Часть 21. Ловля на живца.

Экипаж покачивался, навевая своими плавными движениями зевоту на пожилого мужчину внутри. Месье Жаккард Русто скучающе отодвинул занавеску сухим пальцем без перстней, чтобы проверить знакомый изо дня в день пейзаж и то, долго ли осталось ехать. Такая длинная неделя, полная дебатов и рьяных обсуждений в их тайном месте, где собиралась вся верхушка революционной движущей силы, и не менее насыщенные выходные, и вот, наконец, настало время для того, что он любил – расслабляющей поездки в Аббатство Сен-Дени. Он награждал себя ею, когда был доволен результатами всего происходящего в Париже и получал поощрение самого короля. Сейчас же всё шло как нельзя лучше, просто катилось, точно сыр по растаявшему маслу.

Он приезжал и сразу шёл в основной храм аббатства: большой, с высокими сводчатыми потолками, построенный в прекрасном ажурном стиле с явными готическими тонами. Шпиль колокольни над входом высился неким стражем-хранителем, но мужчина не боялся гнева Господня. В Бога он не верил совершенно, вопреки ходящим про него слухам. В его среде нужно было поддерживать добрую славу благочестивого католика умеренных взглядов, который говорил бы о важности реформации Франции в светское государство и не слишком явной роли церкви в нём.

Обычно мужчина приезжал под вечер, устраивался на последней скамье пустого собора и наблюдал, как розоватые лучи закатного солнца падают сквозь высокие стрельчатые окна, забранные витражной мозаикой; как пробиваются сквозь неё, приобретая новые оттенки, и опускаются на полуобнаженное тело распятого на грубом деревянном кресте Христа, стоящего в алтаре на массивном постаменте. Как скользят по нему, по каменным стенам с необтёсанной кладкой, чтобы, дойдя до самого пола, угаснуть, затухнуть, погружая помещение в звенящий тишиной сумрак.

В эти моменты ему думалось особенно хорошо. Здесь неожиданно находились правильные, нужные слова, бьющие прямо в цель, которые в следующий раз он обязательно применит в дебатах со своим оппонентом месье Неккера, на душу опускалось подобие отдохновения и благодати, если эти самые чувства мог испытывать такой чёрный, гниющий изнутри человек, как он. Сейчас его политическая карьера невообразимо быстро шла в гору. Поддерживаемый королём негласно и более чем ощутимо – его денежными вливаниями, он руководил очагами восстаний и демонстраций, нанимал людей, кричащих красивые лозунги тут и там, был едва ли не самым главным человеком, в чьих руках находилось множество ниточек от управления революцией.

Чувствуя себя тонко играющим кукловодом, чьё присутствие совершенно незаметно, чьё влияние неосязаемо, мужчина самодовольно улыбался, покачиваясь на мягком сидении, кривя тонкие старческие губы. Отдавая дань старой французской моде, Жаккард Русто до сих пор носил напудренные парики, потому что собственных волос у него почти не осталось – он облысел очень рано, едва исполнилось сорок. Что поделаешь, плохая наследственность. И хотя он давно не считал себя красавцем, ему до сих пор удавалось удовлетворять все свои странные прихоти – где пользуясь деньгами, где – положением. Он всегда добивался своего. Всегда.

Прикрывая глаза, откидывая голову на мягкую заднюю стенку, мужчина начал с удовольствием вспоминать.

Одной из самых тёмных сторон его прогнившей насквозь души была пагубная, совершенно необъяснимая тяга к юным мальчикам из аббатства. Это было выше его. Выше его логики, острого ума и прекрасного образования. Мужчину начинало трясти, он чувствовал неконтролируемое возбуждение лишь оттого, что тайно, схоронившись в кабинке для исповеди, наблюдал за их худыми коленопреклонёнными позами, нежными ангельскими лицами, за изломанными линиями рук, скрещенных в молитве, за беззвучно шевелящимися при чтении Евангелия, такими трогательными аппетитными губами, которым больше бы подошло ласкать его плоть. О! Как он вожделел их! Эти юные послушники в светлых рясах-хламидах были единственным, что вообще вызывало у него чувство тёплого прилива внизу живота. Его одержимость, его страсть были больше эмоциональным, психическим расстройством, он не чувствовал себя адекватным, видя их. Он растлевал этих невинных созданий в своих фантазиях тысячи, сотни тысяч раз, и это делало его всесильным, делало счастливым. Мужчину совершенно не беспокоило, что пятно гнили внутри разрасталось шире с каждым разом. Особенно увлёкшись и впечатлившись подглядыванием, он мог онанировать прямо в кабинке: мучительно долго, грубо, рывками, пытаясь добиться от своей старой, вяло реагирующей плоти хоть чего-то, и в те редкие дни, когда у него получалось дойти до конца – о! Это были самые счастливые дни его нынешней жизни.

Добравшись до места, пребывая в приподнятом настроении от сладких воспоминаний, Жаккард Русто вышел из экипажа и приказал кучеру ждать его. В этом не было нужды: мужчина на козлах выучил этот маршрут и то, что хозяина приходится ждать почти до темноты, назубок.

Толкнув высокие, массивные двери собора, шершаво мазнувшие необработанным деревом по ладони, он с трепетом вошёл внутрь. Каждый раз – как впервые. Всегда заходил сюда с трепетом и томлением, так как не мог знать наперёд, что ждёт его под этими сводами сегодня.

И в этот вечер ему была ниспослана величайшая награда за его земные труды, не иначе – он увидел коленопреклоненного ангела, жарко молящегося у самых ног Христа. Юноша не обратил на вошедшего никакого внимания, хотя и сидел боком, но это только играло на руку вдохновлённому, забывшему обо всём мужчине.

Невесомое создание всё светилось каким-то неземным сиянием, будто закатные лучи, бьющие сзади, чудесным образом путались в его рясе, словно преломлялись, создавая нимб вокруг шелковистых тёмных волос, так небрежно размётанных по плечам. И складки ткани, струящиеся по его натянутой, как струна виолончели, спине, напоминали очертания сложенных от усталости крыльев. И лицо его с закрытыми глазами, на страже которых чёрными тенями пролегли длинные атласные ресницы, настолько бледное и прекрасное в своей молитвенной строгости, было вдохновенным. И изломанная линия тёмных породистых бровей, чуть сведённых к переносице, что поддерживала собою гладкий высокий лоб, точно вышла из-под кисти Микеланджело… Всё это так захватило мысли и желания месье Русто, что он не находил в себе сил ни вдохнуть глубже, ни сделать ещё хоть шаг в сторону распятия.

Мужчина замер, точно небесным громом поражённый, его рука сама опустилась на спинку ближайшего ряда деревянных лавок, ища хоть какой-то опоры. Теряя почву под ногами, ощущая лёгкое головокружение, он тяжело опустился на скамью, не сводя глаз с прекрасного юноши.

Ангел молился так красиво и истово, полагая в свой чувственный шёпот всю душу до донышка, и когда изредка целовал крупный, грубой работы, деревянный нательный крест, его сладкие, чуть розоватые уста касались его с трепетом и бесконечной верой. Рука юноши была так изящна и нежна, что мужчина задержал дыхание, когда тот так скромно и невероятно чувственно крестился, и месье Русто не дышал всё то время, как ангелоподобный припал к ногам распятого Христа, с чувством целуя пальцы, а затем, поднявшись с колен и повернувшись, встретился с ним туманным взглядом широко распахнутых ореховых глаз.

Небеса рухнули на землю, хляби небесные разверзлись, погребая мужчину под кипящими ливнями лавы, неся заслуженную кару. Его и без того нездоровое сердце пропустило несколько ударов, пока он смог совладать со своим лицом и выдавить заинтересованную улыбку.

Тёмные, идеальной миндалевидной формы глаза цвета ночных трав в степи словно отражали свет звёзд. Ангел смотрел на него с невыразимой нежностью и грустью, а чувственные губы так легко улыбались, что душа мужчины, чёрная, схваченная тленом, поплыла, заныла, и одинокая слеза тоски по молодости и красоте скатилась из уголка глаза, затерявшись между сухим ртом и острым углом подбородка.

Прошли века и тысячелетия, а они всё смотрели друг на друга, ведя один лишь им понятный беззвучный диалог.

Наконец, юноша еле заметно кивнул мужчине, чуть прищуривая веки, отчего его взгляд вдруг стал вызывающим, дерзким, совершенно не ангельским. Крылья его носа вздрогнули, затрепетав, и, лукаво улыбнувшись, сильнее растягивая уголки губ, он беззвучно вышел через небольшую дверь возле алтаря. Та, вероятно, вела во внутренний двор монастыря, куда посторонним ход был заказан. Но не это останавливало мужчину от того, чтобы ринуться вслед ангелоподобному юноше.

