По мнению автора брошюры, знаменитый этнограф С.И.Руденко, предполагавший значительное влияние автохтонного элемента (т.е., древнего коренного населения Урала) в этногенезе башкир, выдвинул свою гипотезу не на основе собственной аргументации, а от страха за свою жизнь (1, с.20). Гипотеза Руденко, согласно схеме, предлагаемой автором, стала основой для «мифотворчества» башкирских националистов (1, с.16-20). «Вывод С.И.Руденко об автохтонности башкирского этногенеза… весьма импонирует современным мифотворцам от науки» (1, с.18). Предположения, оскорбительные не только для памяти ученого, но и для здравого смысла.
Поскольку ничем не обоснованы, кроме рассуждений о давящей атмосфере сталинизма и шовинизма (1, с.18-20). Вновь из рассуждений критика прорываются блудливые язычки «Огонька», с его шаманскими заклинаниями: по любому вопросу, все зло — от Сталина! Между тем, сталинский период характеризовался именно яростной борьбой с национализмом. Этногенетический миф русского народа действительно создавался. Но зачем русскому ученому создавать конкурирующий с ним башкирский этногенетический миф? Загадка. Или его подвигло к этому местное башкирское партийное начальство? Которое в борьбе с национализмом всегда было святее Папы Римского, всегда бежало впереди Москвы? После Валидова и до Рахимова во главе республики почти не было этнических башкир. Отсюда и болезненное внимание башкир к этнической принадлежности главы Башкирии в наши дни. В них живет наивная ассоциация — все беды, все унижения национальной культуры связываются со временем, когда башкир у власти не было. Соответственно, все надежды — с моментами, когда представители их этноса реально во власти присутствовали (но отнюдь не в подавляющем количестве, в многонациональной республике мифическая «башкиризация» управления просто невозможна; нет у народа, сельского по преимуществу, кадров для этого, и вряд ли будут) (19, с.44-49, 152-169).
Единственным «аргументом» автору служит то, что в первом издании второй части монографии С.И.Руденко «Башкиры» (1925 г.) главы по этногенезу не было, а в переиздании 1954 года она появилась. Поскольку якобы в 20-е годы не было репрессий и давления на ученого, а потому ему не было необходимости такую главу писать (1, 17-18). Но ведь это неправда! Точнее — ложь, придуманная «соловьями ХХ съезда». По логике которых, ужасаться нужно только арестам в 1937 г., когда брали их предков-революционеров; и еще в период «борьбы с космополитизмом». В действительности угроза репрессий, давление на науку при Советской власти осуществлялись всегда, просто в разной мере. Преимущественно террористическими способами — именно в 20-е годы, «золотое десятилетие» для всяческих революционеров, захвативших страну (20, с.277-289; 33, с.198-199). Так, 1937 год для башкирской интеллигенции был очень тяжелым, даже разгромным, как справедливо отметил Швецов (1, с.8). Но период 1918-1926 гг. был куда тяжелее для всего башкирского народа, потерявшего не менее 40 % (!) своей численности (20, с.281; 19, с.26-33) (для всего Советского Союза это было бы аналогичным тому, если бы потери на Войне составили не 26, а все 60 млн. населения).
И уж если объяснять различные моменты в эволюции ученого политическими мотивами, то почему бы ни предположить обратное — этой главы не было, потому что не давали ее опубликовать большевики-интернационалисты, при которых народам страны не полагалось иметь богатой истории, уходящей вглубь веков до Октябрьской революции.
Правда, в первое десятилетие советской власти существовала еще одна тенденция, также не подтверждающая умозаключения автора. 20-е годы — это не годы «относительной свободы», как объяснял нам журнал «Огонек», а именно годы господства в истории школы М.Н.Покровского. Когда русский народ был объявлен контрреволюционным, его историю полагалось всячески очернять, а историю «угнетенных народов» — превозносить (20, с.290-291). Только с июня по октябрь 1929 года были арестованы более полутораста ведущих русских историков, этнографов, архивистов, включая академика С.Ф.Платонова, М.М.Бахтина, С.В.Бахрушина, С.Б.Веселовского, Ю.В.Готье, Б.Д.Грекова, М.Д.Приселкова, Н.В.Пигулевскую, Б.А.Романова, Е.В.Тарле, Л.В.Черепнина. К 1937 году, когда господство школы Покровского ушло в прошлое, «когда, в свою очередь, были репрессированы Аграновы и Фигатнеры…» — т.е. их обвинители, «исчезнувшие историки стали возвращаться; …почти все арестованные в 1929-30 годах уже работали» (33, с.198-199). Причем в другом фрагменте своей брошюры автор проговаривается, что в действительности об обстановке тех лет осведомлен: «…(1920-е гг.), когда сама история русского народа была объявлена преступной и подлежащей всяческому поношению и забвению» (1, с.31). Но Руденко ничего не написал в те годы про этногенез башкир, уходящий в седую древность, хоть и мог бы, если бы действительно следовал в своих трудах политическому нажиму.
Поэтому объяснять его творчество можно, только исходя из логики самого ученого, исходя из научных, а не политических предположений. Например, накоплением материала и размышлениями самого академика. Недостаточно обдумана проблема — ученый ничего о ней не говорит. Появилась аргументация — публикует. Только и всего. И объяснять внешними, политическими факторами можно не только творчество С.И.Руденко и Н.А.Мажитова, но и произвольно противопоставленного им автором академика Р.Г.Кузеева. Но не лучше ли объяснять творчество ученых, исходя из научных, а не политических критериев?
Но самое главное состоит в том, что никакой базы для националистических мифов, никаких пробашкирских или антибашкирских выпадов ни в трудах Руденко, ни в трудах Кузеева не содержится. Произошли башкиры от уральских автохтонов (крайне упрощенно, версия С.И.Руденко — Н.А.Мажитова) или от пришлых печенегов (которые тоже где-то были автохтонами) (также очень упрощенно, версия Р.Г.Кузеева) от этого ничего в национальной истории башкир не меняется. Не исчезают из нее ни ислам, ни обусловленное договорами присоединение к России, ни вотчинное право на землю, ни башкирские восстания, ни Башкирское казачье войско, ни Салават, ни Валиди. Не исчезает из народного сознания башкирское национальное движение за самоопределение, не исчезнут традиции свободолюбия, обусловленные отсутствием в их истории крепостничества, и гордости за свое воинственное и славное прошлое. Никуда не денутся космогонические эпосы «Урал-батыр» и «Акбузат», не имеющие аналогов ни в тюркском, ни в русском мире. Останутся в веках шежере, написанные точно потеками крови, о делах славных и жестоких, хранящие имена древних властелинов гор и степи, останется башкирский язык, полный загадок для филологов, курай и узляу.
От автохтонов Урала не сохранилось даже названий, печенегов и половцев тоже давно нет на белом свете:
Ковыль на курганах — как шепот теней,
Свой смысл слова изменили.
Хоть мир позабыл — мы поили коней
На Волге, Дунае и Ниле!
Гром наших побед во Вселенной утих,
Истлели забральные маски,
Остался в наследство на сценах чужих
Фрагмент «Половецкие пляски».
