От переводчика 3 страница

Я говорю о том, что видел, но факт недоверия вынуждает медиума быть более жестким, особенно если за ним тянется репутация самозванца или плута. Мистер Герберт не соглашался со мной. - Вот что, Флинт, - продолжал он, - это большая честь для простого рабочего парня

быть в кругу друзей госпожи Кук, тка живите ж чисто и цените такую удачу. - Даже если у нас в доме нет ванной, я не грязнее вас, - подумал я, но промолчал, сказав лишь, что пора мне домой, там уж наверное бабушка волнуется. Я регулярно посещал собрания в доме госпожи Кук, но в течение многих месяцев процедуры оставались такими же как и прежде. Так как хозяйка хотела, чтобы собрание было одухотворенным, мы всегда начинали с пения гимна и молитв. -...

Тогда я «уйду», как пелось в них, - и дух, который придет, будет говорить во мне. Впоследствии другие рассказывали, что происходило когда меня «не было», но я был оттого не в духе. Во-первых информация была отрывочна, сам же я ничего не видел и не слышал. Это походило на потерянные часы моей жизни. Однако мне нравились гимны и молитвы, а бутерброды с пирогами в конце собрания были восхитительны. Другие, побуждая меня продолжать начатое, бросали комплименты, как, мол, хорошо у меня все получается.

Однажды ночью, после собрания, в котором я провел более года, госпожа Кук вошла в транс и дух по имени «Шу-шу» говорил с нами. Дух увещавал нас не акцентироваться на общении с душами земного плана, но стремиться установить контакты с более развитыми духами. После той ночи я все реже и реже впадал в транс, пока не перестал вовсе и фигурировать на собрании начали госпожа Кук и дух «Шу-шу». Я озадачился, что бы это значило. Обеспокоены были и другие участники круга, кроме госпожи Кук, которая хранила бодрость духа в надежде, что ее «Шу-шу» устроит все самым лучшим образом в отношении нашего роста и духовности. Госпожа Кук и сама была обеспокоена моим духовным развитием в таких благоприятных условиях. К тому же, как лидер круга, она решила, что в будущем мы должны больше молиться и петь гимнов. Я регулярно посещал круг и теперь мог все видеть и слышать. Госпожа Кук регулярно впадала в транс и «Шу-шу» вел оживленные беседы полные непонятных мне слов, но мне казалось, что я еще не дорос до того, чтобы понимать такие высокие материи. Однажды ночью «Шу-шу» сказал, что он продемонстрирует через госпожу Кук один из ритуалов, которые она выполняла, будучи жрицей в храме Изис. Мы восприняли это с восторгом и просили оказать нам такую честь. Госпожа Кук была обыкновенной женщиной с обычными пропорциями тела. В трансе она преобразовалась в другое существо, которое поднявшись со стула, переместилось в центр круга и начало танцевать. Она вертела бедрами, приподнимала сцепленные руки и пела. Все это показалось мне каким-то диким, хотя другие участники восприняли это древнее египетское шоу на ура. Шлепались роскошные груди, энегричность танца нарастала то в одну, то в другую сторону, пальцы сплетались как щупльцы осьминога.

Я хотел отвернуться ибо был смущен таким поведением госпожи Кук, но мои глаза как будто кто-то приклеил к зрелищу. Я попытался сопротивляться завороженности танца, но из этого вышло только хихиканье, перешедшее в икоту и смех до слез. Мое поведение взбудоражило и рассердило членов круга. Госпожа Кук, вышед из транса, села на свой стул и обдала меня иссушающим в пепел взглядом. Позже, когда госпожа Кук снова увидела меня в своих дверях, она не восхитилась мной, но любезно произнесла: «Знаете ли, мой дорогой, вы еще слишком молод и неуравновешен для таких собраний. Я думаю сейчас вам лучше будет оставить это собрание». Она открыла дверь и выпустила меня на мокрую от дождя улицу. В такую погоду мне и плащ не помешал бы. Я вышел за дверь и струи дождя обдали меня. Госпожа Кук протянула ко мне руки, с очевидным намерением обнять и поцеловать меня на прощание. Я был тронут ее теплотой, но не желая быть прижатым к щедрой груди, оступился и всей массой своего семнадцатилетнего тела наступил ей на ногу. -Ой, - вскрикнула госпожа Кук, - да вы же прям на мозоль, как вам не стыдно, неуклюжий чурбан! Бормоча извинения я вышел в дождливую ночь. Ремонтируя дома ботинки, я обдумывал печали прошедшей ночи. Мне стало неудобно за себя. Мне дали редкую возможность развить свой медиумизм в кругу адекватных людей, а я разрушил их и лидера круга оскорбил. Более того, высокий «Шу-шу» сказал, что я был связан с низшими духами, а я должен был стремиться расти, дабы помочь человечеству и даже Валентино обещал помочь мне. И что теперь? Теперь несчастный, я никому не нужен и медиум с меня, видимо, не получится. К тому времени, когда я пришел домой и успел выпить приготовленное бабушкой какао, я уже принял решение. Нужно бросить всю эту затею, порвать со спиритизмом и взяться по-настоящему за свою жизнь.

Четыре

Бледные надоедливые глаза и костистый палец крутились в воздухе в дюйме от моего носа. - Вы думаете, что постоянная работа, подобно этой валяется под ногами? Я обещаю, вы еще пожалеете об этом дне! Меня стошнило от одной мысли о возможной перспективе, однако я решил оставить кладбище и был тверд в своем решении. Я напишу заявление и уйду с кладбища без особых потерь.

