Михаил Зощенко

Как ни долго длилась тьма предыстории, все же она рассея­лась. Сквозь красный туман эмоционального перенапряжения, бе­шенство пратолпы, дикую жестокость и не менее дикую сексуаль­ность постепенно начали проступать еще неясные, но уже челове­ческие черты. Хотя, разумгется, о нарождении Homo sapiens'a го­ворить еще рано. Первые заметные признаки очеловечивания появ­ляются у части поздних неандертальцев, которые близки людям, но еще не испытали окончательного физического превращения.

С чего же начался этот процесс и какие факторы положили конец предыстории? Видимо, что-то изменилось во всей биосфере... Можно с несомненностью предположить, что существовало два главных фактора финального «старта» к человеку.

Первый — спад биосферной еолны: пик ее резонанса уже про­катился над головой палеоантропов. Биосфера постепенно приняла более спокойное состояние, поддающееся гомеостатическим поправ­кам, все более и более уравновешивающим колебания в экологиче­ских цепочках. Четырехзвенная цепь «травоядное—хищник—со­бака—человек» сделалась устойчивой, привычной для всех ее уча­стников и уже не требовала повышенного эмоционального напря­жения от объединения предлюдей. Пратолпа постепенно начала закостеневать, принимая прочно установившиеся формы, что по­влекло за собой ее внутреннее размежевание на будущие касты.

Произошло это, видимо, естественным путем. В ходе бега и действия внутри пратолпы должны были постепенно выделиться и закрепиться определенные группы, склонные выполнять привычные функции: фронтальная зона во главе с лидерами, боковые части, тыловое прикрытие, ядро — в последнее входили старики, беремен­ные и кормяшие грудью женщины, дети.

Кастовость противоречит главному принципу пратолпы — уни­фикации ее участников, полному их равенству. Однако века и ты­сячелетия делали свое дело: кастовость нарастала, мешая пратол-пе и вытесняя ее из жизнедеятельности предлюдей. Очевидно, по­беда кастовости знаменовала собой и распад пратолпы—это уже можно проследить по этнографическим источникам. Древнейшие остатки людских поселений хранят разделение по демографическим признакам: женщины жили отдельно от мужчин, старики— от мо­лодежи, дети — в особых домах... Однако должны были пройти ты­сячелетия, прежде чем кастовость победила.

Итак, спад биологической активности низвел пратолпу с ее принципом унификации и унитарности действий до положения предплемени с его групповым разделением «прав» и «обязанностей» по демографическим признакам. Существовал и второй, не менее, а быть может, более могущественный фактор, положивший предел существованию пратолпы, — возникновение речи.

В первсй части книги говорилось о нескольких признаках фено­мена речи, которые требуют своего объяснения. Поражало, прежде всего, бурное развитие словесно-звукового ее ряда (3.1.1.), который потребовал анатомических превращений. Вместе с речью возник поразительный феномен главного «тормоза» нервной системы * (3.1.2.). Удивляло и то, что словесно-звуковая речь появилась столь поздно, когда в предыстории шла подготовка к неолитиче­ской «революции» и произошел спад объема мозга гоминид (3.1.3.) Наконец, словесный сигнал в речи человека совершенно не сходен по звуку с обозначаемым явлением или процессом, то есть с ориги­налом (3.1.4); создается впечатление, что нарождающемуся челове­честву приходилось «конспирировать» от самого себя.

Можно ли объяснить эти четыре признака речи концепцией пра­толпы? Казалось бы, она-то как раз и не нуждается во «второй» сигнальной системе, руководствуясь «первой», то есть древнейшим пластом знаков, заключенных в телодвижениях, жестах, вскриках, воплях, ритмических ударах в грудь и т. п. Взмах руки определял направление бега; крик, исполненный ужаса или ярости, легко по­нимался другими участниками. Какой же реальный эволюционный смысл Ихмела для пратолпы речь и почему она непременно должна (ыла ее продуцировать?

Если в первые тысячелетия своего существования пратолпа со­здавалась как элемент временного и неустойчивого объединения кредлюдей, то впоследствии они проводили в ней значительную часть времени. Они буквально жили прэтолпой, лишь на время рас­средоточиваясь по участку кормления. Пратолпа стала, по-видимо­му, постоянным и длительным объединением, не разрушаясь даже на период сна, когда спали вповалку. Ели все вместе, готовя на всех; скопом пускались вслед за собаками по следу хищника. Надо четко себе представлять, что это было неразрывное, плотное объ­единение предлюдей, находившихся все время в эмоционально на­пряженном состоянии и связанных высочайшей имитативностью. В этих условиях криков и жестов было явно недостаточно. Мало того, пратолпа наверняка ощущала не только бедность привычных форм оповещения, но несомненно чувствовала явную нехватку в знаках иного рода.

Представим, что в процессе бега пратолпы по пересеченной ме­стности особи фронтальной зоны увидели яму, которую вполне можно перепрыгнуть. Остальные ямы не видят и о существовании ее не подозревают. Как оповестить их об опасности?

Вопль, или крик несет однозначную информацию об угрозе, но какова она и как следует к ней отнестись? Возникшее в результате крика замешательство вызовет, очевидно, лишь остановку или даже переход от погоьи к панике и бегству в другую сторону. Жест, те­лодвижение в пратолпе не годились для всеобщего оповещения и предупреждения — их видно не всем, а лишь ближайшим соседям.

