От переводчика 6 страница

Он слегка кивнул головой и я, попросив прощения у доброй и нежной леди, отказался. Когда я вышел из автобуса на углу гайд-парка чтобы сесть на метро до Хэндона, меня потянуло посмотреть на анонсы новостей. В них снова фигурировал Гитлер. На сей раз он уже подобрался к чехам.

В поезде я вспоминал свое детство и войну всех войн. Я снова видел перед глазами раненных от снарядов, видел как заживо гнили их раны, вспоминал как терпеливо и безнадежно стояли люди в очередях за пособием и я просил судьбу, чтобы бессмысленная резня с нищетой не повторились вновь. В течение этого напряженного чешского лета я продолжал свою работу, но она была уже не столь успешной как прежде. Мои кураторы в мире зазеркалья сказали, что земная атмосфера как туманом забита вибрациями войны и духам чрез нее нелегко проникнуть. Но были и успешные сеансы. Вот недавно я получил письмо, датированное 4 июля 1070 г.

от некоего г. Уильяма, в котором он вспоминает об одном таком сеансе. Мне кажется, что цитата из письма здесь будет более уместной. «Преданный вам и ваш соучастник был с вами более 30 лет назад, летом 1938 г. Мы прибыли в вам с мамой, которая посетила вашу страну во время отпуска из Родезии, где они тогда с отцом жили. Мы записались на ваш сеанс по телефону, притом вы не потребовали от нас никаких личных данных. Было восемь клиентов, но голоса явились всем, так что каждый имел беседу с тем, кто был ему интересен. Итак вечером, голос обратился ко мне.

голос: Привет, я думал, что я при встрече нам придется знакомиться.

w. a. p.: Очень хорошо.

Но кто же вы?

голос: Дик.

w. a. p.: И где мы знали друг друга?

голос: Мы были в Воздушных силах вместе в Южной Африке.

w. a. p.: Как Вы умели добраться туда, где Вы? (как вы ушли из жизни?)

голос: Хорошо, Вы знаете, как это было...

Я был на мотоцикле, и я врезался в кирпичную стену.

Первое, что я узнал, что я уже здесь...

Я мысленно возвращаюсь на 12 лет назад в то короткое время, которое я провел в Воздушных силах. Среди курсантов был парень по кличке Бонзо. Он был приятным, но туповатым малым, у которого был зуд сунуть куда-нибудь свои руки. Притом он видимо страдал от так называемой сверхоординации, когда одна рука автоматом повторяет то, что делает другая, если ее не тормозить усилием воли. Историю этого бравого парня мне рассказали в письме вскоре по моем возвращении в англию в 1929 г.

Он приобрел мотоцикл и однажды на повороте вместо одной руки для поворота выбросил другую и ето потянуло прям в кирпичную стену. Через год после того как мы с вами встречались на сеансе я снова возвратился в Южную Африку и в штабе Воздушных сил имел встречу со знакомыми ребятами, которые еще помнили историю Бонзо, но никто не мог вспомнить его истинных фамилии и имени. Только порывшись в архивах мы обнаружили, что Бонзо был Ричардом Ландином. Всякий раз, когда меня спрашивают, что же в том сеансе было для меня самым памятным я отвечаю: «мы были в Воздушных силах в Южной Африке», потому что никто из сидящих рядом клиентов не знал, что мы прибыли из Родезии не говоря уже о Воздушных силах.

Восемь

После того как вспыхнула война в течении ногих месяцев Великобритания чувствовала себя как на пороховой бочке. Это было своего рода выживание, когда нас стали приучать к светомаскировке, нормативам и ограничением личных свобод. Внешнее спокойствие повергло многих в призрачную надежду, будто бы разгоревшийся военный конфликт удасться погасить в дипломатическом порядке. Тем временем военная промышленность работала полным ходом, готовясь к предполагаемой войне. В военное время первый общественный сеанс живого голоса я провел на севере Лондона в Рочестер Сквер Темпл. Это заведение имело стеклянную крышу, с целью светомаскировки покрытую черной краской. Не могу сказать что это давало. Возможно ночью с него и была польза, но днем свет солнца находил множество мест и беспрепятственно наполнял зал. Я занял свое место на наспех сооруженной сцене и надеялся на лучшее. Об этом сеансе потом напишет A.

W.

