В первый момент я подумал, что ослышался, или что он мне задвигает.

- Да не может быть! Они читают Библию?

Если бы он сказал, что они голые спят на гвоздях, как факиры, - пожалуйста! Но они читают Библию и говорят о христианском Боге! Уж это по моим представлениям ни в какие ворота не лезло.

Я был действительно потрясён, в конце концов люди, о которых он говорил, были моими лучшими друзьями, я с ними встречался каждый день. Они играли в рок-груп­пе Tanas Bulba, названной так в честь одного азиатского борца за свободу. Жили они коммуной в маленьком до­мишке на краю свалки. Они сами по себе были нормаль­ные ребята, я так считал. Мы стояли на одних позициях и жили той самой жизнью... А теперь я понял: всё, что нас раньше связывало, безвозвратно исчезло. Я уже представлял их себе играющими главные роли в благо­честивой драме, составленной из сцен моего прошлого.

У меня засосало под ложечкой. „Если это правда, мне срочно надо домой, спасать их, - пронеслось у меня в голове. - Я как можно быстрее должен заставить их свер­нуть с ложного пути“. Мной овладела настоящая „мания спасения".

Когда я приехал домой, то само собой первым делом отправился к Ирэн. Между нами всё было по-прежнему, и когда я увидел её, моё сердце забилось сильнее.

На мой вопрос, правда ли то, что мои друзья читают Библию, она ответила слегка иронично:

- К сожалению, да. Они как-то странно религиозно настроены. Может, зависли на ЛСД.

Ещё один приятель подтвердил слух, заметив:

- Каждому своё... А что такого? Эта история не давала мне покоя, я должен был узнать всё из первых рук. И я отправился в кафе Хюбнера. Ещё на улице мне встретил­ся Мануэль. Ну у него был и вид: одетый в длинную тёмно-синюю рясу, со здоровым крестом на груди, он нёс под мышкой огромную Библию. Хорошо ещё, он не постриг свои длинные светлые кудри.

- Вальтер, мы просекли это дело, - восторженно при­ветствовал он меня.

Я посмотрел на него и подумал: „Да, чувак, у тебя точ­но не все дома.“ Но он, видимо, узрел во мне потенциальную добычу и вовсю начал меня обрабатывать. Потом подошли ещё другие, и они все вместе стали жужжать мне над ухом: Бог - Иисус как суперкайф. И что можно без наркотиков прийти к трансцедентному и испытать сверхчувственные вещи.

Пока мы с Ирэн курили гашиш у них в коммуне, они продолжали нас обрабатывать. Мы спорили день и ночь, вели ожесточённые дискуссии. Под конец мы все были, как выжатый лимон.

Я верил в Магомета, Будду и Конфуция. Я верил в то, что Бог во мне, в себя самого, во всё и вся, что нет ничего абсолютного, а всё во всех и все во всём... Пепельница во мне, я в пепельнице и Бог в пепельнице, и я в Боге. Это было что-то вроде религии, попытка заполнить свою пус­тоту чем-то большим и целостным. К моей религии всё подходило, вот только христианство в не никак не впи­сывалось.

Так что же всё-таки случилось? Какой поп запудрил им мозги? Всё началось с Герхарда. Так как для нас было обычным делом копаться в книгах, в которых речь шла о парапсихологии, колдовстве или о чём-то трансцедент- пом, ему как-то пришло в голову, что ещё Иисус совер­шал сверхъестественные вещи. И вот он взял Библию и начал читать, как Христос превращал воду в вино, вос­крешал мёртвых, исцелял больных, ходил по воде и тво­рил многие другие чудеса. Его это потрясло. Герхард при­нёс Библию в систему, которая была открыта для всего нового, и убедил всех в необходимости её изучения. Это было как взрыв бомбы. А когда они узнали, что Иисус творил всё это без наркотиков, это произвело революцию в их мировоззрении. Этот Иисус, похоже, был добрым волшебником, которому были подвластны стихии. Жал­ко только, что ему, как всем хорошим людям и револю­ционерам, пришлось слишком рано умереть... С тех пор они изучали Библию, идя по следу Иисуса, волшебника.