Возникает, следовательно, несложная, типичная для обыденной жизни задача, разрешить которую своими сигнальными средствами пратолпа не в состоянии. Отсюда необходимость создать знаки, ко­торые воспринимались бы всеми сразу и одинаково. Ими могли стать лишь звуковые сигналы. Но не вопли и крики. Так как они не должны менять обуревавшей пратолпу эмоции! Этим условиям подчинялся процесс выработки новой сигнальной системы в пра­толпе.

Посмотрим, к чему он должен был привести. Звуковой сигнал, брошенный внутри пратолпы одним из ее участников, был ясно слышен всем. Уже не требовался особо острый слух для его вос­приятия— и, как следствие естестгенного отбора, ухо теряет необ­ходимость поворота к источнику звука.

Развитие звуковой системы информации в пратолпе шло, оче­видно, не однсй, а тремя параллельными линиями. Первой возник­ла, видимо, шипящая и свистящая система: затем — щелкающая, когда в процессе воспроизведения звука в'лючались шека и язык; наконец, появилась и человеческая речь с использованием голосовых связок, гортани, неба, языка, зубов, альвеол и губ.

Исследование глотки неандертальца показало, что он мог ис­пользовать в обиходе щелкающий «язык»; записи очевидцев, слы­шавших и видевших троглодитов, чучуну, пещерных зфиопов и т. п., показывают, что они использовали свистяще-шипящую и щел­кающую сигнальные системы. Однако, надо думать, они не отли­чались мощной разветвленностью и огромным тезаурусом, кркой представляет в распоряжение людей словесно-звуковая речь. Наи­более сложная и биологически трудная, она возникла позже дру­гих сигнальных систем. Но зато обладала высокой способ­ностью информировать об увиденных предметах, явлениях или про­цессах, не затрагивая напрямую эмоциональной сферы произносящего и воспринимающего словесный сигнал. Именно потому, «то слово не несет в себе следа обозначаемого им явления, предмета или процесса, оно не сразу воздействует на эмоцию, а лишь через посредство осмысления сигнала, его «мозговую» переработку. И тем самым словесный сигнал непроизвольно снижает уровень эмоции, оказывая тормозящее воздействие на психику, сковывая и мус­кульные ресурсы.

Когда система таких «вторичных» сигналов была создана пра-толпой, то постепенно ее знаки стали заменять пыкрики, жесты и как бы перекочевывать в первосигнальную сферу. Возник поток словообразования, поскольку созданное слово быстро перемеща­лось из одного пласта речи в другой, влияя на эмоцию восприни­мающего. Этот процесс происходил, видимо, бурно, потому что речь прочно и бесповоротно укрепилась в психике предлюдей. И первыми, кто овладел речью, ставшей вскоре тормозом централь­ной нервной системы, были последние неандертальцы. Но с этого момента пратолпа разрушается, ее эмоция угасает. Чем прочнее укореняется речь, тем явственней слабеет пратолпа—речь сковы­вает эмоции, затормаживает действия, уменьшая скорость передви­жения, ослабляя былую сверхсилу. Пратолпа трансформируется в обыкновенную толпу, а ее потенций недостаточно, чтобы обеспечить безопасность. Начав выработку словесно-звуковой речи, пратолпа бросила первую горсть земли в свою могилу, разрушив спаситель­ную форму существования палеоантропов. С этого исторического момента они были обречены.

Однако нелепо думать, будто они уступили планету без борьбы. На первых порах люди оказались в положении побежденных. И это наложило на всю историю общества неизгладимую печать, на­неся человеку изначальную психическую травму.

Представим, что произошло в сообществе неандертальцев, когда среди них появились особи, у которых речь укоренилась настоль­ко, что они уже не могли прочно и полно входить в пратолповое со­стояние. Внешне — со стороны — они оставались все теми же. Они принимают общее участие в сплочении пратолпы, однако им все труднее входить в это состояние. В дело идут наркотики, но и они уже мало помогают. Пратолпа бежит, от нее отстают один, два, три неандертальца... Так повторяется не раз, прежде чем выясняет­ся, что какая-то часть сородичей, отличающихся лишь одним при­знаком — они лучше владеют речью, —начинает постепенно выде­ляться из сообщества. Здесь и женщины, и мужчины, они способны воспроизводить таких же, как и они сами. Но действовать пратол-пой они уже не в состоянии! Зато у них появляется нечто, чем пра­толпа не обладала: сознание — совместное знание друг о друге, вы­работанное с помощью словесно-звуковых сигналов. Оно позволяет выразить — понятно для окружающих! — не только свое состоя­ние, но и состояние всех остальных, все, что только можно вообра­зить. Сознание вспыхивает настолько ярко и сильно, что на весь остальной период истории становится главным и определяющим фактором развития общества.

А ведь общества еще нет и в помине, не зародились и древнейшие его явления! С нашей, человеческой, точки зрения то было по­истине странное сознание: оно подчинялось — нет, не пратолпе, а толпе и функционировало в ней, ибо других объединений неандер­тальцы не знали. Наступил первый период дивергенции- из сооб­щества неандертальцев выделилась их часть, обладавшая более или менее укорененной звуковой, словесной речью. Как неандертальцы должны были относиться к своим нелепым сородичам?