Austen: «несмотря на неблагоприятные условия, голоса слышали все в зале, хотя никаких микрофонов нигде не было». Я сидел в темном, задушном кабинете и томился вопросом, сколько это действо будет длиться и хватит ли меня так надолго как вдруг, перед самым завершением сеанса услышал женский голос, говоривший лично мне. - Я Эдифь Кейвел, - сказал голос. - Я прибыла сюда, потому что поняла, что патриотизма недостаточно. Я уважаю мужчин и женщин истинных патриотов, однако нужно понять, что есть вещи более значимые, чем патриотизм. Вы должны любить человека вне зависимости друг он вам или враг. Пробуйте любить и прощать. Ненависть не лучший залог. Голос исчез, оставив у меня в душе тревоги и в голове кучу мыслей. Я часто слышал замогильные мужские и женские голоса внезапно ушедших из жизни. Они говорили об их замешательстве и бедственном положении. Там их никто не встретил, все было незнакомо и они отчаянно цеплялись за привычную им землю ибо это было все, что было им знакомо. Я слышал их упреки: «Как я мог не знать!?..

Почему никто мне об этом не говорил?!..

Я был патриотом, моя страна готовилась к войне по полупризначным для нас причинам. И вот теперь эта война стала страшной реальностью, реальностью, где по-настоящему гибнут люди. Я был молод и пригоден к военной службе и непременно бы туда попал, начнись военные действия на нашей территории. И потом я получал известия о великом замешательстве душ, которые оказывались внезапно выброшенными из тела. Как я должен был ответить за то, что моя рука принудительно отослала чью-то душу в неприготовленную вечность? Я вспомнил об эпизоде моего детства, когда обнародовались мемориалы войны 1914-18 годов. Группа женщин пошла в наступление на мужчину, обнародовавшего материалы. Они кричали и хамили ему до тех пор, пока он оттуда не ушел. Я спросил бабушку, а что же сей дядя сделал не так и она ответила, что он не воевал на фронте, а у них погибли там сыновья. Мне жаль было этих женщин, чье горе повернулось против выживших. Казалось, что надо было быть особо храбрым, чтобы перенести весь кошмар того времени. И где бы ты в войне не оказался, как говорил Лютер: «Я там, где поставил меня Бог. И не дано мне другого места». Несколько недель спустя я получил письмо от члена одной, довольно богатой спиритической организации в Америке. В нем он писал, что был на одном из моих публичных сеансов в Лондоне и даже конфиденциально посетил мой дом в Хэндоне. Он описал свой тогдашний разговор с душами и сказал, что такое свидетельство загробной жизни было для него выше всех похвал. Поскольку он и его коллеги боялись, чтобы война не унесла моего таланта, они предложили мне перебраться в Америку. Мне были даны всяческие гарантии мира и благополучия пока я буду находиться в Штатах. Можно было предположить, что если уж я выразил мысль о вреде брать оружие, то я любыми путями бежал бы из Англии. Это, конечно, была правда, но обратным письмом я все же в вежливой форме отказался от предложенного мне укрытия. Наступило Рождество, а война тяжелой тучей висела над нашими головами. В Сиднейской Роще трое из нас пробовали притвориться больными. И мы разработали целую программу на различные непредвиденные случаи, которые могли произойти с нами, хотя к этому у нас не было никакой сердечной расположенности. Нельзя было поверить, что тучи войны, собравшиеся на горизонте, могут каким-либо чудесным образом рассеяться. В канун Нового года Эдифь достала из своего погреба бутылку игристого вина, чтобы встретить не только сей год, но и наступающее десятилетие. Ближе к полуночи мы подняли бокалы, желали друг другу мира и пели песни, которым не придавали значения в мирное время. В начале 1940 я дал сеанс, который не только ярко засвидетельствовал о загробной жизни, этот необычный сеанс кое в чем мне помог. Клиентка представилась как госпожа Бауэринг, ей было где-то за шестьдесят. Мы вошли в комнату, ничего предварительно не обсуждая и я погасил свет. Микки обратился к леди сразу. - Здесь пришел мужчина Фред. Он говорит, что вы – Алиса, его жена. - Да, отвечала дама, - Фред мой муж. Мне можно с ним поговорить? И вскоре между ними произошел личный разговор об их прошлом. Но внезапно он засмеялся и сказал: «Представьте, что вы теперь после стольких лет разлуки изъяли и кремировали мой прах из могилы. Я вижу, что на пальце у вас кольцо, которое вы сняли с меня перед кремацией. А здесь я встретился с м. Бауэрингом, мы нашли тут общий язык и подружились. И у вас теперь стоят две урны с пеплом. Одна моя и другая – его. Госпожа Бауэринг спросила, может ли она говорить с м. Бауэрингом и вскоре другой мужской голос приветствовал ее. - Вы знаете, Алиса, сказал он, - несмотря на то, что вы поместили урну Фреда у каминной доски, нас там нет. Мы здесь и лишь иногда наведываемся помочь вам, что в наших силах. Но этот пепел вы напрасно ассоциируете с нами. К моему удивлению г. Бауэринг сказала тогда своим покойным мужьям, что у нее есть мужчина по имени Вильсон и она серьезно намерена вступить с ним в брак. Она хотела знать, не возражают ли покойные. Духи мужчин ответили, что им это всеравно и все, чего бы они хотели для м. Алисы – это счастья. История о двух урнах на каминной доске показалась мне недоразумением и когда включили свет я спросил леди, что это значит. Она ответила, что все так и есть на самом деле. Что ей стоило больших проблем получить разрешение на эксгумацию и кремацию трупа Фреда. Кажется она похоронила его по той причине, что муж не оставил распоряжения как с ним поступить после смерти. Но прошло время и ей начало казаться, что Фред на кладбище невыносимо одинок. Она добилась разрешения и кремировала останки. Теперь урна с прахом Фреда рядом с урной г. Бауэринга украшают каминную доску в доме, а г. Алиса чувствует себя удовлетворенной. Она также подтвердила, что кольцо на ее пальце изъято из могилы с покойника. И она очень радовалась, что покойные не возражали против ее третьего счастья ибо самой ей очень надоело одиночество. Я долгое время не видел эту леди, полагая, что она вышла замуж и счастлива, но оказалось, что это не так. Наконец она приехала ко мне снова, уже как госпожа Вайлсон и на сеанс пришли также духи двух ее бывших мужей. Она весь сеанс ругала их, что не предупредили ее заранее, что это за человек, ее муж. Он оказывается был беден и всю дорогу сидел у нее на шее. Духи мужей сказали, что решение выйти замуж было ее собственное, никто ее не принуждал, хотя и выразили сожаление. Однако г. Вайлсон настаивала на своем, что коль они духи, то могли узнать с кем она имеет дело и предупредить заранее. С тех пор мы часто встречались с г. Вайлсон на сеансах аж до ее смерти в восьмидесятилетнем возрасте. Она еще успела похоронить третьего мужа и свой век снова доживала одна. Меня не раз интересовал вопрос, как эти трое мужей разделят ее на том свете и кому она достанется. Принцесса Луиза умерла в начале декабря 1939 г.

