — страхователи — унаследовали имя ни чем иным не примечательного владельца лондонской ко­фейни.

Будучи центрами разного рода информации, кофейни, естествен­но, привлекали и криминальные элементы, для которых эти заведения также становились центром жизни, а их клиентура все чаще — объек­том грабежей и нападений. Это обстоятельство, а также распростране­ние нового экзотического напитка — чая — и роста его популярности привели к упадку кофеен в конце XVIII в. К концу XIX в. в Лондоне оставалось примерно 1400 кофеен, однако их сущность была утеряна.

«История кофеен, до изобретения клубов, была историей манер, нравов и политики народа», — отмечал Айзек Дизраэли, и, добавим, историей формирования специфической сферы жизни общества в пе­риод с 1652 по 1780 г.

Кофейни отделял всего один шаг от закрытых клубов, членство в которых становится дополнительным социальным «фильтром» и ме­стом встреч представителей привилегированных слоев, большинство которых возникло из демократических по своему характеру кофеен.

Известна точная дата возникновения первого клуба, преобразованно­го из кофейни, — 1773 г., когда на месте сгоревшей кофейни «У Уайта» появился «Клуб Уайта». С целью повышения качества клиентуры это­му примеру последовали «Сент-Джеймс» и «Дерево Какао», ставшие допускать в свои стены только членов клубов — и «процесс пошел».

Клуб с его более интимной и размеренной, по сравнению с ко­фейней, обстановкой, особенно подходил для общительных нович­ков, нередко из провинции, которым непросто привлечь к себе вни­мание и найти свое место в обезличенной толпе большого города. Потребность в приятельстве объясняет, почему английский клуб в те­чение столь долгого времени упорядочивал общество, укрепляя уве­ренность в себе и мужскую солидарность в зыбкой, неустойчивой среде постоянного рыночного соперничества, перенасыщенной неженатой профессиональной молодежью и закоренелыми холостяками, а так­же мужьями, которым не сидится дома.

Экспансивная, беспокойная буржуазия находила истинное на­слаждение в особом укладе клуба с его успокаивающими ритуалами и регалиями, гражданскими процессиями и филантропическими жес­тами. Особенности клубной жизни — соблюдение известных формаль­ных правил поведения, гостеприимство, скрепленное неизбежной в мужской компании выпивкой, — помогали человеку найти свое мес­то, делали его личностью, самобытной в профессиональном, регио­нальном и даже национально-этническом смысле (например клубы лондонских шотландцев и ирландцев), а в тяжелые минуты члены клу­ба могли рассчитывать на дружескую поддержку. Предложение стать патроном подобной ассоциации было лестно и для высшей знати.

Клубы в Англии, как и агора в античном полисе, — место мужских встреч, но если вход в кофейни женщинам был заказан, то новая мода на общества и собрания открывала определенный простор для женской са­модеятельности. Дамы устраивают чаепития, создают литературно-ин­теллектуальные салоны, однако число женских обществ, среди которых преобладали благотворительные и даже смешанные клубы (музыкаль­ные, дискуссионные и филантропические собрания), было очень неве­лико, ктомуже они были постоянной мишенью насмешек женофобов.

Опыт показывал, что вслед за первоначальным взрывом вооду­шевления клубная жизнь обычно шла на убыль. Тщательно продуман-

ные правила поведения и этикета позволяли оживить и продлить ее. Так, секрет поразительного успеха британского франкмасонства от­части заключался в его замысловатом уставе и федеративной структу­ре, подчиняющей все ложи одной Великой ложе.

Происхождение франкмасонства неясно; единственное, что не подлежит сомнению, — его стремительное распространение после того, как столичные ложи в 1717 г. объединились в одну Великую ложу Англии во главе с гроссмейстером герцогом Монтегю. Через восемь лет в Великобритании насчитывалось 52 ложи, к 1768 г. их было почти триста, в том числе 87 в Лондоне; к 1800 г. — более восьмисот, не говоря уже о полутайных и полумистических организациях, вроде Ордена сам­цов (Order of Bucks, другой возможный перевод — Орден щеголей), члены которо­го утверждали, что его патроном был великий охотник Нимрод.

