Мы были заодно. Молящиеся не посинели, но мы не пошли.

Чем старше я становился, тем больше мне мешало во время этих каникул всё, что было связано с религией. Ещё два раза я съездил со всеми, но потом твёрдо решил: всё, хватит!

Везде - дома, в школе, у Дитера, - всё казалось неиз­бежно заражённым этой безотрадной, мрачной набож­ностью. Оказалось даже, что и моя учительница - хрис­тианка. Только это ничего не меняло, потому что она наказывала нас так же круто, как и другие учителя. Иног­да у меня закрадывалась мысль, что взрослые только и пугают милостивым Богом, чтобы я был послушный и воспитанный.

Даже у моих родственников в деревне меня это доста­вало. Здесь было даже как-то особенно по-святому. В доме одного из моих дядек помещались комнаты ма­ленькой общины, которую он возглавлял. Дом был как проходной двор, куча молодёжи постоянно толкалась туда-сюда. В один прекрасный день случилось, кажется, что-то сенсационное: несколько молодых людей из на­шей деревни и из соседних деревень„обратились”. Обра­щение - это слово, что бы оно там ни означало, с утра до вечера было в доме у всех на устах. Только у меня оно не вызывало никакой реакции, к большому разочарованию моих родственников. Кататься на коровьих упряжках, убирать солому, выкапывать картошку, гоняться за пету­хом с плёткой, которую мне подарил дед, - вот это было по мне. Деда я любил больше всех, вот он не был набожным. Всю эту христианскую чушь я считал ненужной и ни на что не годной. Чего они вообще от меня хотят? Со временем я стал казаться самому себе аутсайдером.

Roll Over Beethoven…

Меня разбудил оглушительный рёв, и я подбежал к окну. Прямо перед нашим домом расположились несколько рокеров; они называли себя Чёрными куртками. Неко­торые из них были из соседних домов, некоторые - из Страны плоских крыш. Сидя на своих Крайдлерах с объёмом двигателя 350 см, они громко хвастали о своих подвигах. Я восхищался этими парнями, потому что они не упускали возможности подраться, а вид у них был очень романтический: джинсы, кожаные куртки и при­чёски как у их кумиров Элвиса Пресли и Джеймса Дина. Их музыкой был крутой рок-н-ролл, там, где они кру­тились, гремели и хрипели синглы Чака Берри, Билла Хейли и прочих гигантов рок-н-ролла пятидесятых.

Их разговор крутился вокруг фильма с легендарным Buddy Holly. Кинотеатр изрядно пострадал от их посеще­ния и восторженной реакции: зал был разнесён в щепки.

Как-то в другой раз рокеры-Чёрные куртки возвра­тились с ярмарки, где дали жестокий бой банде соперни­ков - Пантерам. Один рокер простился с жизнью, полу­чив удар ножом, а кто-то из Чёрных курток хвастался тем, что откусил своему противнику ухо. Разумеется, в нашем районе нередко появлялась полиция, бывали и аресты, которые не всегда проходили без сопротивления. Но всё это меня нисколько не отпугивало, а скорее нао­борот раззадоривало. „Когда-нибудь я тоже стану таким. Им никто не указ, они не позволяют никому слово поперёк сказать". Моих родителей и многих взрослых прямо-таки охватывал ужас от того, что вдруг стало тво­риться с молодёжью. И откуда это только взялось? Ужё во всяком случае они её этому не учили!

Нимало не заботясь об общественных приличиях и общепринятых ценностях, рокеры открыто выставляли напоказ свой бунт. В моём представлении они были героями, я считал их необыкновенно мужественными. Их образ жизни соответствовал моему представлению о свободе. А их манера добиваться своего силой побудила меня вступить в боксёрский клуб. Через несколько меся­цев напряжённых тренировок мне предстоял первый на­стоящий бой. Мой тренер решил перед этим слегка при­вести меня в форму и чуть-чуть перестарался: я свалился на пол в нокауте. Перед глазами у меня плясала тысяча звёздочек. Рокеры рокерами, но это было уж слишком круто. С тех пор я в боксёрский клуб больше не ходил.

Причёску я теперь тоже носил как у Элвиса. Отца это просто убивало. А когда я попросил его купить мне джинсы, он возмутился:

-В моём доме никогда этого не будет! Что люди поду­мают!

Потом мать подарила мне джинсы на день рождения - так, чтобы отец не узнал. Правда, не синие, а коричне­вые. Я их мог надевать, когда отец бывал в отъезде.