и Джон Джеймс не смог присутствовать на сеансах, потому что был занят наведением порядка во дворце. А это было почти 100 комнат, которые по распоряжению покойной принцессы перешли под распоряжение герцога Кента. Однако в конце марта 1940 г. Джеймс позвонил, что приедет на сеанс, чему я и был рад.

Кажется у нас с Джеймсом на душе была одна печаль – смерть принцессы. Но прошло совсем недолго и дух принцессы пришел к нам на сеанс. Она была счастлива тем, что боль и старческие немощи наконец закончились и она присоединилась к тем, кого любила. Дух благодарил Джеймса за то, что он выполнил ее просьбу о свадебной завесе и ее кольцах. После сеанса Джеймс сказал, что принцесса желала лежать в гробу покрытою ее свадебной завесой, а обручальные кольца стоило положить в урну вместе с ее прахом. Прежде чем уехать, Джеймс похвалился мне парой гравированных запонок, которые подарил ему сам герцог Кента как свидетельство его участия в уборке комнат Кенсингтонского дворца. В апреле того года Германия вторглась в Норвегию, и война началась всерьез. В то время как Союзники пытались помочь наземным войскам в Норвегии, вся Великобритания ждала затаив дыхание что же будет дальше. Однажды Оуэн придя домой вечером сказал нам, что он решил поступить на службу в в Королевские Влздушные Силы и медкомиссия нашла его для этого пригодным. - И когда ж ты намерен туда отправиться? – едва сдерживая вонение спросила Эдифь. - Когда им будет плохо, - язвительно ответил парень, - они и пришлют за мной, а пока меня будут готовить. Это несколько ободрило Эдифь, наш гром по настоящему еще не грянул. Оуэн спросил меня: «А куда бы вы пошли, если бы вас призвали?».

