Примечание к части

Это крайняя глава Анонима на данный момент.
И я беру недельку отдыха, чтобы перезагрузиться, если договорюсь со своими историями.
Целую, всем мира и добра!

Часть 19.

Всё утро Фрэнк работал над их с Джерардом планом. Исписанные и исчерканные листы то и дело попадали ему в руки, покидая уютное место на незаправленной кровати, после чего юноша нервно ходил из стороны в сторону по своей комнате, беззвучно перебирая губами. Иногда он останавливался, чтобы несколько раз повторить что-то, а затем продолжал свои импульсивные шаги по паркету. Он так волновался, что даже попросил у Маргарет пока не занимать его хозяйственными делами – всё-таки, это было первое и уже настолько серьёзное дело Фрэнка, что он совершенно не хотел отвлекаться на что-либо другое сейчас.

Вся комната являла собой образец жуткого творческого беспорядка: часть одежды была вывалена на пол из незакрытого шкафа и перемешана с несколькими парами обуви, с десяток скомканных листов составляли им компанию, то и дело попадаясь под ноги хозяину покоев, на тумбе у кровати ваза красовалась огрызками от давно съеденных яблок и засыхающими веточками от винограда, а постель выглядела так, словно на ней предавались любовным утехам всю ночь напролёт. Но Фрэнк не пускал Маргарет ни на шаг в свою комнату. Юноша считал, что такая атмосфера помогает и раскрепощает его.

– Фрэнки? – Джерард вошёл в покои, немного напугав своим окликом совершенно ушедшего в размышления юношу. – Прости, я стучал, но ты никак не реагировал.

– Извините… Я просто повторяю всё, что мы придумали с вами. Задумался.

– О, ты молодец. Всё в порядке. Хотел сказать тебе, что только что разговаривал с моим доверенным человеком по особым поручениям. Он выследил все те детали, о которых ты говорил. Место, куда наш старик ездит почти через день, недалеко от Парижа и называется Аббатством Сен-Дени, и, возможно, это совпадение, но по описаниям, форменные рясы послушников очень похожи на те хламиды, в которые Русто заставлял обряжаться мальчиков в борделе.

– Отлично! – неподдельно обрадовался Фрэнк. Он догадывался, что пошлые фантазии пожилого мужчины возникли не на ровном месте. Наверняка, тот следит в Сен-Дени за кем-то, или просто там полно красивых юных мальчиков в рясах. – А что с другой моей просьбой?

– Вот, – мужчина протянул Фрэнку листы, на которых было что-то нарисовано. – Лоран извинялся – он не художник. Но он зарисовал примерное расположение главного храма относительно сторон света, его внутренний план, и в какое время из каких окон падает свет. Он хорошо поработал.

– Поблагодарите его и от меня тоже. Гигантская и очень качественная работа, – Фрэнк увлечённо рассматривал наброски на бумаге и улыбался тому, как всё удачно складывалось! И почти одинаковое время визитов, и очень удобное освещение из витражей в то время как… Но дальше этого Фрэнк старался не заходить в своих мыслях. Он мечтал заниматься любовью только с Джерардом и не собирался ложиться под старого, дряблого старика, даже если бы тот был способен на что-либо. – Вы сможете устроить меня в Сен-Дени? Выдать за сына какого-нибудь обнищавшего буржуа или что-то в это роде? Было бы просто замечательно начать действовать уже в понедельник или вторник…

– Не думаю, что могут возникнуть проблемы, – чуть подумав, ответил мужчина. Он смотрел на Фрэнка так странно сейчас. Было в его взгляде и что-то тёплое, что-то родительское, словно тот и одобрял, и волновался одновременно. А с другой стороны, изредка его глаза непривычно прищуривались, а крылья носа быстро расширялись, тут же возвращаясь в привычное состояние, словно тот хотел вдохнуть больше запаха Фрэнка, стоящего совсем близко. – Шарлотта отправляла довольно много благотворительных средств туда последние месяцы. Уж не знаю, счастливое стечение обстоятельств или у этой женщины невероятное чутьё. Но есть одно «но». Я хочу остаться инкогнито и воспользуюсь подставными именами для нас, чтобы позже ничего не всплыло в этой истории, могущее привести к королеве. А Шарлотте всё равно, она… – Джерард замер, чуть не проговорившись: «Она скоро уезжает и вряд ли вернётся во Францию», но успел смолчать. Её предложение о том, чтобы забрать с собой всех подопечных Джерарда, было в силе, и мужчина всерьёз рассчитывал на это, но не хотел предупреждать никого заранее. Он знал, насколько упертыми и своевольными могут быть дорогие ему люди, и надеялся сыграть за счёт внезапности и того, что не останется времени на их пререкания и ненужные раздумья.

– Почему мадам Шарлотте будет всё равно? – не понял Фрэнк.

– Потому что она совершенно ничем не связана с королевой и вообще может сказать, что не знает никого с тем именем, которым я назовусь у настоятеля монастыря, – нашёлся Джерард, мысленно аплодируя себе. – Я еду сейчас же, мой мальчик. Ты остаёшься за старшего, надеюсь, что вечером я буду дома, – он ласково, скрывая жадность своих движений, потрепал юношу по жестковатым густым волосам и пошёл в сторону двери.

– До вечера, Джерард, – смущённый Фрэнк говорил негромко, но надежда ещё увидеться сегодня буквально сквозила в каждом звуке его речи.

– И, Фрэнки… – юноша заинтересованно поднял голову, когда наставник замер в самых дверях, обращаясь к нему. – Я не имею ничего против царящего тут бардака, если он тебе чем-то помогает, – он обвёл взглядом помещение, – но огрызки из вазы выкинь, будь добр. От них уже несёт кислятиной, не устраивай свинарника в моём доме.

Мужчина, довольный последней своей словесной пикой, вышел, а окончательно смущённый юноша поплёлся к вазе, чтобы отнести её вниз, на кухню, и освободить от содержимого.

