Часть четвертая 1937 4 страница

Этот день, по-видимому, оказал на Ребекку сильное воздействие. Вполне возможно, что она была одной из участниц этой демонстрации на Королевской дороге.

Грейс подошла к ней, положила руку на плечо и сказала:

– Если тебе нужно поговорить со мной, Ребекка, или нужна помощь, знай, что моя дверь всегда открыта для тебя.

Когда Грейс выходила из операционной, она не заметила, как обменялись взглядами две медсестры-африканки.

Миссия Грейс Тривертон занимала почти двадцать акров земли, теперь в ней были каменные здания начальной и средней школы, больница, бесплатная амбулатория, спальня для медсестер и навес для транспорта. В центре этого скопления домов, которое напоминало небольшой городок, стоял элегантный дом Грейс. Его построили на том месте, где когда-то стоял «Дом певчих птиц».

Грейс, проходя через заросшую лужайку, которая разделяла дома, махала рукой людям, здоровавшимся с ней, и слышала, как дети в классе поют:

– У старого Макдональда была шамба…

Затем она вспомнила, что поступило сообщение о вакцине желтой лихорадки, которую только что изобрели в США, и начала обдумывать свой эксперимент с использованием хлорала при лечении столбняка, а также необходимость нанять технический персонал для лаборатории. Грейс решила съездить во Французскую Экваториальную Африку на Рождество. Джеймс Дональд по пути в Габон в прошлом году встретился с доктором Альбертом Швейцером и передал ему копию книги Грейс «Когда ты должен быть врачом». Швейцер написал письмо, в котором высоко оценил работу Грейс и пригласил ее приехать и посетить его в клинике в Ламбарене. И именно потому, что она была так занята своими мыслями, Грейс не заметила ничего дурного в это октябрьское утро. Кроме одного: на территории миссии было неестественно тихо.

Она поднялась по ступенькам на веранду, где доставленные из Калифорнии фуксии только выпускали первые листочки, и с удивлением оглянулась по сторонам. У нее была привычка пить чай по утрам на веранде и просматривать почту. Марио никогда не забывал приготовить стол, накрыть его и поставить чашку. Но стол был пуст, на нем не было даже белой скатерти и ежедневной почты.

– Марио! – позвала она.

Ответа не последовало.

Она вошла в тишину своей просторной гостиной комнаты.

– Марио!

В доме было тихо.

Грейс пошла на кухню и заметила, что чайник не стоит на плите. Она налила воды и поставила чайник на огонь, затем вернулась назад в гостиную, где на большом богато инкрустированном столе заметила свою почту.

Раздумывая о том, куда же делся Марио, который был надежен, как солнечный рассвет, Грейс начала просматривать письма.

За прошедшие восемь лет Джеймс Дональд так и не приобрел привычки писать Грейс хотя бы раз в месяц, но его последнее письмо сильно запаздывало. И в сегодняшней почте от него ничего не было.

Однако Грейс была приятно удивлена, когда обнаружила чек на авторский гонорар от своего издателя в Лондоне и приложенное письмо. В нем говорилось о том, что, учитывая успехи медицины и науки за последние годы, Грейс стоит подумать о новом переработанном издании книги.

Утренняя почта принесла еще одно приятное сообщение: сообщение из банка уведомляло о том, что на ее счет, который в течение нескольких лет не пополнялся, поступил ежегодный анонимный взнос, и теперь общая сумма увеличилась вдвое. Ферма Дональда под руководством такого специалиста, как Джеффри, приносит хороший доход.

Отложив все остальное на стол рядом со своим журналом, Грейс еще раз позвала Марио. Но его не было в доме.

Она вернулась на кухню, чтобы заварить себе чай и заметила на столе газету, последний выпуск «Восточноафриканского Стандарта», который доставили только сегодня утром и который она еще не читала. Увидев заголовок на первой странице, она поставила чашку и схватила газету.

– Боже мой! – пробормотала она. Затем, вспомнив о Моне, свернула газету и поспешила прочь.

Она вошла в большой дом через заднюю дверь и удивилась, заметив, что кухня совершенно пуста, а плита холодная. В парадной гостиной старые дедушкины часы старательно тикали в давящей тишине. Гостиная была оформлена в темных мрачных тонах, головы импал и буйволов смотрели вниз на стулья и диваны, на которых уже многие недели никто не сидел. Отполированные крышки мебели и поблескивающее серебро были единственным указанием на присутствие в доме человека с тряпкой, который все же изредка протирал их.