Я ответил, что не особо горю желанием воевать и увидел на лице юноши презрение, которого я, как старший и любящий его брат, от него не ожидал. Он по-своему поднял бровь и задумчиво произнес: «Может оно и так. Но у вас просто нет храбрости». В мае и июне мы узнали, что такое блицкриг. Нацистские войска сокрушили Голландию, Бельгию и Францию и вытеснили британцев из Дюнкерке и большинству наших войск пришлось вернуться домой чтобы защищать свою территорию. Это были напряженные дни, эмоции были как на струне и мне не раз досаждала бушу мысль, могу ли я прятаться у кого-то за спиной, когда другие смотрят смерти в лицо. Я с радостью служил бы в мирное время, но на войне ведь надо убивать, а я уж знаю, что за это придется держать ответ. В том же году, когда воздушные силы Британии нанесли поражение нацистам в небе над Англией, Оуэн был был призван на курсы пилотов на летное поле близ Кембриджа. Когда мы с Эдифью проводили его до поезда, он был полон веры и бодрости духа. - Расслабьтесь, трусы, - шутил он, - Мундин в любой момент даст перцу всякому агрессору. Поезд тронулся и парень, высунувшись из окна вагона и поцеловал Эдифь. - Я вернусь к тебе мама, - сказал он сентиментально. - И мы снова посидим за чашкой чая, - добавил я вслед, хотя на душе было неописуемо скверно. И вот наступил день, когда я за уклонение от военной службы предстал пред трибуналом и должен был добросовестно представить все мои доводы. Я сел на поезд к Лондону и некоторое время бродил там близ Виктория Стэйшн, ища зала судебных заседаний где тогда председательствовал судья Харгривс. В конечном счете я его нашел и попал в приемную, где уже была толпа подобных мне отказников. Я сел рядом с молодым парнем, заросшим бородой, который достав из кармана писульку тихонько начал ее читать. Я взял себя в руки дабы не обронить неадекватного комплимента, но оглянувшись увидел, что никому до того нет дела. Всяк сидел погруженный в свои мысли. Нас вызывали по алфавиту, таким образом никто не лез поперед батьки в пекло. Я подошел к столу, где сидели пять членов трибунала, но кроме них я заметил, что в зале еще были наблюдатели. Кем они были мне неизвестно, но я предпочел бы обойтись и без них. Когда я увидел на членах трибунала простую одежду, на душе отлегло ибо я надеялся увидеть там сущих тиранов, во внушающих страх париках и мантиях. Среди них была даже дама с фривольной шляпой с распущенными волосами, но как оказалось, она была из всех них сущей язвой. Я стал перед судьями моей совести расправив плечи, дабы не принять на себя виноватого или стыдливого вида. Отвечая на вопросы, я подтвердил, что я – Лесли Флинт, тридцати лет отроду, пригодный и здоровый. Я также подтвердил, что мои совесть и убеждения не позволяют мне брать в руки оружие и убивать. - Будьте любезны, Лесли, ответьте трибуналу. Ваши сомнения имеют политический или религиозный характер, - спросил председательствующий. Я ответил, что я категорически отказываюсь убивать на религиозных основаниях. Какой-то пожилой дядька с тяжелыми усами спросил, какой церкви я принадлежал. Я штатный медиум в спиритической церкви Хендона, - ответил я. Пожилой дядька тяжело подул в усы, напоминая мне раздраженного моржа. - Эта церьковь не признана, - с чувством превосходства сказал он. Председательствующий подумал, что имеет дело с христианским пацифизмом, но усатый дядька громко прошипел ему в ухо: «Он малость не-того...».

– Вы утверждаете, что Христос был пацифистом? – снова спросил покрасневший председатель. Я сказал, что учение Христа основано на идее братской любви и непротивлении злу насилием. - И что хорошего вы думаете получится из того, если мы другую щеку подставим Гитлеру? –настаивал председатель. - Конечно это было бы глупо, но тем не менее я не намерен убивать людей, - ответил я. Дама в шляпе с маргаритками повернулась ко мне. - Если бы вы видели как нацистский солдат пристает к женщине, а вы со своими убеждениями стоите рядом и ничего не делаете, - взъярилась она. - О нет, только не это, застучала в голове мысль. Я сказал, что защитил бы женщину, сколь это в моих возможностях, но в солдата не стрелял бы. - Хорошо, - ответила шляпа.