Масонство представлялось чем-то вроде мини-парламента с тремя сосло­виями — учениками, подмастерьями и мастерами, причем масоны считали себя поборниками общественного просвещения, несущими идею братства и добро­желательности, а главное — английское свободомыслие. Наделе, разумеется, во франкмасонских ложах, как и вообще в клубах, наблюдалась внутренняя напря­женность: братство и равенство масонов не вязались с их сословностью и почти­тельностью к старшим, а пристрастие к обрядам и таинственности выглядело смешным в свете провозглашенной приверженности разуму и просвещению. Несмотря на массу мелочных предписаний и ребяческую тягу к церемониям — шляпы, курьезные обряды посвящения, тайные клятвы и сомнительные титулы, избирательные бюллетени и черные шары, не говоря уже о загадочных тостах, песнях, питейных обычаях, — все это, однако, давало людям чувство сопричаст­ности, укрепляло дух товарищества.

Клубы, в отличие от кофеен, возникают не только в больших го­родах, но и в захолустье. Так, в городке Мейдстон кроме Общества полезных знаний, членами которого, как это ни поразительно, состо­яли Бенджамен Франклин (1706—1790), специалист по санскриту и основоположник сравнительного языкознания сэр Уильям Джонс (1746— 1794), ученый-агротехник и путешественник Артур Янг (1741 — 1820), существовали гуманитарное общество, обеденные и питейные клубы, сельскохозяйственное общество, музыкальное и концертное общества, крикетный клуб, политические клубы партий, клуб холос­тяков, общество либералов, благотворительные клубы, масонская ложа, а с середины 1790-х годов — леворадикальное Общество пере­писки и, в противовес ему, Ассоциация лоялистов. Примерно такой же набор клубов существовал повсюду.

Но все же «клубмен» — «клубный человек» — благоденствовал в 18 столетии в культурных центрах и больших городах. В Оксфорде тех дней были Клуб вечности, Общество по процеживанию желе и Клуб городских острословов, члены которых щеголяли в белых чулках, се­ребряных пряжках и рубашках с рюшами, а также клубы по ловле мяча, поэтический и философский, Клуб колокольного звона (игра слов: звонить в колокол означает и напоминать о себе, привлекать внима­ние), антикварное общество и множество благотворительных, крикет­ных, ботанических, гребных и иных клубов при университетских кол­леджах, не говоря уже об антигалльском, ирландском и валлийском клубах или же масонской ложе.

Поистине клубным раем был Лондон: по свидетельствам современников, каж­дый вечер в клубах собиралось до двадцати тысяч человек. Поразительным образом число всяческих организаций в начале георгианской эпохи (период царствования первых четырех королей Ганноверской династии — от вступления на престол Георга I в 1714 г. до смерти Георга IV в 1830 г.) достигало здесь двух тысяч; среди них были чисто приятельские (Великое общество бифштексов), дискуссионные (Общество Робин Гуда), художественно-эстетические (Общество дилетантов) и др.

Со временем появились клубы на все вкусы. Множились спортивные клу­бы, в частности в 1767 г. появился Мерилебонский крикетный клуб. В промыш­ленных районах создавались научные сообщества, например Лунное общество в Бирмингеме, членами которого были изобретатель паровоза Джеймс Уатт и зна­менитый врач Эразм Дарвин, дед автора «Происхождение видов». С 1780-х годов литературные и философские общества появляются в Манчестере, Дерби, Лид­се и Ньюкасле. В провинции складываются товарищества трудящихся, в частно­сти кассовые клубы, выплачивающие пособия в случае утраты трудоспособнос­ти или смерти. В 1801 г. в Англии и Уэльсе их было более семи тысяч, объединяв­ших примерно 670 тыс. человек. Среди высших слоев возникали общества по поддержанию порядка и искоренению пороков в народе, например Общество воззвания, которое боролось с пьянством, сквернословием и богохульством.

Расцвет политических клубов относится ко времени царствования Георга III — 1760-м годам, когда возникает множество радикальных ассоциаций: Анти­галльский клуб, Клуб бифштексов, Клуб Альбиона, а также масонские ложи. С 1790-х годов заявляет о себе Общество конституционной информации, всколых­нувшее все реформистские группы, в это же время Лондонское общество пере­писки становится главным штабом разрозненных радикальных организаций.