На первых порах, видимо, преобладала жалость... Владельцы слова казались своим «правильным» родственникам немощными,, чуть ли не уродами, которым речь мешала входить в состояние пратолпы. Все их поведение снижало могущественность хозяев зем­ли. (С другой стороны, нельзя не учитывать и силу воздействия го­лосом, не столько аргументацией, сколько именно самим потоком слов, «убалтыванием». И по сей день голос остается сильнейшим средством суггестии.) И все же со временем они должны были на­чать избегать людей, сторониться их, как больных, выталкивая из своей «чистой» среды. В глазах партнеров по полу они потеряли обаяние и привлекательность. Возможно, какое-то время они нахо­дились вообще под угрозой полного вымирания. Выживали редкие, разрозненные кучки тех, кто дал жизнь могущественному в буду­щем виду человека разумного.

В его нарождающемся сознании мир неандертальцев тоже от­разился своеобразно. Они казались сверхсильными и сверхбыст­рыми людьми — потом, по прошествии тысячелетий, их назвали «богами», но в то время вера еще не зародилась, она лишь чуть затеплилась в сознании. Жизнь «неполноценных» неандертальцев среди своих более могущественных собратьев была для них и му­чением — из-за собственной слабости, и раем — они жили на всем готовом, ибо в борьбе за существование участвовала пратолпа, а они из нее уже вышли.

Постепенно эти два мира — пратолповый и толповый — разде­лились и обособились, хотя между ними не существовало еще гене­тической разницы. Раздельная жизнь и неодинаковое поведение вскоре поколение за поколением, привели к генетическим отклоне-. ниям: появился человек разумный. Его отличие от предков было не­значительным. В связи с отсутствием постоянного эмоционального напряжения произошел и некоторый спад объема мозга. Мощное развитие словесно-звуковой речи повлекло за собой появление пер­вых феноменов сознания, которые затем вошли в ядро социальных явлений.

Мир предлюдей не знал и не мог знать Инакомыслия. Оно было чуждо пратолпе. Мало того, — опасно для нее, ибо разрушало са­мую ее основу: имитативность поведения, унитарность выполнения действий всеми ее участниками. Любое отклонение от единства и однообразия насильственно стиралось — и с тем большей жестокостью, чем дальше отклонялась мысль и поведение отдельного палеоантропа от пратолпового.

Но неандертальцы, обладающие сознанием и речью, а затем и люди попали в исключительно трудные условия существования: толпа не могла помочь в добыче мяса, в защите от хищников. Они должны были или погибнуть, или создать способы и методы защи­ты от а рессивной биосреды. Орудия ближнего боя — рубила — те­перь не годились, они удобны лишьвпратолпе. Предстояло создать дистантное оружие, способное поражать противника на дальнем расстоянии, не ставя себя под угрозу. Для этого требовалось от­клониться от старинного стандарта, проявить Инакомыслие и изо­брести нечто новое, чего не знал миллионолетний мир предлюдей.

В сообществах человека появились копья и дротики, топоры с рукоятками — все они как бы удлиняли руку, создавая возмож­ность поражать противника на дальнем расстоянии. Инакомыслие внесло в мир первых людей полный переворот, названный неолити­ческой революцией. Главный ее смысл в том, что возникло оружие дальнего боя, дистантного поражения. И, конечно, первой целью этого оружия стали хищники. Они, видимо, вскоре заметили, что среди их могущественных врагов произошло размежевание.

Одни — по-прежнему опасны, другие — не в состоянии ответить на улар лапы с когтями набегом пратолпы. Хищники осмелели и все чаще нападали на сосбщества как неандертзл'-цев, так и люпей. Поррпе-ние человека начало постепенно и неотвратимо разрушать давно сложившееся равновесие — «травоядные — хищники — собаки — неандертальцы». Хозяева земли гочувствовали, что их существова­ние под урозой... Набеги хишников участились. Они ярно выхоли­ли из повиновения. Человек стал опасен и другим: охотясь на хищ­ников, он умертвлял поставщиков мяса ко двору его королевского величества Неандертальца.

Между популяциями людей и их предков появилась напряжен­ность во взаимоотношениях. До сих пор между ними не существо­вало открытых столкновений, не было и причин к этому. Поведение людей, разрушающих экологическую нишу неандертальцев, долж­но было неминуемо повести к конфликту. И хозяева земли сумели показать людям свою мощь и силу. Улары пратолпы по поселениям людей быстро доказали, кто истинный властитель планеты, посея­ли невыразимый ужас, ставший основой преклонения перед могу­щественными Бонами. Раньше Боги были могучими и жалостливы­ми, теперь они сделались гневными, их рука карала беспощадно и неотвратимо.

Однако в этот период между неандертальцами и людьми все еще сохранялся относительный мир. Теперь он основывался на пол­ном и безоговорочном ппизнгнии могущества «Богов», перед кото­рыми люди трепетали. В кольце «травоядные — хищник — соба­ка — неандертальцы» люди постепенно заменили хищника; они охотились за травоядными и часть своей добычи отдавали гомини-дам. Этот обычай закрепился в веках, стал незыблемым и обрел определенный ритуал. Подражая предлюдям, сплачивающимся в пратолпу, то есть извиваясь, испуская крики и вопли,впадая в эк­стаз и истерию, словно в шаманском танце (каким он и станет че­рез тысячелетия), чтобы его приняли за своего, один из людей с жертвой в руках приближался к «Богам» и оставлял добычу. Его подстерегала серьезная опасность: он мог быть растерзан, но мог и, избегнуть «кары богов», если его жертва была им угодна.