Грейс остановилась и вслушалась в тишину. Она знала, что Валентин, горюющий из-за смерти сына, уехал на озеро Танганьика охотиться на львов. Роуз переживала тяжелую утрату по-своему: удалилась в «монастырь» – свою эвкалиптовую рощу. Но где же Мона?

Она услышала какой-то звук. Обернувшись, Грейс заметила в гостиной человека: Джеффри Дональд поднялся с кожаного дивана и сказал:

– Привет, тетя Грейс. Надеюсь, я не напугал тебя.

– Где слуги?

Он пожал плечами:

– Понятия не имею. Никто не подошел к двери, когда я стучал. Я сам вошел.

– Где Мона?

– Наверху. Я видел ее в окно. Она не хочет спускаться вниз и разговаривать со мной.

– Ты это видел? – Грейс передала ему газету.

Брови Джеффри поднялись от удивления:

– Вот это да! Отличная новость, не так ли?

– Надеюсь, что и Мона так решит. Возможно, это немного успокоит ее. Я поднимусь, повидаюсь с ней, Джеф. Поставь чайник на огонь, я приведу ее вниз.

«Когда мертвые забыты, они умирают дважды».

Где она читала это? Мона никак не могла вспомнить. Это было не очень важно, но было правдой. И вот почему она никогда не сможет забыть о своем брате.

Мона сидела у окна в кресле в комнате Артура, осматривая бесконечные ряды кофейных кустов, тянущиеся в сторону горы Кения. В руках она держала стихотворение, написанное Тимом Хопкинсом, которое он передал ей утром в тот день, когда должен был состояться парад. Ей так и не представился случай передать его брату. Она читала его столько раз, что выучила наизусть.

– Мона! – окликнула ее Грейс, стоя в дверях. Войдя в комнату, она вздрогнула от холода и удивилась, что племянница не замечает его. Подойдя ближе, Грейс с тревогой стала рассматривать девушку. Мона унаследовала красивые черты лица своего отца и его смуглую кожу, но за прошедшие несколько недель ее кожа стала совсем бледной. Обычный для всех британских колонистов в Кении загар сошел и превратился в нездоровую бледность, которая контрастировала с ее черными глазами и волосами. Она сильно похудела, платье висело на ней.

– Мона! – повторила Грейс, устраиваясь напротив нее в большом кресле у окна. – Джеффри внизу. Почему ты не хочешь его видеть?

Но девушка не ответила.

Грейс вздохнула. Она знала, Мона считала себя виновной в смерти брата. Она считала, что, если бы не настояла на том, чтобы именно его выбрали перерезать ленточку, он мог бы сидеть в полной безопасности на одной из трибун в тот момент, когда произошло несчастье. Она обвиняла и Джеффри Дональда, который не сделал ничего в тот момент, когда был убит ее брат. Валентин тоже был виновен в том, что не обошелся с африканцами как-то иначе, и еще в том, что позволил Дэвиду Матенге сбежать. Даже леди Роуз в глазах Моны была большей преступницей, потому что никогда не была для Артура хорошей матерью.

И наконец, Мона обвиняла Дэвида Матенге в смерти своего брата.

Грейс показала ей газету.

– В конце концов он не виновен, – сказала она, пока девушка читала. – Это другой парень – Мэтью Муноро. Он сам пришел в полицию и признался в том, что нанес удар ножом Артуру. Это был не Дэвид, как выяснилось.

Мона довольно долгое время читала статью. Грейс вдруг поняла, что она вовсе не читает, а просто смотрит на страницу.

– Очевидно, – принялась объяснять Грейс, – на него было оказано сильное давление со стороны народа, чтобы найти подлинного убийцу, который должен был заявить о себе и восстановить честь Дэвида. Они хотели, чтобы сын Вачеры выбрался из убежища, где скрывается, но он не мог этого сделать до тех пор, пока находился в розыске по обвинению в убийстве. Они говорят, что вождь Мачина попал под силу таху и теперь смертельно болен. Могу представить себе: этот парень Мэтью решил, что для него будет лучше предстать перед судом белого человека, чем рисковать получить проклятие от Вачеры.

Мона смотрела в сторону, ее взгляд был прикован к морю зеленых кофейных кустов, простирающемуся до самого подножия горы.