А башкиры — живут и здравствуют. Разве не могли они впитать в свою цивилизацию пласты этих, ныне исчезнувших культур?
Растаял во времени голос волков,
Но все же, ушли не бесследно:
Париж слышал поступь башкирских полков
В российской армаде победной.
И все ж, мы остались — в ветвях шежере,
В фигурах «hынташ» на курганах,
В щемящей тоске на кровавой заре,
И в новых народах и странах[1].
В какой мере, каких именно — этот вопрос — законная проблема культурологии, истории, этнографии, но не политики. Т.е. научные вопросы этногенеза башкир никак не влияют на стереотипы национального сознания, на которое опирается национализм. И в положительном, и в негативном понимании этого термина. Мифология, «фольксхистори», повлиять на него может, но профессора Руденко, Кузеев, Мажитов к мифотворцам никак не относятся, — все их дискуссионные гипотезы развивались и развиваются их последователями в рамках науки. Что может подтвердить вся научная общественность Башкирии и России. Доказать обратное можно только с помощью серьезных научных аргументов, а их у автора нет, кроме инсинуаций политического характера и огульных оценок: вот эта теория «фундированная», а та — «националистическая» (1, с.19).
Полемика вокруг происхождения башкирского народа — чисто этнологическая и археологическая проблема. По крайней мере, в работах упомянутых автором профессоров: С.И.Руденко, Р.Г.Кузеева, Н.А.Мажитова. А за интерпретацию своих трудов в среде маргиналов или люмпен-интеллигенции ученые не ответчики. И проблема намного более сложная, чем представляет читателю Швецов. Проблема соотношения автохтонности и миграции — один из наиболее дискуссионных вопросов в археологии многих народов. Чаще всего исследователи приходят к выводу о присутствии обоих этих факторов в этногенезе, как и в случае с башкирами.
Проблема осложняется тем, что методики археологии и антропологии применимы в этнологии (науке об этногенезе — развитии народов) очень условно — у черепа на лбу не написано, на каком языке говорил его обладатель, и какому народу себя причислял.
Спор — о нюансах, не всегда понятных непрофессионалу. И определенное влияние автохтонов Урала на этногенез башкир не отрицает в науке никто. В том числе известный уфимский археолог профессор В.А.Иванов, главный оппонент Н.А.Мажитова. Вот характерный фрагмент из трудов В.А.Иванова: «Трудно объяснимые сарказм и раздражение вызывает у Н.А.Мажитова отнесение (точнее — принадлежность) чияликской культуры к Уральскому (угорскому) ЭКА [22. С.165]. По его твердому убеждению, это — древнебашкирская археологическая культура (а кто бы спорил?). Другое дело, что …во-первых, в материальной культуре башкир присутствует ярко выраженный финно-угорский и самодийский компоненты…» (21, с.180). (К встречам этих двух, заслуженно уважаемых, ученых мужей на многочисленных научных конференциях применимо описание А.Конан Дойля: «Студенты замерли от восторга: высокие олимпийцы затеяли ссору на их глазах»). Их спор не о национальной (таковой в археологическую эпоху не существовало), а о языковой и этнокультурной принадлежности определенных АК (археологических культур): турбаслинской, бахмутинской, караабызской, чияликской и т.д.
Потому то и называются они абстрактно: мазунинская, абашевская и т.п., потому что сложно определить их не только этническую, но и языковую принадлежность. Поэтому пьяноборская культура, например, не обозначает собой памятники существования народа «пьяноборцев» (очевидно, рьяных борцов с алкоголизмом). Т.е. вопрос о том, относились ли АК к угро-финской или тюркской семье языков, аргументируется в археологии условно — по аналогии. «Археологические источники часто используются как вспомогательный материал при разработке этногенетических проблем. Это и понятно. Мертвые памятники культуры… не позволяют решать вопрос об этнической принадлежности их носителей. В науке хорошо известны факты, когда одна и та же материальная культура свойственна народам, совершенно различным по языку и происхождению. Примеров сколько угодно: карелы и их русские соседи, эстонцы и северные латыши… и т.д. Попадись остатки материальной культуры этих народов на глаза археологу, он без сомнения приписал бы одному и тому же народу. Не менее часты и обратные случаи… Что, например, общего в материальной культуре северо-западных и юго-восточных башкир? Первые — издавна оседлые земледельцы, во многом близкие к народам Поволжья, вторые — в недавнем прошлом скотоводы, близкие к казахам. Едва ли археолог, увидев впоследствии культурные остатки этих двух групп, признал бы их принадлежащими одному и тому же народу. Вот почему изучение одних только археологических памятников …не может само по себе дать достаточно бесспорных указаний на этногонический процесс. Ни погребения, ни горшки не могут ничего сказать о том, на каком языке разговаривали их обладатели…
Но в понятие народности входит и язык, и культура, о происхождении и развитии которых антропологический материал не может дать ни малейшего представления» (22, с.4-5).
И даже у Н.А.Мажитова, иногда действительно излишне увлекающегося собственными идеями, речь идет не о башкирах, а о «предках башкир». А к таковым у каждого народа относятся представители самых разных распавшихся в прошлом этносов, нередко — даже из разных языковых семей (например, тюркской и финно-угорской), поскольку «нет этноса, который бы не произошел от разных предков. В основе любого новообразования лежат как минимум два старых. На практике же составных частей… бывает гораздо больше» (9, с.255).
Итак, речь идет не о башкирах, а о «протобашкирской общности» (23), «древних башкирах», которые отличаются от известных России башкир не меньше, чем русские от «древних русских» Киевского каганата (или даже греки — от древних греков, эллинов). Этот спор, как и вся концепция профессора Н.А.Мажитова,— вполне в рамках науки, и к мифологии никакого отношения не имеет. Подтверждение тому легко проследить по статьям и текстам в учебниках его оппонентов, например, того же В.А.Иванова (8, с.84-85, 93, 96), обвинять которого в башкирском национализме или «выслуживании» перед кем бы то ни было настолько смешно, что не решился даже Швецов.
Автор же сводит все это многообразие к примитивной схеме: до Р.Г.Кузеева не было никаких «фундированных» концепций происхождения башкир. Были «отдельные наблюдения», принадлежавшие исключительно русским ученым (1. с.7, 14). Да, еще «неправильная» теория С.И.Руденко, созданная им из страха за свою жизнь (1. с.18). Явился Р.Г.Кузеев — и все стало ясно (1, с.9-10, 19). И все, кто отходит от схемы Р.Г.Кузеева (прежде всего — Н.А.Мажитов) — суть мифологизаторы и националисты (1, с.14, 19-23). Н.Швецов (будем надеяться) не понимает, что включением в свою, столь убогую схему, призванную доказать убогость башкирской науки, он оскорбляет память покойного академика Р.Г.Кузеева, который никогда сам подобных мнений никогда не разделял.
Его исследования о шежере — действительно краеугольный вклад в башкирскую, и блестящий — в мировую историографию (10). Правда, Н.Швецов так не считает. Выражения, в которых он хвалит покойного академика, по меньшей мере, странны: «творчество Кузеева фактически стоит вне историографии Башкирии и является составной частью золотого фонда мировой исторической мысли» (1, с.10). С последней высокой оценкой не поспоришь. Но общий смысл фразы аналогичен суждению: поэзия А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, А.А.Блока, проза Л.Н.Толстого и М.Ф.Достоевского фактически стоят вне русской культуры и входят в золотой фонд культуры мировой. Таблица Менделеева также вне русской науки, а балеты Григоровича — вне русской хореографии. Извините, но согласиться с подобной логикой я не могу.