Бессилие, полная эмоциональная опустошённость и крайнее нервное возбуждение, мешавшее до того, что Жаккард Русто не мог совладать даже со своими ногами и телом, чтобы подняться. Он был настолько взволнован и заинтересован, что слышал лишь колотящееся сердце и ощущал звонкую пустоту своей головы. Никогда и никто ещё не производил на него столь сильного впечатления. Ни одного послушника он не желал так сильно, как возжелал сейчас этого ангела…

Мужчина прикрывал глаза, вызывая вновь и вновь поразивший его чудесный образ ангела перед глазами, ощущая небывалую прежде эрекцию и общее возбуждение всего тела, не в пример внутренней опустошённости. Это было настолько забытое ощущение, что месье Жаккард Русто вдруг ясно осознал, что пойман в сети.

Он узнает об этом мальчике всё. Узнает и добьётся его благосклонности, чего бы ему это ни стоило.

****

Джерарда била нервная дрожь от волнения и перевозбуждения, и он едва дождался, пока пожилой извращенец покинет собор, сумев, наконец, подняться на ноги.

Он готов был взорваться от распирающих его чувств: гордости, облегчения, невероятной радости за то, что добыча клюнула и их план начал воплощаться. Наблюдая за всем со второго этажа, что был лишь со стороны входа и являлся пристройкой-лестницей для органиста, поднимающегося к своему инструменту, да звонаря, забирающегося ещё выше, на башню к колоколам; он видел каждую деталь, каждую мелочь этого спектакля. Таясь и не имея права голоса, он лишь смотрел: жадно, волнуясь и сопереживая, гадая – удастся или нет.

Фрэнк сыграл великолепно. Все три фазы были пройдены, как по маслу. Он сделал всё, чему мужчина учил его. Воплотил в самом лучшем качестве, и наставнику было, чем гордиться.

Щелчок – и двери храма открываются, являя заинтересованному взору невероятно атмосферную картину. Всё было рассчитано до мелочей. Положение тела, падающий свет, наклон головы и излом рук, каждая деталь была чётко и дотошно спланирована, а затем – отрепетирована долгими весенними вечерами. Фрэнк сыграл живо, трепетно, без какой-либо механичности, чем сильно удивил Джерарда. Такой тонкой, такой чувственной игры он не ждал в самый первый раз и был более чем удивлён. Два щелчка – и недвижная, статичная фигура приходит в движение, заканчивая молитву. Вся грация тела, спрятанного под рясой, вся томность теперь шли на выручку актёру. Он посылал знаки, которые не мог пропустить заинтересованный, очарованный первым шагом – атмосферой – человек. «Я томлюсь», – кричали они, «Я одинок и жду прикосновений». Всё это являлось финальной подготовкой к последней стадии. Три щелчка – и вот он, словно выстрел пищали, – один лишь верный взгляд, одно направленное попадание, и в голове жертвы не остаётся ни одной здравой мысли, кроме вожделения и похоти. И как же был удивлён Уэй, когда увидел новую, ими не проработанную, четвёртую стадию, неожиданно привнесённую Фрэнком. Эта заключительная дерзость, приправленная любопытством, точно бросающая вызов. Как он вообще додумался до этого? Если сравнивать с рыбной ловлей, то это очень походило на тонкую и умелую подсечку, после которой добыча увязала в крючке настолько сильно, что не имела никакой возможности освободиться. Леска же была столь упругой и крепкой, что путь у Русто оставался только один – быть вытащенным из своей привычной среды, оказаться выпотрошенным и съеденным.

Ослабив кружева ворота-жабо под шеей, Джерард легко спустился по крутой лестнице пустого собора, чуть затаив дыхание, прошёл вдоль рядов скамей, замедлил шаг у распятия и так же бесшумно, подражая походке своего протеже, скрылся за маленькой дверью, направляясь в келью Фрэнка.

****

– Я провалился… Провалился, – не переставая, шептал юноша, сидя на жёсткой кровати и чуть покачиваясь в такт словам, – Господи, я ненавижу себя… Бездарность…

Он не заметил, как оказался в комнате не один.

– Что я слышу, мой мальчик? – Джерард почти мурлыкал весенним котом, подходя ближе и опускаясь на колени подле Фрэнка. – Что за самобичевание?

– Это был провал, Джерард? Я сыграл ужасно? – с волнением и лёгким испугом спросил он наставника, хватая того за предплечье.

– Успокойся, Фрэнки, – наставник нежно накрыл скованную ладонь теплом своей. – Это было лучшее, что я видел когда-либо. Ты был превосходен. А насколько воодушевился наш дорогой месье Русто, я лучше промолчу. Он не мог даже встать сразу – так ты его очаровал. Сидел, собирался с силами, а я проклинал его впечатлительность, потому что спешил скорее оказаться рядом с тобой.

– Вы не лжёте? – с недоверием спросил Фрэнк. Ему до последнего казалось, что он был неубедителен и жалок. – Когда мы смотрели друг на друга, его лицо было точно маска, а мои глаза уже начинали слезиться от немигающего взгляда, эта чёртова улыбка свела губы, поэтому в конце я выдал непонятно что – простите меня!

Джерард вдруг неожиданно звонко расхохотался.

– Тише, тише, месье Джерард, уже поздно и нам запрещено шуметь. Прошу вас… – залепетал Фрэнк, с опаской поглядывая на дверь. Длинная анфилада коридора являлась общей для множества комнаток-келий, куда выходили все двери. Комнатки были маленькими – размером с кровать и небольшой письменный столик для занятий. Послушников держали в максимальной строгости.

– Прости, мой мальчик, – взял себя в руки Джерард. – Ты говоришь, что последний взгляд и дьявольская улыбка вышли случайно?

– Да. И я подумал, что провалил всё из-за них. Просто лицо невозможно устало, губы свело и глаза начали слезиться. Я боялся, что разревусь или уйду с перекошенным лицом, простите… – сконфуженно закончил Фрэнк.

Джерард сдавленно прыснул, с силой закрывая рот рукой.

– Ты знаешь, что ты невероятный везунчик? Словно сами ангелы присматривали за тобой и нашёптывали правильные действия. Твой заключительный взгляд сразил старика наповал, я уверен в этом. Теперь он будет приезжать каждый вечер с одной лишь целью – ещё раз встретиться с тобой, увидеть тебя, притронуться... – голос мужчины вдруг понизился, сел до шепота, а рука бесконтрольно заскользила от колена по бедру выше, шурша по грубоватой ткани рясы.

– Вам надо идти, пока никто не увидел вас тут, – строго проговорил Фрэнк, накрывая такую желанную, обжигающую жаром ладонь своей рукой, лишая её свободы движения. – Уже поздно. Вам ещё добираться до поместья. Я так рад, что всё удалось… Если вы так считаете, то я счастлив. Кажется, сегодня я впервые смогу поспать спокойно, без тревожащих сон мыслей.

Джерард мягко улыбнулся, рассматривая белую тонкую кисть юноши на своей руке. Он боролся с желанием поцеловать её, притянув к губам. Но разум взял верх, и он мягко высвободился из-под ладони и поднялся на ноги.

– Доброй ночи, мой замечательный мальчик. Постарайся отдохнуть. Завтра я вернусь, и мы продолжим воплощать наш план с того места, где прервались сегодня. Выспись хорошенько, – и он мягко поцеловал Фрэнка в лоб, затем провёл по встрёпанным волосам и, еле заметно вздохнув, вышел вон.

Впервые за последние недели Фрэнк спал спокойно и безмятежно, без волнующих и страшащих сновидений. Он поистине заслужил этот отдых, и ни твёрдость травяного матраса, ни узость кровати не могли помешать его сладкому сну.

Часть 22.

Каждый вечер, не прерываясь ни на день, месье Русто посещал главный собор в то самое время, когда Фрэнк молился там. Юноша вжился в роль и стал ещё более естественным в своей молитве, ещё более раскрепощённым и притягательным. Он даже научился получать странное, совершенно необычное удовольствие от того, что за его нехитрой игрой следили двое мужчин. Первый, до которого ему не было большого дела, но который являлся виновником всего происходящего, и второй, что наблюдал тайно и был средоточием всех мыслей и желаний юного лицедея. Фрэнк переворачивал внутри своего сознания всё так, будто именно Джерарду посвящался весь этот спектакль, и именно его реакция и очарование являлись конечной целью. Так было проще и легче, это позволяло юноше быстрее расслабиться и почувствовать, наконец, тонкое удовольствие от игры и обращённых к нему взглядов. Один из них обжигал сладострастием и похотью, заставляя смущаться и чувствовать себя неловко, второй же горел ярко и ровно, согревая неимоверной патокой теплоты и нежности, словно расплавленный янтарь тёк, обволакивая и разнеживая его тело.