– Не делайте этого! Подумайте, что вам придется вернуться сюда назад, когда вы сотрете подошвы не одной обуви в поисках работы! На сей раз я уклонился от костлявого пальца.

– Коль уж вы так решили – дело ваше, а моя совесть чиста. Мистер Хобс ушел прочь, возмущаясь горячкой и легкомысленностью молодого поколения. Я подумал, что работу можно было бы поискать и заренее, но вспомнив длинные очереди в местной «лейбористской партии», меня снова стошнило. Что теперь делать? Я перешел свой Рубикон, я сжег за собой мосты и мне светила перспектива той безнадежной очереди.

Всю прошлую неделю моя бабушка пропадала на почте, пытаясь хоть что-то услышать о рабочих местах, но все было напрасно. В пятницу я получил последний расчет и на неопределенное время был предоставлен Божьей воле. Однажды в объявлениях местной газеты, в колонке «рабочие вакансии» я увидел, что местному киноменеджеру требуется помощник. Меня как стрелой пронзило. Я подходил по всем показателям быть принятым, в то время как многим ребятам не повезло. Какой радостью было бы заниматься на работе любимым делом, быть там, где твоя душа! Мне показалось, что такого рвения как у меня нет больше ни у кого из претендентов.

Я мог бы узнать, как делаются фильмы, а если не буду лохом, то могу вырасти до менеджера и завести свой бизнес. Несмотря на стандартную понедельную оплату, к которой я уже привык, перспективы были заманчивыми, так что мое опрометчивое безумие окупилось. Мои обязанности в кино, о котором я заботился как о второй бабушке начинались с девяти утра, когда я убирал зрительный зал, ухаживал за аппаратурой и делал прочие полезные дела аж до трех пополудни. Потом мне полагалось два часа на обед. В пять часов в штатской униформе я стоял на входе, регулируя очередь, что было нелегким делом ибо приходилось успокаивать то одних, то других «не рваться поперед батьки в пекло». К тому же я отвечал на вопросы типа «а на чем кончается этот фильм» или «будут ли показывать его на сеансах за четыре пенса». Мой рабочий день завершался в десять тридцать. Это было много, но я не серчал, потому что окромя стандартной платы я еще мог урывками посмотреть фильм бесплатно. За три дня просмотра урывков фильма зайцем можно было составить впечатление о всей картине. Поскольку программа менялась каждую среду, можно было посмотреть два фильма в неделю. Это было больше, чем я мог бы себе позволить, посещая кино за плату. Внизу под зрительным залом был танцевальный зал, где каждую субботу ночью проводились танцы. Я должен был в этом случае работать гардеробщиком, принимая и выдавая одежду, а когда в гардеробе было спокойно, бармен заставлял меня на круглых подносах разносить толпе напитки. Мне за это ничего не платили, хотя позволили брать с посетителей чаевые пенс или два, что и было моим левым заработком. В общей сумме могло насобираться аж 35 пенни, но я и тем был доволен. В эти субботние ночи я начал интересоваться танцем. Всякий раз, когда у меня находилось несколько свободных минут, я стоял на краю танцевальной дорожки, наблюдая за балеринами и завидуя их мастерству. В те дни они танцевали фокстрот, вальс, танго и, модный тогда чарлстон. Я стремился подражать движениям балерин и каждый раз при случае мчался в раздевалку для тренировки, пока не забыл, что и как делать. В конечном счете я думал, что мог бы справиться с этим делом, не хватало только партнера. Было непостижимо, чтобы я мог приблизиться хоть к одной танцовщице, но делу помогла швабра, которую я нашел в раздевалке. Вообразив ее одной из танцующих привлекательных девочек, швабра стала мне таким желанным и незаменимым партнером. Однажды ночью мы с шваброй танцевали вальс, как вдруг нас прервал один из патронов, чьей дочерью я часто восхищался, стоя на краю танцплощадки. Выражение на его лице было такое, будто он попал в дурдом. Он все-таки решился спросить меня, что это все значит и я, чувствуя себя полным дурнем, признался ему. К моему удивлению, он отнял у меня швабру и взял за руки.

–Позвольте показать вам новый такт, которого в Сант Альбине еще не видели. И начал вальсировать меня по раздевалке. Но я учился навыворот, потому что вальсируя за ним, я должен был выполнять роль леди. Я пытался учиться прилежно дабы потом повторить все наедине со шваброй, как вдруг вошел менеджер. На лицо его пала черная тень. Он попросил моего учителя вернуться на танцплощадку или уехать вовсе, если сочтет нужным. Патрон смутился и сбежал, оставив меня один на один перед яростью менеджера. Я ожидал грома и молний. По роду службы нам не полагалось заводить отношения с гостями. Но менеджер сказал мягко: «Держитесь подальше от того человека. У него странное поведение». Тогда я еще не понимал намека на гомосексуализм и выглядел сбитым с толку. -Хорошо, - сказал менеджер, - занимайтесь своим делом. Но если попадетесь мне еще раз, будете уволены без разговора. Он вышел, оставив меня в недоумении, не сбежал ли мой потенциальный учитель из психбольницы или чего в этом роде, но менеджер нагнал мне такого страху, что я рад был обходить патрона десятой дорогой вне зависимости имел бы я работу или нет. Прошли недели. Я вернулся к моим занятиям со шваброй, но меня все более и более увлекала мысль о реальном партнере-девочке. Я решил, что мне хватит левых, заработанных субботним вечером, чтобы оплатить урок танца в ночь моего единственного выходного. Я бросился в поиски и нашел школу танца мисс Флоренции, где за урок бального танца надо было выложить 25 пенни. Школа мисс Флоренции представляла большую голую комнату позади здания оффиса. Иногда занятия музицировал пожилой пианист, иногда крутили граммофон, который я и предпочел, посчитав последнее более приближенным к реальному танцу. Мисс Флоренция была превосходной учительницей. После нескольких месяцев школы я был достаточно опытным, чтобы оставить уроки, чтобы посвятить мою выходную ночь и 25 пенни паре со светловолосой девочкой, за которой я следил в реальном танце. Задумавшись над этими планами я достиг школы, где мне предстояло сделать последнее «па». Я задержался, когда остальная часть класса пошла сказать мисс Флоренции, что я больше не вернусь. К моему удивлению она предложила продолжать занятия бесплатно, если я помогу ей с отстающими учениками. Конечно мне польстили, но меня тянуло на свободу и со всей вежливостью я пытался отказаться. Мисс Флоренция была высокой, худой, изящной и самоуверенной и я едва мог верить своим ушам, когда она фактически умоляла меня оставаться в классе. Как я уже говорил, была причина, хотя мне жаль было этой отчужденной, уравновешенной, далекой от проблем леди.