Как бы то ни было, теория Р.Г.Кузеева освещается на всех истфаках республики, во всех учебниках по истории и этнографии башкир, регулярно проводятся «Кузеевские чтения» (24), в том числе под эгидой «националистического руководства… Института истории, языка и литературы» (1, с.23), отношение к его трудам в науке и образовании Башкортостана — культовое. Но ни он сам, ни его коллеги никогда не считали, что его концепцию следует считать единственно верной. Тем более в рамках столь общепризнанно сложной проблемы, как происхождение башкирского народа.
Уже с XVIII века (когда этногенез башкир, по Швецову, якобы не изучался) и до сих пор существовало три (теперь четыре) главных подхода к происхождению башкир (25). В рамках каждого из которых может существовать множество версий различной степени аргументированности. Упрощенно эти подходы обозначаются как тюркская, угорская и смешанная теории башкирского этногенеза (22). В наше время к последней добавилась проблема иранско-арийского компонента в башкирском этногенезе.
Эта, четвертая версия, точнее постановка проблемы, — о сако-иранском компоненте в языке и культуре башкир существует не только в фантастических писаниях С.Галлямова, но и разрабатывается вполне серьезными учеными, без всякой спекуляции. В качестве примера цитирую статью серьезного ученого, доктора филологических наук, профессора Э.Ф.Ишбердина: «Поскольку башкирский и персидский язык относятся к разным языковым семейством, древнейший пласт можно признать субстратом, т.е. он является следствием участия осколков древнеиранских племен в этногенезе башкирского народа» (26, с.107).
Впрочем, лучше вновь дадим слово учебному пособию, по которому учатся в современных вузах Башкортостана: «Следует иметь в виду, что даже самая прямая историческая связь не означает тождество....И, наконец, в числе современных народов нет ни одного, который бы не был смешанным по своему происхождению. Поэтому нельзя безоговорочно сближать ни один современный народ ни с одним древним (22, с.3).
Где же здесь засилье теории Мажитова или любой другой теории? Русским языком написано, что поиски народа-предка любой степени древности — это миф. Т.е. закономерная стадия познания, пережитки которой со временем становятся вредными (но рациональное зерно остается). Зачем вообще Швецов потревожил память покойного С.И.Руденко? Очевидно, для нападок на Н.А.Мажитова.
Чтобы намекнуть, что, во-первых, Н.А.Мажитов — всего лишь подражатель С.И.Руденко (который якобы писал не по своей воле); во-вторых, является мифотворцем, приближенным к власти, и недалеко ушедшим от С.Галлямова (основание — оба «удлиняют этногенез башкирского народа») (1, с.20). Основание довольно странное — неужели научно этногенез какого либо народа только «укорачивать»? Может быть, научность определяется все же научными аргументами, а не степенью сходства или различия с писаниями людей, наукой не признаваемых? (Отметим, что, например, одновременное появление Н.А.Мажитова и С.Галлямова в молодежной телепередаче БашТВ, носящей откровенно дискуссионный, историко-просветительский характер, таковым признанием последнего еще не является).
Во-первых, сравнивать творчество Мажитова и Галлямова одной меркой методологически некорректно — автор сам это косвенно признает в другом фрагменте брошюры (1, с.16, 25). Это все равно, что сравнивать, скажем, смелые гипотезы из трактата по астрономии со «Звездными войнами». Но при этом намеренно помещает свою критику С.Галлямова между замечаниями о серьезных ученых — Мажитове и Котове. Чтобы внедрить в ум читателя ассоциацию их идейного тождества (1, с.20-23).
Во-вторых, автор не понимает, что ссылки на того же Руденко — общепринятая в науке вещь. Любая диссертация на ⅔ состоит из ссылок. Это не означает, что она не представляет собой самостоятельной ценности. В действительности, сама проблематика у Руденко и Мажитова во многом различна, различны даже научные специализации: С.И.Руденко — этнограф и антрополог, Н.А.Мажитов — историк и археолог. Различны методики, идеи, аргументация. Общей является только мысль о ведущей роли в этногенезе башкир автохтонов Урала, а не миграций, хоть последние также не отрицаются.
В-третьих, теория Мажитова, как мы уже говорили, никакого отношения к национализму не имеет. И Н.А.Мажитов никогда не пользовался своим положением (все-таки председатель Ассамблеи народов РБ, бывший председатель Исполкома курултая башкир, известный ученый и т.д.) для монопольной пропаганды своих взглядов, хотя мог бы. Свои исследования он освещает исключительно в работах и пособиях, разработанных им самим, на том же основании, что и все его коллеги, в большинстве не разделяющие его идеи. Он почти не печатается в пропагандистской литературе Исполкома курултая, его редкие выступления на заседаниях этой организации посвящены общественным и национальным, а не археологическим вопросам, потому, что место для последних — на научных конференциях.
Он не шумит на митингах, не подключает ресурсы Ассамблеи для издания своего учебника — он просто работает, и если что пропагандирует на редких выступлениях по ТВ — это интерес к истории и археологии родного края. Про профессора В.А.Иванова я уже упоминал. Но он не единственный оппонент Н.А.Мажитова. Легче найти тех, кто не спорит с профессором Мажитовым, чем тех, кто с ним спорит. Потому что ощущение такое, что спорят с ним все. Спорят открыто и аргументированно. Полемика не угасает уже десяток лет. А воз и ныне там.
Где здесь Швецов нашел мифотворчество (важный признак которого — культ учителя-гуру), монополизм в историографии, и официоз — не понятно. А в собственных трудах любой ученый излагает свои взгляды.
Скажу более. У профессора Мажитова фактически нет своей школы. Идеи, концепции — есть, учеников — воспитывал, а школы нет. Потому что, в силу определенных личных качеств: независимости, оригинальности мышления, многосторонней базовой основы и одержимости собственными идеями, он воспитывает в учениках такие же качества. И они создают собственные гипотезы, сильно расходящиеся со взглядами своего учителя. И уходят. А он остается. И на конференциях его поддержать некому. Что Мажитова не очень печалит, при его бойцовском характере. В целом, перед нами неординарная, интересная, увлекающаяся, крупная личность и серьезный ученый. Притом почтенного возраста и незапятнанной репутации. Оскорблять которого просто потому, что его взгляды критику не нравятся — свинство. Но Н.Швецов оскорбляет. К его пасквильным выпадам просто не хочется обращаться (хоть и придется, по совету А.С.Пушкина: «Что за аристократическая гордость позволять всякому… швырять в вас грязью?»), поэтому сперва поищем еще раз выпады «научные».
«Сочинения Н.А.Мажитова и А.Н.Султановой менее всего следует рассматривать как книгу по археологии, это, по существу, краткий справочник по идейной концепции башкирского национализма» (1. с.27).