Следующий шаг за своими идолами я сделал, когда в первый раз напился. Вечером накануне рождества, у со­седа, все казались такими ужасно весёлыми после разда­чи подарков. И я пошёл по полной программе: пива, вод­ки, снова пива, опять водки... Мне стало ужасно скверно, меня вырвало, и к полуночи я сломался. На следующий день я еле оклемался. Однако этот опыт не помешал мне с тех пор время от времени прикладываться к бутылке.

Мой интерес к девочкам тоже заметно вырос. То, что я оказываю на них известное воздействие, я заметил ещё в седьмом классе. Со мной заигрывала одна блондинка, и я влюбился в неё по уши. Но вскоре она, к несчастью, смо­талась с другим.

Как и у моих кумиров рокеров, теперь у меня в жизни главными были пять вещей: как я выгляжу, музыка, девчонки, выпивка и сигареты. Мне стало доставлять удовольствие шокировать людей и обращать на себя внимание. Пора боевых игр безвозвратно прошла.

Ради отца и ради денег я вызвался поступить на заня­тия в церкви, предшествующие конфирмации. Пастор был очень славный, и он знал, как надо обращаться с нами, молодыми. Стихи из Библии, песни из сборника псалмов, катехизис, - мы зазубривали наизусть всю эту несусветную чушь, и ради чего, - непонятно. Так как я рассчитывал получить много денег в случае, если хорошо сдам конфирмационный экзамен, я всё-таки как-то ста­рался, чтобы к экзамену всё не позабыть.

К сожалению, на конфирмацию надо было приходить втиснутым в костюм. Я ненавидел костюмы, но если уж это было обязательно, то я хотел по крайней мере иметь такой же, как у моих кумиров - синий, блестящий и с модной бабочкой, но уж никак не с галстуком!

Утром в воскресенье, в день конфирмации, отец, глу­боко растроганный, сказал торжественным голосом:

- Я так горжусь тобой, Карл-Вальтер.

В глазах его стояли слёзы умиления. Этот день был для него особенным днём. Многие из наших родственни­ков и знакомых выразили желание отпраздновать с нами это знаменательное событие. Одетый в новый синий с отливом костюм, я вяло покорился происходящему.

Мои родители приложили все мыслимые усилия к тому, чтобы разместить огромное количество гостей. Кровати и прочую лишнюю утварь из нашей маленькой двухкомнатной квартиры они унесли на чердак, а взамен притащили от соседей столы и стулья. Был накрыт по­трясающий праздничный стол, мама приготовила ши­карный обед. Наша квартирка была заполнена до отказа. Я смотрел на это дело так: чем больше народу, тем боль­ше подарков. И вот я с нетерпением вскрывал конверт за конвертом. Двадцать марок, десять марок, пятьдесят марок. К вечеру я был обладателем солидной суммы в четыреста восемьдесят марок. На серебряные столовые приборы, вилки для торта и лопатки для пирожных, я старательно не обратил никакого внимания, так же как и на другие подарки.

В понедельник в школе разговоры были только на одну тему: сколько денег принесла конфирмация? Изначаль­ный её смысл был для нас всё равно что гром вдалеке.

В этот день я твёрдо решил: ни в христианском круж­ке, ни в церкви меня больше не увидят. С этим теперь кончено. Подытоживая свой опыт, я пришёл к оконча­тельному выводу, что не стоит дальше продолжать это дело с христианством. На самом деле я благополучно „отконформировался" от церкви.

Поначалу меня томило лёгкое беспокойство: „Если этот Бог всё-таки есть, то теперь Он на меня должен реа­гировать. Если я теперь не буду Им интересоваться, то Он меня накажет...". Мне это представлялось в виде авто­катастрофы или неизлечимой болезни. Или, может, мне на голову упадёт кирпич. Но ничего такого не произо­шло. И я воспринял это как совершенно ясное дока­зательство того, что сказка про доброго Бога - это для стариков, которые не знают, как они умрут, и для обыва­телей, которые не в состоянии сами правильно прожить свою жизнь. Я стал воспринимать хождение в церковь как ханжеское и пошлое занятие. Они просто пытались держать меня в своих рамках, давя на моё сознание и используя все эти разговоры о Боге, чтобы разбудить мою совесть.

Вообще я задумывался о смысле своего существова­ния. Меня постоянно преследовало чувство, что я дол­жен защищаться от кого-то, кто хочет, чтобы я жил так- то и так-то. Но я не хотел, чтобы кто бы то ни было лез со своими разговорами в мою жизнь, будь то мой отец или какой-нибудь другой авторитет.