Но все оказалось иначе чем я думал. На плечах мисс Флоренсии была больная мать, а школа не имела достаточного дохода, чтобы нанять второго учителя для занятий с отстающими. Этот бизнес вполне мог перехватить кто-то другой. Что заставило меня изменить взгляды: тщеславие ли, симпатия и уверенность мисс Флоренции я не знаю по сей день, но ажурную картину парения в танце в паре с моим светловолосым сердцеедом под аплодисменты зрителей пришлось потеснить и я остался в школе мисс Флоренции, на предложенных ею условиях. Довольно скоро я обнаружил, что отстающими учениками были либо неповороткие мужчины, или толстяки с избыточным весом, либо матроны в корсетах. Занятия с ними действительно не представляли ничего приятного. Моей мечтой было пойти в танец с реальным партнером, который будет чувствовать себя в моих руках как перышко, но пока я не смогу посвятить этому вечера, в это поверить трудно. Припомнилось чувство стыда, когда мне пришлось рассчитываться с работы, но я утешил себя мыслью о том, что в деле танца нынче я не отстаю от прогресса. Однажды в субботу ночью на работе, когда закончилось кино, один из служащих попросил, чтобы я включил главный выключатель, который управлял огнями в танцевальном зале. Я ветром умчался прочь, потому что хотел успеть сделать ей ценное предложение.

Главный распределительный щит размещался в маленькой комнате от вестибюля. Я увидел там большую доску и два выключателя на ней, в которых я ничего не смыслил. Какой-нибудь из них ведает освещением, но какой? Ради пущей уверенности я потянул за два рычага. Какой-то да сработает! Был взрыв, яркая вспышка, от распредщита потянулся дым и свет пропал вовсе. Я виновато выполз в вестибюль и в котором царили тьма и паника. Патроны с криком убегали, а менеджер, размахивая факелом, обещал возместить деньги позже, механик махал факелом, направляя толпу к выходу. Женщины кричали, дети выли, сильные мужчины пхали впереди себя всех, дабы скорее достичь выхода. В той Стигийской тьме одно было ясно как день: сегодня всем мероприятиям пришел конец. Наступил понедельник и новость, которую я узнал, была подобна смертельному приговору: через мою глупость сгорел главный предохранитель и кампания понесла урон в сотни фунтов. Приговор менеджера был суров: немедленное увольнение. Так я оказался членом длинной очереди безработных и впервые начал получать пособие. Последовала череда безнадежных недель вперемежку с чувством стыда и подавленности на душе. Я исходил мили в поиске работы, пока не стерлись подошвы ботинок, но бабушка заменила их плотным прессованым картоном, отполировала, начистила ваксой и я снова выглядел как джентельмен. Однажды кларк лейбористской партии предложил мне уехать из родного города и устроиться барменом в лондонском трактире. Это предложение поставило меня в трудное положение. Своим пособием я помогал жить на свете бабушке и если я оставлю Сант Альбин, кто будет заботиться о ней? Я терзался, как решить эту дилемму. Высокомерный взгляд очень ясно выдавал презрение к низшему классу – «уоркши», кто всегда стонал о жилье и работе, но как только им улыбалась удача, игнорировали ее и предпочитали свои трущобы и бедность. И я решил заняться бабушкиными проблемами чуть позже в лучшие времена, а теперь согласился работать в Лондоне. Оказалось трактир не был в самом Лондоне, как я себе представлял. Это был Баркингсайд Эссекс, пригород с зеленой травой и деревьями вместо грязных улиц и угрюмых зданий, вызывающих у меня чувство подавленности. Паб, где мне предстояло работать, назывался «Фаерлоп Оук». Он принадлежал добродушной ирландской паре, которая приняла меня не как слугу, а как потерявшегося некогда друга и личного секретаря. Мне показали небольшую спальню, сказав, что она будет моей собственной, чему я особенно обрадовался, вспоминая как намучился от сопения и храпа нашего квартиранта. Мало того, что комната была моей. Ее окна выходили в сад, где можно было любоваться видом деревьев и пением птиц. Хозяева Райен были снисходительны к ошибкам и поощряли мои усилия изучить торговлю. Это и обусловило мой скорый успех. Позже я освоил обязанности домашнего кочегара и смотрителя прилегающей к трактиру территории. Увлекшись работой я подружился с некоторыми завсегдатаями, имеющими собственные именные пивные кружки, которые хранились на специальной полке. Паб был полон дружелюбия и отрады. Там было хорошо. Я помню как семья Райенов обожала записи ирландского тенора Джона Мак Кормака, как целый день мы работали под звуки золотистого голоса, напевая любимые Райенами ирландские баллады. Всякий раз, когда я слышу «Дэнни Бой», «Килларни» или «Матушку махри», я переношусь мыслями в заповедный трактир и мысленно желаю семье Райенов всякого благополучия. В выходные дни я имел обыкновение ездить автобусом в город и проводить время, посещая музеи и художественные галереи, где любил рассматривать картины. Мне в голову снова начали лезть идеи как бы часть свободного времени посвятить танцам, но когда я сравнил свой единственный костюм с костюмами, которые носит Запад, понял, что дела не будет. Естественно, надо было купить что-то новое, но я не нашел ничего дешевле как за 305 пенни, что при моей зарплате было немыслимой суммой. Снова судьба ставила мне палки в колеса, но на выручку пришел господин Райен, уплатив за меня 305 пенни с условием, что я буду погашать кредит пятидесятью пятью пенни в неделю. Это означало, что я должен стать весьма экономным, дабы заработка хватало для себя, для бабушки и на оплату кредита. Наконец наступил день, когда я в новом костюме, ярких ботинках с причесанными волосами и десятью завалявшимися в кармане шиллингами сел в автобус и затаив дыхание поехал к цирку «Пикадилли». Я уже решил направиться в Дансинг Астория, что по дороге Черинг-Кросс, так как узнал, что там будут дамы, танцующие без особых церемоний. Прибыв туда, я был немало шокирован обстановкой. Зеркальный пол, архитектурная красота, экзотический декор, цветные огни, играющие на телах балерин – все это встретило меня с высшим уровнем элегантности и шика. Я чувствовал себя на равных с избранной молодежью Лондона. В течении нескольких минут я стоял вне, наблюдая за происходящим. Насколько я понял, к даме просто подходили и предлагали танец. Осмелев я приблизился к великолепной блондинке, которая вскоре скользнула мне в руки и мы закружились в ритме, обмениваясь короткими перемолвками типа как часто она здесь бывает и что я думаю о знакомстве. Обязан признать, что ниодной балерине не были адресованы спонтанные аплодисменты зрителей, но чувствовал, что не подвожу мисс Флоренцию. Я танцевал с различными партнершами, но в мыслях каждый раз возвращался к моему светловолосому идолу не из-за того только, что она хорошо танцевала. Она невидимыми нитями приклеила мое тело к себе и это было нечто. В те дни дружественные отношения между полами не были столь поспешными как ныне и я был вне себя, когда она сказала, что к ней можно обращаться просто «Мюриэл». В конце вечера со мной случилась проблема.