Именно таким образом, на наш взгляд, зародилась первобытная религия с ее непременными атрибутами: боги действительно были всемогущи по сравнению с человеком (4.2.2.), они как две капли воды похожи на человека (4.2.3.) и принимали из его рук искупи­тельную жертву (4.2.4.).

В это же время возник еще один древнейший феномен социума — Искусство (4.3.1.). Выполняя ритуал сплочения пратолпы и стре­мись достигнуть ее состояния, неандертальцы, а вслед за ними и люди проходили все стадии возбуждения и перевозбуждения, включая столпление, усиление эмоционального взлета с помощью ритмических ударов в грудь и топота, затем — постепенный спад этих явлений с «развязкой» и «опустошением в душе». Однако у людей этот ритуал пратолпового эффекта не достигал. Реакция как бы срывалась на полпути. Постепенно произошло отделение ритуа­ла от пратолпового действия, он начал наполняться смысловым со­держанием. Возникло Искусство синкретического типа: танец — хоровое пение, когда ритмические удары в грудь и «топотухя» до­полнялись вскриками, воплями, телодвижениями, имитирующими пратолповые мистерии. Эстетическая реакция последующего Искус­ства оставалась на уровне сублимации процесса столплениярастол-пления. Так, на наш взгляд, объясняется происхождение и самой этой реакции (4.3.2.), и первых видов синкретического искусства. Бессмысленный ритм, еще не опредмеченный ни трудовыми, ни охотничьими, ни агрессивно-оборонительными знаками, стал осно­вой первобытного Искусства и закреплен в орнаменте (4.3.3). Лишь по прошествии веков крепнущее и развивающееся сознание начало заполнять странные фигуры танца содержанием.

Как мы видим, загадочные стороны Искусства объясняются с помощью процессов, происходивших в финале предыстории. Ста­новится понятен смысл таинственного и туманного катарсиса, за­шифрованный Аристотелем, и волнообразная эстетическая реакция, протекающая в нас, когда мы танцуем в дансинге, переживаем по­хождения Гамлета, принца датского, когда Еглядыварм"я в кярти-ны худежников-абстракционистов или читаем стихи Эмили Дикинсон и Пушкина. Спортивные состязания и игры — еще два вида сублимации и эксплуатации все той же пратолповой психо­физиологической реакции. Тяжкие кровавые игрища типа корриды или гладиаторских боев, когда на арене льется кровь, дают не­ожиданное просветление эмоции в завершающей стадии зрелиша: из толпового состоянии люди выходят с облегчением, с. их глаз словно спадает пелена тумана, когда ярость и жажда истребления охватывает психику зрителя; наступает разрядка, спад эмоции, ду­ховное освобождение от толпы. Человек выходит из нее с чувст­вом облегчения — он возвращается в лоно человека, побыв неко­торое время в шкуре предка.

Эту реакцию можно развивать и тренировать, она способна, ви­димо, поддерживаться на высоком уровне, разрешающем двинуть­ся сразу же по волне Искусства. Но при неразвитости эстетиче­ской реакции, при заторможенности ее рефлексией трудно пойти навстречу непривычному зрелищу, непонятной музыке, абстракт­ному рисунку. Однако что такое в данном случае абстракция? Попытка художественными средствами передать человеку-зрителю волну эстетической реакции, не более того. Так что подлинной абстракции в Искусстве не существует. Либо оно есть, либо его нет — не более. Однако, если человек втягивается в эстетическую реакцию, то ему до определенной степени безразлично содержа­ние произведения. Музыка, с этой точки зрения, вообще бессмыс­ленна.

Итак, перед нами картина зарождения трех самых древних со­циальных феноменов: Инакомыслия (об одной ею важной черте— неуничтожимости в обществе — скажем чуть позже). Религии я Искусства. Вернемся, однако, к нашей модели предыстории и на­зревавшим в ней процессам.

Сосуществование предлюдей и человека было, по-видимому, крайне непрочным. Оно основывалось на миролюбии палеоантро­пов и слабости людей — толпа не могла противостоять пратолпе по скорости передвижения, мощи удара, истребительным возмож­ностям. Зыбкое равновесие поддерживалось и малочисленностью людских поселений, которые пока не затрагивали в широких мас­штабах экологическую нишу своих предков. Люди старались при­способиться к зависимому существованию от Богов, пытаясь, ви­димо, входить с ними в контакт, жить в мире, не пересекая своих путей с дорогами «могущественных» соседей. Мирный характер неандертальцев, отсутствие привычки нападать на своих сороди­чей явно сдерживал их от открытого конфликта. Ни те, ни другие пока еще не видели в двуногих своих врагов.

Но постепенно палеоантропы ощутили, что люди все более раз­рушают их налаженный мир. Укрепление и становление человече­ских сообществ затрагивало коренные интересы неандертальцев, исподволь сужая их экологическую нишу. И тогда должно было произойти неизбежное: предки ударили по потомкам всей силой пратолпы. Для нарождающегоя человечества это было катастро­фой.

