И.Ильф и Е.Петров, «Золотой теленок».

В целом, основой методологии автора является краткий, путаный и субъективный пересказ того, что подробно и ясно изложено в башкирской историографии (8, с.6-15). С дополнением собственных, часто необоснованных и грубых комментариев, искажающих общий смысл изложенного. Например, автор считает, что «исследования того времени были востребованы узким кругом интеллигенции и краеведов» (1, с.26). Подтекст ясен — башкирский народ своей историей не интересовался, даже в этом ему пришлось помогать «старшему брату». Доля истины здесь есть — в любом народе исторические исследования есть удел «интеллигенции и краеведов», но отношение к этим трудам, интерес к ним — несколько различаются. И любой, живший в нашем краю, не даст мне соврать — именно башкиры (как и казахи, например), всегда отличались повышенным историческим чувством, интересом к своему прошлому, доходящим до крайностей. Это — национальная черта, отраженная, например, в таком этнокультурном артефакте, как шежере (летописи-родословные башкирских родов, племен, реже — племенных союзов, часто восходящие к реальным персонажам раннего средневековья), которые были распространены по всей территории исторической Башкирии (которая была раза в 4 больше современной РБ), и составлены отнюдь не в «культурных центрах» — чтобы их найти, нужны экспедиции в горные аулы и степные поселки.

В советский период, вплоть до публикаций Р.Г.Кузеева, заниматься шежере не рекомендовалось. И самостоятельно интересоваться башкирской историей — так же, автор сам это признает (1, с.7-9). Вплоть до прекращения массовых репрессий, за это можно было и переселиться по другую сторону Уральских гор. А случалось — и на тот свет (1, с.8). Но даже обычные, подцензурные исторические романы (а других в то время быть не могло) имели в Башкирии фантастический успех. «Салават Юлаев» С.П.Злобина дошел до самых глухих башкирских аулов, влияя на фольклор, даже не самые талантливые произведения на историческую тему стояли на каждой книжной полке. Отличие башкир и восточных народов вообще от русских в том и состоит, что, например, национальные обиды вековой давности они помнят и без участия официальной пропаганды, и нередко воспринимают «дела давно минувших дней» так, будто они произошли вчера.

С русской точки зрения эта черта, конечно, наивная и нелогичная. А нелогичное поведение иногда опасно. Например, спор о родовых распрях трехсотлетней давности вполне представим у башкир, а у казахов вообще может перерасти в тяжелую драку, с применением всех подручных предметов и боевыми племенными воплями. Подобные случаи описаны у Л.Н.Гумилева (9, с.324). (У башкир такие кличи называются «оран», и тому лет двести, как вышли из употребления; но память о них сохранилась; у моего рода, карагай-кыпсаков, например, оран: «Токсаба!». Хотя, что он означает, я узнал только в годы учебы на истфаке).

Точно такая же ситуация сохранялась и у шотландских горцев. Вспомним эпизод из «Похищенного» Р.Стивенсона: конец XVIII века, в цивилизованном граде Эдинбурге почтенные присяжные из рода Кемпбеллов судят Джемса Глена из семьи своих кровников — Стюартов: «И сам судебный пристав воскликнул: «Круахан!»» — боевой клич клана Кемпбеллов. Естественно, подсудимый (заведомо невиновный) был осужден и повешен (между прочим, описан исторический факт).

У русских или татар такой племенной спор, тем более, повод для драки, вообще немыслим. У них достаточно других поводов. Это объяснимо и более ранней модернизацией, и иным ходом этногенеза, но факт остается фактом — историческое самосознание, повышенный интерес к своей истории, в том числе в весьма архаичных формах, причем вне поддержки государства, всегда являлись отличительной чертой башкир.

Но автор не унимается, он высказывается даже резче: «До революции башкиры, как и многие народы страны, не имели своей письменной истории и государственности. Когда были созданы республики, им срочно пришлось придумывать историю. После того, как новая советская Конституция 1936 г. окончательно утвердила список республик и автономий, …новые этноадминистративные образования должны были подтвердить свою легитимность путем обращения к далекому прошлому. Однако и в это время у многих народов еще не было письменной истории… В 1939 г. Академия наук СССР начала широкие исследования, призванные снабдить различные советские народы собственным длительным прошлым» (1, с.45). Коротко и ясно. У народов России, в данном случае — у башкир, которые в действительности есть лишь «официально признанные этнические группы», которые лишь от Советской власти «получили статус «исторических народов»» (1, с.45), «собственного длительного прошлого» и своей истории не было, их Советская власть ими «снабдила», светлым разумом русских ученых. Напрашивается вывод — если Советская власть дискредитирована и самоликвидировалась, то и национальные образования и истории больше не нужны — они ее порождение.