Одновременно расцветают в Лондоне и так называемые клубы неженок (molly clubs) — полутайные собрания, зародыши обществ трансвеститов и гомо-

сексуалистов столицы, как отражение второй и столь же существенной стороны клубного движения (наряду с его направленностью на улучшение общества и человека) — тяги к гедонизму и разгулу.

Клубы были классическим продуктом зарождавшихся средств массовой информации, они процветали благодаря усилиям убежден­ных сторонников, откликнувшихся на потребность читающей публи­ки принимать участие в сложной политической жизни, которую со­здала и поддерживала культура печатного слова. Джозеф Аддисон пи­сал: «...О человеке говорят, что он — общественное животное, и это выражается в том, что мы используем всякую благоприятную возмож­ность и любой предлог для проведения тех вечерних собраний, кото­рые повсеместно именуются клубами».

Замкнутость и узость, чрезмерная горячность в споре, нетерпи­мость к чужому мнению — все это преодолевается клубной культу­рой, как писал на своих страницах журнал «Зритель», задававший тон в тогдашней печати. (В качестве назидательного обратного примера на страницах журнала иронически описывалась короткая история Клуба дуэлянтов, члены которого незамедлительно истребили друг друга; тех, кто не погибал на дуэли, ждала виселица в Тайберне.)

«Не мешкайте, создавайте клубы!» — вот к чему, в сущности, призывал читателей этот журнал. И они следовали его совету: от Шот­ландии до Суринама собирались для того, чтобы обсудить очередной номер «Зрителя», еще пахнувший типографской краской.

Фактически газеты и журналы (для каждого клуба свои) все бо­лее становились основой клубной жизни. Непрекращающийся поток печатной продукции давал ежедневную пищу для клубных разгово­ров, сплетен, анекдотов и приятного времяпрепровождения.

В 1709 г. лондонский трактирщик и консервативный журналист Нед Уорд сочинил и выпустил «Полный юмористический перечень клубов и обществ Лон­дона и Вестминстера» — шутовской путеводитель по вымышленной клубной жизни. Книга выдержала 6 изданий. Можете не сомневаться, утверждал автор, нет такого изъяна или особенности, для поощрения которых не будет создан клуб. Ему виделись Клуб безносых и Клуб длинноносых, Клуб жирных, Клуб не уме­ющих одеваться, Клуб длинных и Клуб коротких. И эту игру воображения Уорда читатели претворяли в действительность. Так что «Союз рыжих» из рассказа Ар­тура Конан Дойла вовсе не выглядел чем-то причудливым или неестественным для англичанина.

Подобно масонской ложе клуб являлся весьма противоречивым образованием: в нем проповедовалось равенство, но процветала эли­тарность; поощряя общественное честолюбие и индивидуальное само­сознание свободолюбивого человека, клубы в то же время создавали новую социальную иерархию со всеми присущими ей ограничениями. Упиваясь недоступными прочим мелкими и условными преимущества­ми, члены клубов находили истинное, согревающее душу тепло в очень замкнутом и отчасти воображаемом мире. В этом смысле клуб стано­вился превосходным светским заменителем и преемником церкви.

Клубы часто были не в состоянии осуществить поставленные перед собой задачи: товарищество и взаимопомощь терпели крах, орга­низации по борьбе с пороками сталкивались с противодействием об­щества. Тем не менее они сыграли важнейшую роль в воспитании той общественности, которую британцы считали залогом прогресса. Клу­бы служили узловыми центрами, где осмыслялись новости, отраба­тывались идеи, развивались контакты; они помогали достичь обще­ственного согласия, благоприятствовали выявлению региональных и местных особенностей. Способствуя развитию общественных связей, клубы давали людям и группам возможность почувствовать свою при­частность к обществу. Артикулируя и отграничивая сферы интересов, они стали решающим фактором в формировании общественной куль­туры Великобритании.