Так как приближалось окончание носьмилетней на­родной школы, я должен был, хотел я того или пет, заду­маться о выборе профессии. Большинство учеников из нашего класса уже знали, на кого они будут учиться. Любопытные вопросы моих родных и учителей о моих планах на будущее меня ужасно выводили из себя. Хотя отец старался привить мне вкус к разным профессиям, все они одинаково вызывали у меня кислую отрыжку, потому что я понятия не имел, кем я хочу стать. Единст­венную перспективу, которую предлагала трудовая дея­тельность, я видел в том, чтобы зарабатывать бабки.

Но эта проблема решилась почти сама собой. Отец принес домой договор, по которому выходило, что метал­лообрабатывающая фирма берётся обучить меня про­фессии инструментальщика. Моим первым вопросом, разумеется, было: - а какая там зарплата первый год? - Семьдесят пять марок, был ответ. Ну что ж, все-таки луч­ше, чем „парикмахерщики" — они получали всего лишь сорок марок. Моё обучение должно было продолжаться три с половиной года. Я бы ужасно хотел, чтобы не так долго, но, к сожалению, это дело по-видимому никак нельзя было ускорить. „Могло быть и хуже", подумал я. И согласился, пожав плечами, и подписал договор.

В последний день учёбы в школе я предавался иллюзии: „Теперь начнётся новая жизнь. Старая позади. Теперь я буду жить как рокер".

Первого апреля 1964 года я заявился на место своей учёбы - в джинсах-дудочках, с прической как у Элвиса, с папкой под мышкой, с термосом, бутербродами, котел­ком с обедом и спецодеждой. В раздевалке каждому новому ученику показывали его шкафчик. Мы переоде­лись и пошли на территорию фабрики. Я получил про­пуск, отбил на нём время, и тут пошло-поехало. В тот момент, когда я вошёл в цех, мои планы о новой свободе лопнули как мыльные пузыри. „Не может быть, ещё одна тюрьма! Я этого не выдержу!" Если уж меня школа раньше стесняла, то здесь я теперь по-настоящему почув­ствовал себя припёртым к стенке. Только то, что я пере­жил школу, давало мне надежду пережить и это.

Мои представления о профессии инструментальщика тоже в корне изменились. Раньше я совершенно серьёзно полагал, что речь идет об изготовлении молотка, пасса­тижей, зубила или совка. Но то,что меня ожидало, пол­ностью развенчало мои представления. Мне сунули в руки четырёхугольную железную болванку, которую я должен был обточить напильником „под прямой угол". То, что я в первый момент принял за первоапрельскую шутку, оказалось суровой действительностью. И вот я стоял полный отвращения со своими тисками, напильни­ком и этой железякой и обрабатывал её. „Во маразм!" - мне казалось это совершенно нелепым, - „да эта штука и так уже прямая". Единственным светлым моментом в этот день было то, что я встретил ученицу, которая начи­нала свою трудовую деятельность в бюро. Между нами как будто искра пробежала.

Когда в течение первых месяцев я поближе познако­мился со своими коллегами по работе, меня охватил ужас: „Спасите! Я не хочу быть, как они!" Ведь не может же быть смыслом существования вкалывать с утра до вечера, от выходных до выходных и от одних праздников до других. Я не мог себе представить, что кульминацией каждого года должен быть отпуск, чтобы после него начать новый тягомотный рабочий год. Чем старше были мои коллеги, тем более озлобленными и разочарованными они выглядели. Многие из них были алкоголиками. Они надрывались, чтобы заработать себе жалкую пенсию. В награду за это на их надгробном камне будет написано: „Работа была его жизнью". Но ещё тоскливее стало, когда началась зима. По утрам, когда я шёл на работу, было ещё темно, а когда я выходил из своей тюрьмы по вечерам, было уже темно. Дня я почти не видел. Моя жизнь улетучивалась в этой безотрадной рабочей мельнице. Это казалось мне совершенно бессмысленным.

Шефа я не особенно любил. Раз в день он приходил про­верить, работаем ли мы и как работаем. При этом он ста­новился всё богаче. А к мастеру я питал глубокое презре­ние. Восемь часов кряду он торчал в своей стеклянной буд­ке и палец о палец не ударял. Я стал кошмаром для своей фирмы. Я был бунтарем. Но и моё начальство не упускало возможности меня спровоцировать. Когда помощник ма­стера прибил мой инструмент гвоздями к верстаку, я поду­мал: то, что ты можешь, я и подавно могу. И сделал то же самое с его инструментом. Он прибежал в бешенстве:

- Ну-ка сейчас же отдирай! А то получишь по морде.

Дата добавления: 2015-11-14