Совершенно верно, «История Башкортостана с древнейших времен до XVI века» (23) — не книга по археологии. Это учебник по истории для вузов, что ясно видно как из текста, как и из названия. Причем учебник авторский, т.е. созданный двумя учеными без поддержки мощного научного коллектива. Прошедший научную экспертизу, утвержденный Министерством образования РБ. И автор волен писать в нем все, что ему заблагорассудится, включая свое видение истории и свои археологические гипотезы, если изложение не выходит за рамки научной корректности. Данная книга за их рамки не выходит, что подтверждено официально. Полемизировать с подобным учебником можно только по рецепту И.Ефремова: не нравится книга — напиши свою.
И монополизмом в башкирском образовании она не обладает — наряду с «Историей Башкортостана с древнейших времен до XVI века» Мажитова и Султановой в вузах учатся по «Истории Башкортостана с древнейших времен до 60-х годов XIX века» (ответственный редактор Х.Ф.Усманов), изданной в том же издательстве «Китап», но под эгидой УНЦ РАН, созданной коллективом авторов, включая В.А.Иванова, И.М.Гвоздикову, С.Н.Шитову, И.Г.Акманова, А.Н.Усманова и мн.др (8). Издана она в 1997 г., т.е. на три года позже учебника Мажитова, большим тиражом и с лучшим полиграфическим оформлением. Никто из членов редколлегии сторонником теории Мажитова не является (что не помешало профессору В.А.Иванову в рамках данного учебника взгляды Н.А.Мажитова кратко и корректно изложить, как это и принято в науке) (8, с.84-85, 93, 96).
Наряду с ними распространяются десятки учебных пособий, хрестоматий и т.д., в том числе написанных учеными Башкортостана, отнюдь не всегда разделяющими археологическую версию Н.А.Мажитова (И.Г.Акманов, А.З.Асфандияров, Н.М.Кулбахтин, М.М.Кульшарипов, Е.А.Круглов, М.Ф.Обыденнов, Р.З.Янгузин, …называю по памяти знакомых мне лично, и боюсь кого-нибудь пропустить, имена их суть многи).
И не найти мажитовского учебника в книжных магазинах Уфы днем с фонарем, что свидетельствует о ее популярности, но отнюдь не об идеологической значимости. Остается предположить: либо правительство Башкортостана — не националистическое — иначе издавало бы «справочник по национализму» миллионными тиражами. Либо данный учебник не является националистическим. На мой взгляд, верны оба этих предположения. Тем более, что перед нами, в действительности, не справочник, а учебник, и не по «национализму», а по истории, повторяю для непонятливых. У популярности этой книги есть причины. Эта была первая попытка в условиях идеологического хаоса 1990-х годов, попытка авторская, т.е. самостоятельная, без участия мощного научного коллектива, и серьезная, создать хороший учебник башкирской национальной истории, свободный от европоцентризма и русификаторства.
Попытка не во всем удавшаяся, согласен, — и это естественно. Но и неудачной ее не назовешь. Где, в каком федеральном учебнике рассмотрена битва при реке Кондурче 1391 г. между войсками Тимура и Тохтамыша? Между тем, это грандиозное сражение повлияло на судьбы мира ничуть не меньше, если не больше, чем битва Куликовская. В учебнике Мажитова она не только упоминается, но и приводится попытка ее реконструкции. Подобных примеров в учебнике много. Сравните их с федеральными учебниками того же периода (начало 1990-х годов). Или еще лучше, с федеральной программой по истории для средних школ, и оценка опыта Мажитова и Султановой сразу вырастет перед непредвзятым взглядом.
И подобную «раздачу слонов» покойным академикам (С.И.Руденко, Р.Г.Кузееву) я считаю оскорблением их памяти. Поскольку сами ответить на такое, непрошенное возвеличение, огульные оценки и противопоставление ныне здравствующим ученым (Н.А.Мажитову и В.Г.Котову) они, увы, не в состоянии. Повторяю, во всех учебниках по истории и этнографии Башкортостана взгляды Р.Г.Кузеева упоминаются и анализируются. Причем в подавляющем количестве случаев — в самом уважительном, почтительном даже тоне (8; 22; 23; 25). Более того, концепция Р.Г.Кузеева в преподавании истории Башкортостана аналогична положению дарвинизма в биологии — спорных моментов в них накопилось множество, но учить продолжают по ним, потому что заменить нечем. Другие версии, включая мажитовскую — пока суть не более, чем гипотезы различной степени аргументированности.
Например, теория Р.Г.Кузеева противоречит исторически подтвержденному факту фиксации башкир рядом источников как народа, т.е. общности таксономически более высокого порядка, чем племя или союз племен, начиная с IX века, причем именно на территории исторического Башкортостана. (Краткое изложение этих противоречий можно найти в ряде научных публикаций, например, у Б.С.Ильясова) (27, с.302).
Академик Р.Г.Кузеев являлся и.о. вице-президента Академии наук РБ при том самом, «националистическом», по мнению Н.Швецова и А.Аринина, «рахимовском режиме», но в национализме Швецов его не обвиняет, что вполне справедливо. Отсюда следует, что руководство башкирской наукой не являлось националистическим (на мой взгляд, не является и сейчас). И Р.Г.Кузеев никогда не претендовал на монополизм своих взглядов в науке. В науке это не принято, по крайней мере, в современной, где постановление Жданова от 1937 года «о национализме в башкирской истории» уже (или «пока»?) не действует. А Швецов желает, чтобы действовало. Шаг влево, шаг вправо — наш критик стреляет без предупреждения.
Наконец, автор переходит к прямым оскорблениям. «Разница здесь лишь одна: С.И.Руденко мифологизировал этногенез башкир, чтобы сохранить жизнь себе и своим близким, современные же мифотворцы от науки хотят уже не просто жить, а жить хорошо и даже прекрасно. И действительно. Н.А.Мажитов возглавил в 1995 г. созданный рахимовским режимом националистический Всемирный курултай башкир, затем, являясь крайним националистом, стал председателем Ассоциации народов Башкирии, получил еще одну квартиру (хотя в улучшении жилищных условий не нуждался), пристроил на «тепленькие» места всю свою родню». (1, с.20).
Примечательно, что в брошюре, посвященной, казалось бы, истории Башкирии, автору постоянно не дают покоя чьи то «хоромы», «шикарные квартиры», «тепленькие местечки для родни» и прочие материальные блага (1, с.20). Как будто автору не хватает благ собственных. Не приучен клеветать, а потому верю, что создатель первой Уфимской фондовой товарно-сырьевой биржи — сама честность. Что «бессменный Председатель Союза предпринимателей Башкирии» живет в скромном деревенском домике, сам ходит с коромыслом за водой, а доходы с бизнеса тратит на вдов и сирот. Что друзья и родственники его неприкаянны и не «устроены на тепленькие местечки» проклятым «рахимовским режимом». Но стиль жизни «новых русских» в целом, в России, в Башкирии и во всем мире известен всем, он вошел в фольклор и анекдоты. Потому рискну высказать предположение — ярость благородная г-на Швецова вызвана не отсутствием собственной квартиры, а тем, что кто-то еще, кроме него самого и его сторонников, имеет в Башкирии квартиры, «хоромы» и прочие блага.