Если в первый период дивергенции число людей было незначи­тельно, они, отставая от пратолпы и словно бы выпадая в осадок, держались разрозненными кучками, которые насчитывались едини­цами.во всей ойкумене, то теперь они размножились и обжились на планете. Однако люди оставались беспомощными перед лицом могущественных хозяев земли. Разгневанные Боги стремились вы­жить своих конкурентов, буквально стереть их с лика планеты. Человек отныне подлежал уничтожению, где бы его ни встретила пратолпа. Он превратился в дичь — за ним охотились, его истреб­ляли под корень.

Соотношение сил было настолько неравным, что человечество, говоря военным языком, дрогнуло и побежало... Первая фаза пре­дыстории завершилась глобальным кризисом, мирное сосущество­вание палеоантропов и людей оборвалось, человека попросту изгна­ли из рая, то есть из лучших зон обитания. Наступила многотысячелетняя эпоха неостановимого, бесконечного и бесперспективного бегства. Ни одно поколение людей не завершало свой жизненный цикл в условиях, в которых начинало его. Мелькали долины и го­ры, реки и пустыни, тундра и тайга, менялось животное окруже­ние— одно оставалось постоянным и неизменным: угроза нападе­ния пратолпы. Палеоантропы, видимо, следили за группами бе­женцев, настигая их время от времени и уничтожая целыми посел­ками. Фаза поражения длилась около десяти тысяч лет, она на­всегда травмировала психику человека, поселив в его душе непе­реносимый ужас перед «богами» — вчерашними покровителями и мирными соседями.

Так появилась глобальная миграция, волны которой обгоняли друг друга, причем каждая следующая тащила за собой людей, все более приближавшихся по своему физическому типу к совре­менному человеку. В бегстве рождались, жили и умирали десятки поколений.

Фаза бегства оставила после себя неизгладимые следы, поро­див уникальный институт, с его помощью человечеству и удалось сохранить слабый, чуть затеплившийся в ладонях людей огонек социума. Сделать это было тем более трудно, что социальные до­стижения, облекавшиеся у людей в традиции и обычаи, не успевая войти в наследственную программу КФД, фиксировались! в памяти, в речи, в умениях. Следовательно, для человека выжить "в поваль­ном бегстве означало сохранить не только репродуктивный состав сообществ — этого было бы достаточно для палеоантропов или обезьян. Необходимо еще, чтобы спасшиеся обладали достижения­ми социума в полном объеме. Их хранителями, владевшими всей социальной программой сообщества людей, были, очевидно, стари­ки и старухи, помнившие и знавшие больше других. Особенно ве­лика была в то время ценность женщин (они возглавляли толпу беглецов, как их предки возглавляли пратолпу), от них же зависело воспроизведение вида физически. Меньшую представляли мужчины и дети.

Эти обстоятельства привели к появлению специфического со­циального института, существующего с определенными изменения­ми но сию пору — этноса (4.4.1.).

Палеоантропы не знали ни семей, ни родов, ни противопостав­ления одной труп г» другой. Не существовало экзогамии, рода, племени. Единственное новое, что внесла иратолпа во взаимоотно­шения внутри сообществ палеоантропов (по сравнению со стадами обезьян), состояло в «свержении» власти самцов. В пратолпе все были равны. Женщины, однако, имели то преимущество, что лиди­ровали в пратолпе, вели ее за собой, подчиняя мужчин своему при­меру, заставляя подражать их действиям. Вот почему женщина вывела человека за руку из мира животных. Начавшаяся диверген­ция и фаза мирного сосуществования палеоантропов и людей ма­ло что изменила во внутренней организации сообщества двуногих: женщина по-прежнему главенствовала в сообществах, семьи и ро­да не существовало. Бегство изменило ситуацию, фаза спасения ог пратолпы, заняв более десятка тысячелетий, поставила перед че­ловечеством не только задачу выжить физически, но и, как уже говорилось, сохранить социум.

Попробуем смоделировать катастрофическую ситуацию, пред­ставив последствия опустошительного набега пратолпы на людское поселение. Если спасался ребенок, то он погибал впоследствии в борьбе с хищниками. Если смерти избегал мужчина или женщина, то они были обречены на гибель — в одиночку они не в состояния были продлить род человеческий. Но вообразим, что спаслись двое: женщина и мужчина. При этом безразлично, кем они приходились друг другу (тем более, что это и установить-то было трудненько?). Но пусть даже это будут отец и дочь, или мать и сын, брат и сест­ра — все равно: важно лишь, чтобы женщина смогла забеременеть и родить ребенка, а лучше всего — нескольких. Никакого запрета на инцест в этом случае ввести было невозможно, он положил бы конец продолжению рода. И Адам позволил себе взять в жены Еву, свою кровную родственницу, «сотворенную» из его ребра.

Осколок социума, спасенный единственной парой, продолжал жить и развиваться. Через два-три поколения сообщество людей разрасталось, доводило число своих членов до 50—60 человек. Но оно сохраняло в памяти весь ужас улара пратолпы и, готовя себя к возможному повторению катастрофы и бегства, принимало меры по сохранению возможности репродукции и социума. Для этого надо было сформировать заранее специфические группы спасения, постепенно разделяя соебщество на несколько линий, заключаю­щих в себе все демографические категории сообщества. Как это могло происходить практически?

