Глава 7 19 страница

- Что ты делаешь? - возмущенно выдохнул раскрасневшийся то ли от смущения, то ли от возбуждения Том, когда мои пальцы добрались до кожи живота, покрытой мягким пушком волос.

- А ты как будто не понимаешь, - выдыхаю в губы и, подхватив его под бедра, заставив обхватить меня ногами, несу к столу.

- Только не стол! - заупрямился мой сладкий супруг, - у меня после прошлого раза синяки месяц не сходили.

- Как пожелаешь, - шиплю ему прямо в ухо и радуюсь, что все-таки поддался его уговорам и поставил в новом кабинете диван. На него так замечательно было укладывать тяжело дышащего Тома, прижимая его еще ближе своим телом к гладкой белой кожаной поверхности; на нем так замечательно было его целовать – до опухших губ и красных пятен на коже, прикусывать, играя, тонкую чувствительную кожу и тут же зализывать, нетерпеливо освобождать от такой ненужной одежды, которая словно назло всегда в такие моменты путается и никак не желает сниматься, оголяя столь желанное тело.

Нежная кожа шеи, выпирающий кадык, ноющие от возбуждения соски, плоский живот с тонкими едва заметными полосками шрамов и дорожкой светлых волос, указывающих путь к самому вкусному. Закусить губами тонкую кожу на головке, чтобы заставить до предела возбужденного мальчишку захныкать.

- Билл, - в его хриплом голосе столько мольбы, что хочется и хочется продолжать эту пытку, наслаждаясь его вкусом и криком, и лишь когда последние капли терпения испаряются вместе с собственной смазкой, капающей на обивку дивана, рывком перевернуть на живот и поставить на четвереньки. Пару секунд просто любоваться открывшимся видом самой любимой и самой желанной попы, упругой, накачанной и с ямочками. Никогда не забыть соблюсти любимый ритуал - поцеловать в шею под завитками коротких волос, пробежать губами по выступающим позвонкам, чуть задержать губы на прогнувшейся пояснице и поцеловать каждую ягодицу в очаровательную ямочку, превозмогая уже почти болезненное возбуждение, – с Томом хотелось быть нежным.

- Билл, - мученически стонет он, прогибаясь еще сильнее и стараясь потереться ягодицами о мой возбужденный член.

- Черт, презерватив! - шиплю сквозь зубы, пытаясь вспомнить, где их можно найти, но все серое вещество сосредоточено сейчас в одном месте, недвусмысленно сочащемся смазкой и желающем скорее попасть в идеальный зад моего мужа.

- Каулитц, - неожиданно громкий и возмущенный голос Тома едва не заставил меня подпрыгнуть, - тебе, может, еще справку с анализами показать?! - на меня уставились подернутые пеленой, полные желания и возмущения глаза. - Если ты сейчас же не… - он запнулся и начал краснеть еще сильнее.

- Что? - вздергиваю бровь.

- Если ты сейчас же ЭТО не сделаешь, то я в таком виде выйду в коридор и отдамся прямо там первому встреченному! - возмущенно прошипел мальчишка и, подавшись назад, ударил меня попой по паху, заставив зашипеть от наслаждения.

- Сам напросился, - усмехаюсь и ощутимо кусаю его за зад, наслаждаясь возмущенным вскриком, который тут же сменился сладким стоном. Он всегда был очень громким, что так сильно заводит меня и смущает его самого.

Слишком хрупок и драгоценен, чтобы пренебрегать растяжкой, даже несмотря на собственное желание и его мольбу, я медленно растягивал его, получая даже от этого ни с чем не сравнимое наслаждение.