– Дэвид Матенге все равно виновен, – спокойно произнесла она.

– Но ты же сама сказала полиции, что не была свидетельницей удара ножом. А еще одним свидетелем был Тим, который потерял сознание и утверждает, что не видел ничего. Мона, этот парень признался.

– Дэвид Матенге, – тихо продолжила Мона, – виновен в смерти моего брата потому, что это был его побег из тюрьмы, из-за которого погиб Артур. Возможно, не он нанес смертельный удар ножом в спину моего брата, но смерть Артура на его совести. И однажды Дэвид Матенге заплатит за это.

Грейс откинулась назад. Это чудовищное несчастье разделило семью Тривертонов. Мона, погруженная в пучину горя, отчаяния и самобичевания, сидела здесь. Валентин сбежал и пытается излить свой гнев и беспомощность на беззащитных животных долины Серенгети. Роуз стала еще более незаметной и скрылась под сень своих драгоценных деревьев, а ее единственным компаньоном в отшельничестве по иронии судьбы стала Нджери – сводная сестра Дэвида.

– Мона, пожалуйста, спустись вниз и поговори с Джеффри.

– Я не желаю его видеть.

– И что же ты собираешься делать? Больше никогда ни с кем не встречаться до конца своей жизни? Это горе пройдет. Обещаю тебе. Тебе всего восемнадцать. Все твое будущее впереди – замужество, дети.

– Я не хочу выходить замуж или иметь детей.

– Ты не можешь так говорить сейчас, Мона, дорогая. Впереди еще так много времени. Все меняется. Если ты не выйдешь замуж, как ты собираешься жить?

– Ты никогда не была замужем.

Грейс замерла, глядя на племянницу.

– Ты любила когда-нибудь, тетя Грейс?

– Да, однажды… очень давно.

– Почему же ты не вышла за него замуж?

– Мы… не могли. Мы не были свободны.

– Я объясню, почему спрашиваю об этом, тетя Грейс. Я знаю, что не способна любить. Я много думала и поняла, что мы с Артуром были не такими, как все остальные люди. Теперь я ясно понимаю, что я такая же, как моя мать, родилась неспособной испытывать любовь. Она никогда не любила никого из нас. Когда я пытаюсь представить себе свою мать, я не вижу ее, тетя Грейс. – Мона расплакалась. – Она просто тень. Она не настоящая женщина. Так же, как и она, я никогда не смогу никого полюбить, а теперь, когда Артур умер, я буду одинока в этой жизни.

Мона расплакалась, и в голове Грейс возникли воспоминания: страшная февральская ночь восемнадцать лет назад, когда она помогла родиться почти задохнувшемуся ребенку прямо в вагоне поезда; первая улыбка и первые шаги Моны; похожая на обезьянку нескладная девочка, которая выскочила из «кадиллака» с криком: «Тетя Грейс! Мы вернулись домой! Я больше никогда не должна буду ездить в Англию!»

Внезапно перед Грейс пронеслась вся ее сорокасемилетняя жизнь.

– Мона, послушай меня, – сказала она, взяв ее руки в свои. – Кинжал, который опустился в тот день, все еще продолжает рвать сердце на части. Он вырвал из тебя жизнь и любовь. Не дай ему убить себя, Мона. Выйди из этой комнаты. Закрой ее и попрощайся с призраком, который живет в ней. Ты пока в мире живых. Артур не хотел бы, чтобы это было иначе. И совершенно точно в твоей жизни будет тот, кого ты сможешь полюбить, обещаю тебе.

Мона утерла слезы тыльной стороной руки. Взгляд ее аспидно-черных глаз стал суровым, голос звучал безнадежно.

– Я знаю, что мне предстоит, тетя Грейс. Теперь, когда мой брат умер, я окажусь наследницей Белладу Однажды все это станет моим, и эти плантации станут моей жизнью. Я научусь ухаживать за ними, выращивать кофе, быть независимой. Хозяином для меня станет Белладу И это станет той единственной вещью, которую я буду любить всегда.

В глазах Моны светился огонь, который неожиданно напомнил Грейс эпизод из прошлого. Она с Валентином стоит на том самом месте, на бесплодном холме, где будет построен дом, и слушает, как он рассказывает о планах преобразования этого дикого уголка природы. Грейс слышала в его голосе убежденность, видела странные огоньки в его темных глазах, когда он описывал ей свои мечты о будущем. Неожиданно для себя Грейс отметила, что вновь видит то же самое в глазах его дочери.