В одном абзаце совместилось сразу несколько искажений, неверных стереотипов, неточностей и намеренного невежества. В смеси с реальными фактами. Совершенно неисторичный, по крайней мере, в отношении Башкортостана, стереотип о «даровании большевиками автономий» — тема отдельного разговора. Я уделю ему место в последней главе, посвященной «русскому взгляду» на историю Башкирии, т.к. данный стереотип весьма широко распространен, и потому является скорее недостатком информированности, чем сознательной ложью. Но вернемся к народам, которые «не имели истории и собственного прошлого». По поводу «длительного прошлого» автор, справедливо восхищающийся Р.Г.Кузеевым, в действительности осведомлен — имели, и весьма длительное (10). Так что данный пассаж — откровенное хамство.

Что касается письменной истории, то у башкир она существовала много веков на уровне летописей — поскольку шежере классифицируются русской наукой, как летописи, начиная с того времени, как о них узнали русские ученые, а не только заводчики и офицеры, т.е. с начала XIX века. Те самые шежере, изучению которых Р.Г.Кузеев посвятил свою жизнь, и теорию, по мнению Н.Швецова «являющуюся наиболее близким приближением к истине» (1, с.19) (самой истиной владеет, очевидно, только сам г-н Швецов).

Я уже не говорю о трудах башкирских (Мухаметша Бурангулов, Муххаметсалим Уметбаев, Ризаитдин Фахретдинов, Муххамед-Габдельхай Курбангалиев и др.) просветителей XIX -нач. XX вв., немецких ученых (начиная с Г.Х.Миллера, явившегося так же пионером русской историографии, предшественником Н.М.Карамзина); о целом ряде арабских, персидских, турецких, армянских источников, упоминавших башкир, как вполне «исторический народ», начиная с IХ века. По целой библиотеке исследований венгерских авторов XVIII-XX вв., посвященной башкирам, отсылаю к статьям Б.С.Ильясова (11). Все это автор может отнести либо к «эпизодическим изысканиям», либо к источникам, либо не к башкирской историографии, если авторы этих работ — не башкиры.

Но труды А.-З.Валиди, которые к не обобщающим или слабо «фундированным» (термин Н.Швецова) никак не отнесешь? В том числе «Историю башкир» (12), опирающуюся на внушительную историографию, посвященную башкирскому народу? И создаваться, и публиковаться его работы начали задолго до 1936 года, когда у башкир, по мнению автора брошюры «еще не было письменной истории». В том, что после Гражданской войны они не доходили до башкирского читателя — уже не его вина. Причем об этом автор в действительности осведомлен (1, с.7-9), как и о высокой научной ценности трудов Валидова, «с мнением которого считались лидеры мировой ориенталистики» (1, с.49).

Конечно, маргинализация, неизбежный спутник модернизации, т.е. искусственное вытеснение людей из системы традиционного общества и его исторической памяти, у башкир, естественно, присутствовала. Так же, как и у всех народов СССР. Ч.Айтматов ввел для жертв этого процесса термин: «манкурты». Но это было явлением не внутренней башкирской жизни, а жизни советской, в подавляющей степени — явление привнесенное, причем насильно, нередко — террором. Швецов сам описывает, пусть и неполно, как не давали воссоздавать башкирскую историю (1, с.7-9). И разве не логично, исходя из этого факта, понять националистические тенденции в постсоветской Башкирии, как естественную реакцию на эту историческую вивисекцию? Иногда излишне эмоциональную, вроде сборника Г.Г.Шафикова «Крючья под ребро», на которую Н.Швецов обрушился с гневом, достойным лучшего применения (1, с.28-32). И отнестись к этой реакции с пониманием? Но, видимо, понимание в задачу нашего критика не входит.

Дата добавления: 2015-07-11