Я хотел танцевать последний вальс с Мюриэл, но это должно было значить, что я отвел бы ее домой, а я понятия не имел, где она жила.

Я с удовольствием шел бы с нею в Лендс-Энд, но красивую девочку, такую как она, будет несомненно ожидать такси, а с моими деньгами, часть которых я уже потратил на входной билет, лимонады для партнеров, билеты на автобус, мне ничего не оставалось, как положить язык на полку до следующей зарплаты. И я решил не танцевать последний вальс вообще ни с кем. Если не с ней, то и не с другими. Я еще наблюдал за последним танцем, когда мои глаза закрыли чьи-то мягкие ладони и я оглянулся. Она улыбалась мне спрашивая: «Вы пойдете со мной? Мой дом здесь рядом». Я был на седьмом небе от счастья.

Мягкий свет уличных ламп произвел нимб вокруг светлых волос Мюриэл, что сделало ее еще более прекрасной. Мы спустились темной улочкой и остановились перед раскрашенной дверью в промежутке между парикмахерской и винным магазином, который еще работал. Мюриэл ключом открыла раскрашенную дверь и внутри показался крутой пролет деревянной лестницы. - Следуйте за мной, - сказала она живо. Я бормотал что-то о том, что мне важно не упустить автобус. - Да зайдите же вы хоть на минуту, - промолвила она и взяв меня за руку потащила наверх. В комнате Мюриэл я осмотрелся. Что-то здесь было не то...

В глаза бросилась старенькая мебель, но мне к этому не привыкать. Было еще что-то. Ах да! Вся комната была в розовом: на каминной доске в раскошном капелюхе сидела розовая кукла Кьюпи, на кровати – розовый плюшевый медвежонок. За ситцевым с большими подсолнухами занавесом скрывались крохотная кухня. И все-таки что-то здесь было не то.