Медленно войти в разгоряченное тело и получить в подтверждение благодарный стон, сделать первые пару осторожных толчков, из последних сил сдерживая себя, и выпустить все то, что бушует внутри, наружу. Не останавливаясь. Все быстрее и быстрее. Все глубже и глубже. Содрогаясь и прогибаясь, и заставляя содрогаться и прогибаться Тома, заставляя его умолять, стонать, всхлипывать от наслаждения так громко, как позволяют его голосовые связки, до помутнения разума и звездочек перед глазами, до того состояния, когда твой разум и твое тело существуют отдельно, когда твое и его наслаждение становится смыслом существования, до оглушающих криков и сладких бессильных конвульсий…

***

- Опять голос сорвал? - я внимательно наблюдал, как мой драгоценный супруг, тихонько чертыхаясь под нос, вытирает влажным полотенцем потеки спермы с бедер. От моей помощи он наотрез отказался, мотивируя тем, что у него через 20 минут осмотр, а наши вытирания опять затянутся на полтора часа.

- Нет, - хрипловато рассмеялся мой Том и выкинул полотенце в корзину, - но твоя помощница опять будет косо на меня смотреть, - он вспыхнул и нагнулся, пытаясь отыскать в куче одежды на полу свое белье.

- Она тебе завидует, - тоже смеюсь, внимательно наблюдая за его позой. Кожа кресла приятно холодит голое тело, одеваться пока нет сил совершенно. - Ты специально это делаешь? - я не мог отвести взгляда от его так аппетитно выставленной попы, на которой уже начал проявляться след моего укуса.

- Как? - повернулся ко мне муж и, проследив за моим взглядом, покраснел еще сильнее и быстро выпрямился, стараясь побыстрее натянуть веселенькие зеленые боксеры с улыбающимися смайликами, которые совсем недавно купил, несмотря на все мое возмущение и сопротивление, хотя на нем даже эта убогая псевдовеселая тряпочка смотрелась идеально.

- Не думаю, что они тебя спасут, - хмыкаю, наблюдая, как он натягивает брюки, носки, туфли и рубашку.

- Опять весь помялся, - недовольно тянет Том, поднимая с пола когда-то идеально выглаженный халат, - это все ты виноват, - наигранно возмущенно хмыкает и смотрит на меня.

- Ах я? - сужаю глаза в притворной злости и встаю, чтобы подойти к нему, упирая руки в бока.

- Билл, - вспыхивает мальчишка, скользя взглядом по моей фигуре.

- Тебя, может, еще мое тело смущает? - вскидываю голову и скрещиваю на груди руки.

- Нет, - пара шагов и он стоит так близко ко мне, что я чувствую свежий запах парфюма, который сам ему выбирал, - у тебя идеальное тело, - улыбнулся он, и пальцы заскользили по моей груди, - просто у меня правда через двадцать минут прием, - хмыкнул он и отошел, а я с неохотой поднял с пола свою одежду и стал одеваться. Том улегся на бок на диване, положив голову на подлокотник и поджав ноги, и внимательно наблюдал за мной.

- Устал? - одевшись, я сел рядом с ним и потрепал по голове. Его новым фетишем были брейды, которые я ему строго-настрого запретил делать. Только-только избавились от одного инкубатора для блох, и второй я ему заплести точно не разрешу.

- Немного - зевнул он. - Лекси, кстати, заезжала и передавала тебе привет и от Георга тоже.

- И как она? - я усмехнулся. Вот уж кто бы мне сказал, что она выйдет замуж за этого копа, фамилию которого я выучил только год назад, никогда бы не поверил, хотя если бы мне кто-то сказал, что у меня в папке с документами появится свидетельство о собственном браке, то я бы самолично заплевал его ядовитой слюной.

- Предродовой психоз, истерит, мечется, боится… Я не представляю, как Георг с ней уживается, - хихикнул Том, и в его глазах запрыгали забавные смешные искры. – Требует, чтобы я положил ее на сохранение, но ей же не докажешь, что 32 недели - это рано. Она все время на меня ругается и Франци в нос тыкает, - вздохнул он. - Еле отправил ее домой, но что-то мне подсказывает, что завтра она снова будет здесь.

- Отправь ее ко мне. Перевернись, - прошу мужа и помогаю ему лечь так, чтобы его голова лежала на моих коленях. Я начал массировать ему виски, а Том блаженно зажмурился. - Опять голова болит? - встревожено спрашиваю. Что-то меня слишком настораживали эти головные боли, участившиеся в последние пару месяцев.

