Глава 7 18 страница

Здание центра встретило меня привычным шумом и прохладой. Здороваясь с коллегами, я медленно, но верно пробирался к своему кабинету, в приемной которого, легка на помине, меня уже ожидала Лекс.

- Доброе утро, - хором поприветствовали меня девушки, хотя... Весьма потасканные девушки – было бы более точным определением и для Лекс, и для моей помощницы.

- Доброе утро, - поприветствовал я их. - Подготовь мне карты пациентов и результаты осмотров подопечных по проекту 783, - бросаю помощнице. - А ты, - киваю Лекс, - идем со мной.

- Рассказывай, - бросаю ей, едва мы оказываемся в кабинете.

- Анализы в норме, Том себя вполне бодро чувствует, все порывается встать и куда-нибудь бежать, - как-то напряженно улыбнулась она, стоя посреди кабинета, пока я надевал халат. - Билл, - она внимательно посмотрела на меня, а я с тоской подумал: начинается, - я, конечно, понимаю, что я тут никто, но тебе не кажется, что ты себя ведешь с Томом… - она замялась, а я поджал губы, - несколько неправильно.

О боже, как мы политкорректны! Нет чтобы прямо сказать, что я веду себя как баба с последним ПМС перед климаксом и дать в лоб, чтобы мозги встали на место, она тут шаркает ножкой и подбирает толерантные выражения. И вообще, кто она тут действительно такая, чтобы мне указывать?!

- Ты действительно тут никто, и если еще раз попытаешься указывать мне… - я задумался, придумывая для нее наказание, пальцы сами на автомате застегивали мелкие пуговицы на халате, - то я отстраню тебя от проекта, - по возмущению в ее глазах я понял, что попал в точку. Самое худшее наказание для нас - лишиться чего-то действительно важного и ценного, а судя по всем моим наблюдениям, Том для нее как раз таки и был тем действительно важным и ценным, лишиться чего было бы самым настоящим наказанием.

- Ты не посмеешь, - ее голос, как уже сотни раз раньше, в стенах этого кабинета во время разговора со мной, звучал жалко и потеряно.

- Посмею, - холодно отрезаю. - Так что, будь добра, держи язык за зубами, - после этих слов девушка вспыхнула и уже открыла рот, чтобы возразить, но я совсем невежливо перебил, я не собирался тут расшаркиваться с ней: - Скажи санитарам, чтобы подготовили кресло-каталку, и предупреди Тома, что через минут мы идем смотреть на ребенка, - ее резко меняющиеся выражения лица начинали меня порядком раздражать, а уж эту идиотско - счастливую улыбку так и хотелось побыстрее стереть. Такой светящийся счастьем оскал не раздражал меня только на одном конкретном блохастом лице. - Выполняй, - рявкаю на нее и достаю из кармана телефон, набирая номер Арни.

Из отделения для новорожденных мне звонили через каждый час, еще раз в три часа - друг. И каждое сообщение о том, что все хорошо, заставляло меня спокойно выдохнуть. Я даже почти не злился из-за постоянных пробуждений. Я даже за свою новую разбитую БМВ переживал намного меньше, чем за нее. Слава богу, вернее хирургам, достижениям техники, медицины и персоналу, что с ней все было хорошо. И пришла пора показать ребенка «маме». Маленькой, истеричной, толстопопой, блохастой мамочке…

***

- Доброе утро, - сделав глубокий вдох, я вошел в палату и сразу столкнулся с глазами блохастика. И тщательно подготовленная речь с умеренной дозой язвительности, объяснений и извинений так и застряла у меня в горле, стоило мне только посмотреть в эти огромные глаза, полные непонятного мне беспокойства. На миг у меня сложилось впечатление, что он все знает, что эти глаза видят меня насквозь, заставляя мурашки бежать по коже. Мы словно поменялись местами. Но это была лишь иллюзия момента, и его едва слышное, напоминающее тихий шелест:

- Доброе утро, - моментально разрушило картинку.