– А если бы у вас в руке был нож, вы пустили бы его в ход? Пока она говорила, мне показалось, что она в молодости прошла неплохую школу.

– Я буду использовать нож с целью пресечь страсти нахального солдата, но убивать им не стану. Шляпа затрепетала словами как рассерженый воробей.

– Подлинный пацифист нашел бы ему что сказать! Я представил себе, что бы я с моим ростом делал с солдатом-громилой и мне захотелось смеяться. - Итак у вас есть нож, но вы не будете пользоваться им в сражении, я вас правильно понял? – снова спросил краснощекий мужчина. Я смотрел на лица высокопоставленных членов общества, пытащихся быть справедливыми, пробуя понять суть и заметил как на них появилось выражение подозрения в обмане или трусости. Я попросил председательствующего не мог ли бы я объяснить трибуналу философию спиритизма, заставляющую меня скорее пойти в тюрьму чем в армию. Морж пробормотал, что не имеет а ни малейшего желания эту бессмыслицу слушать, поскольку все это блеф, но председатель велел мне подойти ближе и рассказать обо всем кратко. С краснечием, которое удивило даже меня, я описал странствия души, которую выбрасывают из жизни когда она уйти не готова. Я напомнил ему молитву из Литании (молитвенника): «...

от сражения и убийства и от внезапной смерти, о Господи, сохрани нас...», которая свидетельствует о том, что отцы ранней церкви знали о загробной жизни больше, чем нынешние. Когда я закончил, члены трибунала, склонив головы, начали совещаться шепотом. Наконец отозвалась леди в шляпе.

– Вы полагаете, что наши доблесные мужчины будут наказаны за гробом, потому что уничтожают врагов их страны? – Нет, госпожа, ответил я, - они не будут, потому что не ведают, а я знаю и потому боюсь. И я знаю это не косвенно. Я сам медиум и слышал об этом от ушедших душ на моих сеансах. - И все же вы не желаете помогать армии работать более эффективно?- спокойно спросил председатель. - Я понимаю, что сейчас не время философствовать ибо моя страна в опасности. Я буду делать что угодно, чтобы помочь ей, но убивать я не стану! Потом они снова перешептывались в кругу и тихий серолицый мужчина, который до сего времени сидел тихо спросил: «И чем же вы докажете свою искренность?» –Я думаю, что здесь есть ответ на ваши вопросы, сказал я и приблизившись к председателю, протянул ему конверт с письмом, где пастор из Америки Банни Парсонс предлагал мне убежище за границей.

Председатель почитал письмо, потом копию моего ответа и пустил по кругу, чтобы с ним ознакомились другие. Потом они снова шептались и мне было сказано, что в ближайшем будущем меня задействуют в небоевой корпус. Я шел к метро, чтобы сесть на поезд до Хендона. По небу пронеслась тень бомбардировщика. Взвыли сирены, но к счастью я достиг места защиты. На платформе были размещены койки и на них лежали укрывшиеся от авианалетов. Семьи требовали ковриков и подушек, кто-то открыв чемоданы, доставали из них пищу и питье. И везде стоял смог спертого воздуха заплесневелости и пота. Какими терпеливыми людьми были эти лондонцы! Идя домой от станции Хендон под звуки шрапнели и хруста бомб, я думал, как мне распорядиться относительно Эдифи, когда меня заберут в армию. У меня осталось немного денег, которые я ей оставлю, плюс ее собственная маленькая пенсия. Но когда я думал об арендной плате, отоплении, свете и других счетах, которые приходили с угнетающей регулярностью, я задавался вопросом, на сколько ей хватит тех денег, что я оставлю? До конца войны? Моя плата как рядового в небоевом подразделении составляла 25 в день, за неделю я мог наскрести аж 105, чтобы послать их Эдифи. Иначе она пойдет на работу по изготовлению боеприпасов, а она и так слаба и уже немолода чтобы работать в смене на фабрике. Когда я вошел в дом, Эдифь сообщила мне, что были мисс Такер с мужем и сообщили, что готовы отказаться от арендной платы за дом 31 по Сиднейской Роще в то время, когда меня заберут в армию. У меня пошла полоса неприятностей, но я помнил обещание того, кто помогает мне из зазеркалья.