Я выслушал эту историю и тяжко вздохнул: „ - Ну, с меня хватит.“ Я стал рисовать себе ужасные картины, представляя, как они скоро сделают себе модные стрижки, наденут костюмы, будут работать, пока не выйдут на пенсию, заведут семьи, станут рожать детей, будут прово­дить отпуск на Коста Брава, по воскресеньям плюхаться на церковную скамью, ездить на машине среднего класса, жить в домике средней руки, ну и так далее. В моём представлении всё это было связано с Богом и Библией: мещанство, лицемерие и благочестивая возня. Единственное, что вселяло надежду, - это то, что они не имели ничего общего с церковью.

Не считая этой сумасбродной религиозной чепухи, наш мир был в полном порядке. И я надеялся, что они ещё опомнятся. Но они так и не опомнились.

Я сделал всё, что мог, чтобы их спасти, но они не желали моей помощи. Они не хотели, чтобы я их спасал. Хорошо ещё, что не все волосатые двинулись в этом направлении. Я бы этого просто не вынес. Вирус прочно засел в системе, и после крутой ссоры она окончательно распалась на два лагеря.

Отношения с Ирэн делали меня необыкновенно счаст­ливым. Мы наслаждались друг другом, путешествовали по округе и постоянно принимали наркотики. С ней я чувствовал себя сильным. У меня снова появилось буду­щее, жизнь приобрела новый смысл, теперь не наркоти­ки были в центре, а мы сами.

Мы бывали на бесчисленных рок-концертах: Led Zep­pelin в Дюссельдорфе, Rolling Stones в Дортмунде, не­сколько раз Pink Floyd, - с Лондонским симфоническим оркестром и без него, Procol Harum в мюнстерском Ланд- халле, Deep Purple в Лондоне, King Crimson в лондонском пригороде. И каждый раз и они и мы были под кайфом.

Одним из наших любимых мест был, как и прежде, Магquee-Club в китайском квартале Лондона Сохо, пользую­щемся дурной славой. Как-то вечером под новый год мы уже собирались уходить из клуба, но полиция вдруг затолк­нула нас обратно в здание. Они как раз устроили на улице облаву на гангстеров, и пули свистели вокруг только так.

Выйдя на улицу после отбоя тревоги, мы встретили там пол-Лондона, все были на ногах, чтобы пожелать друг другу „Happy New Year“. Совершенно незнакомые люди тискали нас в объятиях. В праздничном задоре досталось даже полисменам, которые безуспешно пытались оце­пить фонтан на Трафальгарской площади, чтобы совсем уж отчаянные не вздумали прыгать туда в такой холод. Есть примета, что это приносит счастье. В ту ночь нам понадобилась целая вечность, чтобы поймать такси и до­браться до гостиницы.

Иногда мы целыми неделями колесили по Европе на нашем микроавтобусе. По пути из Лондона мы заехали в Амстердам. Там с благословения голландских властей открыли новое место тусовки для волосатых. В Вондель-парке стояли десятки автобусов и машин с прицепами-палатками, в которых обитали хиппи. Мы тоже поста­вили туда машину. Такая жизнь была нам по вкусу. Весь день пипл, обкурившись, лежал под солнцем на лужайке и балдел под музыку. Вечером отправлялись в „Парадизо“ обделывать свои делишки. Мы чувствовали себя очень даже уютно в этой огромной колонии хиппи. Нар­котическая система раскололась: тут были „политики” разумеется, левые, интеллектуалы, религиозные, и были мы. Мы просто хотели жить: бери, что можешь взять, живи сегодня, потому что завтра ты можешь умереть. То, как мы выглядели и как жили, было кошмарным сном для простых обывателей. И нам доставляло удовольствие то, что они нас боятся и уступают нам дорогу.

Система в Изерлоне по-прежнему страдала от раскола. Те, кто откололся на религиозной почве, переехали между тем на север Германии, там они жили на ферме. Когда кто-нибудь из них приезжал нас навестить, атмосфера страшно накалялась, и мы ругались на чём свет стоит. Они непременно хотели нас обработать. Они давали нам понять, что мы так ничего и не поймём, если не обратимся к Богу.Как раз в это время я с несколькими ребятами организовал свою коммуну. Мы въехали в дом, в котором до этого жили обычные люди. Мы постепенно распугивали их и занимали квартиры одну за другой. Жизнь у нас била ключом. Мы предоставляли убежище рок-музыкантам, дезертиру из Бундесвера, и вообще всевозможным и невозможным людям, которые искали место для ночлега. По городу поползли слухи, что у нас - дым коромыслом и что мы устраиваем самые крутые наркотические сэйшена.