Время до вечера протекло так незаметно, что Фрэнк едва мог вспомнить – прерывался ли он в своих репетициях на приёмы пищи или нет. Ужин он помнил более отчётливо, потому что разъярённая Маргарет грозилась разнести дверь в щепы, если «этот самоуверенный и невозможный мальчишка» тотчас не спустится к столу. Фрэнк сдался: желудок, и правда, тянуло, и силы были на исходе. Он репетировал так много, поскольку сегодня был крайний день, когда он мог всего себя посвятить этому делу. И если на завтрашнюю субботу планов пока не было, хотя они могли возникнуть в любой момент у наставника, то воскресенье выпадало полностью: в воскресенье все обитатели поместья были приглашены для торжественного обеда в дом баронессы фон Трир. В воскресенье был день рождения Джерарда…

Юноша прервался в своём монологе, чтобы достать из прикроватной тумбы небольшую книжицу с пером, заложенным в её середину. Он работал над своим подарком учителю уже несколько дней, и тот был очень близок к завершению. Подправив несколько строк и накидав последнее, заключительное четверостишие, Фрэнк вдруг почувствовал, что за его плечом кто-то стоит. Быстро захлопывая дневник, он обернулся. Там оказалась заинтересованная Луиза в простой ночнушке из тонкого льна, которая робко улыбнулась ему.

– Что ты делаешь, Фрэнки?

– Разве маленьких симпатичных принцесс не учили стучать в дверь чужой комнаты, прежде чем войти? – наставительный тон юноши, кажется, вызвал ещё большую улыбку, а потом она будто стёрлась с красивого личика:

– Я больше не принцесса, – уверенно сказала она. – Мама сказала мне забыть об этом для своего же блага. И я стучала, но даже после третьего стука ты не ответил, и я осмелилась войти. Было не заперто.

– Ох, – вздохнул Фрэнк, признавая поражение. – Тебя не так-то просто воспитывать, крошка Лулу, – девочка негромко хихикнула, отвечая в том же духе:

– Мне все учителя так говорили и мама пару раз. Но потом привыкали и даже хвалили. Я на самом деле много знаю, потому что мне всё интересно. Так чем ты тут занимался? – не теряла нить беседы малышка.

– Я охотно верю твоим учителям. Таких любопытных девочек я никогда прежде не встречал, – он потрепал Луизу по щеке, решив признаться: – Вообще я сейчас репетирую очень важную роль для сложного дела, которое затеяли мы с месье Джерардом, чтобы вывести кое-кого на чистую воду.

– Ух ты! А мне покажешь? – запросто спросила девочка, смотря на Фрэнка таким взглядом тёмных, почти круглых глаз, что было ясно: отказ не принимался ни в каком виде.

– Что именно? – Фрэнк развернулся к ней передом и одной рукой стал заталкивать книжицу с пером под подушку.

– Роль! – выпалила Луиза.

Юноша подумал ещё немного, размышляя – а не отказать ли? Но всё же решил, что не стоит прятать свои, хоть и не большие, но искренние способности от девочки.

– Садись и будь горда – ты мой первый зритель. Надеюсь, ты оценишь.

И Луиза, приготовившись к чему-то особенному и почувствовав какую-то необычайную важность момента, уселась на краешек скомканной кровати.

Дальнейшее она помнила очень смутно, потому что совершенно не ожидала увидеть ничего подобного от весёлого и озорного Фрэнка, уже успевшего стать ей другом.

Он был в такой же светлой ночнушке, как и она – видимо, также готовился ко сну. Но сейчас эта грубая ткань была чем-то большим, обхватывая хрупкие плечи невероятно печального создания, чья бледная кожа будто светилась изнутри волшебным светом.

Девочка ахнула. Это чудо, двигаясь невыразимо плавно по комнате, а потом вдруг резко срываясь на какое-то импульсивное движение, подошло, наконец, к комоду с горевшей на нём свечой. Опустившись на колени, создание начало истово, от всей души молиться перед распятием, висящим на стене над комодом. Обкусанные, розоватые губы на бледном лице жарко шептали слова молитвы, и Луиза ощущала себя странно, будто её обливали горячей и холодной водой одновременно. Сам вид движущихся уст опалял теплом, но тут же ледяные струи слов молитвы и собранного, бледного образа возвращали девочку на землю.

Канделябр сзади фигуры высвечивал тело и острое плечо, открывшееся под сползшим широким воротом ночной рубашки. Свечение от волос казалось нимбом, оно окутывало весь силуэт, и Луиза, теряя связь с реальностью, вслушивалась в слова молитвы, что творил этот ангел перед распятием:

– Отец небесный! Услышь раба твоего и смилостивься надо мной… Многие скорби и печали я перенёс, но дай перенести ещё большие, ибо только в печалях я могу найти покой душе своей. Не остави меня, Господи, не призри твоим неусыпным вниманием грешное создание твоё. Погибаю под тяжестью грехов своих, но прошу: пошли ещё больше соблазнов, ибо только преодолевая их, чувствую себя живым…

Девочка не слышала слов, что следовали дальше. Она настолько прониклась происходящим, что сердце её билось, как у испуганного кролика. Забыв, что перед нею Фрэнк, она спрыгнула с кровати и, подбежав к чудесному созданию, крепко обняла его сзади за шею.

– Ангел, милый ангел, – зашептала она сквозь слёзы, чуть не душа слегка опешившего Фрэнка в объятиях. – Прошу, помолись и о моей мамочке тоже! Она там совсем одна, ей так грустно и одиноко, и я даже не могу успокоить её. Прошу, ангел, попроси Боженьку – пусть он присмотрит за мамочкой? Пусть успокоит и согреет, потому что я теперь не могу быть рядом с ней… Помолись, мой ангел, пусть с ней всё будет хорошо!

– Тише, милая Лулу, тише, не плачь, прошу тебя, – негромко твердил Фрэнк, повернувшись к девочке и держа её в объятиях, гладя по спине. Он не ожидал, что его спектакль произведёт такое действие на ребёнка.

За окном между раздвинутых портьер виднелось уже совершенно потемневшее к ночи небо, и юноша подумал о том, как же это прекрасно – не быть одному. Разделять свои радости и горести с теми, кто рядом, не боясь почувствовать себя глупо или ненужно. Когда умерла от чумы старшая сестра, а затем и мать, когда всех младших разобрали голодать по приютам, и лишь он ухитрился сбежать, наивно полагая, что так будет лучше, никого не было рядом с ним. Никого из тех, кто смог бы разделить и поддержать, были только такие же одичавшие, озлобленные и отчаявшиеся, почти потерявшие человеческий облик, как и он сам, дети.