- Да, я просто устал, - морщит нос. – Представляешь, еще Марк истерику закатил. У него сегодня вечером плановое кесарево, а он давай требовать еды и проситься домой. Пока его успокоили... - снова вздыхает, а мои пальцы уже осторожно гладили его лоб, щеки, быстро пробежались по губам, шее, тонкой ткани рубашки, которая так соблазнительно задралась, обнажая полоску загорелой кожи живота, которой просто не возможно не коснуться.

- Не жалеешь, что ввязался во все это? - пальцы скользят по теплой бархатистой коже, привычно пересчитывая едва ощутимые полоски шрамов.

- Нет, - хихикнул мальчишка, - мое имя теперь знает весь мир, и я всем могу хвастаться, что у меня в мужьях лауреат Нобелевской премии. Но если серьезно, то ты же знаешь, что мне нравится заниматься этим… - он еще что-то говорил, но я его не слышал. Пальцы раз за разом прощупывали ставший неожиданно ощутимым один из шрамов и странную выпуклость под ним.

- Стокгольмская конференция, говоришь? - задумчиво тяну. Факты быстро складывались в одну картинку. Его поездка на якобы конференцию шесть недель назад, затем неделя ссылок на простуду и отказ от секса, вернее, отказ раздеваться при мне, постоянные недомогания последние месяцы, нервозность, частые пробежки утром до туалета, головные боли и... чуть выпирающий живот.

- Что-что?- глаза мальчишки удивленно распахнулись.

- Стокгольмская конференция, да? Простуда? - у меня едва не встали дыбом волосы на загривке от раздражения.

- Билл, - мальчишка резко сел, едва не заехав мне затылком по подбородку, - Билл… - повторил он, заглядывая мне в глаза, как будто я за столько лет не выучил собственное имя.

- Что «Билл»? - соскакиваю с дивана. - Я не забыл, как меня зовут! - внутри все закипало от злости непонятно на что. Слепой идиот!

- Билл, зачем ты кричишь? - его голос был настолько тихим, что я почти не слышал слов из-за бешеного шума крови в голове.

- Это ты зачем сделал… это? - я посмотрел на его живот. Мальчишка только закусил губу и опустил голову, пряча от меня глаза. - Тебе не кажется, что такие вопросы пары обычно решают вместе?! Или, может, он от кого-то другого? Со Стокгольмской конференции? - я орал и ненавидел себя за эти слова, за его подрагивающие плечи и глаза, которые наверняка затянулись влажной пленкой невыплаканных слез, за то, что не мог остановиться.

- Как ты можешь такое говорить мне? - неожиданно Том встал и полными полыхающей ярости глазами уставился на меня. - Ты – мне? По-моему, по борделям у нас ходишь только ты! И если тебе не нужен этот ребенок, то у него в документах в графе «Отец» будет прочерк! - не унимался он. - Точно будет! Тебе вообще никто не нужен! Ни я, ни Франци, ни этот ребенок – никто! - выплюнув эти слова мне в лицо, он схватил свой мятый халат и быстрым шагом пошел к двери, развернувшись на пороге и совершенно спокойно проговорив: - Я заберу Франци из школы и вещи из твоего дома сегодня же, чтобы не мешать тебе, простите, ВАМ, герр Каулитц.

- В который раз, - хмыкаю, не удержавшись, вспоминая, какой это по счету его уход из дома. Кажется, восьмой.

- В последний, - в его голосе и глазах было столько стали и отчаянной решимости, что я вздрогнул. - Я шесть лет терпел это все, - он смотрел на меня открыто, цепко, не давая отвести взгляд, а его голос пробирал до дрожи. - Я больше не могу Билл, правда не могу. Шесть лет. И ты ни разу не сказал, что любишь меня. Прощайте, герр Каулитц, я в вашу жизнь принес слишком много проблем, - он грустно усмехнулся и, так и не дождавшись ответа, вышел.