- Готов посмотреть? - я улыбнулся, внутри меня все рвалось на две части. Одна из них пламенно желала присесть сейчас перед мальчишкой, пристально посмотреть ему в глаза и извиниться, просто сказать «прости» и увидеть в этих глазах прощение, а вторая мучительно давила первую и говорила, что так делать не надо, и мальчишка сам и только сам виноват в произошедшем, и лучше всего сделать вид, что вчерашней истории не было, что я сейчас и выбрал.

- Да, - как-то натянуть улыбнулся он, пальцы с прозрачной после большой кровопотери кожей судорожно вцепились в больничный плед, которым Лекс укутала ему ноги. Наверное, я бы тоже волновался.

- Тогда идем, - это скорее было сказано самому себе, чтобы заставить себя сделать пару шагов, обогнуть мальчишку, взяться за ручки кресла и толкнуть его вперед. Когда мы оказались в шумном коридоре, дышать стало легче. Мне почему-то было крайне трудно находиться с ним наедине, но и молчать всю дорогу не было сил. - Как ты себя чувствуешь? - я внимательно наблюдал за ним и видел, как дернулось острое плечо, обтянутое белой тканью футболки.

- Все хорошо, только живот немного болит, - я представил, как сначала уголки его губ поднялись вверх, растягивая губы в улыбке, а потом резко опустились и он недовольно сморщил нос.

- Это сейчас нормально, - я сам не узнавал свой голос, мне казалось, что я вообще не здесь и не сейчас, - идет заживление разрезов, и через пару дней ничего болеть не будет, а через пару недель не останется даже следов, - я кивал то ли своим мыслям, то ли встречающимся людям.

Мальчишка молчал, озираясь по сторонам. Судя по напряженной спине, он тоже нервничал, а когда мы вошли в отделение для новорожденных, он сжался настолько сильно, что, казалось, ему хочется исчезнуть. От каждого шороха, плача он вздрагивал, и я не выдержал.

- Спокойно, Том, - ладони легли на его горячие плечи, - не бойся так, - я улыбнулся, хотя знал, что он не видит мое лицо, - ты ее увидишь через пару минут.

Он неопределенно мотнул головой, напрягаясь еще сильнее, а я со вздохом убрал руки с его плеч и снова переложил их на металлические ручки. К нему сейчас лучше не лезть, тут и без консультации Густава понятно, а все разговоры надо отложить на потом. А может, я и правда трус и тяну время? Нет! Так просто действительно будет лучше.

Перед входом в реанимацию пришлось немного притормозить и подождать, пока разъедутся в стороны двери:

- Доброе утро, герр Каулитц, - улыбнулась мне суетящаяся вокруг малышки неонатолог. Хоть это и не было ее обязанностью, но по моей личной настоятельной просьбе, подкрепленной немаленьким гонораром, она сутками не отходила от новорожденной. - А вот и наш второй папа, - улыбнулась она Тому. В этот момент я отдал бы все, чтобы видеть его лицо, но он сидел ко мне спиной. - Доброе утро, Том, сейчас ты выглядишь намного лучше, чем в последний раз, когда я тебя видела, - улыбнулась она еще раз мальчишке. Ну да, в луже собственной и моей крови с распоротым животом и фонтаном крови из матки он точно выглядел хуже, чем сейчас. - А мы только что покушали и сходили в туалет, - продолжала сюсюкать она, и это казалось таким смехотворным и нелепым здесь и сейчас, что мне хотелось рыдать от смеха, но что-то не давало издать ни звука. – Я, наверное, пойду, надо забрать утренние результаты анализов из лаборатории, - наконец-то до нее дошло, что пора отсюда уйти.

- Идите, - киваю ей и подталкиваю мальчишку еще ближе к кувезу с девочкой.