Свечи догорели, с еле слышным шипением окуная комнату в полумрак.

****

– Как же я рад видеть тебя, друг мой! – искренне улыбаясь, говорил Люциан, сжимая плечи друга в крепких ладонях. Они не виделись несколько недель, а казалось – целую вечность.

– Я также рад, Люци! – отвечал улыбкой Фрэнк, усаживая светловолосого юношу напротив себя на софу в малой гостиной. Хотелось сказать друг другу так много, но мысли сбивали одна другую, и слова просто запутывались в этой куче-мале. – Замечательно, что ты выбрался к нам, друг. Я так устал за последние дни, голова просто опухла. Повторять свою роль с утра до вечера и не сойти при этом с ума – не такая уж и простая задача.

– Что за секретное и сложное дело вы готовите? – взволнованно спросил Люциан и тут же перебил сам себя: – Хотя нет, не говори. Не желаю знать тайн великого и ужасного Джерарда Уэя. Себе дороже, – усмехнулся он.

– Нам нужно очернить одного очень видного и известного деятеля революции, – всё же проговорился Фрэнк и с удовольствием отметил, как округлились глаза друга. – Я буду в главной роли. Джерард – на подстраховке, чтобы контролировать ситуацию. Хотя лично я не понимаю, как можно хоть что-либо контролировать в том, что мы задумали. Всё или пройдёт гладко само по себе, или накроется медным тазом сразу же – если старик на меня не клюнет.

– Не подумай, что я не верю в тебя, но… Будь осторожен, Фрэнки? – с тревогой сказал Люциан, сжимая пальцы и смотря на юношу напротив глазами с застывшей внутри них мировой скорбью. Это выражение всегда жило там, даже когда светловолосый улыбался, но Фрэнка пробрало, – он только сейчас вдруг осознал, что это задание ко всему прочему ещё и опасно.

– Ох, Люци… Конечно, я буду максимально осторожен. Остаётся только молиться за то, чтобы всё прошло успешно.

– Я помолюсь за вас, – серьёзно ответил собеседник, и Фрэнк понял, что эта тема закрыта.

– Ты верхом?

– Да, Фрэнки. Я искренне надеялся, что мы прокатимся с тобой сегодня.

– Так чего же мы ждём? Пойду, отпрошусь у Джерарда, если тот уже проснулся, переоденусь, и можем ехать.

Люциан обрадованно поднялся с софы. Серебряные часы на камине показывали начало одиннадцатого утра, за окном любвеобильно расплёскивало лучи солнце и пели птицы, а перед ним сидел лучший друг, готовый составить ему компанию. День определённо задался.

За открытой дверью в коридоре раздались шаги, и Фрэнк, узнавая эту лёгкую, пристукивающую каблуками, походку наставника, немыслимо приободрился. Не ясно, что нашло на него, но общее приподнятое настроение решило сыграть с юношей злую шутку: он быстро поднялся с кресла и, шёпотом бросив ничего не понимающему другу: «Прости, Люци, я потом объясню», обхватил его руками и впился в губы требовательным поцелуем.

Закружившаяся от резкого подъёма и необъяснимого порыва голова поплыла туманом, но Фрэнк только и делал, что вслушивался в шаги. Вот они наверняка уже раздались на входе в малую гостиную, потом последовала недолгая тишина и снова шаги, но более быстрые и удаляющиеся. Где-то вдалеке громко хлопнула дверь, и Фрэнк, выдохнув, оторвался от друга.

– Может, объяснишь мне, что это было? – спросил тяжело дышащий и ошарашенный Люциан у не менее ошарашенного Фрэнка.

– Ох… Друг, прости. Не знаю, что на меня нашло. Хотелось позлить его, такой глупый и детс…

Люциан, чуть подумав, вдруг сам заткнул рот Фрэнку коротким, но чувственным поцелуем, добавляя в него немного нежности. Широко распахнутые ореховые глаза встретились с изучающим взглядом голубых, когда язык Люциана на прощание прошелся по нижней губе Фрэнка. Оторвавшись от друга, светловолосый победно заявил:

– Пожалуй, теперь мы квиты, и моя гордость отмщена.

После секунды повисшего молчания оба юноши заразительно расхохотались, распрощавшись с неловкой ситуацией.

– Но откуда ты научился так волшебно целоваться, негодник? – удивился Люциан уже на пути к конюшне. Сегодня спрашивать разрешения у Джерарда на поездку никто не стал, но Фрэнк надеялся, что ему всё сойдёт с рук: всё же впереди сложное и важное дело, с которым без него наставник не справится. На этом он и рассчитывал сыграть, если вдруг вопрос встанет ребром.

– Ох… У меня был более чем хороший учитель, – туманно изрек Фрэнк, легко запрыгивая на свою лошадь.

Каково это, чувствовать себя свободным? Летать над землёй, разглядывая полноводные реки и движущиеся от порывов ветра кроны деревьев, восхищаться седыми морщинами гор и чувствовать, как само небо принимает тебя за равного?

Фрэнк не знал, что чувствуют птицы при полёте. Но сейчас, скача на дикой скорости по росным луговым травам бок о бок с лучшим другом, он определённо чувствовал себя свободным. Он чувствовал себя летящим.

Они смеялись, как дети, то и дело сжимая бока кобыл пятками, посылая их в нещадный галоп, соревнуясь, кто же из них двоих быстрее. Прижимались лицами к конским гривам, прячась от резких порывов ветра и ловя всем телом единый ритм этой бешеной погони. Скакали, отпустив уздечку и расставив руки в стороны, пытаясь обнять весь этот прекрасный мир, цветущий травами в мокрой от росы траве, греющий тёплым солнцем и, кажется, обнимающий их в ответ.

Сейчас в этих двоих было так много детского и беспечного, что даже седой взгляд глаз светловолосого потеплел, словно ледяная корочка таяла, являя на свет своё истинное содержимое. Они не помнили о проблемах, не думали и секунды о том, что ждёт их впереди. Революция и волнения в стране казались отголосками из страшной детской сказки, а эти юноши чувствовали себя всесильными повелителями мира, несясь на лошадях во весь опор и улыбаясь так широко, что ломило скулы.