– Это будет очень одинокое существование, Мона, – грустно произнесла она. – Ты одна в этом большом доме…

– Я не буду одинока, тетя Грейс, потому что я буду очень занята.

– Ради единственной цели в жизни – кустов кофе?

– У меня есть кое-что, ради чего стоит жить.

– И что же это?

– Надежда увидеть, как Дэвид Матенге расплатится за свое преступление.

– Мона, – прошептала Грейс, – оставь это. Дай своему горю утихнуть. Месть еще никого не спасла!

– Однажды он вернется сюда. Он вылезет из своего укрытия, где бы ни был, и вернется сюда. А когда это случится, я позабочусь о том, чтобы Дэвид Матенге заплатил сполна за убийство моего брата.

Внизу хлопнула дверь. Раздались громкие шаги, и по комнатам разнесся голос Марио:

– Мемсааб доктори!

– Господи помилуй, – произнесла Грейс, вставая, – я здесь, Марио.

Он ворвался в комнату.

– Мемсааб! В лесу! Вы должны пойти.

– Что там?

– Посвящение, мемсааб! Очень большое! Очень секретное!

– Где? Посвящение для кого?

– В горах. Вон там. Для девочек, мемсааб.

Грейс моментально поняла странное поведение своих медсестер, отсутствие слуг в Белладу, вспомнила, что двор миссии выглядел слишком пустынным. Они собирались на большую тайную инициацию, первую за многие годы. Церемония обрезания девочек – удаление клитора – была запрещена, из-за этой операции умерла сестра Марио.

– Мемсааб, – сказал он, – девушка Нджери Матенге…

Грейс побежала вслед за ним в холл.

Мона осталась сидеть в кресле у окна, слушая, как постепенно затихает звук их шагов. Она выглянула из окна и заметила, что Грейс и ее слуга быстро пересекают лужайку и исчезают на дорожке, ведущей вниз, к миссии.

Не прошло и минуты, как появилась служебная машина, которая приближалась к дому с противоположной стороны. Когда Мона увидела, что из нее выходит местный офицер, она поднялась из кресла и спустилась вниз.

Джеффри встал, когда она вошла в гостиную.

– Что происходит? – спросил он.

– Только что подъехал полицейский. Должно быть, это связано с посвящением.

Но офицер приехал вовсе не по этой причине. Он привез телеграмму, которую передал Моне в руки.

– Это для доктора Тривертон, но никто в миссии, кажется, не знает, где она. Я прошу вас передать ей это.

Мона хмуро уставилась на желтый конверт. Она заметила, что телеграмма из Уганды, и быстро распечатала ее.

Она была от Ральфа, брата Джеффри, и в ней говорилось:

«Тетя Грейс. Серьезная вспышка малярии. Мама умерла. Папа умирает и просит вас приехать. Приезжайте немедленно. Привезите Джеффри».

– Господи! – вскрикнула она.

Джеффри взял телеграмму, но прежде, чем он успел прочесть, Мона выскочила на веранду и сбежала по ступенькам в сторону реки.

Когда она добралась до холма, откуда была хорошо видна вся миссия, поле для игры в поло и хижина Вачеры, то нигде не заметила своей тети.

Обряд назывался ируа и состоял из тех этапов: удаление клитора, подрезание половых губ и дезинфекция входа во влагалище.

Целью этого обряда было лишить девушку сексуального влечения, воспрепятствовать ее желанию поменять партнера и сделать мастурбацию невозможной. Считалось, что, когда та часть гениталий, которая отвечает за сексуальное влечение, будет вырезана, а вход во влагалище уменьшен настолько, чтобы в него проходил только мизинец, девушка будет надежно защищена от попыток испытать какие-то сексуальные ощущения до брака. Позже каждая девушка должна была пройти еще специальную проверку, чтобы будущий муж мог убедиться в ее невинности, только после этого делался надрез, который открывал доступ к матке.

Ируа был одним из древнейших и самых почитаемых ритуалов среди кикую, он отмечал официальное принятие девушки в клан и превращение ее в женщину. Те, кто прошел обряд ируа, считались уважаемыми лицами внутри клана, те же, кто не проходил его, были отверженными.