Очевидно, что в нашем примере с Адамом и Рвой в первом поколении потомства спасшейся пары все были родными братьями и сестрами. Поэтому ограничивать половые отношения между ними было бессмысленно. Однако с появлением второго поколения бра­ки между родными братьями и сестрами, а также между разными поколениями объявлялись нетерпимыми. Вводился и учет родства по материнской линии, так как женщины по-прежнему представля­ли собой первостепенную ценность в сообществе. К третьему поко­лению и далее женщина-прородительница умирала, ее место в ли­ниях потомков, получивших название родов, занимали ее дочери. Таким образом, в каждом из родов оказывались в наличии все представители демографических групп сообщества, каждый род тем самым в экстремальных условиях сохранял возможность к дальнейшей репродукции и владел социумом сообщества в полном объеме. Так появился институт экзогамии и рода, возглавляемого женщиной (4.4.2.).

Что произойдет далее с сообществом, которое накопило доста­точное количество людей во всех своих линиях, или ветвях? Оче­видно, оно уже готово к бегству порознь, каждая линия может спастись отдельно, сохранив весь социум с его достижениями. Дело за малым: разделиться, разорвать кровные узы, связывающие ветви племени, и разбежаться пространственно. Лозунгом фазы глобального бегства стало — «Разъединяться и уходить!» Если рядом появлялись палеоантропы, то мешкать означало поставить себя под угрозу полного истребления.

Но и уходить, очевидно, не хотелось!.. Связи между родами были сильными, нарушать их неприятно и хозяйственно нецелесо­образно. Требовался удар, способный расколоть сообщество.

Однако и пратолпа не медлила. Очередное столкновение разру­шало племя, оно спасалось родами, стараясь сохряниться в целостности. Уцелевшие повторяли репродуктивный цикл. Сотни и тысячи сохранившихся осколков социума погибали, не дав отростков и побегов. Десятки выживали. И вновь при необходимости отменя­лись запреты на брачные связи между основателями родов (4.4.4.), а затем экзогамия вводилась вновь. Весь механизм матриархата запускался и останавливался, действуя словно пульсар или живая клетка. Ограничение на брак между кровными родственниками по материнской линии создавало мембрану между линиями родов. По.этой черте сообщество делилось, разбегаясь под ударами пратолпы целыми ветвями, племя раскалывалось по вертикали, каждая часть уносила с собой весь социум и сохраняла репродуктивные свойства. Традиция закрепила этот институт, создав первые рост­ки Этноса.

Со времен, когда опасность удара со стороны палеоантропов уменьшилась, а быть может, и раньше, искру для деления племени начало поставлять свободное, раскованное, нонконформистское мышление, которое я называю Инакомыслием и которое лучше бы называть Свободомыслием. До сих пор люди были благодарны своему раскрепощенному сознанию, создавшему технику дистант­ного поражения врагов, изобретшему колесо, наделившему челове­чество значительными знаниями и умениями. Однако уже в фазе глобального бегства появились и первые антисоциальные поступки, связанные главным образом с нарушением брачных запретов, убийствами сородичей, насилием, оскорблением старших. Если ан­тисоциальный поступок был направлен против людей своей кровно­родственной линии, то за провинившегося не заступались. Но если обида причинялась другой ветви племени, то между родами пробе­гала искра братоубийственной мести, разбрасывавшая их далеко друг от друга. Тем самым сообщество людей делилось, за­нимая все большее пространство на земле, обжиьая и заселяя пла­нету.

В это время Инакомыслие, несмотря на то, что оно порой дро­било племя на отдельные осколки, в целом выполняло положитель­ную функцию в истории человечества, распространяя его влияние и власть над ойкуменой. Многие географические «открытия» того времени были сделаны в результате распада племен из-за инако­мыслящих, преступивших общепринятые традиции и обычаи. Ви­димо, с этого времени отношение к инакомыслящим изменилось, их стали бояться, стремились уничтожить, выкорчевать из сообществ людей. Если бы эта тенденция победила, то едва ли человечество выжило бы в борьбе с палеоантропами. Естественный отбор «за­крепил» в сообществах людей обязательный процент появления инакомыслящих (4.5.3.). При этом природа, разумеется, «заботи­лась» не о прогрессе земледелия и техники, а о выживании чело­вечества как биологического вида.

Остается последний вопрос: каким образом и почему произош­ла динамика власти в роде, отчего матриархат сменился патриар­хатом?

Уже в пратолпе наметился «раскол» на разные касты будущего общества. Первыми оформились демографические группы: женщи­ны жили отдельно от мужчин, отдельно — дети и подростки. Оче­видно, что при неожиданном нападении каждая демографическая группа защищалась порознь. При этом женщины образовывали толпу и действовали без мужчин — что, видимо, и породило леген­ду об амазонках.

Естественно, что женская толпа не могла противостоять ударам пратолпы. Но вскоре выяснилось, что мужской отряд обладает ины­ми возможностями, дающими ему некоторое превосходство перед толпой. Они были нащупаны стихийно и не сразу. Миновали тыся­челетия, пока открылись все его преимущества. Импульсивная и быстрая нервная реакция женщин обрекала их толпу на легкую смену эмоций: от ярости они переходили к панике и бегству. Природная сила мужчин, их большая уравновешенность и способность сдерживать эмоции неожиданно оказались выгодными свойствами.