2.4

Порядки знаний — информационная основа социальных институтов

Последствием возникновения «общественности», этой бархатной ре­волюции — бархатной в том смысле, что она происходила без явно выраженных социальных потрясений, и революции в том смысле, что именно на ее основе сформировался политический плюрализм ин­формационной эпохи, — является возникновение целого ряда так называемых «порядков знаний», где каждый из «порядков» имеет свою особенную «конституцию».

Автор концепции «порядков знания» немецкий философ Г. Шпи-нер понимает под порядком знания своеобразный способ порожде­ния, передачи и получения информации, имеющий собственные спе­цифические регулятивы¹. Фактически у Шпинера речь идет об инфор­мационной стороне социальных институтов, где каждому порядку зна­ний соответствует собственная область или сфера социальной жизни. Система информационно-познавательных регулятивов деятельности СМИ как социального института наиболее адекватно описывается в терминах «конституционно-правового» или «публично-правового» порядка знаний, анализ которого будет сделан в конце данной главы.

Предложенная Г. Шпинером теория представляется на сегодня наиболее адекватной реалиям «информационного общества», давая конкретные объяснения особенностям функционирования смыслообра-зующей составляющей всех его сфер — знания как такового.

Шпинер выделяет восемь современных «порядков знаний»².

1.Академический порядок, где реализуются классические прин­ципы свободы знания и преподавания.

2.Архивно-библиотечный порядок, служащий для сохранения документированного знания.

3. Конституционно-правовой порядок, ориентированный на обеспечение свободы мнения, информационных и прочих, связанных сознаниями, прав личности.

4. Экономический порядок, где знания коммерциализированы и рассматриваются в качестве товара.

5. Технологический порядок, где обеспечивается техника изго­товления и «процессирования» знаний.

6. Бюрократический порядок, где сосредоточены документы и данные, управляемый в согласии с определенными принципами, ко­торые локализованы где-то «между служебной тайной и демократи­ческой открытостью».

7. Военно-полицейский порядок — для особого рода знания, свя­занного с проблемами безопасности, — техническое, бюрократичес-

¹ Spinner Н. Die Wissensordnung. Ein Leitkonzept fur die dritte Grundordnungder Informationszeitalter. Opladen: Leske + Budrich, 1994.

² Spinner H. Op cit. S. 16-17.

кое, политическое тайное знания для потребностей правительства, во­енных ведомств, секретных служб.

8. Национальный/интернациональный порядок, обеспечивающий внутригосударственный и, соответственно, международный поток ново­стей, с одной стороны, и развлекательной информации — с другой, функ­ционирующий, прежде всего, через посредство масс-медиа.

С целью иллюстрации подхода Шпинера ниже приведем обра­зец «спецификации» нескольких порядков знаний. Самые важные, с точки зрения наших интересов, порядки — порядок общественного мнения и международный информационный порядок — будут рас­смотрены далее.

Архивно-библиотечный порядок. Социальной функцией этого порядка является сохранение знания в противоположность его произ­водству, расширению и увеличению, которые составляют задачу акаде­мического порядка. Как всякий порядок знания, архивно-библиотеч­ный имеет собственные нормы. Это, во-первых, требование обеспечи­вать накопление и сохранность документов (в основном выступающих в письменной форме) или книг без потери информации и изменения содержания; во-вторых, стремление обеспечить максимальную полно­ту и верность воспроизведения исторически складывавшихся ступеней знания. Последнее не имеет отношения к правильности или неправиль­ности, истинности или неистинности накапливаемой информации. Этим архивно-библиотечный порядок отличается от академического, норма которого — стремление к истинному, верному, обоснованному и в прочих отношениях «надежному» знанию. Архив и библиотека, в принципе, индифферентны по отношению к истине.

Следующее отличие состоит в том, что академия (наука) проду­цирует «свое» знание, а архив питается «чужим» знанием, не стремясь его освоить, а предоставляя по желанию как ученым, так и неспециа­листам, которые его осваивают, производя на его основе собственное знание. (Хотя сама архивная деятельность, состоящая в систематиза­ции и классификации документов и книг привела к выработке при­кладной научной дисциплины «архивоведение» или «библиотекове­дение», идеально-типическое различие между архивно-библиотечным и академическим порядками знания сохраняется как различие между «идеей архива» и «идеей науки».)

Дата добавления: 2015-07-19