Вачера готовила свои инструменты и снадобья в течение нескольких дней.

Прошло много урожаев с тех пор, когда она в последний раз проводила священную ируа, поскольку ее народ боялся репрессий со стороны белых людей, которые запретили большинство важных ритуалов кикую. Поэтому она ощущала гордость за то, что делает это сегодня. Предки были довольны, они говорили ей это, так же как рассказали о тайном месте, где скрывается ее сын: в стране, где солнце ложится спать.

Однако они не сказали ей, когда он вернется домой.

Но Вачера была терпелива. Она верила в своего сына и в то, что настанет день, когда он возвратится на землю кикую и займет свое место вождя других людей. В этот день, Вачера была уверена, Дэвид предъявит права на свои земли, украденные белыми людьми, и изгонит их с земель кикую.

Разве ее таху не действует?

Ужасное проклятие, которое Вачера много урожаев назад произнесла в большом каменном доме бваны, наконец начало сбываться: оно унесло жизнь единственного сына бваны. Остальная часть таху подействует, когда наступит время, знахарка знала это точно. Проклятие уничтожит всю семью человека, который срубил священное фиговое дерево.

И все же плоды отмщения нисколько не притупляли той боли, которую Вачера дни и ночи носила у себя в груди – боли за собственного единственного сына, тоски по нему, беспокойства о его безопасности и счастье. Однако ее все же утешала мысль о том, что Дэвид проходит особое испытание на прочность, чтобы набраться мужества и стать настоящим воином, как это делали все в древние времена. Какие бы страдания он ни пережил, находясь в руках вождя Мачины и в тюрьме белого человека, какие бы трудности ни встретились теперь на его пути в землях на западе, Вачера знала, что ее сын вернется закаленным бойцом, подлинным Матенге.

Она прервала свои последние приготовления, чтобы послушать, как поют девочки: песня означала, что они уже идут от реки, готовые к проведению операции.

Никто не помогал знахарке в ее тайной работе. Ируа как тайный священный обряд требовал особого сосредоточения, чистоты помыслов и духа. Далеко не каждый умел обращаться с острым хирургическим ножом, и никто не должен был видеть самого процесса. Только женщины, сами прошедшие обрезание, выдержавшие его достойно и являвшиеся уважаемыми членами племени, могли наблюдать за этим. Мужчинам присутствовать было запрещено.

Вачера знала: то, что она собирается сделать сегодня, белые люди осуждают. Для них это было нарушением законов, но сколько бы ни старались миссионеры отвратить людей от древних ритуалов, им так и не удалось объявить их официально стоящими вне закона. И все же они пытались действовать другими путями, чтобы заставить Детей Мамби отвернуться от их родовых традиций: например, детей, участвовавших в древних ритуалах, исключали из школ. Миссионерские школы были лучшими, и поскольку большинство родителей хотели, чтобы их дети росли и получали привилегии и образование как у белых, кикую заключали сделки с миссионерами, отказываясь от древних традиций, чтобы получить крохи со стола белых хозяев.

Так чувствовали себя все жители земель кикую до того дня, когда Дэвид Матенге был арестован.

Но с тех пор благодаря убедительным речам Ваньиру и других, похожих на нее, дети Мамби стали все больше задумываться о том, какую несправедливую сделку они заключили со своими белыми угнетателями. В день большого протеста в Найроби, когда Дэвид скрылся и солдаты начали стрелять по безоружной толпе, глаза кикую наконец раскрылись. Один за одним они стали приходить к Вачере и спрашивать ее, что им делать. И она отвечала:

– Вернитесь к традициям наших предков, духи которых очень опечалены.

Но и тогда многие кикую не согласились и отказались принять участие в сегодняшнем обряде ируа. Они верили миссионерам, которые называли этот обряд чудовищным и варварским, но подлинные Дети Мамби привели своих сестер и дочерей в лес для обрезания.

Вачера снова прислушалась к пению.

В то время как знахарка работала в полном одиночестве в хижине для обрезания, девочки со всей провинции от девяти до семнадцати лет купались в реке. Старшие женщины несли караул на отмелях реки, чтобы убедиться, что никто из их мужчин или мужчин другого племени не подглядывает за ними. Девушки дрожали в воде от холода, который на время лишал их чувствительности, поскольку при операции не использовалось никакой анестезии. Они распевали церемониальные песни и опускали в воду листья, как символ того, что детские духи покидают их. Они оставались в ледяной воде так долго, пока не перестали чувствовать нижнюю часть тела, затем направились по тропинке к специально построенному дому в лесу.