Невозможно установить, кому впервые пришла в голову идея использовать мужской отряд для борьбы с палеоантропами, приме­няя природную силу и мужество, дистантную технику поражения и рассыпной строй. Но в конце концов эти три элемента были соеди­нены и пришла первая победа над неандертальцами.

В последние годы появились дополнительные материалы, помо­гающие более или менее точно определить дату этого переворота, когда человечество впервые дало отпор палеоантропам. До сих пор она устанавливалась по прямым археологическим находкам, когда в центре ойкумены древнего мира вновь появились в раскопках черепа современных людей. Это произошло примерно 40—20 тысяч лет назад.

Но, по-видимому, этот момент можно установить иным путем. Во всяком случае предлагаемая гипотеза интересна, опирается на всю теорию АСГ в ее «пратолповом варианте».

Дело в том, что в первой половине антропосоциогенеза и даже позже, почти до самого его завершения, объем черепной коробки женских и мужских особей рос далеко не одинаково! «Если при­нять условно среднюю величину для австралопитеков 600 куб. см. (мужские особи) и 550 куб. см. (женские оссби), то мы получим линию отсчета, по сравнению с которой можем оценить увеличение объема мозга на протяжении эволюции гоминид, — пишет В. П. Алексеев. — Для рода питекантропов мы имеем увеличение объема мозга на 56 процентов для мужчин и на 67 процентов для женщин. Для неандертальского вида это увеличение составляет уже 144 процента для мужчин и 131 процент для женщин.. У современного человека оно еще больше—164 процента у мужчин"!? 168 процентов у женщин». (Алексеев В. П. Становление человече­ства. М.: Политиздат, 1984. С. 195). Чем было вызвано опережение роста мозга женщин в эпоху АСГ, нам теперь понятно женщина была лидером пратолпы. Интересно, однако, что думает по этому поводу сам Алексеев В. П.: «Колебания в эволюционном увеличе­нии мозга у мужских и женских особей не означают ничего больше, только случайные вариации в соответствующих цифрах» (там же, С. 195—196). Но вернемся к первому успешному «бою» людей с предками.

Нарисованная ниже картинка, конечно же, гипотетична. Она скорее красива, чем реальна. Но отражает суть схватки. Кстати, вполне вероятно, что рассыпной строй появился еще во времена загонных охот неандертальцев, то есть много раньше «боя».

Случайные столкновения гоминид между собой редко разреша­лись побоищем. Чаще они, как и стада обезьян, мирно расходились по участкам кормления. Впервые неандертальцы вступили на путь истребительной борьбы с людьми, когда fe открыто и в массовом масштабе нарушили их экологическую нишу. Люди приняли вызов и закрепили эту жестокую тенденцию в традициях социума (4.1.2.).

Мужской отряд как нельзя лучше был подготовлен к упорному бою с пратолпой самой силой и устойчивостью нервных процессов. Высокие мужские качества тренировались в подростковых группах сообщества: юношей заставляли безропотно переносить боль, пере­силивать страх и другие эмоции, бестрепетно переносить мучения.

Постепенно зародились людские коллективы, основанные на му­жестве своих членов, — их свойства далеки от толповых. Воинские коллективы, появившиеся первыми, поскольку людям угрожала пратолпа, отличались от толповых объединений кардинальным об­разом. Воины держатся в строю не подражанием, а дисциплиной духа, внутренним усилием преодолевая страх. Волевое торможение эмоции страха и есть подлинно человеческое мужество, фундамент сил сплочения воинского коллектива (4.1.4).

Первобытное войско внешне должно было очень напоминать пратолпу: сомкнутые ряды воинов, касающихся плечами друг дру­га,—мужество требовало поддержки и опоры в товарищах. Войско действительно родственно толпе, но родство это такого свойства, что его лучше отрицать или, во всяком случае, держаться от него подальше. Слом дисциплины в армии превращает ее в толпу. В войске — строго ролевое поведение, требующее от каждого воина кроме личного мужества понимания своего места в битве, умения подчиняться командиру и к>мандовать подчиненным. Пратолпа и толпа характерны внеролевым, унитарным поведением их участни­ков. Далее, чем мужественнее воины, чем они строже следуют об­щим целям войска, тем боеспособнее и результативнее боевой эф­фект. Толпа — инструмент стихийного истребления и разрушения, тратящее и время, и энергию на достижение порой ненужных це­лей. Как мы видим, толпа (пратолпа также) и войско — ярления разнородные, хотя и близкие. Сохранив оболочку пратолпы: еди­нообразие действий рядовых воинов,'строй, воинственные кличи и вопли типа «банзай», «виват», «ура», «хох» и т. п.. боевые танцы, возбуждающие перед боем речи, и затем, после победы, триумфы, парады, победные песни, танцы и т. д., — войско являет нам иной организм, до конца социальный, спаянный человеческими свойства­ми личности.

Можно вообразить столкновение между пратолпой и первобыт­ным войском... Вот они стоят друг против друга: с одной стороны поля битвы — грозная, ревушая, сплоченная пратолпа, обращены к противнику правые стороны тел с зажатыми в руках каменными рубилами; пратолпа грозно раскачивается, испускает единообраз­ные вопли, леденящие душу крики и свисты, которые в ней самой вызывают волны. Волосы на головах у ее участников от перевоз­буждения стоят дыбом, глаза сверкают. На лицах няписаны ярость и угроза. Один вид пратолпы приводил человека в смятение и ужас.