Как жаль, что счастье не бывает вечным. Оно словно насмехается, отщипывая каждому лишь по кусочку себя, словно тщится научить нас ценить даже такие малости.

****

Джерард рвал и метал. Фрэнк, целующий Люциана… Его Фрэнк! Его сладкий мальчик, ведущий себя так нескромно…

Он нервно мерил шагами небольшой кабинет, в котором заперся после увиденного, и никак не мог остыть.

Что это вообще могло значить? Эти двое – у них роман? Но как подобное могло пройти мимо него? Да и не похожи они совершенно на влюблённых. Это какая-то шутка…

Джерард сел в кресло, доставая из небольшой шкатулки вишнёвую трубку и крепкий табак. Ему нужно было успокоиться и подумать. Скорее всего, Фрэнк просто проверяет его на прочность. А может быть, ещё мстит за тот его показательный урок на кухне, когда Джерард позволил себе несколько больше, чем следовало. Что ж. Как бы то ни было, сейчас совершенно не время думать об этом и, тем более, играть роль ревнивого наставника. Дьявол, самому с себя тошно. Сходить с ума по своему ученику и делать вид, что не чувствуешь ничего особенного. Связывать ему руки своим же безразличием, а потом метаться по комнате, меряя шагами силу своей ревности… Господи, помилуй. Когда он стал настолько слабым? Разве таким он был, начиная выгрызать положение и статус своими же зубами? Нужно срочно брать себя в руки, сейчас самое дурное время для того, чтобы раскиснуть подобно мочёному яблоку в бочке.

Мужчина неспешно втягивал в себя дым, зажимая мундштук трубки зубами и чувствуя, как горьковатая ароматная смесь проникает внутрь, окуривая его лёгкие, прогоняя внутренних демонов. Он курил безумно редко, но это занятие всегда помогало ему привести в порядок растрепавшиеся чувства.

Успокоившись, Джерард понял, что он чувствует. Тревогу. Волнение. Беспокойство. Впервые он не будет участвовать в осуществлении плана. Впервые будет не главным актёром, а лишь режиссёром, наблюдающим действо из зрительного зала. Это и пугало, и раззадоривало одновременно. Мужчина так сильно и безоглядно доверял Фрэнку, что готов был заплакать от этого щемящего тоской и нежностью чувства, но никак не мог перестать волноваться.

«Нужно просто пережить эти выходные и начать работать. Спокойно, без торопливости и ошибок. А дальше всё пойдёт, как по маслу», – уверял он себя, докуривая и уверенно поднимаясь с кресла.

Джерард решил игнорировать сегодняшнее поведение Фрэнка. Он не скажет ему ни слова, пусть тот мучается в предположениях, что же думает мужчина. Но для себя он понял накрепко. Произошедшее сегодня наглядно показало, что он не сможет отказаться от этого мальчика. Слишком сладок плод, слишком больно даже думать о том, что подобное сокровище будет не его, окажется с кем-то другим. Нет, этому не бывать. Нужно лишь немного потерпеть, пока план с месье Русто не сработает, и вот тогда…

Вот тогда он сделает Фрэнка своим.

– Жерар? – из-за двери донёсся стук и голос Маргарет.

– Войдите, – устало пригласил мужчина, ладонью разгоняя дым, плотно висевший в небольшой и тёмной комнате. Окна до сих пор были занавешены тяжелыми портьерами и закрыты, лишь между полотнами оставалась щель, через которую поступал свет, по мнению Джерарда, достаточный для освещения этого помещения и его настроения в целом.

– Господи, Жерар, ну что за мрак! – затараторила Марго, кинувшись к окнам. Портьеры полетели в стороны, рамы зазвенели, сталкиваясь друг с другом, и в комнату начал поступать свежий воздух. Оглянувшись, мужчина увидел, что Маргарет не одна. У входа, явно стесняясь и чувствуя себя довольно скованно, топталась на месте малышка Лулу.

– Марго, – весомо сказал Уэй и, когда женщина остановила бурную деятельность, вопросительно указал взглядом на переминающуюся девочку, с интересом разглядывающую корешки книг в большом шкафу у противоположной стены.

– Ох, Жерар, – спохватилась Маргарет, – чуть не забыла. Лулу нужна шляпка. На завтрашний приём. У неё есть прекрасное изумрудное платье для него, и ни одной подходящей шляпки. Это даже неприлично.

Джерард еле слышно вздохнул. Началось. Всегда с этими женщинами что-нибудь, да не так. Женщине плохо, женщине нужно новое платье. Женщина тоскует, так как к новому платью не подходят ни одни из старых туфель. Женщина в печали, так как с новыми туфлями не сочетаются имеющиеся шляпки. А новая шляпка прекрасна, но совершенно не для этого платья. И этот замкнутый круг можно повторять сколь угодно долго. Насколько же проще всё было с мужчинами! Нет, он никогда не заведёт семьи.

– Жерар, – женщина настойчиво припечатала его имя, зная не понаслышке, как мужчина относится к подобным вещам.

– Ладно, ладно, я понял, не продолжай, – сдался мужчина, для наглядности поднимая руки. – Съездим к Сьюзи. Это недалеко и она работает быстро. Лулу, собирайся!

Уже через два часа девочка крутилась перед большим зеркалом в доме швеи и шляпницы, которая ко всему оказалась очень милой, рано поседевшей женщиной средних лет.

– Джерард, что это за прелестное создание? – спрашивала она с зажатыми в губах иглами, которыми прикрепляла те или иные украшения к заготовке шляпки, что начала делать для девочки. – Как-никак, одна из твоих дочерей? – она хрипло засмеялась, не расцепляя краешка рта.

– Племянница. Приехала ненадолго погостить из провинции. Вот, хочу сделать подарок, а то завтра уже уезжает… – Джерард лгал, не моргнув и глазом. Такая ничего не значащая ложь давалась настолько просто, что, порой, заменяла в его голове саму правду.

– Ох, тогда я постараюсь поскорее. Можете пока попить чай в саду, на свежем воздухе. Я попрошу накрыть.

– Благодарю, Сьюзи. Вот почему я никогда не променяю тебя на этих чванливых зазнаек из Парижа. Твоё тёплое отношение к любому клиенту совершенно бесценно!