Каждый раз, когда я видел ее, мое сердце начинало колотиться быстрее, а дыхание сбивалось, и не хотелось отрывать от нее взгляд, ни за что и никогда, но еще больше хотелось сжать ее маленькую ладошку в своей, пощекотать за пяточку, погладить покрытую черным пушком головку…

- Она такая страшненькая, - голос мальчишки заставил меня вздрогнуть. Я совсем забыл, что не один тут.

- Что-что? - рассеянно переспрашиваю.

- Она такая некрасивая и такая маленькая, - в голосе мальчишки звучало такое разочарование, что я едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

С тихим смешком я развернул его к себе и присел перед ним на корточки:

- Том, чистые, красивые, пухлые и розовощекие младенцы с бантом на голове рождаются в кино, - я улыбнулся, внимательно рассматривая его сосредоточенное лицо. Мальчишка усиленно думал, о чем свидетельствовала тонкая морщинка на лбу и закушенная губа. - Посмотри на нее внимательнее, она просто красавица, - я ничуть не лукавил и говорил от чистого сердца – впервые за долгое время что-то хорошее и что-то искренние, и мне хотелось говорить это ему здесь и сейчас, - у нее глаза твоего цвета, а кожа скоро станет нормальной и гладкой, а маленькая она потом, что недоношенная, - я с улыбкой смотрел на мальчишку, лицо которого постепенно разглаживалось, и он снова перевел взгляд на девочку.

- Такие маленькие пальчики, - выдохнул он, - а она правда моя? - в его глазах, снова смотрящих в мои, было столько тепла и надежды, что я еле сдержался, чтобы не обнять его. Эти порывы становятся все менее контролируемыми и все сильнее пугают меня. Вернее, одну часть меня, вторая ими наслаждается. И в последнее время намного чаще побеждала именно вторая.

- Конечно твоя, - смеюсь. Боже, до чего же он еще ребенок. Я все ждал, когда он улыбнется в ответ, казалось, что как только это случится, все встанет на свои места, но его лицо так и оставалось серьезным, а брови нахмуренными. – Принцесса… - заворожено выдыхаю, снова переводя взгляд на малышку. Смотреть на иголки, воткнутые в ее крошечные вены, и на датчики на теле было физически больно, но от них зависела ее жизнь.

- Ты так говоришь, потому что она твоя? - вопрос мальчишки и горечь в его голосе заставила меня вздрогнуть, но я так и не решился посмотреть ему в глаза, потому что боялся увидеть то, что сейчас плещется в этих зеркалах души.

- В каком смысле? - пришлось приложить все усилия, чтобы голос не дрогнул. Что-то внутри настойчиво подсказывало, что мальчишка спросил именно о том, о чем я подумал.

- Ты ее отец? - в его голосе невозможно было разобрать ни одной эмоции, а посмотреть ему в лицо я боялся. Да, наверное, Лекс права: я и правда трус.

- Да, - утвердительно киваю, потому что скрывать этот факт не имеет смысла. Неожиданно в помещении резко закончился воздух, поэтому, выдавив из себя: - Можешь оставаться тут столько, сколько захочешь, санитары тебе помогут добраться до палаты, - я развернулся на каблуках и пошел на выход, так и не найдя в себе силы посмотреть на мальчишку.

Его тихое:

- Как же я тебя ненавижу, - сказанное с каким-то смертельным надрывом, едва не заставило меня споткнуться на пороге. Внутри мгновенно вспыхнуло раздражение, я резко развернулся и уставился на него.

- Ненавидишь? Можно поинтересоваться, за что? - вздергиваю бровь. - Может, за то, что я тебе два раза запускал сердце? Или за то, что сделал так, чтобы твой ребенок не умер заодно с тобой? Или, может, потому, что я спас тебя от педофила-садиста? Или потому, что в твоих венах уже вторые сутки течет моя кровь? За что именно? - я не заметил, как перешел на крик, меня сейчас ничего не волновало, кроме полных ненависти глаз и бурлящей внутри обиды. Ненавидит!? Надо же!

- Я… - попытался начать мальчишка.