Слишком громкие слова, слишком правдивые… Я обессилено упал на диван, обхватив разрывающуюся на куски голову руками. В этот раз складывалось ощущение, что все слишком серьезно, слишком много было безнадежности в глазах, голосе и словах моего мальчика. Если бы он знал, как я его люблю. Если бы он знал… А он не знал. Потому что я за шесть лет и правда ни разу ему… да я даже про себя боюсь ЭТО сказать..

А вообще, при чем тут я?! Внутри вспыхнула волна возмущения. Это он решил забеременеть, даже не поставив меня в известность! Конечно, я бы ему запретил, потому что не пережил бы еще раз этого ужаса. Мне до сих пор снились кошмары, где я в пропитанных кровью перчатках зашиваю мальчишке с распоротым животом артерии, из которых бьет кровавый фонтан, под мерный стук капающей с операционного стола на белый кафель пола крови и отчаянный писк аппаратов, свидетельствующих о том, что у больного нет пульса... И пустота. И нет ни его, ни нашей малышки. Мой самый худший кошмар, потому что… потому что я не представлял свою жизнь без моего блохастого толстопопика и очаровательной непоседы, не представлял, как я жил без них до этого. Не жил, а существовал. И если с Франци или Томом что-то случится…НЕТ! Я бы ни за что в жизни больше не разрешил ему подвергать свою жизнь такой опасности, о чем не раз ему говорил. Но мне казалось, что все эти разговоры про новую беременность в шутку и он нарочно так говорит, чтобы позлить меня.

Куда ему еще один ребенок?! Ведь у нас такая чудесная дочь. Да, технология проверенная, более безопасная и отработанная, но порог смертности все равно был двадцать процентов, а зная его невезучесть… Никогда! И ни за что! Только кажется, сейчас мое мнение интересует моего мужа меньше всего…

Я прекрасно знал, что сейчас он не выдержит и разревется в своем кабинете и будет вытирать слезы, как ребенок рукавом, потом с ужасом посмотрит на часы и помчится к своему очередному беременному пациенту и будет с ним вежлив и мил, затем вызовет такси и поедет к нам в дом, скидает в сумку аккуратные стопки одежды из нашей гардеробной и из шкафа дочери, потом заберет радостно щебечущую и сияющую, так похожую на него, Франци из школы и обрушится со всеми своими проблемами на голову бедного Листинга, которого и так третирует беременная Лекс, а тут еще и мой муженек с дочерью объявится, как он это делает всегда во время наших особо сильных ссор. Оставив дочь на рьяное попечение беременной Лекс, он ринется в клинику, потому что по расписанию у него в восемь кесарево, а завтра еще мы выступаем перед советом попечителей. Предложения-то я подготовил, только вот он их не читал, поэтому он будет сидеть в клинике всю ночь, неустанно следя за состоянием роженика и новорожденной, пытаясь зачитать роящиеся в голове мысли моим текстом, жалея себя и ругая меня, и завтра будет на совете усталый и не выспавшийся. Я подойду к нему после, попрошу прощения, затащу в первый попавшийся кабинет, зацелую и скажу ему… Только вот в этот раз я не был уверен, что получу прощение.

POV Tom

- Вы не понимаете, - второй час я распинался перед советом старых хрычей, как их метко окрестил мой муж, - мы сейчас можем получить реальную немаленькую прибыль, если продадим патенты, - я уставился на них, тяжело дыша. Глаза слипались после бессонной ночи, живот неприятно ныл, да и вообще внутри все болело. Как хорошо, что Лекс отвезла Франци в школу, и не надо было переживать хотя бы за это. Вот закончится совет, пойду проведаю Джона и его сына и поеду к Лекс отсыпаться и отлеживаться, хотя… заснуть вряд ли получится.

- Я не вижу смысла в вашем предложении, - вскинул бровь мужчина, сидящий напротив меня, - продав патенты, мы потеряем основную часть прибыли, ведь пока мы являемся единственными, кто владеет технологией, - мужчина задумывался, подбирая слова, - позволяющей мужчинам забеременеть, и я не понимаю, зачем создавать себе конкурентов?