На обратной дороге Джерард оказался в одной карете с девочкой, трепетно прижимающей к себе круглую картонную коробку с новой великолепной шляпкой в зелёно-изумрудных тонах, украшенной атласной лентой, фетровыми листиками и цветами. Малышка всё так же не воспринимала мужчину и сторонилась его, ещё ни разу не заговорив с ним самостоятельно.

Джерарда это раздражало. Он не претендовал на то, чтобы стать ей лучшим другом, отнюдь. Но он хотел, чтобы с ним общались и спокойно, без трепета смотрели в глаза. Он не любил быть воплощением чего-то пугающего.

– Что с тобой, крошка Лулу? – произнёс он наконец. – Молчишь, будто воды в рот набрала.

Девочка удивлённо подняла глаза, а потом робко улыбнулась. Её ресницы такие длинные и тёмные, что если взмахнуть ими, вполне возможно немного подлететь.

– Я… – тихо начала девочка, отводя глаза к окну. Опять не смотрела на него, ну сколько можно? – Месье Джерард, я просто очень сильно скучаю по мамочке, – почти пошептала Луиза, пытаясь спрятать резко подступившие к уголкам глаз слёзы. – Я так волнуюсь, как она там… Хоть мы и не проводили вместе всё своё время, я всё же чувствовала, что она где-то рядом. А теперь всё не так, я будто осталась совсем одна, и мне страшно. Я не понимаю, что происходит вокруг, и это незнание пугает меня ещё больше, – и две слезинки, не удержавшись, быстро покатились вниз по щекам. – Простите, я снова разнылась. Мне так неловко…

Джерард смотрел на размазывающую по щекам слёзы принцессу какое-то время, утопая в раздумьях. Он совершенно не знал, что говорить маленьким девочкам в такие моменты, и искренне считал себя плохим утешителем. Мужчина пододвинулся к краю сидения и похлопал по освободившемуся сбоку месту рукой. Малышка удивлённо подняла на него заплаканные глаза, заставляя его улыбнуться.

– Хочешь, я отвезу твоё письмо маме на следующей неделе?

Лицо принцессы расцвело, она радостно закивала и, осмелев, пересела на сидение к мужчине.

Джерард, боясь ошибиться, мягко, но настойчиво наклонял плечики девочки, пока та не оказалась головой у него на коленях, и тут же начал гладить мягкие, нежные кудри рукой, тихо напевая себе под нос очень старую колыбельную, которую ещё никогда и никому не пел. Эту колыбельную его мама пела тогда, когда он был маленьким и боялся засыпать в темноте. Но свечи были дорогим удовольствием для бедного семейства, поэтому его мама пела эту песню, просто сидя рядом во мраке у его кровати.

Карета мерно покачивалась, поскрипывали рессоры, а Джерард негромко мурлыкал себе под нос, уносясь из замкнутого пространства экипажа в далёкие дали неусидчивых мыслей.

Сначала Луиза была зажата и тверда, точно маленький замёрзший камушек. Но постепенно плечи стали расслабляться, спина обмякла и руки поудобнее устроились под щекой. А ещё через какое-то время мужчина услышал ровное детское сопение, которое означало лишь то, что ребёнок доверчиво уснул на его коленях.

Ноги затекли довольно быстро, но рука и не думала останавливаться, мягко поглаживая золотые кудряшки. Джерард Артур Уэй смотрел в окно, не думая ни о чём, стараясь не слишком глубоко дышать и боясь лишний раз пошевелиться, ощущая на себе бесценный груз, неожиданно свалившуюся ответственность за этого искреннего ребёнка.

И ещё что-то такое тёплое внутри груди, чему он не мог дать объяснения сейчас.

Часть 20.

Джерард распахнул сонные глаза, проснувшись от настойчивого, крайне громкого стука в дверь покоев. Лихорадочно пытаясь вспомнить, где он и что происходит, осторожно прошёлся рукой по простыни, чтобы понять – нет ли кого рядом с ним в постели. Сознание медленно прояснялось, происходящее вставало на свои места, и с грустью сведя брови к центру переносицы, он безмолвно заключил: девятое апреля. Оно всё-таки наступило.

– Войдите, – громко сказал он, прочистив горло, гадая, кто же так рвётся к нему. За невесомыми занавесками еле светало, было слишком рано. И вкупе с тем, что полночи мужчина не мог заснуть, ворочаясь от волнения и мыслей о предстоящем деле, всё происходящее задавало тон не слишком благостному настроению в этот нелепый день.

Дверь робко отворили, на что Джерард саркастично изогнул бровь: стоило ли поднимать столько шума, если теперь вести себя столь неуверенно? – и в получившуюся щель неслышно проник Фрэнк – растрёпанный, в одной длинной рубахе, с розовыми ото сна щеками и глазами, мерцающими какой-то невероятной звёздной пылью.

– Я… прошу прощения. Мне так неловко, месье…

– Фрэнки… Кажется, мы договаривались? Просто Джерард, – скривившись, точно от неспелого раскушенного яблока, перебил он юношу.

– Да, да… Простите, – протеже то и дело теребил кружева на длинных рукавах, ежесекундно опуская глаза с расширенными зрачками в пол. – Джерард, я так хотел поздравить вас первым, что не удержался и пошёл на то, чтобы разбудить вас. Теперь я вижу, что идея была глупой и неудачной, мне стыдно, и я…

– Фрэнки, Господь с тобою, – ухмыльнулся мужчина, с силой сжимая пальцы в кулаки под одеялом, стараясь заставить себя мыслить разумно, а не развратно. Перед ним в совершенном смущении и невинности, одетый лишь в рубаху на нагую кожу, стоял тот, чьи жаркие объятия являлись бы лучшим подарком в этот грустный день. И одному лишь дьяволу ведомо, как тяжело было Уэю сдерживать явные позывы своего сердца и не менее явные – тела. – Я уже проснулся, а ты уже здесь, поэтому прошу, не стесняйся, продолжай без смущения и робости.

Фрэнк ещё мгновение собирался с духом, а затем рывком преодолел разделяющее его и кровать расстояние, и только теперь мужчина увидел небольшой узкий конверт чайного цвета в его руках. Точно его специально состарили для придания такого необычного оттенка.