- Заткнись! - резко обрываю его и пулей вылетаю из реанимации. А за что тебя любить, герр Каулитц? И в этом вся правда.

Неожиданно внутри стало пусто, от кипящей обиды и злости не осталось и следа, только черная пустота. А ведь тебя и правда не за что любить… Зря вчера сработали эти подушки безопасности.

POV Tom

Я внимательно вчитывался в бумаги, строчка за строчкой, стараясь вникнуть в смысл мелко напечатанного текста, но ноющая боль в животе и отчаянно колотящееся сердце не давали сосредоточиться. Все это напоминало дурной сон. Герр Каулитц. Ребенок. Эти две вещи никак не желали в моей голове суммироваться в одно целое; он не мог быть отцом моего ребенка, просто не мог! Это нонсенс, но все произошедшее свидетельствовало об обратном, да и он мне не врал. Не мог врать. Не врал до этого. Никогда не врал. И про отца ребенка не врал, ведь я просто не спрашивал. Да я даже не думал о том, что у нее может быть отец. А он был. И мысли о нем не давали мне ни спать, ни есть, ни думать, ни даже дышать. Его образ душил меня, забирая последние капли сил. Я не мог понять, что творится внутри меня. Все чувства и эмоции смешались в одну большую кашу и никак не желали расходиться по своим местам.

Мысли отчаянно путались. Он мне ее не отдаст. Маленькое страшное создание, лишь отдаленно напоминающее человека. Всем своим видом она внушала мне отвращение. Разум с трудом верил в то, что вот это было в моем животе, а вот сердце... Я сразу почувствовал, что это она, моя.

Но сейчас не было времени на самоанализ и выяснение собственных чувств. Этот палач может даже собственного ребенка отправить на опыты, поэтому… у меня было два варианта. Не совсем внятные и не совсем продуманные, но у меня просто не было другого выхода.

Дрожащими пальцами я отложил аккуратную стопку листиков на прикроватную тумбочку. Это была копия договора моих родителей с центром, которую мне без проблем принесла Лекс, и нажал на кнопку вызова сестры.

Девушка впорхнула в палату буквально через полминуты, ее лицо было испуганным.

- Том, что-то случилось? - встревоженные глаза пристально уставились на меня. А я почувствовал себя неуютно. Я никогда не любил врать, но сейчас… ради нее, хоть она мне совсем не нравилась, но она была моя, и в лапы этого палача я ее не отдам.

- Нет, - быстро отвечаю, а потом делаю вид, что чуть смутился, и опускаю взгляд: - Я тебя хотел попросить…

- О чем? - она подошла ко мне и села рядом на кровать. - Том, ну же, не смущайся, - хмыкнула Лекс.

- Дело в том, что… - я замялся – то ли для антуража, то ли по-настоящему, потому что с трудом подбирал слова для такой нужной лжи, - у мамы сегодня день рождения, и я бы хотел поздравить ее. Ты не могла бы дать мне свой телефон? - выпаливаю на одном дыхании и поднимаю глаза, напряженно всматриваясь в ее лицо.

- Конечно, - улыбнулась девушка и достала из кармана халата плоский черный аппарат.

- Спасибо, - просияв искренней улыбкой и стараясь унять, бешено бьющееся от радости сердце, я взял дрожащими пальцами мобильный.

- Я через полчаса зайду, а то мне надо бумаги оформить, - улыбнулась она. - Только не болтай лишнего, хорошо? – Лекс еще раз улыбнулась, вставая.

- Хорошо, - я наблюдал за тем, как она выходит из палаты, едва сдерживаясь, чтобы не заорать от счастья: это было слишком просто. Слишком.

Осторожно сажусь на кровати, откладывая пока телефон и трясущимися от волнения пальцами открываю тумбочку, где рядом с тонкой черной электронной книгой, которую мне подарил герр Каулитц на день рождения, лежит толстый том потрепанного справочника для беременных, а в нем - вовремя спрятанная визитка.

