Мечта была бы совершенной, если бы не постоянное безденежье. Это обстоятельство и зимнее одиночество время от времени вынуждали меня возвращаться домой.

Каждый год в бродяжьей системе повторялось одно и то же: регулярно к Рождеству число бродяг заметно уменьшалось. Они становились сентиментальными и тя­нулись домой, к маминой плите. Чтобы в конце концов не зависнуть в одиночестве, в один прекрасный день я капитулировал и тоже ехал домой. К тому же я со смирением признавался самому себе в том, что не так уж и плохо иметь зимой крышу над головой, регулярно горя­чую еду и собственную постель.

Мои родители очень радовались каждый раз, когда я появлялся. Правда, наша совместная жизнь складыва­лась весьма трудно. Они не понимали меня, и пропасть между нами становилась всё глубже.

И вот как-то в рождественский сочельник случилось так, что мы крепко поругались, и я в бешенстве ушёл, хлопнув дверью. Я брёл по вымершим улицам. Встречав­шиеся мне люди были либо пьяны, либо выглядели таки­ми же подавленными, как и я. Странное это было рож­дество, ужасно унылое.

Чтобы заработать немного капусты, между путешествиями я подрабатывал в одной металлообрабатывающей фирме, изготовлявшей медицинское оборудование. Я не испытывал особой тяги к работе, но подбадривал себя уговорами: это нужно только для того, чтобы в кармане было несколько марок, потом опять смотаюсь. Потому что в конце концов пилить латунные трубки, мыть латунные трубки, паять латунные трубки, гнуть латунные трубки, фрезеровать латунные трубки - всё это было не для меня, едва ли лучше, чем моё ученичество. Но всё- таки бабки как-то создавали настроение.

Тем временем система в Изерлоне претерпела измене­ния. Outlaws преждевременно потерпели неудачу на пути к славе и развалились, поссорившись. Они разделили судьбу многих команд. Часто им в голову ударяла ещё только начинающаяся популярность, и не такие уж хорошие музыканты просто отсеивались.

Всю неделю я торчал в кафе-мороженом „Неаполь". Там царила приятная атмосфера и стоял музыкальный автомат. Хозяйка, бойкая итальянка, была для нас, хиппи, как родная мать, а её заведение - как дом родной. Здесь можно было сидеть часами, даже если ты взял только один стакан колы. Нужно было лишь какое-то время подождать, кто-то обязательно когда-нибудь да появится.

Вообще это ожидание, что кто-нибудь когда-нибудь придёт, или что когда-нибудь что-нибудь произойдёт, было очень важной стороной нашей жизни. Это было как постоянный вокзал, кажущееся вечным ожидание, только неизвестно чего.

Лондон уже давно был моей мечтой. И вот я накопил немного денег и поехал. Лондон, цитадель хиппи в Евро­пе, - здесь были сотни отличных музыкальных групп, которые были никому не известны, и почти столько же знаменитых на весь мир. Здесь можно было прямо на улице вдруг столкнуться с известнейшим музыкантом. Моим любимым местом был лондонский Marquee Club. Там можно было вблизи посмотреть и послушать многие суперкоманды: Nice, Jethro Tull, Steamhammer. Я был в восторге от лондонской системы.

В течение дня пипл встречался на Трафальгарской площади и на Пиккадилли. Здесь почти все курили гашиш. Эта штука ходила по разным клубам и кабакам. Хотя после того вечера с французом я частенько покури­вал марихуану, насчёт гашиша у меня были некоторые сомнения. С другой стороны люди, которые его курили, выглядели необыкновенно счастливыми. Это не давало мне покоя. И вот настал день, когда я твёрдо решил выяснить, что это за штука такая - „shit" и почему те, кто его курит, выглядят такими „happy".

Когда мы с несколькими друзьями купили первую порцию гашиша, мы от страха чуть в штаны не наделали. В этом нелегальном деле была своя прелесть и своя страшная сторона. Мы боялись, что полиция вот-вот вынырнет из засады и быстренько нас арестует. И тогда - тюрьма. На несколько лет. Но нам удалось без приключений притащить зелье в своё убежище. Так как мы поня­тия не имели о дозировке, мы за вечер выкурили всю порцию. В результате кто-то постоянно торчал в туалете и блевал. Но в остальном - мы помирали со смеху. Ощущение было „обалденно клёвое“, а кто бы мог подумать...

На следующий день мы единодушно пришли к выводу, что общество нагло обманывало нас, утверждая что „зелье приводит к наркомании, наркотики убивают". Это было здорово, употреблять наркотики. К тому же на следующий день даже не болела голова, как это бывает в случае с обычными пьянками. В срочном порядке мы достали себе очередную порцию гашиша.

С того вечера я курил гашиш при любой возможности. Я приобретал всё, что предлагалось на рынке. Торчать на площадях и в кабаках и тянуть гашиш с разными людьми - это занимало теперь главное место в моей жизни.

Британская столица сделалась с тех пор моей желан­ной целыо. Я периодически жил в Лондоне, гордый тем, что совершил великий шаг через Канал.

Иногда, когда не было денег, мне приходилось ноче­вать в разных пустующих зданиях. В одно прекрасное утро я проснулся в бывшей больнице от страшного гро­хота. Здоровый кран с железным шаром долбил стены этажа, находящегося прямо надо мной. Они как раз сно­сили этаж за этажом, и меня чуть не накрыло. Однажды в другой раз я ночевал в подвале разрушенного дома. Я не заметил, как несколько бродяг развели огонь, и на следующее утро был весь чёрный как свинья. Как-то я нашёл убежище на старой фабрике на берегу Темзы. Оттуда я наблюдал, как один тип покончил с собой. Целый день он стоял уставившись в воду, а когда начало тем­неть, прыгнул в реку.