Внезапно до меня дошли запах мыла и и восковой полировки, столь знакомый мне с бабушкиного дома. Эта комната выглядела запущенной, видимо здесь давно не убирали. Мюриэл открыла шкаф и вынула из него какую-то ткань, покрытую черной пленкой. Она накинула эту ткань на себя, потом сняла ее и вышла из комнаты. Прозвучал сигнал, я подумал, что закипел чайник и сейчас будет кофе. Сигнал резко оборвался. В комнату вошла Мюриэл, покрытая черной тканью, под которой она была совершенно гола. Я опешил от неожиданности, поскольку никогда не попадал в такие ситуации. Мне кажется, что я стоял и смотрел на все бараном, которым, по-правде говоря, тогда я и оказался. Моя богиня живо отдернула занавес и сняла простынь. - Не смущайтесь, - произнесла она, -может это для вас впервые, но я скоро научу вас делу. Пять минут спустя, сокрушенный, подавленный и пристыженный я снова стоял посреди комнаты. Я снова начал что-то бормотать об автобусе, но как только я оказывался у двери, перед ними, подобно мстящему ангелу, вырастал силуэт Мюриэл. - Вы не уйдете отсюда прежде, чем не сделаете того, что я хочу, - кричала она. Я был обескуражен. Мне казалось, что здесь работает страсть и почему бы не утолить свою жажду, забыв стыд? Я тогда не подумал, что эти забавы могут мне войти в копеечку. Когда Мюриэл узнала, что я просто не способен заплатить за близость 55 пенни, они излила на меня всю грязь своих чувств. Мне показалось, что я попал под пресс. К счастью в истерике она с презрением приказала мне убираться вон, чем я немедленно и воспользовался. Еще будучи на пути к выходной двери, я слышал как она плюнула мне вдогонку с последним презрением обозвав меня несчастным никчемой в дешевом костюме и исчезла из виду. На всем пути в Баркингсайд, гонимый чувством вины и позора я недоумевал, как Мюриэл могда знать цену костюма, но пришед домой в «Фаерлоп Оук» обнаружил сзади на воротнике жакета ценник. Пошли слухи о новой картине «Поющий глупец», демонстрируемой в Мрамороном зале «Регал синема». Главную роль в ней исполнял Ал Джонсон. Им бредили все мои клиенты. Чем больше я думал о фильме с песнями, тем более замечательным он мне казался, тем более хотелось увидеть его. И вот пришел день, когда я стоял в длинной, простиравшейся до Эдвард Роуд, медленно двигавшейся очереди, пока не занял свое место в «регале», отдыхая от двухчасового стояния и предвкушая начало чего-то необычного. Огни в зале уже были приглушены. Не прошло и нескольких минут показа фильма, как я понял, что записанная на пленку музыка не идет ни в какое сравнение с оркестром, сопровождавшим немые фильмы. Голоса актеров звучали резко и неестественно, подобно первым записям на грамофонных пластинках. Я вспомнил, какое очарование оказывали старые немые фильмы и нынешние показались мне совсем не то. Люди на экране более походили на кукол, говорящих оловянными голосами, их мимика была неестественной. Новое чудо показалось мне наивным и смертельно досадным. Я вышел из «регала» с убеждением, что повальному увлечению новыми картинами долго не продлиться. Прошло немало времени пока я снова пошел в озвученное кино. А пока я предпочитал старые немые ленты с их незабвенной восхитительной атмосферой. Я помню одного киношника, писавшего на киноафишах: «Тишина – это золото» и был вполне с ним согласен. В ранние дни звукового кино, которое к моему удивлению продолжало процветать, из голливудского сонма исчезли многие видные актеры из-за того, что у них были неадекватные голоса. Почему-то снова вспомнился Рудольф Валентино. Я озадачился, соответствовал ли голос его манерам и стилю или он также был бы испорчен фонограммой? Мне показалось, что ему повезло умереть вовремя и остаться неосмеянной легендой. Размышляя об этом я не забыл сообщений из Германии, побуждающих меня развивать свой медиумизм в пользу человечества. Интересно, что Валентино думал обо мне теперь, если это действительно были его сообщения? Я ничего не забыл, но едва ли имел адекватную форму, чтобы быть спиритом, к тому же я решил жить собственной жизнью и мысли о спиритизме были отодвинуты на задний план, а Валентино забыт. Некоторое время спустя я решил пойти в живой театр. После знакомства с расценками я решил пойти в театр Принца Уэльского, где как раз играли «Внешний союз». Мне всегда нравились фильмы о море Моби Дика, так что я отправился в театр в надежде получить некое удовольствие. Постановка имела к морю мало какое отношение, но там не раз поднимались вопросы жизни после смерти. Хотя я и наслаждался игрой, думая, что в ней поднимаются немалозначащие вопросы бытия, но мне пришло на душу, что это – знак. Знак, что мне нельзя ускользнуть от того, к чему меня предназначила судьба и я начал понимать, что не просто так себе попал на эту театральную игру. В этом была воля судьбы. Той ночью я долго не мог уснуть, думая об игре и мучаясь вопросом, стоит ли мне бросить работу, вернуться домой в Сант Альбин, найти там другую группу спиритистов, общаться с ними и развивать свой медиумизм. Здравый смысл предупредил меня не горячиться. Работу бросить легко, нелегко найти ее. К тому же что скажу я лидеру лейбористов в свое оправдание? Без должной аргументации меня не возьмут на учет по безработице, а, значит, пособие мне не светит. Я ворочался в узкой кровати шарахаясь в мыслях от одной идее к другой, пока наконец не уснул. Следующим утром я проснулся с опухшими глазами, но с твердым намерением, что мне делать дальше. Я решил взять положенный мне двухнедельный отпуск и в ближайший выходной поездом отправился в Сант Альбин. В родном городе было как дома, но меня охватывала жуть при мысли бросить хорошую работу в Фаерлоп Оук и не иметь никакой надежды на другую. Блуждая улицей по пути к бабушкиному дому, я случайно в окне магазина портного увидел плакат с надписью: «Молодой человек Хочет». Я очень надеялся, что я именно тот человек, которого они хотели. Их хотел и я. Вошедши в магазин я попросил менеджера. Он вышел из противоположного помещения и я спросил, можно ли мне претендовать на вакансию. Я старался дучшим образом отвечать на поставленные мне вопросы, рассказал даже об инциденте в кинотеатре, что его развеселило. В конечном счете он взял меня на работу, а страх и трепет на душе утихли. У меня была стандартная заработная плата и несложные обязанности: уборка магазина, полировка витрин, оформление заказов и т. п., чем я мог быть полезным. Последний рубеж пал, когда он согласился сохранить за мной место в магазине, пока я получу расчет в Лондоне. Я еще раз пересек свой Рубикон, спалив за собой мосты. Но что меня ждало дальше?