Фрэнк так увлёкся, что вздрогнул, когда на его плечо легла ладонь. Чуть испуганно распахнув глаза, он увидел за спиной месье Русто, глядящего с интересом и тщательно скрываемым вожделением.

– Мой прилежный отрок, прости, что отвлекаю тебя от молитвы, но я не удержался от искушения, да простит меня Господь, – он истово перекрестился, глядя на распятого Христа перед ним. – Я вижу тебя уже второй раз и не могу не отметить твою невероятно вдохновенную молитву. О чём ты молишься так искренне каждый вечер?

– О, месье, – смутился Фрэнк, опуская взгляд и судорожно припоминая, что у него заготовлено на этот случай, – я молюсь о Царствии Небесном для моей семьи, для матушки и младшего брата… Они покинули этот мир около полугода назад, оставив меня круглым сиротой, – глаза юноши заблестели, он поднял их, встретившись с выцветшим взглядом серо-голубого оттенка, укутанным в сеть морщинок. Месье Жаккард не был отвратителен. Его внешность была вполне по-старчески миловидна, если бы не слишком чувственно выпяченные губы и мерцающие похотью глаза.

– Бедный мальчик! – с чувством воскликнул тот, чуть сильнее сжимая пальцы на плече. Фрэнк лишь силой мысли заставил себя не кривиться. – Как зовут тебя, несчастное создание? Присядь рядом со мной, ты можешь поведать старику о своём горе.

Фрэнк мысленно порадовался, так как сегодня днём всё свободное время репетировал этот монолог в голове.

– Меня зовут Луи. Луи де Перуа. Как мне называть вас, месье?

– Такой прелестный ангел может называть меня месье Жак, – мягко улыбнулся мужчина, пододвигаясь настолько, чтобы присевший рядом на край скамьи Фрэнк оказался вплотную к нему. – Я очень влиятельный человек и, возможно, мог бы чем-нибудь помочь тебе. Расскажи мне всё, не таясь.

Фрэнк выглядел вместилищем для разных, очень сильных чувств. Он был смущенным, опечаленным и отчасти – выказывал во взгляде смутно затеплившуюся надежду. Он помолчал некоторое время, нервно теребя лохматые концы плетёного пояса, поддерживающего полы рясы.

– Мне так неловко, месье Жак, рассказывать вам о своём горе, тем более, что это будет выглядеть, словно я жалуюсь. А это совсем не так. В аббатстве меня приняли довольно тепло и дружелюбно…

– Постой, – вдруг задумчиво сказал мужчина. – Ты сказал де Перуа? Я слышал когда-то эту фамилию. Твои родители были весьма богаты и некогда влиятельны, неужели они так много задолжали, что тебе пришлось покинуть отчий дом и жить в монастыре?

Фрэнк выразил на лице искреннюю досаду, злость и даже раздражение. Он закусил нижнюю губу и чуть задрожал, едва удерживая себя от слез.

– Вы ничего не знаете, месье Жак… Не стоит так запросто судить о том, чего не знаете, – проговорил он и с удовольствием отметил, как мужчина, пытаясь неловко утешить его, приобнял за плечи. От него слегка пахло цветками пижмы, что было не очень приятным, и ментолом, будто от сердечных капель.

– Прости меня, милый Луи. Я не хотел обидеть тебя. Ну же, ничто не стоит того, чтобы с такого прекрасного лица стекла хоть одна слезинка, – негромко говорил месье Русто, а Фрэнк лишь ощущал, как нервно подрагивает его ладонь, скользящая по грубой ткани, скрывающей лопатки.

– Мы жили в мире и достатке до прошлого года, – наконец, собрался с духом юноша, – пока первым от неизвестной лихорадки не скончался отец. Полгода мать убивалась и носила вдовьи одеяния, как вдруг неожиданно с теми же симптомами слёг мой младший брат. Он угас всего за месяц, – Фрэнк всхлипнул и быстро отёр глаза длинным рукавом. – Мать не выдержала такого горя и начала медленно сходить с ума. Сложно объяснить это не видевшему человеку… Но это так страшно, когда родная матушка, что выносила и выкормила тебя, вдруг начинает называть именем умершего брата, всматриваясь в черты так радостно, а потом, словно увидела на лице проказу, с ужасом отталкивает, крича: «Нет, нет, ты не Жан! Куда ты спрятал Жана? Где мой маленький Жан?» Ей становилось всё хуже и хуже, я уже боялся выходить из покоев, чтобы лишний раз не встретиться с ней. Ясность разума посещала её всё реже, и в один вечер я прибежал на вопль нашей служанки. Мама была мертва… Удушилась, – Фрэнк, наконец, не выдержал и упал в охотные объятия мужчины, подрагивая всем телом от всхлипов.

– Тише, тише, мой мальчик, – срывающимся шепотом говорил месье Жаккард ему на ухо и гладил волосы, отчего Фрэнка передёргивало. Но это оказалось совсем не сложно скрыть. – Так много бед и несчастий на долю такого прелестного создания, как несправедливо!

Наконец, юноша с усилием отстранился, вытирая лицо рукавами. На что тут же получил предложение воспользоваться шёлковым, вышитым инициалами, платком месье Русто. Это было очень интимным жестом, фактически, этот пожилой мужчина заявлял, что «Луи» стал дорог и близок ему.

– Прошу тебя, возьми. Это такая малость, – настоял он, вкладывая прохладный, скользкий лоскуток в подрагивающие бледные пальцы. – И продолжай, мой мальчик. Как ты оказался послушником в Аббатстве Сен-Дени?

– Очень просто, месье Жак. Ни отец, ни мать не оставили завещания. И согласно нынешним законам о наследовании, всё имущество перешло на сохранение ближайшему родственнику, пока прямому наследнику не исполнится восемнадцать. Моим опекуном оказался двоюродный дядя по маминой линии. Он старше всего на четыре года, пьяница и мот. Как только узнал о кончине матушки – перебрался сюда из какого-то захолустья. Сначала мы жили под одной крышей, но я начал замечать, как пропадают стоявшие на своих местах дорогие предметы искусства: резные шкатулки, драгоценные канделябры, предметы столового серебра… Даже любимая матушкина ваза… Когда я спросил об этом прямо, он был пьян и ударил меня. Назвал щенком, ответил, что это не моё дело. В тот вечер я заперся в комнате, чтобы избежать его гнева. Через неделю только узнал, что дядя стал проводить в моём доме вечера карточных игр и проигрывался, платя долги из моего же наследства. Я попытался говорить с ним, когда он не был пьян, но тот только отругал меня, ссылаясь на похмелье. Он всегда был либо пьян, либо мучился похмельем. И если во втором случае достаточно было просто не говорить с ним, то в первом я запирался на засов, который сам же оборудовал на двери покоев. У дяди слишком тяжёлая рука, – Фрэнк прислонил ладонь к рёбрам, словно придерживая болевший когда-то бок. – Мои синяки ещё не полностью прошли, месье Жак.

Мужчина сжал и разжал кулаки, а юноша продолжил, не дожидаясь, пока его перебьют:

– Всего полторы недели спустя он определил меня послушником в это аббатство, объясняя это настоятелю тем, что он слишком занят и не имеет лишнего времени присматривать за шалостями семнадцатилетнего мальчишки. Он имел на это право, согласно нынешним законам. Определить своего подопечного в специальное заведение, если его содержание будет вовремя и полностью оплачиваться. И вот я здесь, – горько улыбнулся Фрэнк. – Я не знаю, что останется от моего дома, когда я вступлю в права наследования. Нет никаких законов, запрещающих продавать или отдавать кому-либо вещи из дома. А средства на содержание он снял с моего счёта в банке вместе с нотариусом. Только вот бумаги этот мошенник готовил для дорогого пансиона на берегу моря. А отправил меня в это аббатство в качестве послушника. Думаю, не стоит говорить, что разницу сумм я также не увижу?

– Это неимоверное количество испытаний для такого хрупкого мальчика, как ты, Луи, – мужчина по-отечески положил свою сухую ладонь на колено юноше и слегка сжал, вот только Фрэнк прекрасно видел, что сострадания в этом жесте – ни на грош. – Ты необыкновенно сильный, если до сих пор не сломлен своими горестями.

– Я люблю жить и получать от жизни все удовольствия, несмотря ни на что, – чуть помедлив, вдруг прошептал Фрэнк, накрывая обжигающую ладонь на колене своей рукой. – Спасибо, что выслушали, но мне пора идти, скоро время вечернего молебна, – он порывисто встал и направился к небольшой дверце в алтаре, не оглядываясь.