- Вы… - я попытался встать, но на мое колено опустилась ладонь мужа, который сидел рядом со мной.

- Тихо, я сам, - шепнул он мне на ухо, словно ничего и не было. Но я-то знал, что было. Мне было больно даже смотреть на него. Мне всегда казалось, что он ко мне что-то испытывает, что надо просто подождать, и он признается в том, что творится у него внутри, но… вчерашнее наглядно показало, что внутри у этого человека, которого, как мне казалось, я так хорошо знал, ничего нет. Пустота. Хотелось выть от бессилия. Но это не поможет.

- Дело в том, что хоть мы и стараемся не распространяться о технологии этого процесса, но информация все равно просачивается, - от его голоса по коже побежали мурашки. Я всегда слишком сильно реагировал на него, на его прикосновения, голос, запах, дыхание… А теперь, когда внутри меня был его ребенок… ребенок, который ему не нужен, как и я, все это действовало на меня намного сильнее. Так хотелось, чтобы мне тоже стало все равно, но я так не умел. До железного безразличия герра Каулицта мне было очень далеко. Пальцы начали дрожать, и пришлось вцепиться в край рубашки, но дрожь казалось такой сильной, что вот-вот начнут клацать зубы. - Рано или поздно, через полгода или год, кто-то сможет повторить всю цепочку, и тогда мы лишимся суммы намного большей, чем в том случае, если будем продавать патенты. Врагов надо держать под прицелом… - он говорил и говорил, а я даже не слушал, потому что прекрасно знал, что он убедит кого угодно и в чем угодно, тем более что мысль была и правда здравой: лучше продать патенты конкурентам сейчас и получить от них неплохие деньги, чем через год или два они придумают якобы свой способ оплодотворения мужчин, и тогда мы не получим ни цента. Конечно, он будет не таким совершенным, как у нас, НО… Это дело времени. Ведь сравнить то, что делал Билл со мной шесть лет назад, и то, что мы делаем сейчас, – небо и земля. Одна безопасная операция, никакого облучения, просто необходимое количество уколов, возможность как естественного оплодотворения и естественных родов, так и искусственного внедрения сперматозоидов в яйцеклетку и кесарево сечения. Но я знал, что не хочу ничего искусственного. Он оплодотворил меня сам, и я рожу нашего ребенка сам. И только. Уговорить Билла на секс было также просто, как и сделать так, чтобы он забыл про презервативы. Остальное было делом техники, уже отработанной годами.

Мое внимание привлек вибрирующий на столе телефон, оповещающий о пришедшем сообщении. Черт, поехать спать не получится. Я вспомнил, что обещал съездить на концерт к Анни. Но если ему все равно на меня, то почему он помог моей семье? Вернее, помог выдрать братьев и сестер из лап родителей. Он просто их выкупил для центра и проделал тоже, что сделал с Франциской. Фальшивые документы о смерти и новые настоящие документы на их имя. Конечно, было глупо ожидать, что он их заберет к нам и мы будем жить одной большой и счастливой семьей, ведь иногда мне казалось, что он и нас терпит с большим трудом, но он оплатил им пансионы в частных школах, а теперь я зарабатывал столько, что мог платить за их дальнейшее обучение сам.

Все глубже погружаясь в свои мысли, я запутывался в себе еще сильнее: знаю я его или нет? Что правда, а что я сам себе придумал? Все так сложно, что кружится голова…

Последняя часть совета прошла мимо меня, я даже не понял, выбил ли Билл из них согласие или нет, просто уловил момент, когда все встали и начали прощаться. Тогда, пробормотав что-то отдаленно напоминающее прощание, я тоже понесся на выход. Съеденная на завтрак булочка из кафетерия отчаянно запросилась обратно, и сейчас я мог думать только об этом.

- Том! - его оклик заставил меня вздрогнуть и остановиться, хотя делать этого не стоило, но внутри еще робко скреблась надежда, что все может наладиться. - Стой, нам надо поговорить, - на плечи легли теплые ладони, тошнить стало еще сильнее – то ли от резкого запаха его нового одеколона, то ли от собственного бессилия.