Ему бы хотелось, чтобы их имели только те, кто ему нравится. А кто не нравится — не имели, в соответствии с законами биржи и рынка, т.е. спроса и предложения, не ограниченных «антирыночной башкирской этнократией».
Любопытно, что одновременно Н.Швецов сокрушается: «Историческая наука в Башкирии может возродиться (обратим внимание на диагноз! — Прим.Б.А.) только в том случае, …если к труду ученого государство будет относиться с уважением, а не бросать ему крохи с и без того небогатого стола» (1, с.59). Вывод — тому, кто ему понравится, сам Н.Швецов бросал бы отнюдь не крохи, «еще одной квартирой» дело бы не ограничилось, предоставь ему возможность распоряжаться «без того небогатым столом» республики.
И восходят подобные традиции к печально памятной «Исповеди на заданную тему» Б.Н.Ельцина, горячо любимого народом. (Как сейчас помню — на черных от грязи бетонных плитах в Сипайлово, «уфимском Гарлеме», среди куч битых бутылок, шприцев и прочей дряни, аршинными буквами, чтобы видно было с въезда из Уфы, — белым по черному — творение дворовых юмористов: «Спасибо товарищу Ельцину за наше счастливое детство!»). Там так же начиналось с возмущенных воплей о спецдачах и спецмагазинах. И чем все закончилось? И Швецов никак не может расстаться с милым его сердцу, лихим десятилетием олигархического беспредела (о, какие были возможности! Если бы еще «этнократы» не мешали!).
Но зачем же тогда удивляться, что у историков, чья жизнь прошла за работой в советский период, не хватает мобильности резко отказаться от привычной им марксистской терминологии, принятой в ту эпоху? Это печально, это прискорбно, но вполне понятно, если отнестись к явлению и людям по человечески, с пониманием. Это люмпен-интеллигенции легко «сжечь все, чему поклонялся, и поклониться всему, что сжигал», у нормальных интеллектуалов процесс эволюции мировоззрения более сложен.
«Мажитов, являющийся крайним националистом» (1, с.20). Крайним. А кто же тогда «умеренный»? Может быть, это Айрат Дильмухаметов? Тот самый, что вечно призывает нас к революции, и называет вождей башкирских восстаний и Пугачевщины «полевыми командирами», так же, как и Н.Швецов? Только, в отличие от последнего, считая, как и 99,9% башкирского народа, башкирских повстанцев настоящими героями?
Вероятно, Дильмухаметов считает таковыми и современных «полевых командиров». О том, почему такое сравнение в народе нераспространенно, исторически некорректно и по-человечески непорядочно, я уже писал (см. главу 6 данной работы). Но А.Дильмухаметова Н.Швецов не задевает, потому что Дильмухаметов ныне в оппозиции к «рахимовскому режиму», в которой без него не осталось бы ни одного заметного башкирского лица. Да и энергия и оригинальность Дильмухаметова, доходящая до эпатажа, придают оппозиционным шевелениям хоть какую-то узнаваемость.
Может быть, автор подзабыл действительно толковую публикацию А.Дильмухаметова «Башкиризация: мифы и реальность» («Майдан») (28), где последний ясно доказал, что «башкиризация» — это вымысел? Доказал очень просто — статическим и поименным перечислением людей, занимающих ключевые должности во всех областях жизни Башкортостана, и выяснилось, что в действительности башкир в истинной «элите» удручающе мало, если не считать должностей чисто ритуальных, вроде Председателя Ассамблеи народов Башкортостана. По вполне естественным причинам — в городском населении их меньшинство. (Еще их много в культуре и искусстве, где, по общему мнению, они, в целом, ничего, кроме пользы, не принесли — хотя бы по причине своего традиционализма, заставляющего их инстинктивно сопротивляться мутной волне похабщины и маргинализации, ныне затопившей великую российскую культуру).
Автор умудрился задеть даже покойного М.Карима. Опять шокируют его «еще большие хоромы», в которые переехал в свое время М.Карим» (1, с.31). Вопрос простой — но разве всемирно известный, народный поэт Башкортостана не заслужил для себя жилья, достойного его положения? Или не заслужил его профессор Н.А.Мажитов? Или «честно заработать» для Н.Швецова означает исключительно трудиться в финансовых пирамидах и на товарно-сырьевых биржах, добивая остатки советской экономики? Если бы подобное наш автор высказал в адрес народных поэтов некоторых других народов, например Р.Гамзатова, друга М.Карима, то, боюсь, это могло бы вредно отразиться на здоровье ниспровергателя. К счастью, башкиры, некогда наводившие ужас на весь Урал, уже двести лет как отказались от вооруженных методов выяснения отношений. Может быть, именно поэтому Швецову хочется стереть саму память о воинственном прошлом этого народа, о времени, когда они защищали свое достоинство способами, видимо, единственно доступными для понимания отечественных нуворишей и вообще людей с психологией Троцкого, Березовского и Гусинского. Времени, когда они не позволяли обращаться с собой как с крепостными, увы, составлявшими большинство населения России (крепостное право на них не распространялось никогда, их статус в России был близок, а с1789 г. — официально приравнен к казачьему) (29).
Все течет, все меняется, теперь такие, силовые методы воздействия называются варварством и бандитизмом, теперь вместо визга картечи и лязга сабель скрипят ядовитые перья, битвы ведутся не в чистом поле, а на поле информационном. Но подлость и невежество остаются подлостью и невежеством.
Между прочим, русские цари и дворяне иногда умели уважать противника — вспомните описания башкир Рычковым, Михельсоном, Татищевым, Волковым, Пушкиным (30, 49-59; 31) — в них встречаются непонимание и враждебность, но нет желания высмеять, оскорбить и унизить. Вспомним и судьбу имама Шамиля. Он окончил жизнь в почетном плену, в котором царь пожаловал ему поместье, богатый пенсион, отпустил в Мекку совершить хадж, посетив при этом целый ряд государств, включая враждебную России Турцию (на обратном пути из святых мест бывший имам Чечни и Дагестана и скончался, окруженный всеобщим почетом) (20, с.191). Нынешние бойцы идеологического фронта не уважают никого и ничего. Забывая, что при этом теряют право на уважение к себе, любимым.
Ныне всех нас, уравненных в правах, и без различий национальностей, отечественные нувориши называют уже не «быдлом», и даже не «совками», а «ботвой». Они кричат о «тысячелетней рабской ментальности в российской душе», не сознаваясь, что истинными носителями «раба в душе» являются они сами.Потому, что бросаются этим словом чаще всего люди с комплексом раба, — по причине безнадежной совковости собственного сознания: полной идеологизированности, нежелания мыслить реально, вечного сотворения кумиров под видом ниспровержения кумиров чужих, и поиска «врагов» (в данном случае — «башкирских националистов»; узнать бы еще, что под этим словом имеется в виду!), установки, что все им чем-то обязаны — «власть», «народ», «революция» и т.д. Ибо «быдло» — не столько социальное понятие, сколько состояние души. «Раб по природе есть тот, кто имеет достаточно ума, чтобы понимать чужие мысли, но не достаточно, что бы иметь свои» (Аристотель). К сожалению, в анализируемой брошюре последняя тенденция прослеживается. Данная ремарка имеет отношение не только к Н.Швецову и радикально-либеральной публицистике в целом.