– Постой! – вдруг ожил мужчина на скамье. – Луи! Мы увидимся ещё раз? Я и правда могу помочь тебе, – крикнул он, ещё не веря, что его добыча так легко ускользнула из рук.

– Я молюсь здесь каждый вечер, месье Жак, – с грустной улыбкой сказал юноша перед тем, как скрыться за дверью.

Джерард придерживал край сюртука у груди рукой, ощущая своё учащённое сердцебиение. Он наблюдал за происходящим из-за перил с органного балкона и не верил собственным глазам. Настолько честен, настолько искренен был Фрэнк, что на какое-то время мужчина и сам поверил в то, что его мальчика зовут Луи. Что ему пришлось пережить столько несправедливости и испытаний… Что он сумел в конце заигрывать со старым, похотливым извращенцем. Он закрыл глаза и, стараясь успокоиться, сделал несколько медленных вдохов-выдохов.

Джерард видел, как неторопливо уходил взволнованный месье Русто, то и дело поправляя полы вычурного жюстокора. Узкие кюлоты явно были не слишком удобны ему сейчас, и от этого походка старика выглядела вихляющей. Видел, как закатные лучи облизывали нижние камни кладки, чтобы затем погрузить своды храма в сумрак. Но и тогда он ещё не покинул своего убежища, приводя мысли и чувства в порядок.

****

С того дня Фрэнк-Луи заканчивал свою коленопреклонённую молитву и, поднявшись, присаживался на скамеечку рядом с ожидавшим его месье Жаком. Старик и правда был хорошо образован и говорил интересно и много о разных вещах, от которых бы пришёл в восторг любой отрок из мелких буржуа. Фрэнк же был образован не хуже, поэтому старательно изображал интерес и восхищение знаниями своего собеседника. Он чувствовал, что их общение и отношения стали достаточно близкими для того, чтобы делиться какими-то откровенными, тайными вещами. Чтобы быть честными друг с другом. Неделя подходила к концу, и юноша с каким-то нездоровым удовольствием отмечал, как мужчина становится более усталым и меньше внимания уделяет сдержанности, выпуская наружу похотливые взгляды и более смелые прикосновения. Он делал это будто бы случайно, невзначай, и если вначале Фрэнк вздрагивал и изображал недоумение, то сегодня, в пятницу, он просто не обратил никакого особого внимания на то, что рука, вдруг оказавшаяся на его колене, осталась там намного дольше положенного.

– Вы знаете, мне неловко признаваться, – залепетал Фрэнк, смущаясь и краснея, – но ваши прикосновения заставляют чувствовать себя странно, – договорил он и замер, ощущая на своей ноге подрагивающую от нетерпения костлявую ладонь.

– Что ты имеешь ввиду, мой мальчик? Расскажи об этом, – томно спросил месье Жак, придвигаясь чуть ближе.

– Это странно... И очень стыдно говорить об этом, – прошептал Фрэнк, смотря куда-то вниз и в сторону. – Но сердце словно заходится и внизу живота… – его голос оборвался, – горячо.

– О, мой юный и невинный отрок, – развратник чуть сжал колено и заскользил вверх по бедру юноши. – Расскажи мне о своём опыте. Ты когда-нибудь был с девушкой?

Фрэнк, алея пунцовыми кончиками ушей, зажмурился и помотал головой.

– Господь всемогущий, – жарко вздохнул старик, – неужели ты невинен? И никогда не прикасался к себе?

– О чём вы? – с интересом спросил Фрэнк, наблюдая за ладонью, добравшейся до самого верха и остановившейся напротив паха. – Я чувствовал подобное и раньше, но никогда… – он осёкся, потому что настойчивые пальцы забрались под полу рясы и начали поглаживать его возбуждённую плоть через тонкую льняную ткань подрясника. Он сглотнул и вновь сильнее зажмурился, напрягаясь. Одному Богу известно, какими усилиями он удерживал в голове образ наставника. Одни ангелы могут подтвердить, что он был в шаге от срыва отвращения, только бурная фантазия, рисующая ему так ярко первую встречу с Джерардом на балу у баронессы, помогала держаться из последних сил. Он дрожал, стараясь не обращать внимания на шумное чужое дыхание у уха, на противный сердцу голос и дурной, незнакомый запах, перекрывая всё это своим неистовым желанием к своему учителю. А мужчина, отнёсший эту дрожь к степени возбуждения, лишь смелее забирался под подрясник, едва не касаясь уже обнажённой кожи своими пальцами.

– Нет! – вдруг вскрикнул Фрэнк, вскакивая со скамьи и отлетая на шаг от обескураженного сластолюбца. – Прошу вас, месье Жак, не надо! Это слишком… слишком приятно, вы не должны делать подобного со мной, тем более перед распятием… Господь и так ненавидит меня, раз посылает столько испытаний… Простите меня! – он закрыл лицо руками и выбежал через дверь прежде, чем мужчина поднялся с лавки со словами: «Луи, Луи, постой, прошу тебя!».

В храме повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь тяжёлым дыханием месье Жаккарда.

– Вот же маленький ублюдок! – в сердцах выругался он, крепко стукнув кулаком по спинке впереди стоящей лавки. – Я ведь почти сломил его… Сукин сын, – сдавленно шептал мужчина, направляясь к выходу из собора. Сидящий на балконе Джерард весь превратился в слух. – Ну ничего, ничего, завтра я покажу тебе, каким может быть месье Жаккард Русто, главный кукловод революции. Обихаживать мальчишку-сироту, точно он принцесса? Уговаривать, ждать? Не собираюсь ждать ни дня больше. Завтра же будешь извиваться и просить пощады, упёртый выродок…

Джерарда колотило, он держал себя обеими руками, нащупывая сбоку, у рёбер в тайных ножнах отравленный стилет. Он бы успел неслышно спуститься вслед мужчине и быстро, одним сильным движением вколоть сталь под лопатку этой змее, и не мог понять, что же удерживает его от подобного шага. Мужчине было не впервой убивать – не в открытой схватке, но исподтишка, используя внезапность и яды. Он не любил эти методы и не распространялся о своём опыте, и тем не менее ничего не мог изменить – порой, очень редко, ему приходилось убивать. Эта тварь угрожала Фрэнку. Его Фрэнку. Его воспитаннику, его вожделению. Его невинному ангельски-чистому существу, единственному созданию, заставляющему его улыбаться и верить в лучшее. И она должна была поплатиться за это.

Дверь глухо хлопнула, возвещая о том, что месье Жаккард Русто покинул собор, оставляя его в сумрачном одиночестве. Он должен, обязан был успокоиться и не выглядеть нервным. Фрэнк так много трудился и был настолько убедительным, что Уэй не имел права беспокоить его своими мрачными мыслями. Они все заслужили небольшой отдых. Совладав с эмоциями, мужчина поднялся на ноги, отряхнул и поправил строгий костюм, надетый сегодня для разговора с настоятелем, и начал спускаться с лестницы. Его мальчик по обычаю ждал в своей келье, стоило поторопиться.

****

Фрэнк лежал на узкой деревянной кровати, разметав волосы по тонкой подушке и закрыв верхнюю часть лица согнутой рукой. Он до сих пор приходил в себя после произошедшего и не мог понять, хорошо ли то, что случилось, или он ошибся, свалял дурака. В ту секунду, когда юноша понял, что чужие пальцы вот-вот коснутся его плоти, он просто взорвался. Это было выше его сил. Он сгладил ситуацию словами, как мог, но по его мнению, всё это было более чем жалко. Он не справился, провалился. Он никчёмный лицедей, и его выдержка далека от выдержки наставника. Он ничтожество…

Испустив глухой страдающий вздох, грудь качнулась вверх-вниз. Дверца тихо скрипнула, пропуская посетителя, но Фрэнк не убрал руку с лица: он и без того знал, кто это может быть. Юноше было слишком стыдно за свой провал. Вдруг свободно свисающей с кровати руки коснулись тёплые, такие родные, мягкие пальцы. Кожа их чувствовалась нежными гладкими лепестками без намёка на сухость, а в поглаживании сквозила непередаваемая трепетность. Фрэнк, на мгновение испугавшись, вскинулся, распахивая глаза и встречаясь с взглядом болотно-карих глаз наставника. Облегчённо вздохнув, снова упал на жесткую подушку, расслабляя каждую часть тела. Он с наслаждением, прикрывая веки и пряча их под рукой, ощущал тёплые пальцы на своём запястье, осторожно поглаживающие кожу. Это было настолько приятно и чуть щекотно, что заставляло бездумно улыбаться в темноту закрытых глаз. Джерард снова стоял перед ним, словно перед умирающей девицей, но юноша не мог пошевелиться: слишком обессилел и устал. Край кровати чуть скрипнул, когда мужчина присел на него, тесня Фрэнка ближе к стене.