Мне не всегда хватало денег даже на еду. Время от времени я навещал вечерами Армию спасения. Её боль­шой вагон ночи напролёт стоял на вокзале Чаринг Кросс. Там бесплатно давали чай и пирожные.

При въезде в Англию давали разрешение на пребыва­ние только на месяц. Продлить визу было сложно, для этого надо было предъявить несколько сот марок. А у какого волосатого найдётся столько бабок? Иногда уда­валось одолжить денег, которые предъявляли несколько человек по очереди. Но такая удача выпадала не всегда. И вот однажды мы с моим лучшим другом Бенно снова оказались в ситуации, когда нам пришлось отправляться домой.

С горем пополам мы добрались до Люттиха. Усталые и грязные, на последние деньги мы купили билет на поезд до Аахена. На границе в поезд зашла полиция и аресто­вала нас, потому что нам ещё не было двадцати одного года и, стало быть, мы были несовершеннолетними.

Они взяли и не долго думая отправили нас в каталажку. Мы должны были снять свои шмотки, а вместо них нас засунули в белые комбинезоны. Зато мы, к на­шей радости, получили горячую еду. Это была жареная картошка! Но потом нас ждал удар: они сказали, что за нами должны приехать родители. Я сразу подумал: мой отец ни за что не приедет. Уж не говоря о том, что его хватит инфаркт, как только он узнает, что его сынок ещё и в тюрьму залетел. Увидел бы он меня тут в этом белом комбезе... Вся эта ситуация казалась нам просто анекдо­том, только вот было не до смеха.

На следующий день мы сели за стол вместе с двумя сотнями молодых ребят. Начальник всей этой процедуры приказал всем встать для совершения молитвы. Это уж было слишком, удар пришёлся как раз в моё больное место: „Вот уж дудки! Я не встану". Одного взгляда на Бенно было достаточно: я твёрдо знал, что мы не подни­мемся со своих мест, пусть будет, что будет. Тогда на­чальник нажал на рычаг:

- Здесь никому не дают есть, пока все не встанут.

Несколько взглядов вонзились в нас как ножи. Мы тут же вскочили. Мне было ужасно противно оттого, что пришлось подчиниться этому набожному насилию. „Если ты не хочешь быть моим братом, то я проломлю тебе череп..." Два дня мы прочно просидели в каталажке, когда до нас дошла новость, что отец Бенно приедет нас забрать. От моего отца не было ни ответа, ни привета.

Когда папаша Бенно наконец прикатил, он даже не удостоил меня взглядом. Он считал меня виноватым в том, что его сын так низко пал. В его глазах я был великим растлителем. В коротких выражениях старик при­грозил, что выгонит Бенно из дому. Он намекнул, что и меня дома ожидают всякие неприятности.

Для наших родителей это было ужасным позором, потому что полиция появилась средь бела дня. С быстротой молнии от соседа к соседу передавалась весть о том, что с сыновьями, мол, что-то неладно. Однако мой отец как всегда великодушно принял меня, в то время как Бенно торчал на улице. Потом какое-то время он даже мог пожить у нас. Позже он снял квартиру в пригороде Изерлопа.

Даже в Италии я умудрился попасть в тюрьму. Мы поехали в Рим с одним приятелем из Германии. Прошли неполные сутки с того момента, как мы прибыли, мы как раз хотели заглянуть на Пьяцца Навона. Там собиралась интернациональная система. И вдруг площадь со всех сторон окружила и блокировала полиция. Они с голово­кружительной быстротой побросали всех, кто был похож на хиппи, в свои машины. Нас тоже взяли. И вот мы и ещё двадцать человек оказались в камере четыре на че­тыре метра, и нам не светило выйти в ближайшие сутки.

Потом мы сообразили, что нас тут держат по подозре­нию в убийстве. Накануне вечером кого-то порешили. Нас вызывали на бесконечные допросы. По-видимому, чиновники перепутали строчки записей в наших загра­ничных паспортах. Так, мой спутник получил имя „синь­ор Вупперталь", а я - „синьор Изерлон". В довершение всего они выслали немцев и швейцарцев в Австрию, а австрийцев в Швейцарию.

Ummagumma

У моих родителей произошли перемены. К отцу в гости зачастили мормоны. На меня эти люди производили весьма отталкивающее впечатление: костюм, белая рубашка, галстук, короткая стрижка. Кошмарный вид! Оли­цетворение обывательщины. Я их не любил, хотя они и были очень даже приветливые. Только я о них особенно не задумывался. У отца религиозная жилка, ему нужно что-то духовное для жизни. Ну что ж, мормоны так мор­моны, думал я. С компанией евангелической общины он, кажется, окончательно порвал. Тем временем я получил водительские права. Первый раз я завалил экзамен, пото­му что слишком быстро ехал. Второй раз мне попался какой-то чудной инструктор. Когда я сел в машину, он смерил меня с ног до головы презрительным взглядом:

- Доброе утро, госпожа Хайденрайх!

- Я господин Хайденрайх, - ответил я.

На это он закричал:

- Я не нанимался водителем в бит-клуб!

И потом всю дорогу ворчал насчёт моих длинных во­лос. Совершенно зашуганный, я тронулся с места, и че­рез двадцать метров машина у меня заглохла на пере­крёстке. Инструктор рявкнул:

- Давай направо!

Дата добавления: 2015-11-14