- Не думаю, что это имеет смысл, - скидываю его руки и, даже не оглянувшись, несусь в туалет. Только бы успеть.

О том, что Билл больше может и не подойти и что это был один из тех немногих разов, когда он приходил мириться первым, я старался не думать. Рвотная масса, в которой весьма смутно опознавались булочка и чай, рвущиеся наружу, была намного важнее.

А может, все оно и к лучшему… Вместе с остатками завтрака в больничный унитаз отправились и все мои чувства и переживания, оставляя после себя горечь и неприятную пустоту.

POV Bill

Я набрал в грудь побольше воздуха и постучал в дверь. На часах была половина двенадцатого, и Франци наверняка уже спала, но вот, судя по горящему на первом этаже свету, остальные спать в этом доме еще даже не собирались.

- Ну наконец-то, - через пару минут дверь распахнула Лекс, больше напоминающая маленький шарик, - я думала, ты не сподобишься, - она уперла руки в бока.

Я еле сдержался, чтобы не рассмеяться, настолько забавной выглядела Лекс, но внутри все было натянуто, как струна, и один смешок грозился вылиться в самую настоящую истерику.

- У меня операции были, - бормочу. Я что, оправдываюсь? Да, оправдываюсь. Только непонятно перед кем: перед собой, Лекс или Томом?

- Мне плевать. Твой муж ходит вторые сутки, как труп: такой же серый, пустой и молчаливый, а у него операции... - возмущенно начала она. - Да если бы ты не помог мне с ним, - девушка кивнула на типично большой для такого срока живот, - то я бы тебя даже на порог не пустила, еще бы по морде дала, но… у тебя последний шанс, Каулитц. Я не шучу, - она пристально уставилась на меня. У меня не было ни сил, ни желания язвить ей. Да и говорила она, кажется, правду. Последний шанс.

- Хорошо, - киваю, и меня наконец-то пропускают в прихожую.

- И только попробуй обидеть его, я тогда возьму скальпель и собственноручно лишу тебя главного достоинства, - продолжала разоряться она, пока я раздевался, но мне как-то было уже все равно на ее словоизлияния.

- Где он? - спокойно спрашиваю, убирая плащ в шкаф.

- В вашей комнате, - это слова Лекс мне произнесла уже в спину, а я, едва сдерживаясь, чтобы не побежать, поднимался по лестнице на второй этаж в спальню, в которой мы обычно спали, если оставались ночевать в доме Листингов.

- Там Билл, что ли, приехал? - донесся с первого этажа голос Георга, которого тут же, видно, заткнула Лекс.

Я всегда удивлялся, как эти двое нашли друг друга. Хотя, наверное, все это дело изящных ручек Лекс, которая, увидев, что парень носит обручальное кольцо для солидности и даже близко не был ни разу женат, тут же взяла его в оборот. Да и Георг по ходу дела был не против оказаться в умелых руках моей подруги. Я честно до сих пор не понимал, зачем он его таскал, это кольцо… Но это вообще не мои проблемы, а его личные. И меня сейчас мои проблемы волновали намного сильнее, чем его. Пусть за него жена переживает, а он – за нее.

По идее надо было спуститься и буркнуть ему хотя бы парочку приветственных слов, но…. пожать ему руку я успею позже, а сейчас я опаздывал, капитально опаздывал.

Я распахнул двери комнаты, в которой царила кромешная тьма. Пришлось ждать пару минут, прежде чем глаза к ней привыкнут. Пальцы дрожали, а сердце захлебывалось в груди, в ускоренном режиме гоняя кровь. Когда глаза присмотрелись настолько, что я смог различать обстановку комнаты, я увидел, что расправленная чуть смятая постель пуста, значит... Перевожу взгляд на дальний угол. Так и есть: сидит на полу в углу, обхватив колени и спрятав лицо в мягких домашних штанах. Он всегда так делает, когда ему сильно плохо. Именно в таком состоянии я его застал в углу залитой кровью операционной после первой смерти его подопечного. Атоническое кровотечение и плохая свертываемость крови – тот парень просто не мог выжить, а мой мальчишка с чего-то вдруг решил, что это его вина. Я еле вытащил его тогда из угла, в залитом чужой кровью халате. Тогда мне удалось привести его в чувство и объяснить, что не всегда врач может спасти пациента и что счастье то, что жив остался хотя бы ребенок, а вот сейчас… Смогу ли я объяснить? И что надо объяснять? И от осознания того, что это последний шанс, было отнюдь не легче.