Мне понадобилось пять минут, чтобы найти плотный прямоугольник среди пожелтевших страниц и набрать заветные цифры. Когда пошли гудки, то меня уже конкретно трясло, а от страха все мысли вылетели из головы.

Гудок. Еще один. И еще. И с каждым я все сильнее верил, что мой план бесславно и с треском провалился, так и не начавшись, как хриплый мужской голос ответил:

- Да, я вас слушаю.

- Герр Листинг… - выдавливаю из себя и вдруг неожиданно стало спокойно. Все получится.

POV Bill

- Что там случилось? - подозрительно щурюсь, несясь по коридору за Лекс.

Меньше всего мне сейчас хотелось видеть мальчишку, потому что единственным моим желанием на данный момент было желание удавить… кого конкретно – я еще не определился, но вариантов было всего два: его или себя. И почему-то оба были равноценны.

Обида никуда не делась, только разбавилась раздражением и растерянностью. Даже то, что документы на Франциску Каулитц-Шрейнер, отцом которой был некий В. Каулитц, а матерью некая Т. Шрейнер, уже лежавшие в плотном белом конверте, надежно спрятанном в моем сейфе, не добавляло спокойствия

- Сейчас сам увидишь, - Лекс распахнула передо мной дверь в палату Тома, которого перевели из отделения интенсивной терапии в комнату, в которой он жил последний год.

- Ну и? - встаю в дверях, упирая руки в бока и оценивая обстановку. Мальчишка сидел на заправленной кровати и исподлобья смотрел на меня.

- Я хотел с вами поговорить, - начал он так серьезно, что мне захотелось смеяться.

- О чем же ты хотел поговорить с палачом? О времени и способе казни? - иронично вздергиваю бровь, хотя каждое слово отдавалось внутри болью.

- Нет, - отрицательно мотнул головой он, - я прочитал договор, - я едва сдержался, чтобы не прокомментировать это ехидным: «А ты еще и читать умеешь?». - Сумма моего гонорара… - мальчишка запнулся, видно, вспоминая семизначную цифру, вычитанную в договоре, - не считая аванса, который получили родители, составляет два миллиона, - его голос дрогнул, а я усмехнулся: наверное, блохастику такие цифры представить даже теоретически крайне сложно, - семьсот тысяч евро, так? - он поднял на меня абсолютно пустые глаза, они пугали и раздражали намного больше, чем те, которые были полны панического ужаса или искрящегося тепла.

- Да, - я утвердительно кивнул, не понимая, к чему он клонит. Неужели мальчишка решил забрать деньги и уйти? Это означало бы, что все мои самые большие и страшные проблемы будут решены одним махом, но почему-то от мысли, что Том может просто так исчезнуть из моей жизни, внутри становилось невыносимо больно. У меня так ничего не болело уже лет пять, а то и семь, – так сильно, что хотелось раздирать ногтями кожу на груди, чтобы выдрать это проклятое сердце, сгорающее изнутри. Пусть оно горит в мусорном ведре или в камере для утилизации отходов, а не в моей груди.

- Если я вдруг нарушаю условия договора, то я должен выплатить компенсацию, - рассуждал он вслух, теребя пальцами край футболки, под которой скрывалась повязка, и я не мог оторвать взгляда от его пальцев. Смотреть на них было намного проще, чем разбираться в себе.

- Именно так, - я все еще не понимал, к чему он ведет этот разговор, но едва он опять открыл рот, меня осенило.

- Размер компенсации составляет два с половиной миллиона, я забираю ребенка и отдаю вам деньги, - огромные глазищи уставились на меня.

- Я не отдам тебе ребенка, - холодно отрезаю, глядя ему прямо в глаза. Обычно его смущал такой зрительный контакт, но не сейчас. В глубине карих глаз горела решимость, граничащая с отчаянием.

- Почему?! Вы же получите деньги! - вскинулся мальчишка.

- Потому что… - начал я.