– Простите, – прошептал юноша, – простите, месье Джерард… Сегодня я точно провалился. Но я просто не мог сдержаться, когда он стал так настойчив.

Вдруг его запястье потянули наверх, и через мгновение кожи коснулись тёплые, суховатые губы. Фрэнк замер, не веря такому откровенному и решительному жесту: запястье и пальцы целуют лишь у того, с кем флиртуют открыто и изъявляют этим своё желание и заинтересованность. Юноша боялся открывать глаза. Губы разомкнулись, и по пульсирующей жилке прошёлся влажный язык, тут же уступая место дыханию, обжигающему и настойчивому. Фрэнк сглотнул, не шевелясь. Происходило что-то невиданное, настолько желанное, насколько же и пугающее его. Судорожные вдохи давно выдавали его отношение, сердце участило удары, вырываясь из грудной клетки, и лицу было нестерпимо жарко, душно, слишком горячо.

– Ты был великолепен, – задвигались губы наставника, касаясь облизанной кожи, заставляя Фрэнка мысленно стонать и извиваться от этого. – Ты был так хорош, что я еле сдержался, чтобы не всадить стилет в спину этой двуличной змее. Он не заслуживает ни единого взгляда твоего. Ни единого слова. Ни мимолётного прикосновения, – он снова припал губами к запястью, целуя нежно и неторопливо, будто пытаясь распробовать новое заморское блюдо. Его губы были так несыты и настойчивы, спускаясь всё ниже – по трепещущей ладони, словно выводя каждую линию на ней, что Фрэнк дрожал, молясь о выдержке и благоразумии для себя. Только пульсирующее желание и колотящиеся в голове слова молитвы составляли сейчас его сущность. Он не смог сдержать сдавленного стона, когда безымянный палец на фалангу утонул в теплоте рта Джерарда и встретился с кончиком его языка.

– Я восхищаюсь твоим талантом и смелостью, мой мальчик, – тихо и спокойно говорил мужчина, по очереди забирая губами каждый его палец, приводя Фрэнка в неописуемое, совершенно неадекватное состояние. – Ты талантлив много более, чем я. И у тебя всё получается потрясающе. Так быстро привести старика в состояние агонии! Поверь мне, очень скоро всё завершится нашей победой. Буквально в следующую вашу встречу он не сдержится.

– Завтра? – с волнением спросил Фрэнк, удивляясь сипоте своего голоса. Ему не терпелось покончить с этим делом. Даже похвалы наставника не могли перекрыть нервное напряжение и усталость, наваливавшуюся после каждой встречи с месье Русто.

Закончив с мизинцем, бесконечно неторопливо изучив его языком до самого основания, Джерард, наконец, прекратил сладчайшую пытку, накрывая ладонь второй рукою.

– Нет, мой ангел, – и Фрэнк вздрогнул от этой фразы, как от ведра ледяной воды. – В понедельник. Я встречался сегодня с настоятелем и отпросил тебя на два дня. Мы можем ехать домой сейчас же и вернуться только вечером в воскресенье.

Фрэнк, наконец, убрал руку с горящего лица и неверяще и ликующе вглядывался в любимые глаза:

– Вы не шутите? Меня правда отпустят?

– Да, Фрэнки. Собирайся, – мягко улыбнулся мужчина, опуская ладонь юноши и аккуратно укладывая её рядом с собой на кровать, словно и не происходило ничего странного. – Я хочу, чтобы ты как следует отдохнул перед финальным действием. Ты заслужил это: выспаться дома на привычной кровати и поесть нормальной, а не приготовленной для послушников, пищи. Уверен, Маргарет посчитает тебя исхудавшим и постарается откормить.

Они улыбнулись друг другу, и уже через полчаса сидели в карете, сонно покачивающейся на пути к поместью. Вещей в аббатство Фрэнк брал совсем немного, и единственное, что завернул с собой сейчас – миниатюрное издание сонетов Шекспира.

Они молчали всю дорогу, изредка кидая друг на друга красноречивые взгляды и неловкие улыбки. Джерард больше не прикасался к Фрэнку так, а сам юноша просто не смел даже затронуть эту тему. Всё было слишком: непривычно, желанно, необъяснимо. Это слегка пугало его и тут же – заставляло сердце радостно трепетать, заходясь в щебете. Эта сладкая, странная неопределённость была столь необходима, что Фрэнк боялся потревожить её хоть чем-то.

– Устал? – с искренней заботой спросил мужчина, подхватывая покачнувшегося на лестнице Фрэнка под локоть.

– Немного, – выдохнул юноша, чуть не упав. Ноги не слушались, хотелось перекусить немного и закрыть глаза, чтобы спать, спать, спать…

Джерард довёл его до софы в малой гостиной и усадил с краю, небрежно освободившись от сюртука, кинув его на спинку ближайшего кресла. Дом спал, часы на камине показывали много больше полуночи. Поэтому мужчина, выдохнув короткое: «Подожди недолго, я сейчас вернусь», снова скрылся на лестнице. Фрэнк неспешно скинул плащ, сюртук, жилетку, оставив всё это висеть рядом с одиноким сюртуком наставника, и блаженно вытянул ноги, опираясь на мягкость спинки лопатками и чуть съезжая вниз.

Дом. Родной дом. Казалось бы, всего лишь стены, привычные глазу, видимые изо дня в день. Но чувствовал он себя здесь так спокойно и расслабленно, как никогда не чувствовал за закрытой дверью маленькой кельи в аббатстве. Юноша дышал знакомым запахом поместья полной грудью, с удовольствием осознавая, что нервы успокаиваются, и его душа встаёт на место, туда, где и должна быть.

– Смотри, что я нашёл, – Джерард мастерски появился из темноты дверного проёма, шагая слишком неслышно. В его руках красовалась открытая бутылка вина с зажатыми между пальцев бокалами и небольшая тарелка с остатками сладкого пирога. – Как раз, чтобы подкрепиться одному голодному и уставшему мальчику, – он составил находки на низкий столик между софой и креслом и сам присел рядом с Фрэнком. Небрежно и точно разлил вино по бокалам, опустошив сразу полбутылки. – Выпьем, мой необычайно талантливый мальчик? За тебя, за твою тонкую и искреннюю игру. Я горжусь тобой, ученик, – с тёплой улыбкой проговорил он, протягивая один из бокалов юноше. Отказываться не было никакого желания.

Они пили и разговаривали о том, что произошло за столь долгое отсутствие Фрэнка в поместье. Джерард рассказывал самые забавные и милые случаи, в которых главной героиней по большей части фигурировала Луиза. Девочка освоилась и оказалась ужасной непоседой, за которой требовался глаз да глаз. Фрэнк улыбался, чувствуя, как вино пьянит и без того уставшую голову, как пустой желудок жадно всасывает его всеми стенками, заставляя щёки алеть, а глаза – слипаться. Он успел съесть лишь кусочек пирога и опустошить бокал чуть больше, чем наполовину, прежде чем уронил голову на плечо Джерарду и негромко засопел.

Подождав какое-то время, мужчина повернулся, чтобы прислониться губами к родной макушке. Волосы Фрэнка пахли так удивительно: чем-то давно знакомым и привычным, перемешанным с ароматом храмовых благовоний. Наслаждаясь запахом вдох за вдохом, Джерард прикрыл глаза от удовольствия. Рука сама, не дожидаясь разрешения хозяина, скользнула наверх, чуть запутавшись в прядях волос, убрала их с лица спящего, заправив за ухо. Гладила, то и дело касаясь мочки, и мужчина улыбался оттого, как мирно спящий мальчик чуть вздрагивал каждый раз, когда он притрагивался к ней.

– Душа моя… – прошептал Джерард, теряясь в сладостно-ноющих ощущениях повыше солнечного сплетения, раздирающих его тело, – что же ты делаешь со мной?

Просидев так ещё недолго, он залпом осушил свой бокал, заткнул пробкой горлышко недопитой бутылки и, осторожно высвободившись из-под веса Фрэнка, поднялся на ноги. Затем примерился, уверенно взял потяжелевшего от расслабленного сна, но всё же слишком худого юношу на руки. Задул огоньки на высоком канделябре и, ориентируясь по приглушённому свету из высоких окон, неторопливо понёс его в его же покои, чтобы уложить на кровать.

Джерард позволил себе снять с Фрэнка только сапоги и кюлоты, накрыл спящего одеялом и, проведя на прощание кончиками пальцев по скуле, вышел из комнаты. Дверь закрылась, и он удобно прислонился спиной к её надёжной поверхности.

«Фрэнки… Я болен тобой. Твоя невинность, твоя открытость и честность хуже чистого яда. Они растравляют меня, не дают мне покоя… Я одержим, не иначе».