Вачера выкупалась в реке до рассвета и обрила себе голову. Теперь она раскрашивала свое тело священными значками – белым мелом и охрой. Она читала нараспев молитвы, произносила священные слова, которые превращали мел и охру в мощное лекарство против злых духов. Когда все это было сделано, она снова проверила подготовленные снадобья, отгоняющие злых духов и инфекции, смесь молока и трав, которая должна быть вылита на свежую рану. Сладко пахнущие листья были сложены отдельно в стороне для последнего этапа операции, когда их вложат между ног каждой девочки перед тем, как отвести ее в хижину, где она будет ждать заживления раны. В последнюю очередь Вачера проверила свой стальной нож. Очень немногие из ее девочек чувствовали боль во время операции или умирали от заражения крови.

Пение девушек вдалеке заставило Вачеру подойти к двери недавно отстроенной специально для обряда хижины. Она увидела матерей, которые сосредоточенно сооружали церемониальную арку из банановых листьев, сахарного тростника и священных цветов у входа во временное жилье. Эта арка была средством общения с духами предков никто, кроме тех, кто проходит обряд посвящения, не имел права проходить под ней. Другие женщины раскладывали новые коровьи шкуры на земле, девочки должны были сидеть на них во время операции. А еще одна группа готовила угощение из барана, зажаренного на вертеле, и тростникового пива, которым должно было закончиться суровое испытание.

Ируа было одним из самых священных, но радостных событий для кикую. Сердце Вачеры готово было выпрыгнуть из груди от радости, что ее народ вновь объединяется и следует заветам предков. Бог ясности будет доволен! Этот возврат к традициям предков был знаком для белого человека, который вскоре покинет земли кикую! И значит, ее сын Дэвид вскоре вернется домой.

Вачера Матенге в первый раз за много лет почувствовала себя совершенно счастливой.

Грейс не пришлось спрашивать Марио, где находятся девочки. Она слышала их пение внизу у реки.

До того как они успели приблизиться, дорогу им преградили мужчины – отцы и братья девушек, проходящих обряд посвящения, как объяснил ей Марио; они передавали друг другу тыквы с тростниковым пивом. Мужчины были вежливы с мемсааб доктори, но не позволили ей пройти. Тут же появился офицер, помощник суперинтенданта Шеннон, он оставил свою машину на дороге и пробрался сквозь кусты с двумя африканскими аскари. Одновременно с Грейс появились два миссионера из методистской церкви в Найэри и очень взволнованная группа священников из католической миссии.

– Здравствуйте, доктор Тривертон, – произнес помощник суперинтенданта, подходя к ней. Он был высоким, поджарым человеком, следил за порядком в провинции и знал, как вести дела с «местными». – Боюсь, что дальше этого места они нас не пропустят, – сказал он, кивком указывая на основательно выпивших отцов и братьев. – Девочки в реке. Но они пройдут по этой тропе. Это будет ваш единственный шанс увидеть их.

– А где же состоится сама церемония?

– Здесь, выше по холму, за этими деревьями. Много недель назад они подготовили временное убежище.

– Я не ожидала увидеть вас здесь. Вы собираетесь остановить это?

– Я пришел не для того, чтобы вмешиваться, доктор. Я должен проследить, чтобы это событие не вылилось во что-то плохое. – Он обращался не столько к ней, сколько к миссионерам, которые сердито поглядывали на него и готовы были затеять спор.

– Поверьте, – спокойно сказал офицер, – я не потворствую тому, что делают местные жители, но у меня нет права прекратить совершение этого обряда. И я бы не стал пытаться сделать это, даже если бы у меня на то было право. Эти африканцы по численности во много раз превосходят скромные возможности моего отряда, к тому же они хорошо выпили. Их легко воспламенить любому бойкому агитатору. Этих людей становится все труднее контролировать.

– Я не слышала ни единого слова обо всем этом!

– Никто из нас не знал. Они держали все в секрете. Все это как-то связано с делом Дэвида Матенге.

– А у вас есть какие-то соображения о том, где он находится?