– Вы никогда не будете иметь всего, что вы хотите, - сказал он, - но пока вы служите искренне, вам будет идти в руки все, в чем вы нуждаетесь. Я помню как проблеммы решались буквально в последнюю минуту и как духи упрекали меня за недостаточность доверия. И вот настал день, когда мне предстояло все оставить. Эдифь поехала в Лондон, чтобы провести меня в Пэддингтон, где я должен был сесть на поезд до Ильфракомба. Мы нашли этот поезд. Там было полно мужчин моего возраста, едущих в Ильфракомб на обучение. Несколько мужчин любезно подвинулись и дали мне место. Я высунулся из окна, чтобы говорить с Эдифью до последней секунды. В такие моменты и в таком месте нелегко говорить. Все, что мы могли тогда сказать было «не забывай писать» и «заботься о себе». Наконец поезд дрогнул, я поцеловал ее и видел улыбку, пока она не скрылась из виду. А поезд нес меня в неизвестную даль и в переполненном вагоне я чувствовал себя сиротой.

Девять

На станции Ильфракомб нас построили и два сержанта как злые овчарки двигались туда и сюда вдоль строя. В помятой гражданской одежде, уставшие от поездки с узелками провианта в руках мы, наверное были жалким зрелищем. - Вот быдла наехало, - сказал один из сержантов.