- Потому что вам, что ли, опыты не на ком проводить?! - с криком вскочил он. И внутри меня снова вспыхнуло раздражение. Да что он себе, в конце концов, позволяет? Вместо того чтобы спокойно выслушать меня, кидается с обвинениями!

- Именно так, - цежу сквозь зубы, - введу ей в вены пару десятков различных лекарств и посмотрю насколько они совместимы, а поскольку они, скорее всего, будут несовместимы, то буду смотреть на их противодействие друг другу, разрушающее ее организм, и документально фиксировать процесс. Если хочешь, я и тебе потом могу прислать документы для ознакомления, - под полным ярости и ужаса взглядом мальчишки хотелось говорить и говорить гадости, наблюдая, как темнеют его глаза, как заливаются ярким румянцем злости щеки, как начинают дрожать губы. - Или вживим ей органы какого-нибудь животного и посмотрим, можно ли их использовать в качестве донорских для людей. Ну или, на крайний случай, точная формула лекарства от оспы еще не выработана, - я медленно тянул слова, с наслаждением наблюдая за мальчишкой.

- Ты… ты…. - он опять до ужаса напоминал мне маленького встрепанного напыжившегося воробья. - Я тебя ненавижу! Ты не посмеешь! - я едва успел поймать его кулак, который на полной скорости несся к моему лицу. Если бы не замедленная реакция еще слабого после кесарева мальчишки и не огромный срок занятий боевыми искусствами, то я бы сейчас уже занимался тем, что думал, как бы избавиться от замечательного синяка на скуле.

- Что ты делаешь?! Отпусти! - пытался брыкаться в моих рука блохастик, но что то, а скручивать нерадивых подопечных я точно умел. В венах бурлили злость и обида, сдобренные изрядной порцией адреналина. - Ненавижу! - продолжал попытки вырваться мальчишка, но я его крепко держал и с ироничной ухмылкой наблюдал, как он извивается. А что, в каком-то смысле это даже приятно, когда по твоему телу елозит пусть и не такое же идеальное, но вполне сносное чужое тело.

- Еще что-то добавишь? - вздергиваю бровь. Внутри все настойчиво вопило, что пора бы останавливаться, но я не мог.

- Да! Сволочь! Палач! Я тебя ненавижу! Ты извращенец и убийца! - выпалил мальчишка мне в лицо и сжался.

- Сволочь, значит, извращенец, - медленно тяну, до боли сжимая руки на его запястьях. – Извращенец тут скорее ты – маленький извращенец, который любит копаться в чужих личных вещах и онанировать на тайком найденные фото, - он залился краской и возмущенно захлопал ртом:

- Я не… - попытался начать мальчишка, но в этот момент я понял, что если не сделаю это сейчас, то не сделаю уже никогда, потому что мы сегодня разругаемся до такой степени, что я просто вышвырну его из центра с чеком на положенную сумму, а ребенка и правда отдам на испытание лекарств.