Прикрыв глаза, чтобы яснее заглянуть внутрь себя, мужчина понял то, что так давно прятал в тёмных глубинах подсознания. Он ходил по самому краю уже давно. Ходил так близко, что одно неверное движение, одна ошибка – и он не успеет заметить, как вспыхнет, покачнётся на ветру и полетит в бездонную пропасть, у которой слишком много названий на всех людских языках.

– Ti amo…

Часть 23.

Джерард Артур Уэй намеревался всю субботу и большую часть воскресенья провести в праздной лености и приятном отдыхе со своим учеником и Луизой. Он мечтал проехаться верхом до лесного озера, погулять там как следует, пока крошка Лулу будет собирать весенние цветы на бесчисленных полянах вокруг. Он надеялся слушать и рассказывать, говорить на совершенно отвлечённые темы, упиваясь обществом Фрэнка. Но все его мечты рухнули карточным домиком, когда Маргарет, постучавшая в его комнату во время утреннего умывания, отдала ему письмо.

«Прошу Вас быть сегодня к обеду на том же месте, что и всегда, на тайном совещании. Ваша М…»

Бумага, зажатая меж пальцев, еле уловимо пахла фиалками и розмарином, и для Джерарда было не впервые получать подобные зашифрованные послания от Её Величества королевы. Он досадно поморщился и вздохнул от неудовольствия. Как же всё не вовремя! Хотя Её Величество тоже можно понять. Неделя осуществления плана и никаких вестей; наверняка, она взволнована ходом дела и его успешностью. От результата зависело ни много, ни мало, а судьба королевы и всей Франции в целом…

Неторопливо зажегши одинокую, почти истаявшую свечу, он опалил письмо с края и, когда оно занялось больше, чем наполовину, кинул на начищенный поднос. Бумага тлела и сворачивалась, ярко-алым целуя контуры, а затем рассыпалась пеплом. В поместье месье Уэя не было ничего, что могло бы связать его и королеву, или его и службу при дворе. Он был крайне осторожным тайным советником.

Если планы менялись так круто, то стоило поторопиться, не растягивая время смолой. Чем раньше он сделает устный доклад королеве, тем раньше освободится и больше времени останется, чтобы провести его здесь, с Фрэнком. Господь всемогущий! Как долго они не занимались вместе совершенно привычными и приятными делами? Как давно не музицировали в четыре руки? Как давно не играли в шахматы из резной кости, когда последний раз читали вслух друг другу?.. Столько драгоценного времени потрачено впустую в нелепых попытках угнаться за несущимися вскачь событиями…

Вздохнув в последний раз, мужчина оттолкнулся от края комода, на который опирался всё время, и отправился подбирать гардероб на сегодня. Что-то строгое, но очень элегантное, и обязательным штрихом – янтарные запонки. Любимые, тёплые, идеально подходящие к его сегодняшнему настроению.

Если костюм – тёмная шёлковая тройка из зауженных брюк по английской моде, жилетки и сюртука – подобрался достаточно быстро, то запонки отказывались находиться совершенно, будто бросали вызов торопящемуся и начинающему нервничать мужчине. Джерард лихорадочно перетряс обе шкатулки с драгоценностями, одна из которых целиком была отведена под разные запонки, а вторая – до верха набита кольцами и булавками-брошами, но ни в одной не нашёл искомого. И только приостановившись на мгновение, чтобы надеть выбранные мимоходом перстни, вспомнил. Последний раз он отдавал запонки Фрэнку в день своего рождения. И с тех пор тот не возвращал их.

Ухмыльнувшись, Джерард решил не переодеваться, оставаясь в свободных домашних кюлотах и простой утренней рубахе. Стоило спуститься вниз и взять с собой несколько пирожков, которыми пропах весь дом. Завтракать некогда, но подкрепиться по пути, в карете, ему никто не запретит. А заодно усовестить Фрэнка за то, что до сих пор не вернул собственность владельцу.

Джерард улыбался, выходя из комнаты и спускаясь по лестнице в малую столовую. Он уже представлял красивое сконфуженное лицо и оправдывающийся тон. Это было неправильно, но мужчина блаженствовал, видя своего ученика таким. Будто тот не понимал, что всё происходит в шутку и никто на самом деле ни в коем случае не сердится на него. После праздничного вечера у Шарлотты они следующим днём уехали в Аббатство, чтобы представить Фрэнка обнищавшим наследным отроком Луи де Перуа. Не мудрено было забыть о чём угодно, тем более, о каких-то запонках…

Против всех его ожиданий, в столовой никого не было. Он заглянул на кухню и там обнаружил торопливо хозяйствующую Марго. Та ловко перекладывала уже испечённые пирожки с противня в большие плетёные вазы, проложенные тканевыми салфетками. Поразившись в который раз, как этой замечательной, но довольно крупной женщине удаётся быть настолько подвижной и чувствовать себя в этой небольшой кухне, как рыба в воде, Джерард поздоровался:

– Доброго утра, Марго. Где все?

– Ох, Жерар! Доброго утра, мой милый! Я была так рада, когда сегодня увидела Франсуа! Почему ты не предупредил меня? Я бы устроила что-нибудь особенное к завтраку. Виданное ли дело, провести без нашего мальчика почти неделю! Ты негодник.

Мужчина улыбнулся. Эта торопливая манера говорить – когда пронзительно, когда мягко, – умиляла его. Особенно в сочетании с тем, что женщина ни на мгновение не прервалась от выполнения своих чрезвычайно важных дел. Конечно, Маргарет не была посвящена в подробности их плана. Она знала только, что Фрэнку придётся какое-то время пожить в Аббатстве, собирая важную информацию, не более того.

– Это было спонтанное решение, – улыбнулся Джерард, вспоминая всё, что именно подтолкнуло к его принятию.

– Конечно-конечно, – пролепетала Маргарет, хитро прищурившись. – Я так и поняла. Особенно когда мыла сегодня бокалы из-под вина. Что-то отмечали, и без нашего с Полем участия? Очень подозрительно…

Неожиданно для самого себя Уэй почувствовал такое сладкое и забытое накрепко чувство. На него опустилось смущение, отчего сердце забилось чуть чаще, а щёки затеплели. Будто кто-то ненароком подглядел за его сокровенной тайной. В ней не было постыдности, но она являлась чем-то дорогим, важным, только для личного пользования, чем совершенно не хотелось делиться.

– Ох, Марго, перестань. Ты слишком много выдумываешь от скуки, – он подошёл и ловко схватил пару пирожков, тут же подбрасывая те в воздух и ловя, словно жонглер.

– Господи, Жерар! Только из печи! Горячие! Да что же это такое! – кинув в хозяина полотенцем, она только покачала головой. – Чего тебе неймётся? Завтрак через десять минут. Последнюю партию ставлю и зову всех к столу.

– Я не буду завтракать, милая Марго, – мужчина споро заворачивал добытые пироги в полотенце. – Письмо, что ты принесла. Мне нужно ехать в Париж. И срочно.

– Ох… – только и выдохнула в ответ женщина. – Всё ясно. Франсуа и Лулу очень расстроятся. Они надеялись провести день с тобой.

– Ничего, если я успею сделать сегодня все дела, завтрашний день мы посвятим обществу друг друга. Так где они? Я бы хотел попрощаться перед тем, как уеду.

– В саду. Поль обрезал розовые кусты, и эти двое непосед вызвались помочь. Только что-то мне подсказывает, что они больше мешают, чем помогают.

И правда, до ушей Уэя донёсся заливистый смех малышки и какие-то реплики Фрэнка. Он вышел с кухни и направился в сторону чёрного выхода. Дверь оказалась чуть приоткрыта, а апрельское утро дарило нежное тепло и необъятную солнечность всему миру, точно обнимая его. Оперевшись о косяк, мужчина с лёгкой улыбкой и трепетом наблюдал за тем, как двое детей – такой смелый и решительный в своём намерении поймать Фрэнк и настолько очаровательно убегающая Лулу – играли в салочки меж розовых кустов, периодически задевая стригущего стебли Поля и вызывая у него поток добродушного ворчания.

Раскрасневшиеся, с размётанными волосами и чуть вспотевшими висками, они смотрелись слишком чудесно и гармонично вместе. Как родные. Как брат и сестра. Слишком до того, что у Джерарда тоскливо защемило в груди. Ему нестерпимо захотелось бегать с Фрэнком так же. Только невинности в их играх не было бы ни на грош. Выслеживать, таясь в зелёном лабиринте, прятаться в тени цветущих ветвей, выжидая. А затем нападать, заваливая желанную добычу на свежую изумрудную траву, чтобы одежда пропитывалась прохладной росой насквозь. Прижимать испуганного мальчика лопатками к земле, лишать движения и брать то, для чего всё и затевалось: сладость вишнёвых губ, солёность гибкой шеи, мягкость розовеющих щёк… Неудержимость срывающихся стонов.