Вернувшись в один прекрасный день из Амстердама, мы обнаружили, что соседи по коммуне, пока нас не было, „отремонтировали" нашу квартиру. Телевизор и часть мебели лежали во дворе. Стены были покрашены в коричневый, сиреневый, оранжевый и жёлтый цвета. Эта оригинальная идея пришла кому-то в голову во время ЛСДового сэйшена, и её тут же осуществили на деле. Так что жизнь в коммуне не всегда была такая уж клёвая. Свобода одних иногда очень даже действовала на нервы другим.

Когда нам хотелось встретиться с системой, мы отпра­влялись к Хюбнеру. Улицу перед кафе с утра до вечера осаждали сорок-пятьдесят, а то и шестьдесят волосатых. Мы разбрасывали вокруг всякий ненужный мусор: пустые пакеты из-под хрустящего картофеля, банки из-под кока-колы, пивные бутылки и окурки сигарет. Местные жители обходили это место стороной. Почти всё время мы сидели как раз перед витриной парикмахерской, иебритые, с отросшими патлами, в тёртых джинсах. А в окне за нашими спинами висели плакаты с модными стильными причёсками.

Для владельца парикмахерской мы были не самой лучшей рекламой. Он вёл против нас отчаянную парти­занскую войну, намазывая скамью у окна всякой гадо­стью и постоянно поливая водой ступеньки около входа, чтобы мы на них не садились. Чем сильнее он нервничал, тем больше это нас раззадоривало, и мы уютно устраива­лись прямо перед его домом. В конце концов дело дошло до того, что парикмахер заявил на нас, и многие из нас получили повестки в полицию. Нам предъявлялось обви­нение в нарушении неприкосновенности жилища и попытке убийства. Нас вызывали на допросы, но дело вскоре закрыли. Мы остались победителями. Время от времени появлялась полиция, чтобы следить за поряд­ком. Однажды мы спустили колёса полицейской маши­ны, так что им пришлось тащиться в участок на ободах. В другой раз мы развели на улице костёр. Этим мы под­толкнули полицию на новые аресты. На этот раз нас обвиняли в нарушении общественного порядка и под­жоге.

Легавых я терпеть не мог. А мещанская любовь к порядку вызывала у меня глубокое отвращение. Чтобы продемонстрировать это, я нарочно ставил машину там, где стоянка была запрещена. А квитанции на штраф я коллекционировал, как другие коллекционируют почтовые марки. Частенько я с геройским и гордым видом выкидывал их в водосток, правда потом я их всё же оплачивал. Естественно, это стоило мне кучу бабок. На моём микроавтобусе мы с друзьями наделали столько аварий, что я получил предупреждение из Фленсбурга: если я устрою ещё хоть одну аварию, то мне придётся расстаться с водительскими правами. Это подействовало, мы стали осторожней.

Мои симпатии были на стороне ФКА, так называемой Фракции Красной Армии. Баадер, Майнхоф и компания пытались путём насилия изменить то, что, казалось, изменить невозможно. После того, как им не удалось мирным путём достичь поставленных целей, они стали более воинственными и ушли в подполье, из которого спорадически выныривали для совершения террактов. Они поджигали крупные магазины, что должно было восприниматься как протест против засилья товаров, навязчиво предлагаемых потребителям. Чтобы показать своё возмущение одурачиванием масс, они совершали диверсии в зданиях издательства Шпрингера. Они похищали убивали известных деятелей, чтобы подчеркнуть своё презрение к истэблишменту. Первые полосы газет пестрили сообщениями о всё новых террористических акциях. Я очень хорошо понимал их ненависть. Если бы я с ними лично познакомился, я бы к ним наверняка примкнул.

Для меня было очень болезненным прозрение, когда я убедился, что наркотическая система становится всё левее. Никому уже нельзя было доверять, а об идеализме движения Flower-power уже давно не было и речи. Одного моего знакомого застрелили во время сделки с наркотиками во Франкфурте из-за каких-то десяти тысяч марок. Амстердамская система тоже день ото дня становилась жёстче, не в последнюю очередь из-за того, что главные позиции начал завоёвывать героин.