Это в равной степени касается и башкирских, и татарских радикал-националистов. Прежде чем рассуждать о «добровольной сдаче в рабство» или «вероломной оккупации Казани Иваном Грозным», подумайте над этой мыслью Аристотеля, господа!
Огульно обвиняя ученых в следовании устаревшим догмам марксизма, национализма, европоцентризма, в политизированности, некорректности и очернительстве, автор брошюры сам страдает указанными недостатками, лишь меняя иногда оценки «плюс» на «минус». И придав собственной политизированности некогда модный «либерально-демократический» окрас в духе В.И.Новодворской и К.Н.Борового. Видимо, надеясь, что в родной провинции такая интонация сойдет за непростывшую новость и пламенное дерзновение. Потому, что предложить что либо иное, по крайней мере, в данном тексте, он не в состоянии.
Но оскорбления продолжаются. Оказывается, башкирские националисты встречаются не только среди башкир, есть и среди русских изменники родины. Понятное дело, за материальные блага. Пример — «Кандидатская диссертация и опубликованные работы (которые можно отнести ко второму направлению мифотворчества — «научному») В.Г.Котова… В.Г.Котов также не остался в стороне и от ставшей модной темы «Урал-батыра»… Только что В.Г.Котов, стремящийся выслужиться у националистической администрации учреждения, в котором он работает — Института истории, языка и литературы — подготовил книгу об «Урал-батыре», где в очередной раз излагает свои выводы, прикрытые ссылками на научную литературу» (1, с.22-23). Довод, конечно, интересный — эпосом Урал-батыр заниматься нельзя, и развивать свои выводы о нем — также, его изучают только прислужники националистов. Чтобы смягчить впечатление от неприкрытого хамства г-на Швецова, начну издалека.
Это кто у нас «националистическая администрация» ИИЯЛ УНЦ РАН? Приведу наиболее известные лица по памяти. Директор ИИЯЛ Ф.Г.Хисамитдинова отпадает — лично ее я не имею чести знать, но осведомлен, что во главе Института она первый год, задолго до работы В.Г.Котова над диссертацией — а ведь автор сам признает, что выводы Котова — собственные, т.е. оригинальные и выстраданные, их не изменишь в одночасье; да и научные интересы ее лежат в сфере филологии, области, весьма далекой от темы хтонических культов. Может быть, это Р.М.Юсупов? Антрополог и этнограф, постоянно разъясняющий с экрана БашТВ глупость расистских этногенетических стереотипов в целом (а на них построены большинство концепций «фольксхистори», в том числе С.Галлямова и М.Аджи), и разнообразие антропологических типов у башкир в частности?
Или это профессор Инга Михайловна Гвоздикова? Правда, фамилия какая-то не башкирская, но ведь и Котов явно не из джигитов рода Кыпсак или Усерген. Вообще то обложка ее исследования «Салават Юлаев» помещена в дизайн брошюры Н.Швецова, вместе с книгами Н.М.Кулбахтина, М.М.Кульшарипова и Н.А.Мажитова, с явным намеком на ее соучастие в «башкирском мифотворчестве». Кстати, если бы автор читал ее фундаментальную монографию о Пугачевщине (15), может быть, он избежал бы многих «ляпов» в своих суждениях о Салавате. Но, кажется, я нашел, националист — это С.Н.Шитова. Правда, опять неувязка с пятым пунктом, и на этногенез башкир она придерживается собственных взглядов, несколько расходящихся с версией и Мажитова, и Кузеева, и Иванова; но зато в ее случае можно найти другие основания.
Во-первых, ей посвятили целую статью в «Ватандаше» — республиканском государственном журнале, полную благодарных отзывов ее учеников, сотрудников и читателей (32). Во вторых, она осмелилась посвятить свою жизнь изучению башкирского прикладного искусства, костюма и орнамента. Националистка, подлинная националистка. Как она посмела создавать на таком материале образцы этнографического исследования! Писать о башкирах с любовью и знанием предмета? Почему вместо этого она не написала о русском декоративно-прикладном творчестве — ведь имеющихся библиотек по этому вопросу «недостаточно»!
Но допустим, Котов выслуживается не у конкретных людей, а так, вообще. Швецов демонстрирует поразительное знание авторской кухни ученых, знает «трудности» того же Котова (1, с.23). Следовательно, знает его лично. Я также его лично знаю и могу сказать: В.Г.Котов известен как весьма перспективный археолог, его выводы основаны не только «на научных ссылках», но и на материалах собственных раскопок. Всем кто его знает, он известен скорее как фанатик науки, энтузиаст собственных идей. Такие люди психологически неспособны «выслуживаться», поскольку уже служат одному богу — своей науке. Эту характеристику подтвердят все люди, его знающие. Например, профессор В.А.Иванов, главный оппонент Н.А.Мажитова, человек, которого никак не обвинишь в том, что он башкир (В.А.Иванов родом из другого казачьего войска — не Башкирского, а Оренбургского, чем весьма гордится). И если автор лично знаком с Котовым, значит, заведомо лжет и клевещет. Если же автор с ним незнаком, а только демонстрирует ученость, пользуясь «сведениями» из третьих рук, тогда эпитеты подбирайте сами.
Причем автор не довольствуется личностными оскорблениями. Председатель Совета предпринимателей Башкирии смело лезет в авторскую кухню. «Сам метод явно уязвим — башкирский фольклор, конечно, сохраняет немало архаичных черт, но опираться на него при реконструкции духовной культуры древнейшего и древнего населения Южного Урала вряд ли корректно — в большей степени памятники башкирского фольклора отражают разные стадии феодального общества. Гораздо уместнее было бы привлечь здесь материалы по народам, чья культура может быть условно изоморфна эпохи палеолитических пещер. Речь идет об этносах Сибири, Африки, Австралии, Океании, Полинезии и т.д.» (1, с.23). Ученость из автора выпирает. Теперь он консультант и по археологии, и по культурологии. Воистину, «и швец, и жнец, и на дуде игрец». И как всегда, невпопад.
Во-первых, причем здесь отражение в башкирском фольклоре феодализма, если Котов изучает именно архаичные пласты мифологии народов Южного Урала? Следовало бы знать, что эпосы многослойны, и реконструкция их архаичных пластов — целое научное направление (обычному читателю знакомое по трудам В.В.Кожинова о русских былинах, и мн.др.) (33). Наглядный пример — романский рыцарский эпос «Тристан и Изольда», безусловно, имевший под собой древнюю, иноязычную (кельтскую) подоснову, кельтская героиня которой звалась Изулт (34, с.24).
Модная ныне попытка связать памятники Аркаима и Синташты с древне-арийскими племенами также носит характер культурологических аналогий: найденный сакральный инвентарь (взнузданные кони, например) увязывается с упоминавшимся в «Ригведе» (8, с.41). Против этих сопоставлений автор, видимо, ничего не имеет, наоборот, призывает башкирских ученых брать пример с современных российских интерпретаторов Аркаима (1, с.27).