– Только слухи. Одни говорят, что он на Танганьике, другие – что в Судане. У губернатора не хватает людей для того, чтобы обыскать ради него всю Восточную Африку, а теперь, когда другой парень признался в убийстве вашего племянника, думаю, что всем глубоко наплевать на то, где находится Дэвид Матенге.

– Ми скузи. Синьор, – обратился к нему седовласый священник со страдальческим выражением лица, – вы должны прекратить эту омерзительную процедуру!

– Они не нарушают никаких законов, святой отец. И я советую не вмешиваться. Если вы попытаетесь сделать это, боюсь, мне придется взять вас под стражу.

– Но это же просто возмутительно! Мы же не участвуем в безбожном ритуале! Ради спасения бедных девочек это нужно остановить!

– Отец Витторио, – терпеливо произнес Шеннон, – вы так же, как и я, хорошо знаете, что эти люди не послушаются меня. И если я попытаюсь остановить их, то произойдет кровавая стычка. Подождите до воскресенья, святой отец, а затем покарайте их со своей кафедры.

Пожилой священник посмотрел на полицейского, затем обернулся к Грейс.

– Синьора дотторесса, – сказал он, – но вы ведь наверняка хотите прекратить это?

Да, Грейс хотела прекратить это. Она испытывала такой сильный протест против обряда ируа, что шесть лет назад даже поехала в Женеву, где при содействии Фонда спасения детей проводилась конференция по поводу африканских детей. Грейс вместе с несколькими делегатами из Европы высказалась против варварских обычаев, заявила, что правительства тех стран, где совершаются эти ритуалы, должны объявить их уголовным преступлением. Удаление клитора производилось не только в Кении, но и по всей Африке и на Ближнем Востоке. Сотни племен – от бедуинов в Сирии до зулу в Южной Африке – заставляли маленьких девочек страдать от болезненного и травмирующего ритуала, который позднее создавал в их жизни ряд проблем, особенно при рождении ребенка. Грейс рассказала делегатам конференции о Гачику и родах Нджери с помощью кесарева сечения.

Однако участники конференции не смогли полностью согласиться с запретом священного и глубоко укоренившегося в их народах обряда и настаивали лишь на необходимости просветительной работы среди этих народов, которая поможет им отказаться от подобных практик по собственному желанию.

Насколько Грейс было известно, ритуал ируа в этой провинции не проводился уже несколько лет. Если правда то, что, как говорит офицер Шеннон, этот ритуал до некоторой степени связан с арестом Дэвида Матенге, тогда сегодняшнее событие имеет куда более серьезное значение, чем просто исполнение обычая племени.

Оно должно означать пощечину белому человеку.

– Вот они идут, – произнес один из методистов.

Во всем ритуале это был единственный момент, когда посторонние могли смотреть на проходящих обряд посвящения. Девочки медленно двигались по тропинке, ведущей от реки к хижине, они были совершенно голыми, на них оставались только ожерелья. Своими чистыми голосами они пели древние песни, полные скорби. Девочки шли парами, прижав локти к ребрам, подняв руки вверх. Пальцы были сжаты в кулаки, большой палец просунут между двумя другими пальцами руки наподобие кукиша, что является у африканцев знаком готовности перенести боль.

Грейс была потрясена до оцепенения. И святые отцы, и миссионеры также замерли, потому что оказались не готовыми к такому зрелищу.

Девочки были суровы и сосредоточенны, пели очень красиво и слаженно, головы их были выбриты, голые тела поблескивали от речной воды. Они не смотрели по сторонам, на дорогу или друг на друга, потому что это была плохая примета, которая могла принести несчастье. Они не замечали мужчин своего племени, которые теперь, вдруг протрезвев, стояли на приличном расстоянии. Они не замечали европейцев, которые глазели на них, утратив дар речи. Девочки шли, слегка раскачиваясь во время ходьбы, как будто находясь в трансе, и сами себя гипнотизировали своими протяжными мелодичными песнями.

Грейс прикинула, что на вид девочкам было от восьми до семнадцати лет. Такая большая разница в возрасте в прежние времена была почти невозможна, но поскольку ируа не проводилась несколько лет, более старшие присоединились к младшим. Она знала большинство этих девочек. Здесь была Ваньиру – борец за свободу, которая организовала побег Дэвида Матенге из тюрьмы; три дочери медсестры Ребекки; Нджери – сводная сестра Дэвида и компаньонка Роуз.

Дата добавления: 2015-10-16