– Да, и все немытые, - подтвердил другой. С обидой в душе мы строевым шагом прошли вниз холма к нашей казарме, которая как оказалось в мирное время была дешевой гостиницей на морском берегу, а теперь стала нашими холодными и пустынными бараками. После того как мы поели, два новых надзирателя выстроили нас в очередь и повели к складам одежы, чтобы мы переоделись в униформу. Некоторые из призывников отказались от униформы, вызвав тем самым с себе немалое презрение. Они отказались даже идти на склад не говоря уже о том, чтобы эту форму носить. После волокиты и шума, этих рекрутов увозила военная полиция и мы больше их не видели. Я не знаю что с ними было дальше, но полагаю, что если они не изменили своих взглядов то попали в тюрьму. Когда мне дали грубое и неудобное нижнее белье, тяжелую униформу и прочее снаряжение мне показали место моего расположения и познакомили с распорядком дня. В нашей казарме стояли двухъярусные койки, подобные которым я видел в лондонском метро. Мое место было на втором ярусе, а внизу подо мной сидел рослый молодой солдат и плакал. На душе у меня было дурно, но я пробовал ободрять его как мог. Наконец мне удалось уговорить его одеть униформу, как это приказал ему один из надзирателей. Когда наконец нам это удалось, мы стояли, смотрели друг на друга и смеялись. Его униформа была ему в обтяжку и он напоминал в ней колбасу, в то же время моя просто на мне висела и я скорее походил на чучело. Нас это так рассмешило, что на какое-то время мы оба забыли наши печали. Моего новоявленного друга звали Эрни, он был из Лондона и больше жил проворством, чем честным тяжелым трудом. Он с гордостью добавил мне, что природа не создала его для тяжелого труда и я вскоре увидел, что это не пустое хвастовство. Парень довольно хорошо разбирался в вещах. В Ильфракомбе я более всего ненавидел ежедневные муштры, где нас учили, что мы должны делать на фронте. У меня постоянно ничего не получалось как надо. Сержанты сказали, что у меня две левых ноги и вдолбить мне что-либо в голову бесполезно. Мне не раз из-за моих глупостей доставалось от сержанта Джоунса, которого при одном моем виде начинала бить истерика. Чем более я старался сделать то, что от меня требовалось, тем более у меня не получалось, тем более крика я слышал в свой адрес. Более того, к моим страданиям добавилось еще одно. Когда проходил досмотр личных вещей, наши вольные шутки привели сержанта Джоунса в бешенство и он бросил мне в лицо оскорбление. Через некоторое время он уже не удивлялся моим комическим штучкам и не кричал при случае, а просто сразу отдавал меня на гауптвахту. И поделать что-нибудь с этим было невозможно. Я так часто оказывался на гауптвахте и занимался хозделами, что практически не попадал в город. Эрни тоже не был образцовым солдатом, но он был попроворней и сумел выкручиваться из неприятностей и дурного положения, так что в обиду себя никогда не давал. Он сколотил небольшой капитал, продавая местным женщинам чулки на черном рынке. Но Эрни был хорошим другом. Целыми вечерами он помогал мне чистить горы картофеля или полировать акры пола в казарме. Незадолго до окончания курсов мы с Эрни прогуливались по городу и решили сделать дешевые фото напамять. Когда мы их забрали из фотомастерской, удивлению и ужасу нашему не было предела. мы не узнавали себя на снимках! Я в отчаянии порвал эти карточки, за исключением одной, которую я и послал Эдифи в надежде, что она хоть из них посмеется. Наконец курсы подготовки закончились и мы стали в определенном роде военными людьми. На руки нам выдали удостоверения и предоставили семидневный отпуск, по окончании которого мы должны были вернуться в лагерь на уэльсской границе. Вернувшись в дом Эдифи во время нашего вечернего собрания вдруг взвыла сирена и начался воздушный налет. Кто-то из членов круга предложил бежать в убежище, но внезапно отозвался Микки и запретил нам это делать. Он сказал, что беды минуют наш дом стороной и мы можем продолжать собрание. Мы послушались его, но обстановка накалялась. И вот неподалеку упала особо тяжелая бомба и весь дом заходил ходуном, как будто под ним прополз гигантский червь. Микки возвратился тотчас и сказал, что в нескольких улицах от нас упала мина и погибло много людей. Он сказал, что сюда пришли сотни духов, чтобы помочь душам выброшенным из жизни перейти в другой план существования и ободрить их. Микки, парень резвый и неудержимый, быстрый и остроумный говорил с нами тем вечером серьезным голосом, голосом более подобающим культурному мужчине, чем мальчику. Микки наставлял нас, что мы, независимо от национальности и увлечений, настроения и привязанностей при переходе должны отрешиться от всего, иначе перейти в иной мир будет очень нелегко. И когда предстоит брань и ожидаются многие жертвы, тысячи духов выходят, чтобы помочь умирающим расстаться с жизнью и сопроводить их души к зарезервированным для них местам в новом мире. После окончания сеанса, когда другие пили чай и ели военные бутерброды, я пошел наверх, чтобы принести одной леди жакет. Он был среди прочего тряпья и мне пришлось порыться, пока я его нашел. Но тем временем на ночном столике Эдифи я увидел ужасную фотографию, присланную мной для нее ради шутки. Фотография была в серебряной рамке. Меня поразило, что Эдифь так ценила это ужасное фото. Я решил еще раз предложить ей выйти за меня замуж и немедленно сказал об этом, когда все разошлись, оставив нас на кухне одних, но она упорно стояла на своем. Я попытался препятствовать, закрыв ей рот рукой. - Это вы, а это –я и я хочу жениться, - сказал я ей. Два дня спустя мы расписались в местном ЗАГСе и первое, что