Тогда почему нельзя сопоставлять (конечно, только на гипотетическом уровне и в строгом соответствии с научной методологией) инвентарь определенных археологических памятников Урала с архаичными пластами эпоса народа, в этногенезе которого, при любой интерпретации, во-первых, участвовали аборигены Приуралья (с чем в науке не спорит никто (21), но подчеркивали только С.И.Руденко и Н.А.Мажитов), а во-вторых, миграционный этнический пласт которого с аборигенами Южного Урала тесно контактировал (или даже ассимилировал их, как германские и романские народы — упомянутых кельтов (как предполагал Р.Г.Кузеев))? Что и сделал В.Г.Котов — творчески, интересно, в соответствии с научными критериями. Но нет, «критически мыслящая личность» указывает профессиональному археологу, о чем ему писать — пиши о Полинезии, о чем угодно, лишь бы не о башкирах (и за что нам такая немилость?).
Во-вторых, перечисленные этносы Севера, Сибири, Австралии и т.д. не «изоморфны» не только культурам Южного Урала, но и друг другу. Они близки только с точки зрения уровня их технологического развития, но не культурологии и не этногенеза. Как говорил Л.Н.Гумилев, этносы-реликты — это «старики», а не «дети», что нельзя сказать о древне-уральских народах, поскольку они не являлись реликтными. Анализ В.Г.Котова именно культурологический и археологический. Автор, постоянно обвиняющий историков Башкирии, в следовании европоцентристским и марксистским догмам, сам повторяет элементарные зады представлений Ф.Энгельса и социал-дарвинистов, давно отвергнутые наукой (см. Л.Н.Гумилев, А.Тойнби, К.Леви-Строс) (35). Но рвется поучать.
Сего не довольно. Грозно вопрошает автор журнал «Ватандаш», как он посмел напечатать выдержки из работ М.Аджи (отметим, очень краткие, лишенные обычных пан-тюркистских выпадов Мурада Георгиевича, и на тему, действительно актуальную для науки и интересную для читателя — о возможном влиянии древнетюркских культов (тенгрианство) на сложение православной обрядности) (1, с.23). К сведению автора, древнетюркские государства — Гуннский, Тюркский, Хазарский каганаты, и военно-политические объединения печенегов (канглы, башняки) (по Р.Г.Кузееву, родственных башкирам), огузов (Огуз-и-Дешт), половцев (куманы, кыпчаки) (Кыпчак-и-Дешт), господствовали на территории Восточной Европы столетиями, и не могли не оказать значительно более серьезного культурного влияния на народы этого региона, включая Византию, Аланский и Киевский каганаты (Древняя Русь), чем принято было считать до последних десятилетий ХХ века. Просто в период господства европоцентризма считалось, что эти связи носили односторонний характер. Якобы оседлые цивилизации культурно воздействовали на «диких» тюрок, но не наоборот. Ныне, после философских работ великого М.М.Бахтина (36) о «диалогическом» характере взаимодействия культур, после изысканий корифея этнографии и культурологии К.Леви Строса, философа истории А.Тойнби (37), этнолога Л.Н.Гумилева (35), после трудов целого поколения археологов, историков и лингвистов ясно, что это совершенно не так.
Например, Хазарский каганат до IX века действительно превосходил Древнюю Русь и политически, и культурно, даже само наименование древнерусского государства и титул его варяжских государей был заимствован от тюрок — Игорь, Святослав, Ярослав и Владимир звались каганами Руси (см. работы М.И.Артамонова, С.А.Плетневой, Л.Н.Гумилева, А.П.Новосельцева) (38; 33, с.182-191). Эта проблема известна и активно разрабатывается в науке, но, к сожалению, почти не отражена на уровне среднего образования. (Первые робкие попытки исправить эту ненормальность — федеральные учебники по истории Отечества для средних школ серии «Евразия»). Т.е. проблемы, поднятые М.Аджи, для широкого круга читателей весьма актуальны, хотя излишне смелые гипотезы последнего, действительно, относятся, скорее, к исторической фантастике (во многом, но не во всем).
Что плохого в том, что журнал публикует автора, чьи труды пользуются огромной популярностью, и вызывают дискуссии по всей России и в тюркском мире (а Башкирия живет одновременно в обоих этих мирах)? В упомянутой публикации в «Ватандаше» ясно отмечена спорность взглядов М.Аджи, и возможность их несовпадения с взглядами редакции (39). Впрочем, Н.Швецов мог этого и не заметить, там мелким шрифтом напечатано. Апология М.Аджи, якобы имеющим место быть в Башкирии, ограничивается одной, процитированной автором статьей А.Зарипова в журнале «Ватандаш». И сам Швецов справедливо замечает, что «мифотворчество пантюркистской направленности распространение в Уфе не получило» (1, с.24). Тогда о чем разговор?
Показательно, что автор возмущается позицией Мурада Аджи, не утруждая себя доказательствами, просто потому, что она ему не нравится. Единственный довод — отсутствие у Аджи научных степеней по истории. Но неужели сам автор может ими похвастаться? Неубедительна и ссылка на неудачные выражения в одной единственной статье А.Зарипова в том же «Ватандаше» (действительно неумные). Но я подобных «ляпов» могу тонны собрать в российской прессе, но о тенденциях в федеральной политике и образовании мне это ничего не скажет. М.Аджи и С.Галлямова действительно можно отнести к мифотворчеству, к «фольксхистори». Но не во всем и не всегда. Бороться с мифологизацией истории нужно — это неоязыческий процесс, характерный для кризисного состояния общества. Процесс не башкирский, даже не общероссийский, но глобальный, и потому весьма опасный. Но при этом следует иметь уважение, и к авторам, и к читателю, и вычленять то позитивное, что встречается в трудах «ревизионистов от истории». Чтобы вместе с водой не выплеснуть и ребенка. Швецов себя этим не утруждает. Так, логика его критики С.Галлямова сводится к простой мысли: этого не могло быть, потому что не могло быть никогда. «С.Галлямов… стал утверждать происхождение англичан, иранцев и норвежцев от башкир» (1. с.21). Ха-ха-ха! Вот и весь анализ.
Загляните в любой книжный магазин Уфы или Москвы: опусы Носова и Фоменко, Демина, Петухова, Кандыбы и т.п. — издаются в шикарном дизайне, огромными тиражами, и раскупаются как пирожки. Но это ничего не говорит о национализме руководства РФ. А перечисленные «творения» — одного порядка с «трудами» С.Галлямова. Поэтому сначала я относился к творчеству С.Галлямова с интересом и юмором: в Красноярске есть Бушков, в Москве — Валянский и Калюжный, а у нас — Галлямов. Знай наших! Но в текущем году, когда он эпизодически начал мелькать на канале БашТВ, иронию сменила настороженность. Конечно, на федеральных каналах постоянно гостят и более экзотические «историки». Явление тревожное, согласен. Но сколько времени нам пришлось ждать ответа на писания Носова и Фоменко, В.Суворова и Ю.Петухова? Дело и в традиционном консерватизме научного сообщества, считающего ниже своего достоинства критиковать литературу подобного уровня аргументации (на мой взгляд, совершенно напрасно). «Не хочется ерундой заниматься, старик» — замечают ученые (5). И еще в том, что есть вещи, о которых не стоить говорит не в шутку. Н.Швецов — не ученый, и, как любитель истории, лишенный снобизма профессионала, мог бы этим заняться. Но критика Галлямова Швецовым совершенно неудовлетворительна, она состоит из цитирования некоторых, действительно странных и оскорбительных по тону пассажей Галлямова (причем пасквильный тон — главный недостаток текста самого Швецова), но не сути его, подчас весьма интересных, наблюдений.