– Джерард, с Днём Рождения Вас! – вдохновенно проговорил юноша, робко улыбаясь и покусывая губы, пряча глаза за тёмным плащом ресниц и неожиданно снова распахивая их. «А ведь он снова соблазняет меня!» – с удивлением и восхищаясь настойчивостью Фрэнка, отметил Уэй. Тот положил конверт рядом с кроватью, на массивную тумбу морёного дуба, и позволил себе наклониться, чтобы оставить поцелуй на щеке мужчины.

«Немного шалости развеет моё незаладившееся настроение», – подумал Джерард, в самый последний момент чуть поворачивая голову и прижимая ладонью затылок опешившего Фрэнка, точно в силки ловя дикого хорька, и тот тщился выбраться из западни. Их губы: суховатые – мужчины и влажные, слегка обкусанные – юноши, – просто соприкоснулись поверхностью, но оба почувствовали не меньше, чем пороховой взрыв совершенно рядом. Сердца колотились, глаза пытливо всматривались друг в друга, Фрэнк упирался обеими руками в кровать, пытаясь освободиться, но сильная ладонь на затылке не давала ему и шанса на победу.

Наконец, мужчина посчитал, что достаточно. Отпустил руку, из-за чего юноша по инерции отскочил от кровати с видом загнанного гончими кролика. Он с непониманием смотрел на наставника в кровати, а тот, в ответ, с ухмылкой разглядывал его.

– Благодарю за подарок, мой мальчик, – шутливо-томным голосом сказал он наконец, с улыбкой наблюдая, как Фрэнк робко касается своих губ, точно проверяя: на месте ли они? – Я могу открыть конверт сейчас, или…

– Нет! – выпалил Фрэнк, приходя в себя. – Прошу вас, вечером. Сейчас не нужно. Я бы очень хотел, чтобы вы открыли его, как вернёмся от мадам Шарлотты, перед сном.

– Что ж, – Джерарда снедало любопытство, но просьба юноши была выполнима. – Если ты просишь, я так и сделаю.

– Благодарю, – легко улыбнувшись, ответил Фрэнк и замер, оставаясь стоять в шаге от кровати.

– У тебя ещё что-то ко мне, мой мальчик, или ты просто хочешь продолжить с того места, где мы только что остановились? – поддаваясь разгоравшемуся желанию и игривому настроению, срывающимся полушёпотом проговорил хозяин, развязывая тесьму на вороте рубахи и неотрывно глядя на недвижного юношу, чувствуя себя не меньше, чем оголодавшим удавом.

Фрэнк смотрел на него, не моргая, ещё несколько мгновений, пока Маргарет что-то с грохотом не уронила внизу на кухне. Только тогда он вздрогнул, его ноздри отчаянно затрепетали, а пальцы скомкали кружево рукавов.

– Нет, не смею вас больше отвлекать, – выпалил он и быстрым шагом направился к двери. – Буду рад видеть вас за завтраком.

Дверь щёлкнула, закрываясь, а Джерард расслабленно опустился обратно на высокие подушки, заходясь в еле слышном кашляющем смехе. Чудо. Ангел. Подарок судьбы. Он мог бы весь день пролежать на перинах, подбирая сладкие описания, подходящие Фрэнку. Но пора было вставать. Так много всего запланировано впереди. Настроение выправилось самым лучшим образом, и мужчина теперь точно знал, какими воспоминаниями станет развлекать себя на вероятно скучном приёме у Шарлотты.

«Суета сует – всё суета», – вспоминал извечные афоризмы Джерард, пока натягивал на лодыжки и икры белые парадные чулки, а затем – замшевые кюлоты из костюма для верховой езды. Он мог бы надеть атласные или шёлковые, но не было никакого желания сохранять строгий стиль одежды. Он терпеть не мог чванливую французскую моду и был ярым поклонником английских веяний в изменениях аристократического костюма. Англичане радели за удобство и простоту, и только благодаря им отходил постепенно на задний план тяжёлый, неудобный и массивный жюстокор, на смену которому торопливо спешил суконный фрак. Но и достоинства французской моды мужчина знал отлично: чувственные кружева жабо и манжет, множества текучих складок, завлекательные узкие формы брюк-кюлотов, так хорошо подчёркивающих его крепкие бёдра и изящные коленные чашечки. Кюлоты определённо были великим изобретением для обольщения. Но больше того он восхищался блузами. Блуз у Уэя было столько, что впору одеть малый королевский полк на бал-маскарад. И каждой он дорожил, с каждой было связано то или иное, быть может, не всегда приятное, воспоминание. Но каждое из них делало его тем, кто он есть, и мужчина, закончив с низом, прошёлся от стенки до стенки гардероба, любовно оглаживая свисающие рукава и ажурные рюши.

Что было в этих блузах? Неприкрытое желание, похоть, страсть и приглашение. Некоторые из них казались определением чистой нежности и стыдливости, которая, между тем, обещала многое, если цель сумеет найти ключик к сердцу, спрятанному под этой блузой. Большинство из них были светлыми; тут вступала в игру расчётливость мужчины, говорящая о том, что белый, кремовый, сливочный – это те цвета, которые сочетаются со всем. Зато в многообразии форм рукавов, манжет, жабо, разнообразии и богатстве кружев и вышивок он не мог себе отказать. Выбрав кремовую блузу с манжетами под запонки, идеально подходящую к цвету кюлотов, он надел приготовленные заранее туфли с большой вызывающе-блестящей пряжкой. С остальной одеждой было решено повременить: надеть жилет – минутное дело, а жарко от него будет весьма ощутимо. Оценив свой внешний вид в большое, по пояс, зеркало, небрежно пригладил щёткой волосы и подвязал хвост чёрной бархатной лентой.

– Вот тебе и тридцать один, Джерард Артур Уэй, – сказал он своему отражению, криво изогнув в полуулыбке правую сторону губ. – Впрочем, всё не так уж и плохо, старый ты ловелас.

Он ещё какое-то время рассматривал себя, словно боясь увидеть у своего двойника за стеклом седой волос или новую морщинку, а затем, едва слышно вздохнув, вышел вон.