мы сделали – сообщили о том Оуэну телеграммой. И вскоре он прислал ответ: «Дражайшие идиоты, вы долго мудохались. Удовлетворенный Оуэн.» И оставшуюся часть моего отпуска мы счастливо провели вместе дома. В лагерь нашей дислокации прибыло совсем немного из тех, с которыми я обучался, но я был рад нашти там Эрни. Наша работа заключалась в прокладке железнодорожного полотна с восьми утра и до сумерек, так что до своих постелей мы уже еле доползали. По сравнению с вечерними сеансами, где требовалось лишь сидеть, эта работа на свете и свежем воздухе была довольно жесткой и хорошо разминала мускулы. В такой обстановке о каких-либо сеансах не могло быть и речи. Поскольку Эрни пытался как-нибудь увильнуть от тяжелой работы, к нам неожиданно стали наведываться сержанты-надзиратели. - Это свобода кажущаяся, - жаловался Эрни, - и я знаю, что лучшие места здесь достаются не по желанию претендентов. У меня пропадают таланты! Они идиоты! Эрни не позволял безропотно переносить судьбу и мобилизовал таланты для того, чтобы облегчить себе работу. Он был начитан в медицинской литературе и хорошо знал симптомы болезней. Несколько раз он настолько реалистично падал в обморок, что начальство обеспокоилось его его состоянием и перевело на более легкую работу. Он работал на кухне и он часто там бездельничал, торча в дверях хижины и наблюдая за рабочими, поскольку наш сержант ушел на контроль железнодорожного полотна. Парни, с которыми я работал, были пацифистами различного толка. Большинство из них были искренними и причислили себя к какой-нибудь церкви. Некоторые уклонялись от работы, потому что не хотели служить в армии и особенно за границей. И у третьих были политические мотивы. Они расценивали войну как способ эксплуатации рабочих масс. И совсем мало было просто закоренелых чудаков и неисправимых эгоистов. Я помню одного мужика, члена какой-то маленькой религиозной секты, который пришел в ужас, узнав, что я не только спиритист, но еще и медиум. Он перестал со мной разговаривать и даже боялся ко мне приблизиться, называя меня сатаной. В казарме он становился на колени у своей кровати и громко молился, прося Бога избавить его от сетей сатаны, пока это не надоело другим обитателям казармы и они не начали бросать в него кто чем попало. Через несколько дней этот мужик куда-то исчез и у нас снова повеяло спокойствием. Позже мы узнали, что он увиливал от работы, прячась в пристройках возле кухни, пока его там не застукал сержант и не доложил командиру. Те вызвали его на допрос и велели объяснить причины столь странного поведения, на что он отвечал, что скорее умрет, чем будет терпеть соседство в одной спальне с некромантом. Он был настолько встревожен, что гуманный командир велел перевести его в другую казарму. Через какое-то время мы услышали от наших ребят, как он чудил, публично отказался от зарплаты, порвав в клочья банкноты и выбрасывая монеты, вопия при этом, что он не будет брать платы наемного убийцы. Это вызвало фуррор и не один палец был растоптан в попытке подобрать выбрасываемые монеты. Вскоре мужика комисовали из армии по психиатричке и больше мы его не видели. Я сожалел о нем, поскольку мне казалось, что он искренен и ритм армейской жизни был не по нем, но Эрни сказал, что парень удачно закосил и теперь на него будет работать удостоверение из дурдома. И какой же он дурак, сам Эрни, что сам не додумался до таких простых истин! В результате этой оказии о мне узнали в казарме и ребята, шутки ради нет-нет да дергали меня комплиментами, мол, спиритист, вызови-ка духа. Это были шутки и даже стало мне надоедать как однажды ночью в казарме объявился полтергейст. Мужики всполошились, но я велел им расслабиться и лежать спокойно. Возможно пришел дух и будет нам что-то говорить. После нескольких минут насмешек и саркастического кашля мужики наконец-то улеглись и с ними начал говорить Микки. Он говорил тогда почти со всеми, обсуждая неизвестные мне их проблемы и давая советы на будущее. Наконец он привел сестру одного из них, с кем солдат расстался только несколько недель назад и между сестрой и братом состоялся личный разговор. Вдруг в дверь постучал один из сержантов, который пришел взять одного из наших парней, чтобы выполнить некую наружную работу ибо шел дождь. Был включен свет и наш сеанс резко оборвался. Эктоплазма, которую духи использовали в качестве эфирной гортани, резко шарахнулась в мое тело и я почувствовал, как будто мне хорошо дали кулаком под дых. На меня напала тошнота и одышка и я вспомнил напутствие, данное мне Ноем Зердиным в небольшом кафе в Уотфорде. Когда я выздоровел и сержант снял с себя ответственность, парень, говоривший с сестрой, сказал мужикам в казарме, что у него действительно была сестра, не знает правда, живая она еще или нет. С тех пор надо мной уже никто не смеялся и даже просили повторить сеанс, но я помнил пинок в солнечное сплетение и уклонялся от просьб. Мы еще не успели закончить здешнюю стройку как нас переместили в лагерь близ Солсбери, где нам предстояло строить новую ветку пути близ станции R. A. F. Дорожное строительство, особенно железнодорожное, - ответственная работа. Но новый лагерь был мне по душе тем, что здесь мне ближе было домой. Каждый уикенд мы могли навестить родных и хоть изредка да провести сеансы в доме Эдифи. Когда я был в новом лагере, мне удалось познакомиться с собратом по убеждениям. Несколько парней со мной в том числе отправили на ремонт поврежденных путей. Мы работали пневматической дрелью и вдруг я оказался рядом с неким мужчиной. Наши взгляды встретились и я увидел в них тот же дух, ясный и живой...

Дата добавления: 2015-07-19