Эпатажный тон в своих работах С.Галлямов применяет, очевидно, с теми же целями, что и сам Н.Швецов — для привлечения к ним внимания. Что же касается вычленения положительных моментов в его книгах, то попробуем схематично проделать эту работу за Швецова. На мой взгляд, внимания заслуживают следующие моменты:
1.Оригинальный, пусть и спорный, сравнительный культурологический анализ башкирской, скандинавской и шумерской мифологии (анализ, но не выводы, по крайней мере, не все из них). Между прочим, на бесспорные сюжетные параллели в «Эпосе о Гильгамеше» и «Урал-батыре», первым обратил внимание вполне серьезный ученый — Н.А.Мажитов, и обращается к этому загадочному факту целый ряд уважаемых в научном мире людей, включая А.М.Сулейманова, В.Г.Котова, З.Г.Аминева и др.
Например, в момент, когда я пишу эти строки, в Уфе проходит международный съезд востоковедов. Любители истории, не поленитесь, достаньте сборник тезисов столь авторитетной конференции, и я уверен — там найдется не одна статья на эту тему.
2.Введение в научный оборот ряда малоизвестных материалов, в частности, отчета турецкого посла в России Эвлея Челеби (XVII в.).
3.Постановка проблемы об иранско-арийском компоненте башкирского этногенеза. Именно как постановка проблемы, а не как утверждение тождества башкир с ариями, древними иранцами, курдами и т.д., и т.п. (основа эпатажа Галлямова), противоречащее элементарным азам этнологии (25; 35) — этот подход интересен, и, возможно, научно плодотворен, что подтверждают многие серьезные ученые, никем, в том числе Н.Швецовым, не заподозренные в национализме и мифотворчестве (25, с.188). Впрочем, об этом в данной главе уже сказано выше.
4.Филологический сравнительный анализ английского и башкирского языков мне, дилетанту в этом вопросе, показался интересным. О научной корректности этого подхода нам с Швецовым, как не лингвистам и не филологам, наверное, сложнее судить, чем доктору филологических наук, профессору Н.Максютовой, отозвавшейся о нем доброжелательно. Кстати, ее отзыв, в свою очередь, немногое скажет о корректности его исторических построений, часто действительно фантастических.
Но предположение, что найденные им лингвистические параллели говорят об общности каких-либо племенных субстратов протобашкир и завоевавших Британию германских племен англов и саксов, как гипотеза (но не более того) мне лично не кажется глупостью. (Утверждение о тождестве последних, либо, еще лучше, об их тождестве с современными башкирами — напротив, кажется. По моему, последнее — именно глупость, или просто шутка Галлямова).
Древние германо-тюркские, тюрко-иранские взаимосвязи — действительно популярное поле исследований в современной науке. По крайней мере, в среде профессиональных лингвистов не редкость и куда более смелые теории (см. М.З.Закиев). Поэтому историки вообще часто относятся с некоторым недоверием к историческим изысканиям филологов. О негативных же сторонах или исторических «ляпах» в творениях С.Галлямова мне писать не позволяет объем — они видны невооруженным глазом, их достаточно просто прочитать.
Вообще, в основе популярности мифологии удревнения этносов лежит не только невежество в этнологии, но и логическая нелепость. Дело в том, что общность этнических корней, даже реальная, а не гипотетическая, не дает никакого основания одному народу гордиться достижениями другого.
Например, манси (малочисленный народ Ханты-Мансийского АО) не могут претендовать на известность, заслуженную венгерской культурой. Ференц Лист никакого отношения к манси не имеет, хотя и мадьяры, и манси — угры, имеющие общих далеких предков.
Безусловно, манси и без того есть, чем гордиться, но уж только не музыкой Листа. Точнее, они, как и все мы, могут восхищаться ею, но только не как частью своей национальной культуры, а как Люди, за все, сотворенное на Земле Человеком.
Несколько иное видение открывается при цивилизационном, а не этнологическом подходе. (Но мифологизаторы именно их и путают, приписывая достижения целых цивилизаций, в которые может входить множество народов, в том числе разноязычных, как, например, в цивилизации Российской, одному, своему народу или расе). Удачно и популярно соединить этнологический и цивилизационный подход пока сумел только Л.Н.Гумилев, потому сразу стал личностью легендарной.
С позиции этого подхода, например, ясно, что золото скифо-сакского (или скифо-сибирского) мира — общее сокровище народов Северной Евразии; очевидно, что и башкиры, и татары, и казахи, и мн.др., могут причислять к своей далекой предыстории величие культурных достижений Гуннского, Тюркского, некоторые — Болгарского, Хазарского каганатов, Орды, как русские, украинцы и белорусы — города Древней Руси (Киевского каганата); причем Орда Чингизидов — конечно, одновременно есть историческое достояние еще и монголов, и отчасти, тех же русских, и т.д.
Многое, очень многое я намеренно пропустил, поскольку хочу пояснить только принцип. Причем у каждого из перечисленных этносов есть другие этнокультурные компоненты со своей богатой историей, которых, возможно, нет у других — угро-финны, сарматы или арийцы, например. Все это не дает никакого преимущества ни одному из перечисленных народов над другим, и никакого монопольного права на историческое наследие любой из ушедших цивилизаций. А поскольку все народы возникали из разных этнических субстратов, то никаких учебников не хватит, чтобы проследить все этногенетические и культурные связи, скажем, немногочисленного ныне народа башкир. Тем более, что учебники пишут люди, а взгляды на прошлое у людей не менее различны, чем на будущее, и гипотезам не будет конца. Следует лишь отделять гипотезы научные (либо откровенно фантастические) от псевдонаучного мифологизаторства.
Н.Швецов самостоятельно это сделать, к сожалению, не сумел, хоть эта цель и объявлена главной в его брошюре (1, с.6). Заменив это скучное занятие личными оскорблениями, бездоказательными обвинениями, нелогичными выводами и выписками неудачных по тону выражений из книг людей, которые ему не нравятся. Доказательств он не приводит, зато оценки раздает с легкостью необычайной — в «мифологизаторы» попали не только С.Галлямов и М.Аджи, не только «крайние», по его мнению, «националисты» Н.А.Мажитов, Н.А.Султанова, Г.Г.Шафиков, В.Г.Котов, но и всемирно известные историки С.И.Руденко, Н.С.Державин, П.Н.Третьяков, А.Д.Удальцов, Б.Д.Греков, Б.А.Рыбаков, М.И.Артамонов, С.П.Толстов (1, с.15, 17, 21, 22). Вот только что от отечественной истории после такой «чистки» остается? Вывод — критик не просто слабо разбирается в науке, о которой взялся судить; история как наука Н.Швецову не нужна, ему нужна только критика, критика на заданную тему.
Дата добавления: 2015-07-11; просмотров: 67 | Нарушение авторских прав