Пять

Мне нравилась работа в магазине готовой одежды Джона Максвелла. В сравнении с прошлыми работами, здесь у меня была меньшая нагрузка. Администрация была ко мне благожелательна и каждый вечер был у меня свободным. Утром я приходил в стоящий в шаге от тротуара магазин, делал уборку и начищал витрины.

По крайней мере они были чистыми на высоту моего роста, поскольку лестницей я пользовался редко. Потом целый день я был наподхвате то там, то сям. Переселившись в дом моей бабушки я расстался со свободой и частной жизнью, которую я имел в трактире «Фаерлоп Оук». Мне пришлось делить спальню с Джорджем, пожилым квартирантом и снова привыкать к его храпу, запаху немытого тела и вчерашнего перегара. Джородж уже разменял шестой десяток и был румяным молчаливым человеком с длинными отвисшими усами. С 1870-х он нашел неплохую работу в Олд Майл Хоусе, старой гостинице в миле от Сант Альбина, где работает по сей день. Много лет Джоржд ухаживал за лошадьми и чистил экипажи дворянства, пока в быт не вошел автомобиль, количество конюшен сократилось, а Джорджу урезали зарплату до одного фунта в неделю. Как и моя бабушка Джордж был неграмотным и никогда не прекращал ворчать об исчезновении с дорог его любимых лошадей, не имея сил проклясть шум и вонь автомобилей. В нашем доме была гостиная комната с жесткими викторианскими креслами и круглым столом из красного дерева, покрытым скатертью с кисточками. На многочисленных стелажах валялись старинные безделушки. На буфете стояла корзина с двумя пустыми графинами. Помню еще из детства как во время финансового кризиса эти бутыли не раз кочевали в ломбард. Окна, мывшиеся каждый понедельник, были закрыты двойными занавесками на шнурке и полуоткрытыми бархатными шторами. На старом линолеуме валялись потертые коврики. Мне запомнился кусок мятой красной бумаги, которым была закрыта дыра вентиляционной трубы и глиняная ваза с сухим камышом в углу, такое себе олицетворение эстетического комфорта, который могут создать женские руки. Этот вид придавал респектабельность нашему жилищу, чем особо гордилась бабушка. Мебель из красного дерева полировалась до блеска, потом бабушка ползая на коленях чистила и полировала линолеум. Раз в неделю в доме проводилась генеральная уборка. Часами бабуля ремонтировала изношенные шторы. Трудно было себе представить, чтобы мы пользовались этим священным холлом в праздники меньшие чем Рождество или похороны близкого родственника, потому в основном наше время мы проводили на кухне.