Джерард не заметил, как замечтался, теряя драгоценное время. На него совершенно не обращали внимания, и он решил не ломать такую волшебную идиллию. Лулу и правда заскучала в его доме, да и Фрэнку нужно развеяться. Пусть резвятся. Развернувшись, он зашёл внутрь и направился в покои ученика, решив забрать запонки самостоятельно.

Входить в чужую комнату без стука и разрешения было совершенно не в правилах Джерарда Уэя, и если бы не его спешка и то, что он пришёл забрать своё, он никогда не пошёл бы на подобное. Чужое пространство было неприкосновенным в этом доме. Ощутив некое благоговение оттого, что нарушал свои же правила, мужчина вошёл внутрь и притворил за собой дверь.

Комната Фрэнка в какой-то мере была особенной. Одной из самых вычурных и богато украшенных. Она была такой задолго до того, как её хозяином оказался Фрэнк. На самом деле, в том, что мальчику досталась именно эта комната, был виноват Джерард. Именно он был приверженцем аскезы в убранстве помещений и выбрал себе самое простое помещение с балконом. Маргарет решила обосноваться в нежной спальне в лилово-розовых тонах, у Поля уже была его комната, где он жил при прежних хозяевах. И в итоге Фрэнку досталась эта: с множеством бордового и золотого, с богато украшенным деревянной резьбой потолком, с массивными люстрами и тяжёлыми бархатными шторами, с неширокой кроватью, которую венчал грузный тканевый полог. Она совершенно не подходила мальчику, но вариантов не оставалось. Не жить же Фрэнку в гостиной зале?

Тут было чисто – за время отсутствия ученика Маргарет привела покои в порядок. Ничего лишнего не лежало на трюмо перед зеркалом и комоде. Но смятая постель и небрежно брошенные на кресло вчерашние вещи говорили о том, что у помещения есть хозяин, и он где-то неподалёку.

Ощутив прилив смутного беспокойства, Джерард одёрнул себя. Что за странные мысли? Разве он вор? Это его поместье. Его дом. И всё внутри принадлежит ему. Он же не собирался рыться в личных вещах своего мальчика, он хотел лишь забрать своё.

Не обращая внимание на участившееся сердцебиение, мужчина подошёл к комоду. Сверху стояла массивная деревянная шкатулка самых простых очертаний. Если запонки были в комнате, то только в ней. Крышка не поддалась ни с первого раза, ни со второго. Приглядевшись внимательнее, Джерард увидел миниатюрную замочную скважину. Значит, закрыто.

Торопливо осмотрев комнату, решил самое простое – проверить в верхнем ящике комода. Вряд ли Фрэнк держит что-то личное так близко. Выдвинув совсем немного, мужчина заглянул внутрь. Небольшой чёрный ключик в углу сразу приковал к себе всё внимание, словно обещая тайные знания. Джерард криво усмехнулся своим мысленным аналогиям с ларцом Пандоры. До чего только не доведёт больная фантазия воспалённого мозга. Чуть дрожащими, словно от холода, пальцами, он вставил ключик в замочную скважину и провернул два раза. Что-то тихонько щёлкнуло, и крышка мягко толкнулась в пальцы, приподнимаясь.

На белой шёлковой ткани лежали несколько перстней, что Джерард дарил своему ученику. Пара янтарных запонок, хитро поблёскивающих от солнечного света. И старинная, крупная, врезавшаяся в память накрепко, такая простая и одновременно изящная, застывшая теплом солнечных лучей в холодной латунной оправе, янтарная брошь.

Джерард покачнулся – в глазах потемнело. Он неожиданно оглох для внешних звуков. Что-то набирало силу изнутри, изо всех сил ухая по барабанным перепонкам. Мужчина схватился за края деревянного комода руками, чтобы удержать равновесие. Внутренний ком нарастал, мешая дышать, и никак, никак не вдохнуть было чуть больше так нужного сейчас воздуха. В горле пересохло, и язык прикипел к гортани. Не верить глазам своим. Это какая-то шутка… Пальцы судорожно коснулись гладко отполированной поверхности, вытаскивая брошь, словно снимая с пьедестала, будто лишая опоры, расшатывая сами основы мироздания.

Знакомые размеры и изгибы… Островатые края… Скопление пузырьков по низу… Он сжал руку до боли, так сильно, чтобы уничтожить, чтобы впаять в ладонь намертво. Она. Она… Она!

Внутри негромко хлопнуло. Грань прорвалась, точно высушенная рыбья кишка, выпуская наружу всё то, что сдерживалось, возвышаясь неустойчивой пизанской башней, усиленно держась друг за друга… Падало, обрушиваясь с исступлением, утягивая всё новые и новые рамки и ограничения к низу, туда, где спрятано всё самое тёмное, гадкое, боящееся солнца.

В голове непрошенно прояснилось, будто сильными порывами ветра раздуло все облака, являя взору кристально-чистое, словно хрустальное небо. Тысячи вопросов и предположений ручейками слились в единое русло, обрисовывая полную, до сего момента не видимую, картину. Сердце защемило невероятно сильно, заставляя мужчину схватиться за грудь и осесть на край кровати. Невозможно… Нет. Нет!

Незваные, но такие яркие и живые образы заполнили пустующе-ясную голову. Всё то, что он так бесстыдно проделывал со своим Ангелом на балах у Шарлотты, не подозревая ничего. Да можно ли было подозревать?! Чтобы робкий, домашний мальчик оказался мнимо невинным инкубом-искусителем? Чтобы тот, кто боялся лишний раз поднять глаза, очутился на закрытом балу, нарушая все запреты и наказы?! Джерард застонал, обхватывая голову рукой, натягивая пряди между пальцами до боли. Воспоминания накатывали волнами, и новая была много сильнее предыдущей. Вот он так развязно ведёт себя, касаясь, лаская и принуждая к подчинению. И под его руками так жарко и сладко стонут от удовольствия, что все мысли и аналогии, смутные подозрения и предчувствия испаряются из головы. Остаётся только похоть и страсть, бьющая набатом пульса по вискам. Всеобъемлющая. Сжигающая. Пожирающая всё, что скормят ей. И он поддаётся, ведя себя настойчиво и даже грубо. В последнюю их встречу он был так неосторожен! Так напорист и требователен… Господи, он причинял ему боль и брал без ласк, заботясь лишь о своём удовольствии, а тот распалялся еще сильнее, подчиняясь его неистовым толчкам, обманом добившись для себя того, от чего наставник охранял его всеми своими силами… И как после Фрэнк недомогал несколько дней, кутаясь в шарф и ссылаясь на простуду. Потому что его шея, наверняка, пестрила отметинами, что он оставил, сам того не желая… Каким же слепцом надо быть! Ведь он смутно чувствовал что-то знакомое, родное в этом человеке, но совершенно не пытался зацепиться за эти ускользающие мысли, потому что был ослеплён похотью.

Мозаика смешалась в кучу, а затем мгновенно, точно по волшебству, сложилась в чёткую и понятную картину. И гнев, ярый, горячий, поднимающийся из самой глубины сознания, тёмно-алой пеленой опускался на него, затуманивая взгляд и умение трезво мыслить. Джерарда трясло. Багровый туман медленно, но верно наползал на сознание, окутывая и порабощая.

Он не мог осознать, сколько времени просидел вот так, сжимая в пальцах уже нагревшуюся янтарную брошь и терзая волосы, чувствуя себя побитым, униженным, обманутым так хитроумно… Мужчина никак не мог остановиться, накручивая себя: как?! Как Фрэнк мог так поступить с ним? Насколько потерял всякий стыд и страх?! Он ведь доверял этому мальчику, доверял, как самому себе, оберегал, как мог, а Фрэнк бесстыдно обманул его, нарушая запреты и водя за нос… Это было крайне, безумно неприятное чувство. Оно сводило его с ума, выжигая кислотой внутренности. Джерард оказался на последней неверной грани, точно взведённая до упора пружина. Поэтому, когда снизу раздались звонкие жизнерадостные голоса переговаривающихся Маргарет, Фрэнка и Луизы, просто бросился вниз, не выпуская броши из крепко сжатой ладони.

– Марго. Выйди и уведи с собой Луизу.

Сухо и коротко. Потому что иначе взорвётся раньше времени. В глазах родных людей яркими красками застыло удивление и настороженность, но сейчас это не имело никакого значения.

– Жерар? Что с тобой? На тебе лица нет… – женщина не на шутку заволновалась, заметив сомкнутые в узкую, почти белую линию губы и дикий, нездоровый блеск из-под ресниц.