Я это почувствовал, когда в один прекрасный день поехал в Амстердам, чтобы закупить там по поручению нескольких друзей довольно большую партию гашиша. Дилеры дали мне для пробы покурить клёвый товар. А когда я отдал им деньги, они подняли шухер: „Атас, легавые!" - и смотались. Я быстренько схватил килограмм, вскочил в машину и помчался к границе. Когда уже в Германии я остановился, чтобы забить себе косячок с купленным зельем для успокоения, я понял, что они меня кинули. Этот килограмм гашиша оказался полным дерьмом, он тянулся как лакрица.

Дома ребята с нетерпением ожидали меня с товаром. Кому-то в голову, естественно, пришло, что я их надул, купив дешёвку за пару марок и присвоив себе денежки. Они потребовали свою долю обратно. Надо было что-то придумать. Я раздобыл газовый пистолет и начал прода­вать зелье с оружием в руках. Когда я делал это в первый раз, я чувствовал себя последней свиньёй. Но мне ведь нужно было как-то избавиться от товара.

Пошла какая-то дурацкая полоса, всё валилось из рук. Машины ломались, отношения с друзьями не клеились. В довершение всего меня засекли, когда я пытался увести из магазина пластинки. Мне пригрозили обыском. Я как сумасшедший помчался домой, чтобы избавиться от пластинок, которые спёр ещё раньше. А ещё ведь оставался этот злосчастный лакричный shit. Я выкинул его в ручей. Но с обыском ко мне не пришли, а вместо этого присудили штраф.

Как бы я хотел покончить со всем этим! Кроме Ирэн мне, собственно, нечего больше было терять. Мы с ней чувствовали себя потерпевшими кораблекрушение в диком бушующем море,плывущими на уцелевшей доске туда, куда нас несут волны. Иногда мы возвращались к мысли, как бы нам осуществить мою давнишнюю мечту - бросить всё и уехать в Индию или Калифорнию. Но мы знали, что пустота и безнадёжность внутри нас оста­нутся, куда бы мы ни отправились. Что ещё Земля могла нам дать? В самые тяжкие моменты мы философствова­ли о возможности атомной войны. Мы думали: если уж это произойдёт, то надо бы оказаться как можно ближе к атомной бомбе, и ещё лучше под полным кайфом: тридцать колёс - и в мир иной.

После наркотиков нас посещали возвышенные мечты и видения. Но только, увы, когда кайф проходил, всё так и оставалось нерешённым. Огромная пропасть пролегала между нашими желаниями, нашими мечтами изменить мир, и повседневной реальностью.Тоска сверлила нас всё глубже и глубже.

Мы предприняли попытку вырваться из этого ощуще­ния пустоты и отправились в Югославию, чтобы прове­сти там „здоровый" отпуск. То есть не употреблять нар­котиков. Между прочим, я заметил, как сильно наш образ жизни сказался на здоровье. У меня были пробле­мы с желудком, я был худой как щепка, у меня часто болела голова, и я испытывал приступы страха. Я выку­ривал по шестьдесят сигарет-самокруток в день, от этого у меня были отвратительные жёлтые пальцы. Когда я просыпался утром, моим первым движением было схва­тить сигарету или joint. За прошедшие годы я проглотил сотни колёс ЛСД и мескалина и выкурил тысячи косяков с гашишем.

Но когда мы вернулись из Югославии, всё опять нача­лось сначала.

Я дальше подрабатывал на своей металлической фаб­рике и всё больше наглел. Даже там теперь в обеденный перерыв я курил кальян. Когда меня пытались критико­вать, я недвусмысленно и резко отвечал, что они просто ничего не смыслят в жизни. Я был самым великим. По крайней мере, остальные должны были в это верить. И всё же в глубине души я сознавал, что „перегорел", хотя никогда бы в этом не признался. Это противоречие было мучительным. Эта самонадеянность, которую я выстав­лял напоказ, на самом деле была лишь тончайшей внеш­ней оболочкой, за которой скрывалась горькая действи­тельность - пустота, заполнившая мою душу. Как я ни прикидывал, единственной альтернативой хаосу, в кото­ром мы пребывали, мне казались обывательщина и мещанство. Но я бы скорее умер, чем опустился до этого.

Иногда мы с Ирэн навещали моих родителей, но у них мы никогда не чувствовали себя по-настоящему хорошо. Они жили в своём мире, а мы в своём. Хотя они время от времени нас приглашали, и Ирэн им очень нравилась, мы наносили лишь короткие визиты вежливости.

Дата добавления: 2015-11-14