Когда мы с Джорджем возвращались с работы, нас кормили пищей, которую мы называли словом «чай», хотя по сути это и было нашей основной дневной едой. Мы, конечно же были бы не против пирога с горохом, кусочка колбасы или пюре с тушенной говядиной, чашки хорошего чая и вволю хлеба с маргарином. Если чай приходилось делать на троих, то крохотного огонька на кухонной решетке уже и не хватало. Джордж, куря свою керамическую трубку, целиком занимал старенький ветшающий диван из конского волоса, а я сидя располагался в кухонном кресле ибо больше места не хватало. В наши дни мы много слышим о дефиците коммуникабельности между поколениями и думаю себе, о какой коммуникабельности шла бы речь в наше время, когда вокруг царила повальная безграмотность. Моя бабушка и Джордж не читали газет, не слушали радио и им не оставалось ничего как только поболтать о местных сплетнях и потолковать о работе. А ближе к ночи они были столь усталые, что им уже было не до разговоров. Куря свою зловонную курамическую трубку Джордж задумчиво смотрел вдаль, а бабушка до самой ночи что-то штопала. Мне часто хотелось куда-то уйти, даже если идти было некуда. Просто уйти и не видеть этих смертельно занудных вечеров у кухонного очага. Иногда мне хотелось пойти на собрание к спиритистам. Я все-таки надеялся услышать там что-нибудь и для себя, в частности откровение, чем же я могу быть полезным человечеству, однако в те дни никаких сообщений мне не поступало. Более того со мной никто из спиритов не хотел даже разговаривать так что я не имел возможности быть среди людей, которые поспособствовали бы развитию моих медиумических способностей как это советовало мне письмо из Мюнхена. Меня начала одолевать тоска и беспрестанно мучал вопрос, не является ли письмо из Мюнхена хитрым обманом. Невероятным было однако, чтобы женщина из Германии узнала имя и адрес малозначительного молодого человека из небольшого английского городка, чтобы сыграть с ним в злую шутку. И даже если бы это было так, какая здесь логика, если вы не видите на это ответной реакции? Меня настолько пленили эти мысли, что бабушка сочла меня больным и решила отпаивать сахарным сиропом с серой, которым лечили здесь все болезни. Я конечно отказался от такой опеки и решил вылезть из проблемы сам. Не оставалось ничего другого как чем-нибудь себя занять, например танцами. Мисс Флоренс была приятно удивлена моим появлением. Последние месяцы она была завалена работой, масса учеников стояла к ней в очередь. Казалось Англия сошла с ума. Молодой, средних лет, старик – все хотели научиться танцевать всевозможные танцы. Договорились, что я буду помогать ей заниматься с новыми и отстающими учениками и тем самым рассчитаюсь за преподанные мне уроки. Я бросился в круговорот танца как рыба в воду. Я отрабатывал шаг в перерывах на работе, я тренировался в нашей спальне под язвительным взором Джорджа, я вертелся танцором на кухне, а когда все это было невозможно, я прорабатывал движения в уме. Мисс Флоренс заинтриговала меня сказав, что если я проявлю достаточное упорство, то могу даже сделать в танце карьеру. Но неожиданно нашего менеджера перевели на другое место работы и мне предложили занять вакантную должность. Здесь у меня была бы не только выше зарплата, но и возможность приобретать одежду в магазине по ее себестоимости. Несмотря на перемену моего положения я все еще должен был выполнять свои преждние обязанности по магазину, закончив которые я ускользал в подсобку, снимал с себя робу, наряжался в шикарный костюм и чувствовал себя пижоном. Мне разрешили брать одежду со скидкой и в рассрочку, так что я уже мог подумать и о собственном гардеробе. Я купил сразу два костюма темно-синего цвета и цвета сливы с белыми полосками. Как мне показалось, последний должен был послужить большему моему самовыражению. Кроме того я взял еще пару новых фланелевых брюк, жакет и плащ. Уж теперь то, как мне казалось, я стал настоящим дэнди. Каждый раз, когда я приносил домой очередное тряпье, моя бабушка не упускала тонко подметить мне, что вещи никого еще не сделали настоящим мужчиной, но втайне она была очень горда мной и часами пристально ухаживала за моими покупками чтобы я был безупречен. Джордж, насколько мне известно, никогда никаким тряпьем не обременялся, кроме его рабочих вельветов и полосато-синей рубашки с косынкой. Он криво улыбался моим гардеробным увлечениям, расценивая это за наивность и притворство, будто бы я косил под дворянина, реально им не быв. Мой первый сливового цвета костюм он даже положил на своем диване и смеялся над ним до слез и истерики. После нескольких месяцев сотрудничества с мисс Флоренс к нам в класс пришла новая девочка, как мне показалось, врожденная балерина. Ее звали Глэдис. Она была маленькой, тонкой и изъящной как дриада, с каштановыми волосами и большими карыми глазами. На ней была изысканная и совсем недешевая одежда. Мы понравились друг другу с первого взгляда и я решил, что судьба послала мне идеального партнера, о котором я долго мечтал. Однажды, набравшись храбрости, я предложил ей исполнить со мной один местный танец и она к моему удивлению согласилась. Той великой ночью, надев свой лучший костюм с галстуком я прибыл по адресу, указанному мне Глэдис и мое сердце ушло в пятки. Я стоял перед дверью богатых и важных людей, дочь которых была далеко мне не парой. Однако я все-таки позвонил в дверь, полагая, что прежде чем ее родители датут мне от ворот поворот, я испытаю далеко не повседневные чувства. Дверь открыла служанка в форменом черно-белом одеянии и я с дрожью в голосе спросил готова ли мисс Гдэдис пойти со мной на танцы. Девица язвительно хихикнула, но я быстро взял себя в руки. Позвоните в боковую дверь, - бросила она мне небрежно и резко закрыла перед моим носом дверь. Я пошел к боковой двери размышляя, не является ли такое циничное поведение служанки коссвенным выражением родительского неодобрения и позвонил. Открыла Глэдис. Она была наряжена в вечернее цвета пламени платье, поверх которого был белый меховый жакет. - Повар мог бы дать нам хересу, если не пожалеет, - сказало это видение и сопроводило меня на кухню, где краснощекая леди в пальто, забрызганном на отворотах яйцами, налила нам из графинаа с надписью «Кухня» две рюмки хересу и подала нам. По хересу, который нам подали, даже мой неопытный вкус определил, что это была самая настоящая бормотуха, а Глэдис – простой горничной. Изъящная ее одежда не что иное как обноски, поданные ей двумя дочерьми семьи, которая ее наняла. Хмельной напиток ударил мне в голову и я, оставив в стороне раздумья, хватнул Глэдис за руку и мы поплыли к танцевальному залу. Танец с Глэдис вызывал во мне чувство идеального партнера. В моих руках она была легка как одуванчик и виртуозно следовала за каждым моим движением. Мы без принуждения кружили в совместном танце. К концу вечера мы уже определенно четко представляли себя в будущем проффесиональными исполнителями