Суета ожидала мужчину и на первом этаже. Приподнятое возбуждение в малой столовой, скомканные поздравления и непрекращающийся гул родных голосов, звяканье серебра о тонкие стенки кофейного и чайного фарфора, бесподобный аромат свежеиспечённых пирогов – яблочно-коричного и гусиного с луком – всё это заставляло Джерарда неловко улыбаться, чувствуя разливающееся по телу тепло и удовольствие. Смущение Лулу, уронившей часть начинки на платье и пытающейся скрыть это от остальных, заинтересованно-любопытные взгляды Фрэнка, материнское хлопотание Маргарет и даже отеческое молчание пожилого Поля – всё это заставляло чувствовать себя совершенно счастливым, домашним, семейным человеком. Чувствовать себя нужным и необходимым. Чувствовать себя хозяином не только по праву власти, а по долгу заботы и опеки над всеми этими людьми, этим домом и садом. И никто не посмеет отобрать у него это.

«Месье Джерард, с Днём рождения», – щебечет Луиза, даря трогательно вышитый инициалами шёлковый платок. Он тут же благодарит девочку, галантно целуя кисть, и кладёт подарок в карман кюлотов.

«Милый мой мальчик, я знаю, что не слишком искусная швея, но я работала над этим полгода. Если ты наденешь его хотя бы раз – я уже стану самой счастливой старухой на свете», – утирая глаза, оказавшиеся на мокром месте, говорит Марго, и он разрывает недорогую бумагу, чтобы вытащить на свет потрясающий расшитый золотой нитью замшевый жилет. «Не прибедняйся, красотка, – широко улыбается мужчина, – тебе до старухи столько же, сколько мне – до отставки». Порывисто целует женщину, тут же надевая подарок. Он отлично сочетается с уже надетыми вещами, и Джерард кружит Марго в вальсе, которому не нужна музыка – потому что и без музыки сердца прекрасно слышат друг друга.

«Джерард, не могли бы вы одолжить мне те запонки? Простые, с янтарём, помните, я уже надевал их как-то раз? Самые красивые!» – просит Фрэнк, и мужчина, скрывая улыбку за опущенными ресницами, снимает их со своих запястий. «Я надену другие, мой мальчик. Не переживай, у меня их и без того слишком много».

Так уж получается, что им нравятся одни и те же вещи. Вещи, которые не имеют высокой цены или знатного мастера, сделавшего их. Эти запонки Джерард приобрёл случайно в лавке старьёвщика, когда проходил мимо по делам. Они сразу привлекли взгляд – теплотой, искрящимся, словно замершим в янтаре светом, простой невычурной искренностью. И именно эти запонки так обожал Фрэнк, выпрашивая их от случая к случаю. Он порывался даже купить их у Джерарда, зная, что те не могли стоить дорого. Но мужчина был непреклонен. Ему нравилось, когда Фрэнк просил его. И ему нравилось удовлетворять его просьбы.

Путь к поместью баронессы провели в тесноте одной кареты, но очень уютно: Лулу сидела на коленях у Марго, о чём-то спорившей с Полем. Фрэнк чувственно жался к его боку, и Джерард, слушая отвлечённые разговоры своих домочадцев, лишь легко улыбался, отвернувшись к окну. Приятное тепло разливалось по телу от левого бедра и выше, выше, до самого сердца. А мужчина только делал вид, что увлечён разглядыванием пейзажа за окном, знакомого до последнего кустика у обочины.

– Наконец-то вы прибыли! – их встретила ещё на улице сама хозяйка, придерживавшая за локоть улыбающегося Люциана. – С Днём Рождения, дорогой мой Джерард! Добро пожаловать, проходите и поднимайтесь наверх. – Они ждали их и были в нетерпении, в воздухе буквально сквозило волнение и возбуждённая радость.

И только оказавшись на втором этаже в Зелёной гостиной, Джерард позволил себе ахнуть. В одной стороне большой длинной залы с шёлковыми изумрудными обоями и деревянными панелями по низу была оборудована сцена. Тут же стоял прекрасный немецкий рояль цвета дождливой ночи, а на сцене разыгрывался камерный симфонический оркестр и распевались певцы.

– Ах ты, негодник! – шутя погрозила пальцем баронесса, выставляя ошарашенного Джерарда вон и закрывая дверь, увлекая того в сторону большой столовой, откуда доносились умопомрачительные запахи яств. – Увидел свой подарок раньше положенного времени! Я ждала вас за столом и не думала, что тебе взбредёт в голову гулять по моему дому в одиночку.

– О, прости, душа моя, я просто шёл на музыку, – улыбался Уэй, приобнимая подругу за талию. – Но твой подарок и правда выше всяких похвал. Я в восторге!

Плотно и невероятно вкусно пообедав, все они удобно разместились в Зелёной гостиной в первом – и единственном – ряду перед сценой на мягких крупных стульях с резными спинками. Когда заиграли вступление к обожаемой Джерардом «Волшебной Флейте» Моцарта, Уэй пришёл в неописуемый восторг, постоянно касался кисти Фрэнка, сидящего по правую руку, и увлечённо делился с ним своим восхищением. Арии и дуэты из «Свадьбы Фигаро» действовали на мужчину, как первый салют, случившийся однажды в жизни маленького Фрэнка: он светился счастьем, шептал несвязные слова восторга на ухо своему протеже и то и дело задевал локтём локоть юноши, заставляя последнего смущаться и таить всю радость от того, что именно ему достаётся столько внимания именинника. Именно ему, хотя баронесса сидела по другую его руку и была совершенно не прочь общения. Фрэнк даже не мог точно определить, чему было больше уделено его внимание: слушанию и восприятию, безусловно, мастерски исполняемой музыки, или же тому, как ярко и искренне реагирует наставник, даря ему такие незамысловатые и до дрожи приятные прикосновения.

Под конец Люциан, чуть прогнувшись, послал Фрэнку несколько красноречивых взглядов. Тот в ответ смог лишь выдавить подобие смущённой улыбки, стараясь не встречаться глазами с мадам Шарлоттой. Луиза весь вечер не отходила от Маргарет, фактически держась за подол её платья. Незнакомые люди немного пугали её, но под конец концерта, когда выступавших музыкантов одарили аплодисментами и цветами, она почувствовала себя увереннее и изволила прогуляться по этажу. За этим её и застала баронесса, предложив провести в свою спальню и гардеробную. Они провели там не меньше часа: Лулу потом увлечённо рассказывала, как много интересных вещей, скляночек и нарядов есть у мадам Шарлотты.