Но внутри все отчаянно протестовало против такого развития событий, поэтому я просто не дал ему договорить и впился в губы, сам поражаясь жадности этого жеста. Первые пару секунд мальчишка никак не реагировал, ошарашено хлопая глазами и беспрепятственно пуская меня к себе в рот, потом он попытался возмущаться, вытолкнуть мой язык и укусить за губу, но у него ничего не получилось, а через пару минут я уже не скручивал его руки, предпочитая прощупывать мышцы на прямой спине сквозь ткань футболки и ощущая тепло его ладоней на своей пояснице. Невозможно было думать ни о чем, кроме его сводящего с ума запаха – маленького ребенка и взрослого парня одновременно, такого наивного и такого страстного, такого вкусного, что хотелось съесть его, выпить до дна, кусать до крови податливые губы, которые никто и никогда так не целовал… он был мой целиком и полностью, и меня не волновало больше ничего в этом мире: ни то, что в палату, размахивая значком, ломится вызванный этим самым мелким стервецом коп Ливринг, а Лекс мужественно его не пускает; ни то, что он таки вломился и едва слышно присвистнул от увиденной картины, но Лекс тут же взяла ситуацию под свой контроль и, стреляя глазками, повела его в кафетерий на первом этаже пить кофе, щебеча, что милые бранятся – только тешатся; ни то, что сегодня был последний день судебного процесса; ни то, что через двадцать минут мы снова разругаемся и он разобьет об стену мой подарок; ни то, что я когда-то клялся, что больше никогда не влюблюсь и никому не доверюсь; ни то, что этот мальчишка несовершеннолетний подопечный центра и испортил мою любимую книгу, а еще у него толстая попа и паршивый характер – все это меня совершенно не волновало. Мне хотелось целовать его здесь и сейчас, чувствуя, как мышца за мышцей расслабляется в моих руках его тело, ощущать его запах и горячее дыхание, чувствовать тепло его ладоней на пояснице, греющих даже через ткань рубашки и халата, и колючесть педикулезной прически. Мне хотелось слушать его тихие стоны и громкие крики, хотелось ругаться с ним и заниматься сексом, хотелось надавать ему по попе и целовать ямочки на ягодицах и пояснице, раздеть догола и скупить для него всю одежду в мире. Я хотел его. Здесь и сейчас. Всего. От блохастой макушки и до толстой попы. Всего и навсегда. Только мой и больше ничей. Он и мой ребенок. Нет, не так. НАШ ребенок и наша семья. А с остальными я как-нибудь разберусь. Потом.

А пока… Я подтолкнул разомлевшего мальчишку к больничной кровати. Конечно, не самое приятное место, но все же лучше, чем общественный туалет. А все остальное сейчас не важно и не будет важно никогда, пока напротив моих глаз – его, подернутые пеленой и полные наслаждения, карие глаза, пока мы дышим в едином ритме и пока наши тела настолько близко, насколько это возможно, пока его губы касаются моих, пока у нас одно дыхание на двоих.

Уйди. Хочешь? Хочу.

Не уйду. Никогда. Потому что вы - мои.

Эпилог

+ 6 лет

POV Bill

В кабинет робко поскреблись. Поскольку помощница ни о чьих визитах не предупреждала, то… это мог быть только один человек. Сердце пропустило удар, я про себя ухмыльнулся и, сделав вид, что очень погружен в документы крикнул:

- Входите!

- Герр Каулитц, - дверь бесшумно приоткрылась, и я, хоть и не видел (сам), но очень ярко представил, как в образовавшееся отверстие просовывается светлая макушка с короткими встрепанными светлыми волосами: он полгода назад наконец-то сжалился надо мной и моей психикой и таки избавился от этой колючей антисанитарии на голове.

- Да-да, - поднимаю глаза с вежливой улыбкой и сталкиваюсь с его, в которых пляшут бесенята.

- Скажите, - он потихоньку просочился в кабинет, - а вы мне написали характеристику для университета? У меня же практика послезавтра заканчивается, - и эта привычка теребить что-то никуда не делась. Вот и сейчас жертвой его пальцев стал рукав белоснежного халата.

Забавные у нас все-таки законы и системы обучения. Том уже два года являлся одним из самых востребованных немецких гинекологов, мужских гинекологов, активно воплощающий в жизнь совершенно нереальные, как казалось еще шесть лет назад, вещи. Сейчас мог родить любой, обратившийся в нашу клинику и обладающий достаточной суммой денег, да и технология стала намного проще и безопаснее. У него в голове была целая золотая кладезь идей, которые он с моей помощью и завидным упорством воплощал в жизнь, заставляя научное сообщество возмущенно и завистливо шептаться вслед, когда в руки еще не закончившего обучения мальчишки вручалась очередная именитая премия. Я мог бы гордиться по праву таким учеником, ведь тут была и моя заслуга, причем не маленькая. Он вообще был у меня особенным, самым единственным и неповторимым, кто готов был драться и бороться за своего ребенка, в отличие от всех остальных подопечных, которые, восстановишься после родов, со скоростью света забирали свои честно заработанные деньги и исчезали в неизвестном направлении... но не Том, и за это я тоже мог им гордится. Он такой маленький и глупый ребенок, тем не менее такой сильный. Но гордиться я предпочитал тайком, а вот лишний раз позлить мальчишку не упускал случая.