С другой стороны поля битвы — почти та же самая пратолпа. Криками и телодвижениями, боевыми плясками и песнями муж­ской отряд сплотился в войско. Оно обращено лицом к пратолпе, расстояние между воинами здесь побольше — есть свобода, чтобы замахнуться копьем, натянуть лук, метнуть дротик. На лицах вои­нов — те же ярость и ненависть, что и у их противников. Однако, в их отряде нет женщин и детей, мужчины спаяны не только бое­вой эмоцией, но и мужеством, волей к победе. Хотя волосы на го­ловах людей тоже стоят дыбом, однако не от перевозбуждения, а благодаря искусной прическе, вертикально вставленным в нее перьям. Видимо, воины надеялись, что, подражая внешне пратолпе, они переймут ее силу. Но мощь войска заключалась в ином!

Проследим, однако, за схваткой—и многое станет ясным.

Пратолпа — орудие нападения — вихрем несется на войско. По дороге ее встречает град стрел и копий, падают пять — шесть па­леоантропов. Но критическая величина пратолпы сохранена, она могуча, она налетает на врага и... происходит нечто странное, не­понятное, с чем до сих пор пратолпа никогда не сталкивалась ра­нее: противник рассыпается в стороны, распадается на десятки от­дельных целей. Люди рассредоточились. Под ударами каменных рубил погибли несколько человек, однако отряд не потерял воли к победе, он вновь собрался и выстроился, готовый к встрече с пра-толпой. Ряды его сомкнуты, люди готовы к битве и стоят в боевом порядке.

Такого пратолпа не испытывала! Словно призрак, оборотень стоял перед ней. Она вновь кидается на войско — с тем же резуль­татом. После третьего или четвертого нападения она теряет столь­ких сеоих членов, что ее величина оказывается ниже критической. Пратолпа распадается, рушится на глазах, тает ее былая сила и сверхскорость. Палеоантропы гибнут под стрелами или спасаются бегством, хотя от стрелы не убежишь.,. Многие попадают в плен. Видимо, первые рабы появились именно таким образом. На протя­жении многих лет и веков их считали «двуногим скотом», нелюдь­ми. Они были способны выполнять приказания, несложную работу, ели что придется. Со временем, когда войны вошли в депо соци­альных институтов общества, пленнме становились рабами, их не считали за людей. А первые рабы ими и не были. Характерно, что во всех известных этнических самоназваниях народов мира они имеют один смысл— люди, а все остальные — нелюли, ненястоящие люди. (Подробнее об этом см. статью Крюкова М. В. Люди, настоящие люди — к проблеме исторической типологии этнических самоназваний//Этническая ономастика. М.: Наука, 1984.)

Победа в схватке с пратолпой была обеспечена тремя причина­ми: боевым духом мужского отряда, дистантным оружием и применением рассыпного строя, то есть изменением войскового поряд­ка. Не поддаться панике, выстрелить и разбежаться в стороны, затем собраться вновь и опять выстрелить и разбежаться — тако­ва была, очевидно, примитивная тактика, использующая первичные приемы перестроения (4.1.3.).

Впервые в открытой схватке дух нанес поражение эмоции, до-социальный мир потерпел фиаско, победил разум. С тех пор ни ураганы, ни землетрясения, ни наводнения и даже ни пратолпа не вызывали в человеке большего ужаса, чем он сам.

Началось истребление палеоантропов. Эпоха бегства закончи­лась, возникла обратная миграция. Ее волны еще встречались с беглецами из «рая», их поворачивали, обучали боевым умениям и отправляли в битвы. Человек уничтожал своих «богов» и гоните­лей безжалостно, свирепо. Впрочем, к этому времени их, видимо, считали уже не «богами», а чертями, демонами, перевертышами, лешими, домовыми, исчадиями ада. Палеоантропов практически стерли с лица Земли. Люди с боями вернулись в земной рай, о ко­тором они сложили легенды, ожидая найти здесь то, что утеряли: мир с природой, спокойную жизнь под защитой Богов, реки, напол­ненные молоком и медом... Но рая на земле не осталось, а достиг­нутое боевое умение человек обратил против себя. Так возникла Война, которая тут же перестала считаться с интересами человече­ского рода. Как и Инакомыслие, Война вскоре обнаружила свою двойственную природу.

Добавим, что успехи мужских отрядов в борьбе с палеоантро­пами выдвинули мужчин на первое место в людском сообществе, обеспечив смену власти в роде: женщина вынуждена была усту­пить первенство мужчине. И не под влиянием хозяйственных свя­зей, не по причине перехода к скотоводству и земледелию, а ввиду той спасительной для рода человеческого роли, которую сыграли мужчины в борьбе с пратолпой. Этим и объясняется динамика власти в роде, смена матриархата патриархатом (4.4.3.).

На этом заканчивается предыстория разума и берет начало История.

Глава двенадцатая. В ТЕНИ НЕАНДЕРТАЛЬЦА

А человек!.. Бедный... бедный! Так смотрят

его глаза,

как будто вдруг за плечо кто-то схватил его сзади—

глаза безумца — и все, все пережитое им,

лужицами вины у него застывает во взгляде.

В жизни бывают такие удары, такие...

Дата добавления: 2015-07-11