Джерард уговорил оркестр подыграть ему и очень старательно исполнил небольшую партию Тристана из «Тристана и Изольды» Вагнера, чтобы порадовать хозяйку дома. Баронесса, будучи чистокровной немкой, обожала Вагнера, а Джерард, наоборот, недолюбливал. Поэтому выбрал именно его, чтобы выразить всю свою признательность Шарлотте за такой чудесный и душевный вечер. Фрэнк внимал, затаив дыхание. Он много раз слышал, как учитель играл на рояле, но никогда до этого – как он пел. Его голос, совершенно не оперный, но по-своему чудный, звучал чисто и искренне, лицо было крайне эмоциональным, а тело порой совершало экспрессивные выпады, помогая брать тот или иной ход. Баронесса – та и вовсе прониклась, стараясь незаметно промокнуть глаза платочком. Люциан нежно обнимал женщину за плечи и с нескрываемым интересом слушал Уэя.

– Ты так талантлив, мой друг, – хлопая, говорила баронесса, пока мужчина спускался с импровизированной сцены. – Ты – просто кладезь разнообразных талантов. Я даже порой завидую тебе.

– Право, не стоит, душа моя, – с искренней улыбкой отвечал Джерард, мягко обнимая её за плечи. – Мне очень грустно это говорить, но… уже поздно, и нам нужно отправляться домой. Благодарю тебя, что не дала этому вечеру пройти в одиночестве и унынии.

– Никогда, Джи. Уныние – самый тяжкий грех, ты же знаешь, как я отношусь к этому.

– Знаю, а потому благодарю вдвойне – за показательную науку, – Уэй мягко поцеловал Шарлотту в лоб и отвлечённо задумался над тем, как много в его жизни было бы нестыковок, шероховатостей и уныния, если бы не светлая голова его подруги – баронессы фон Трир.

****

Едва расстегнув пуговицы на кюлотах и развязав тесьму блузы, Джерард присел на край кровати, сметая с тумбы чайного цвета конверт. Этот свёрнутый лист бумаги не давал ему чувствовать себя окончательно спокойным весь день, напоминая о своём существовании навязчивым интересом.

Вскрыв едва сцепленное по центру послание, мужчина осторожно вытащил содержимое под свет луны из окна. Это оказался плотный лист тиснёной бумаги, свёрнутый пополам. А на нём, вводя мужчину в изумление и лёгкий трепет, покоилось три высушенных давно, задолго до сегодняшнего дня, травяных стебелька. Любопытно принюхиваясь и рассматривая цветы в сумраке, он осознал, что совершенно не хочет зажигать свечи. Как символично… Мята, барвинок и… куриная слепота**? Ох, о чём только думал этот мальчишка?! Посылать такие знаки, не зная точно, поймёт ли он или же сочтёт за случайность?

Прислонив три иссохших цветка к носу, он жадно втянул необычный их запах. Будто несколько несочетаемых оттенков опрокинули в одну ёмкость и хорошенько встряхнули. Листики под чуткими пальцами хотели смяться, сломаться, но Джерард не собирался допускать подобного варварства.

Наконец, пришёл черёд свёрнутого листа… Удивлённо замерев, мужчина с наслаждением начал читать такой родной сердцу итальянский:

Tu sei il mio Sole…
Mi accompagni per tutta la giornata con i tuoi raggi forti, illuminando il cammino da fare.
Al tramonto mi regali un'immensa emozione, mostrandomi i tuoi tramonti dalle sfumature rossastre.
E la notte... non ti vedo più... ma non mi hai abbandonata: basta spostare lo sguardo al di sopra delle stelle e tu ci sei!*

Перечитывая фразы снова и снова, глотая, не в состоянии насытиться, словно восточное лакомство, некогда испробованное на приёме у Королевы, он думал только об одном: как? Как Фрэнку удалось подобное? Так искренне и сладко… Ведь он даже не учил его итальянскому, отчего-то ревнуя свой родной язык. Внутри разгорался нестерпимый зуд, тиснёная бумага жгла своими ровными чернильными строчками пальцы, и Джерард ловил себя на мысли, что вот-вот, и он ринется. Ринется навстречу, сшибая двери и беспокоя шумом весь дом, проникнет в покои Фрэнка и будет сжимать, нежно вдавливая в себя, его гибкое тело. Будет осыпать сладкие, постоянно пахнущие дикой вишней губы поцелуями, изнемогая от желания и ныряя с головой в волны возбуждения. Шептать ему на ухо – бесстыдно, терзая кромку губами, о том, как жарко и сильно тянет к нему, и как еле сдерживается, чтобы не заставить его кричать, чтобы не испугать напором своей горячей страстности. Сердце мужчины колотится загнанной лошадью, отмеряя скачки до срыва.

Но неожиданное осознание того, что уже завтра их план должен начать воплощаться в жизнь, окатывает его снежной лавиной, несущейся с Альп. Она погребает, замораживает его, и Уэй только крепче, до скрежета сжимает зубы и осаживает себя, повторяя про себя всего несколько горьких слов…

«Ещё не время, Джерард. Не время! И неизвестно вообще, наступит ли это время хоть когда-нибудь? Время, в котором нам не будет мучительно больно любить друг друга?..»

_________________________________
*(ит.) Вы – мое Солнце…
Весь день Ваши яркие лучи освещают дорогу, которую я должен пройти.
На исходе дня Вы дарите мне беспредельное волнение, являясь передо мной в алых цветах заката.
Ночью... я не вижу Вас, но Вы не оставляете меня, стоит мне поднять глаза кверху, я вижу звезды, и это – Вы!

** Барвинок – сладостное воспоминание; мята – жар чувств; куриная слепота – свидание. На языке цветов это могло бы означать, что Фрэнк говорит о каком-то сладостном воспоминании, намекает на жар своих чувств и просит о свидании. Или же, к примеру, что он говорит о жарких чувствах и просит о свидании, надеясь хотя бы на единственное сладостное воспоминание.

Дата добавления: 2015-11-13