- Нет, - наигранно вздыхаю, для полной картины осталось только всплеснуть руками, - прошу прощения, но у меня совсем не было времени - семейные проблемы, - еще раз вздыхаю, едва сдерживая так и жаждущие растянуться в улыбке губы, - муж, маленький ребенок…

Глаза Тома смеялись. А что, так и есть. Кто вчера вечером устроил мне вместо тихого семейного ужина, вечернего просмотра мультиков с Франци и обыденного ежевечернего супружеского секса невыносимый забег по парку аттракционов, после которого единственным желанием было поглубже зарыться в подушку, прижать к себе покрепче мужа и уснуть, а уж обо всем остальном и речи не шло. Спрашивается: кто? Конечно, мой обожаемый супруг, который сейчас скрыл ехидный смешок за покашливанием в кулак.

- Конечно, понимаю, - прокашлялся-просмеялся он. - У вас, наверное, как у истинного порядочного семьянина еще, кроме мужа и дочери, есть любовник или любовница, - он даже не скрывал язвительного тона. А я досадливо поморщился. В последнее время он слишком часто страдал по этому поводу. По-хорошему я сейчас должен был бы подскочить с кресла, броситься обнимать и целовать мальчишку, зарываясь пальцами в светлые короткие и такие мягкие волосы, но меня снова несло. Я не мог не ответить ему язвительным:

- Оба, - флегматично пожимаю плечами, внимательно наблюдая, как он закусывает нижнюю губу и начинает бледнеть, - парень и девушка. Нужно же вносить в обыденную супружескую жизнь разнообразие, - усмехаюсь.

Том, громко фыркнув, развернулся и, буркнув что-то неразборчивое себе под нос, понесся на выход. Его не поймешь: то он начинает шипеть в ответ гадости и швыряться всеми попадающимися под руку предметами, то вообще кидается с кулаками, а вот в последние три месяца он предпочитал вот так фыркать и молча удаляться.

- Стоять! - соскакиваю с кресла и за пару секунд умудряюсь настигнуть замершего на пороге мальчишку. - Ну и чего ты опять надулся, глупый? - схватить его до того, как он успеет выскочить из кабинета, чтобы не играть в догонялки по коридорам центра, развернуть к себе лицом и увидеть подернутые влажной пеленой глаза. - Это еще что за новости? Томас Каулитц, когда это вы рыдали из-за всяких глупостей? - покрепче сжимаю его в кольце рук, чтобы ограничить телодвижения. От такого Тома спокойно можно получить и кулаком в глаз, и коленом по промежности.

- Пусти, сволочь! - возмущенно пыхтя, начинает вырываться он.

- Никуда не пущу! - с ухмылкой вжимаю его в стену и, не обращая внимания ни на какие возмущения, целую, чувствуя, как знакомо расслабляется в моих руках изученное до каждой венки и жилки тело, как удары кулаками по спине становятся все слабее и слабее, постепенно превращаясь в поглаживания.

- Как же я тебя ненавижу, скотина ты, издеваешься надо мной постоянно, - в перерывах между поцелуями, жадно глотая воздух, шептал мой муж. Слова не самые приятные, но если слышать, КАК он их говорил, то не оставалось сомнений, что это самые сладкие вещи в мире.

- Еще как издеваюсь, - пальцы уже справились с застежками на его халате и теперь аккуратно расстегивали пуговицы на рубашке, стремясь скорее добраться до горячей кожи, пока я отвлекал мальчишку поцелуями, стараясь совладать с бушующим внутри огнем и не торопить события, хотя рядом с ним у меня всегда отбивало напрочь последние остатки разума.

Дата добавления: 2015-07-19