бального танца. Поначалу мы планировали сделать себе имя в каком-нибудь кабаре или на конкурсе, потом открыть свою школу и нажить благосостояние. Мы условились заниматься упражнениями каждую свободную минуту, вместе ходить на танцы и научиться подстраиваться под музыкантов. Нас непременно заметят и начнут приглашать на разные мероприятия. Любимым нашим танцем было танго. В нашем исполнении оно так понравилось бродячей вокруг танцплощадки толпе, что они бурно нам аплодировали и требовали вызова на бис, что вряд ли бы случилось, попадись мне другой партнер. Умением хорошо танцевать танго похвалится не так уж и много людей. Здесь нужны такт и чувство романтичности, что не вполне свойственно жестким англичанам. По проишествии малого времени я оставил Глэдис у дверей особняка ее хозяев, мы уже вовсю воображали себя всемирно известными танцорами и упорно продолжали тренировки, часто заканчивающиеся поцелуями. Несколько последующих недель, согласно нашему плану, мы не пропускали ни одного танца и, как и предполагалось, мы стали известными в районе. Мы даже уже привыкли к аплодисментам и вызовам на бис. Наши отношения оставались пока на уровне амбиций. Глэдис не допускала, чтобы о ней думали как о распутнице и решительно отклоняла всякие нежности не говоря уже о чем-то большем, что по ее мнению совершается только в браке. Упоминание о браке действовало на меня как холодный душ. Я хорошо помнил затхлую атмосферу обитания в доме моих родителей. Но в профессиональном плане мы с Глэдис были на высоте и танцевать с нею было выше всех похвал. Осенью 1931 г. местное общество милосердия планировало провести танцы в зале св. Альбина для сбора средств и организаторы пригласили нас с Глэдис выступить в знак добродетели. Мы чувствовали, что все идет по плану и приглашение приняли. Было решено танцевать танго в замедленной, драматизированной нами же самими версии и все это снова потом прокрутить в быстром темпе, если нас попросят на бис. И тут инициативу в свои руки взяла Глэдис. Она сказала, что нам следует нарядиться в испанские костюмы для танго. Притом на мне лежала обязанность в приобретении за свой счет материала, а она уже сшила бы все на швейной машинке Зингер, которая была в их доме. Мне это показалось довольно вольной идеей, но Глэдис была непреклонна и с нею пришлось согласиться. Потом последовали нудные дебаты о достоинствах разных материалов и наконец у нас получились два изумительных костюма, хотя я должен сказать что мне не очень нравилось носить шляпу кордобан. Мне казалось, что сам вид ее унижает меня как танцора, но Глэдис настаивала. Та ночь принесла нам потрясающий успех с оглушительными аплодисментами так что мне даже пришлось снимать ненавистную шляпу и раскланиваться публике. Поскольку Глэдис делала только реверанс, кланяться зрителям оставалось мне. Мы оба чувствовали, что ни в коем случае не стоит останавливаться на достигнутом и карьера будет за нами. Несколько недель после этого, почти профессионального дебюта, мы с Глэдис на публике не показывались. Однажды на прогулке нам приглянулся старый викторианский дом, в котором две пожилые сестры содержали детский сад. Но в те дни он не работал и его можно было арендовать за малую плату, о чем и гласило объявление неподалеку на дереве. Глаза наши засветились надеждой и мы решили испытать судьбу, переступив порог этого дома. Я дернул за старомодный шнурок колокольчика и за дверью прозвучал звонок. Вскоре дверь открыла маленькая словно мышь, покрытая серым шелком леди и вопросительно посмотрела на нас. Когда мы сказали ей о цели нашего визита, она решила поставить в известность свою сестру и провела нас в комнату, очевидно детскую, поскольку здесь было множество игрушек. Старшая сестра леди-мышки как раз красила детский манеж. Когда я объявил ей о цели нашего визита, она посмотрела на нас свысока, бросила несколько небрежных замечаний, но в принципе согласилась и мисс Мышка пригласила нас следовать за нею. Мы с Глэдис увидели паркетную комнату, служившей некогда гостиной и несмотря на дефекты пола, способные ранить ноги, с удовлетворением кивали головами. Для нас комната подходила как нельзя более. Здесь даже был рояль и старый граммофон. Мисс Мышка согласилась включать граммофон за отдельную плату, с условием, что иглы мы будем приносить свои и любая поломка также будет на нашей совести. Мы распрощались с мисс Мышкой, обещав ей вернуться и приступили к обсуждению вопроса. Официально я считался для Глэдис ухажером и иногда, когда Глэдис была дома, повар на кухне даже приглашал меня к столу. Однажды после такого застолья мы с Глэдис придумали брошюру для рекламы Школы танцев, где руководителями были я и Глэдис. Мы выставили цену: одна гвинея за пять приватных уроков, данным кем-либо из нас и два шиллинга с человека за вечер открытого класса. Позже в конце глухой улицы мы нашли репринт, позволивший нам размножить наше объявление тысячей листовок. Мы потратили часы свободного времени, чтобы распространить эти листовки где только можно было. Задолго до того, как наша школа по-настоящему начала набирать учеников, у нас занимались в частном порядке только два человека, так что с открытых уроков мы имели больше пользы. У нас была целая куча проблем со старым граммофоном и мы решили уж было поискать пианиста, согласившегося за небольшую плату обеспечивать нам занятия, но идея пока не работала. Однажды утром на работея стоя на лестнице и полируя витрины я раздумывал над новыми пассами танца, как вдруг услышал женский голос, зовущий ко мне с тротуара. Я спустился с лестницы, чтобы увидеть кто же мной интересуется и увидел даму, которая работала в церкви спиритистов библиотекарем. Она представилась как госпожа Мандин и сказала, что долго не видела меня в церкви. Увидев меня однажды на улице она решила, что непременно должна со мной поговорить. На вид ей было за тридцать, но сохранила привлекательность и снисхождение. Я сказал ей, что полностью потерял интерес к спиритизму и весь пыл своих юношеских страстей я направил на достижение карьеры. - Как жаль, - сказала г-жа Мандин, - а я слышала о ваших незаурядных медиумических способностях в кругу госпожи Кук. - Я не хочу быть медиумом, - сказал я твердо, - это кажется мне каким-то мракобесием. Г-жа Мандин опечалилась и сказала, что глупо выбрасывать на свалку такой редкостный дар. Я ответил, что наверное тогда со мной творилось что-то неладное и к тому же у меня и в сем миру предостаточно забот, чтобы иметь время думать о мире вечности. В глазах собеседницы я уловил недовольство. - Если вы имеете дар, то ваша обязанность развивать и использовать его, - сказала она. Я собираю дома кружок и была бы рада видеть вас в моем доме. Не желая показаться грубым я любезно улыбнулся и тряхнул головой. - Приедьте ко мне в воскресенье к чаю. У нас будет собрание, тогда возможно я буду играть на фортепьяно. Это мне было как выстрелом в уши.

Дата добавления: 2015-07-19