– Выйди. Из. Кухни. И забери Луизу с собой, – терпение на исходе. Он сорвётся сейчас.

– Жерар, милый, что проис…

– Почему в своём доме я должен упрашивать?! – исходя на гневный крик, выдал мужчина, брызгая слюной. – Я сказал вам выйти!!!

Сжав губы, женщина схватила опешившую девочку за плечи и, мимолётно бросив испуганный взгляд на Фрэнка, торопливо покинула кухню. Дверь закрылась. Двое мужчин остались наедине друг с другом и безумием.

Он надвигался, точно взбешенный дикий зверь, стирая зубы друг о друга, играя трепещущими ноздрями, сверкая ослепляющим гневом, почти истекая пеной изо рта. Никогда в жизни Фрэнк не видел наставника таким. Скорбно сведённые брови уже являлись достаточным приговором. Сердце заходилось от дурных предчувствий, ладони вспотели и испуг, разливаясь по всему телу, парализовывал его. Он молчаливо отступал до тех пор, пока стол не оказался непреодолимой преградой.

Настигнув, Джерард с силой, до боли сжимая пальцы, схватил его за предплечье, разворачивая боком, чуть приподнимая к себе.

– Насколько часто ты хотел бы, чтобы я брал тебя, мой мальчик? – грубо и жарко зашептал мужчина в самое ухо, сжигая своим безумным дыханием. – А может, ты так сильно мечтал обо мне, что был согласен на любой расклад? – Джерард развернул трепещущего от страха и непонимания юношу спиной, загибая над столом. Его руки, не отвлекаясь ни на мгновение, рвали завязки домашних кюлотов, грубыми движениями сдирая ткань всё ниже, пока единым рывком не спустили до самых колен, полностью оголяя ягодицы. – Или же ты наоборот хотел, чтобы я был груб и пользовался тобой, когда только пожелаю? – с ненавистью шипел мужчина, зло смахивая со стола мешающуюся на пути к кувшинчику оливкового масла вазу ароматных пирогов. Сдоба глухо застучала по полу, усиливая неуместные в накалившейся ситуации запахи.

Только ощутив на своей спине и ягодицах неаккуратные потёки, Фрэнк всхлипнул, теряя последнее самообладание.

– Месье Джерард… Прошу вас… Что происходит?

На стол, прямо перед лицом, с силой впечаталась ладонь наставника. Фрэнк вздрогнул и зажмурился, а когда открыл глаза, перед ним лежала его брошь. Мамино наследство и единственная неучтённая улика, раскрывшая его анонимность.

Фрэнк закрыл глаза и всхлипнул, когда Джерард грубо схватил его за связанные хвостом волосы, заставляя прогнуться в спине и поднять голову. Он вошёл с силой и напором без какого-либо предупреждения, вышибая слёзы из глаз. Прокушенная губа кровоточила, солёным опаляя нёбо. Жестокие неистовые толчки доставляли столько боли и страданий, что Фрэнк боялся потерять сознание. Мужчина вбивался в него, наваливаясь всем телом и вжимая в кухонный стол, не давая возможности хоть как-то пошевелиться. Его твёрдость, кажется, раздирала, сминала внутренности Фрэнка до того, что мелкие неудобства теряли всякое значение. Сейчас юноша был средоточием острой, часто пульсирующей боли и ничем больше.

В какое-то мгновение, когда Джерард чуть ослабил напор, ему удалось вытащить из-под себя руку и обхватить лежащую перед глазами брошь пальцами. По центру единственно дорогого предмета шла трещина, будто янтарное солнечное сердце раскололи пополам. Еле слышно простонав, Фрэнк сжал её в кулаке и, прикрыв глаза, беззвучно зарыдал от боли и обиды. От запоздалого принятия того, что он и правда заслужил это наказание. Он был так горд и самонадеян. Дерзость и себялюбие туманили разум, не давая рассуждать здраво. Он заслужил что угодно, но никогда не простит себе, если Джерард потеряет веру в него. Не простит себе утрату его доверия. И Фрэнк плакал, пуская на стол дорожки солёных слёз, скатывающиеся вбок к деревянной столешнице, и не издавал при этом ни звука. И каждый толчок огнём боли обжигал его нутро, заставляя закусывать губу сильнее. И вкус крови железом звенел на языке. Пускай… Пускай делает с ним что угодно, пускай даже убьёт, но только не оставляет одного, наедине с разбитыми надеждами.

– Об этом ли ты мечтал, Фрэнки? Об этом? – сдавленно, сбиваясь дыханием, шептал мужчина на ухо, приближаясь к краю. – Чтобы я брал тебя, когда только захочу, даже не испытывая чувств? Мечтал быть безвольной влюблённой игрушкой? Быть моей шлюхой так же, как я являюсь шлюхой для королевы? Этого ты хотел для себя, когда решил пойти на бал?!

Сдавленно выдохнув, он излился внутрь, наседая на обессиленного совершенно Фрэнка. Юноша давно не чувствовал связи с реальностью, потерявшись от боли, страха и раскаяния. Всё, пониже спины, было чужеродной частью, не имеющей к нему отношения. Он не контролировал ноги, и поэтому, когда Джерард освободился, оставляя после себя зияющую пустоту и отсутствие поддержки, просто сполз со стола на пол, падая на согнутые колени и заваливаясь набок.

Всё перестало иметь значение. Всё рушилось, точно песчаный замок, строившийся так долго и старательно и слизанный голодным прибоем в мгновение ока. Лучше просто умереть. Прямо сейчас.

Когда рядом с ним упало полотенце в розоватых разводах семени, а чуть позже хлопнула дверь, юноша не выдержал и разрыдался в голос. Его плечи сотрясались от всхлипов, а голова то и дело ударялась в каменный лёд пола. Сил подняться не было, он не чувствовал ног. Только тупую ноющую боль. Все надежды оказались втоптаны в грязь им же самим. Фрэнк не мог даже двинуться, поэтому, когда дверь тихо скрипнула, лишь пугливо затих и прислушался.

– Господи – святы! – в ужасе выдохнула Маргарет, а юноша только зажмурился сильнее, сгорая от стыда и неловкости. Он боялся представить, как выглядит сейчас: осквернённый, использованный, оставленный на полу, как ненужный никому хлам. – Франсуа, мальчик мой, ты жив? – мягкое тепло ладони легло на лопатки, заставляя вздрогнуть.

– Д-да. Марго… – пересохшая гортань не давала нормально говорить. - Я ч-чувствую столько боли. Думаю, что я с-слишком жив. Хотя л-лучше бы умер.

– Не мели чепуху, – строго проговорила Маргарет. – И объясни нормально, что тут произошло.

– Я… н-не могу. Больно…

Маргарет по-матерински аккуратно обтерла его тем же полотенцем, а крепкие руки помогли подняться на ноги и подтянуть ткань кюлотов выше, возвращая на место.

– Я н-не могу идти сам, Марго, – сдавленно прошептал Фрэнк, придерживая пояс и с ужасом осознавая свою беспомощность.

– Ничего, милый. Я не оставлю тебя. Давай, потихоньку. Левой. Правой. Вот так, торопиться не нужно. Поля я отправила на базар вместе с Лулу, а Жерар… вылетел из поместья, как пробка от шампанского, едва переоделся.

Фрэнк еле шёл, опираясь на Маргарет, сосредоточившись только на том, чтобы правильно двигать совершенно чужими ногами. Женщина причитала без умолку, ругала Джерарда, расспрашивала Фрэнка, а тот был ей безмолвно, но крайне благодарен. Если бы не она, юноша так бы и остался лежать растерзанным на полу этой кухни до тех пор, пока силы не вернулись к нему.

– Что произошло между вами, Франсуа? – в очередной раз настойчиво спросила женщина, пока они поднимались по лестнице в сторону ванной комнаты. Юноша нуждался в тёплой воде и заживляющей мази.

Тот только сильнее закусывал потрёпанную губу, чтобы не издавать стонов боли, пронзающей его от каждого шага.

Они добрались до ванной, и Маргарет помогла юноше раздеться, а затем торопливо побежала на кухню за вскипевшим к завтраку чайником. Разведя в тазу тёплой воды, придерживала несчастного, то и дело кривившего лицо, Фрэнка, пока тот забирался в ванную. Женщина заполняла тишину меж ними множеством коротких ласковых слов, смысл которых не доходил до юноши. Но он слышал интонацию и её теплую искренность, и этого было более чем достаточно, чтобы избежать неловкости. Маргарет намылила мягкую губку, облила дрожащее тело тёплой водой и начала неторопливо и легко тереть.

Дата добавления: 2015-11-13