Я знал, что он знает, что я тут, просто не хочет говорить и делает вид, что не замечает меня, а еще я знал, что глупо просто так стоять в дверях и молчать. Надо что-то делать, говорить, пытаться, но я понятия не имел, что именно.

Поэтому просто сделал эти три, показавшиеся мне бесконечными, шага, подошел к нему и сел рядом, чувствуя исходящее от его тела тепло и непередаваемый запах, который когда-то свел меня с ума, – запах ребенка. Наверное, он только что принял душ, а его туалетная вода так и осталась стоять на полке в ванной в нашем доме. Я не знаю, сколько мы так сидели в темноте и тишине, бок о бок, без малейшего шевеления, но наконец-то я собрал остатки решимости в кулак и, просунув руку между его горячей спиной и стеной, и обнял, притягивая поближе к себе. Он словно ждал этого, его голова привычно опустилась на мое плечо. Еще пять минут тишины. Дыхание в унисон. Я не знаю, что творилось в его голове, но мои мысли лихорадочно крутились какими-то урывками, отрывками и обрывками, не желая собираться в кучу. И вдруг я понял, что надо сказать то, что сказать так сложно, то, в чем даже самому себе признаться страшно, не говоря о другом человеке. Но еще я понял, что больше всего в жизни хочу сказать Тому эти слова.

- Я тебя люблю… - мой голос прозвучал в тишине как-то испуганно, и я, весь сжавшись внутри, ждал от Тома приговора, но тот молчал. Неожиданно он зашевелился, и в темноте загорелся экран его телефона, на котором на заставке улыбались мы с дочкой. Том так возмущался, когда узнал, что я назвал ее Франциской, но потом согласился, что нашей дочери это имя подходит просто идеально, но для полного его успокоения пришлось пообещать, что имя второму ребенку будет давать он. Я так легко на это согласился, потому что никогда не думал, что такое может повториться. А оно... Надо же, чего только не лезет в голову в такие моменты, когда внутри все сжато, словно пружина, и когда решается самый важный в мире вопрос, от которого зависит вся жизнь… а я вспоминаю наши с ним скандалы по поводу всяких глупостей.

- Том? - я недоуменно посмотрел на его блестящие в темноте глаза и слабо освещенное экраном лицо.

- 23:52, - проговорил он в тишину время, которое показывал мобильный.

- Том, что ты делаешь? - недоуменно смотрю на своего мальчика, который открыл органайзер телефона и начал набирать какую-то заметку.

- Тебе понадобилось почти семь лет, чтобы признаться мне в любви. Я думаю, что эту дату и время стоит зафиксировать, - безразлично заметил он, вызывая во мне все большую волну недоумения. Что вообще здесь и сейчас происходит? Неожиданно он звонко расхохотался:

- Видел бы ты свое лицо сейчас, муж, - неожиданно он оказался прямо передо мной и выдохнул это прямо мне в губы.

- В кого же ты такой язва, Томас Каулитц? - до меня наконец-то дошло, что меня просто изящно подкололи, настолько изящно, что я даже сначала не понял, что это подкол.

- В тебя, любимый, в тебя, - хмыкнул мой ехидный супруг.

- Я тебя люблю, - эти слова звучали так странно, но мне они определенно нравились, даже очень нравились. Мне хотелось их повторять и повторять, вслух и про себя, но еще сильнее мне хотелось сейчас поцеловать моего Тома. А эти слова я ему еще успею сказать и не раз, и не два, и даже не миллион раз…

Анапа-Омск, 23.07.2011-14.10.2011

THE END

Дата добавления: 2015-07-19