Замыкающийся круг

В этой книге я затронул связи, существующие между кризисом окружающей среды и социальными системами, частью которых он является. Я полагаю, мне удалось показать в книге, что логика экологии проливает довольно яркий свет на многие опасности, которые угрожают Земли и ее обитателям. Понимание причин кризиса окружающей среды влечет за собой понимание необходимости социальных изменений, которые, в более широком аспекте, заключают в себе и разрешение этого кризиса. Однако существует резкий контраст между логикой экологии и реальным положением вещей в озабоченном проблемами окружающей среды мире. Несмотря на всю свою очевидность, подтверждаемую каждодневным жизненным опытом, – отравленный воздух, загрязненная вода и горы мусора, — кризис окружающей среды для многих кажется чем-то надуманным. Сложная химия смога и удобрений и еще более сложная связь их с экономическими, социальными и политическими проблемами — это концепции, ставшие одной из реальных черт современной жизни, и все же они остаются концепциями. Что реально в нашей жизни, которая, в противоположность разумной логике экологии, столь хаотична и трудноуправляема, — так это явно безнадежная инерция экономической и политической системы; ее фантастическая способность увиливать от основных вопросов, которые ставит логика жизни; эгоистические вожделения власть имущих, их готовность использовать — часто невольно, а иногда преднамеренно—для еще большего упрочения своего политического могущества даже самый процесс деградации окружающей среды; крушение надежд отдельных граждан, пытающихся противостоять этой власти и ее увиливаниям; замешательство, которое все мы испытываем, отыскивая выход из этого экологического болота. Для того чтобы достигнуть соответствия между логикой окружающей среды и реальным миром, необходимо увязать эту логику со всеми теми социальными, политическими и экономическими силами, которые управляют и нашей повседневной жизнью, и ходом истории в целом.

Мы живем в век огромной технической мощи и крайней человеческой нужды. Эта мощь проявляется в такой болезненной форме, как мегаватты электростанций и мегатонны ядерных бомб. Человеческая нужда проявляется в абсолютной численности людей, которые живут на Земле сейчас, и тех, которые будут жить в скором времени, в истощении их обиталища — Земли и в трагических, поистине мировых эпидемиях голода и нищеты. Пропасть между грубой мощью и человеческой нуждой продолжает расти, ибо эта мощь вскармливает ту самую ошибочную технологию, которая усугубляет нужду.

Повсюду в мире видны свидетельства глубокой несостоятельности наших попыток использовать знания, ресурсы, энергию для максимального удовлетворения потребностей человеческого общества. Кризис окружающей среды — самый наглядный пример этой несостоятельности. Мы оказались вовлеченными в кризис окружающей среды потому, что тот способ, которым мы пользовались экосферой, извлекая из нее те или иные блага, вел к разрушению самой экосферы. Современная система производства — саморазрушающаяся система; нынешний курс человеческой цивилизации — губительный курс.

Кризис окружающей среды — это веское доказательство предательского обмана, скрывавшегося под хваленой продуктивностью и богатством современного технизированного общества. Это богатство было добыто путем интенсивной, ведшейся невиданными темпами эксплуатации природной среды, но оно же незаметно накапливало долг перед природой (в виде разрушения окружающей среды в развитых странах и демографической нагрузки — в развивающихся странах), долг настолько большой и настолько всеобъемлющий, что, если его не оплатить, то в следующем поколении он может поглотить большую часть тех благ, которые мы создали ценой этого долга. В результате приходо-расходные книги современного общества недвусмысленно свидетельствуют об отрицательном балансе и о том, что, хотя по большей части это делалось несознательно, люди мира преступно обмануты. Продолжающееся загрязнение окружающей среды — это предупреждение о том, что скоро этот мыльный пузырь лопнет, что необходимость уплатить глобальный долг может привести мир к банкротству.

Это, однако, необязательно означает, что, для того чтобы пережить кризис окружающей среды, население индустриально развитых стран должно будет отречься от своей «изобильной» жизни. Как уже показано ранее, это «изобилие», выраженное традиционными категориями, такими как валовой национальный продукт, потребление энергии, производство металлов, само по себе иллюзорно.

Оно в значительно большей мере отражает экологическую ошибочность и социальную несостоятельность нынешних способов производства, нежели действительное благосостояние отдельно взятых человеческих существ. Поэтому необходимые реформы в области производственных процессов можно провести без заметного сокращения нынешнего уровня потребления полезных товаров на душу населения; и в то же самое время путем контроля за загрязнениями качество жизни может быть значительно улучшено.

Однако существуют некоторые излишества, от которых кризис окружающей среды и приближающееся банкротство, которое он означает я полагаю, это политические излишества, которыми так долго наслаждались те, кто мог наживаться на них: излишество, заключающееся в том, что допускается такое положение, когда национальное богатство служит преимущественно интересам некоторых избранных; роскошь неправильно информировать граждан в тех вопросах, которые им необходимо знать, чтобы осуществить свое право на участие в политической жизни; роскошь предавать анафеме любые попытки переоценить основные экономические ценности; роскошь хоронить проблемы, подсказываемые логикой, в болоте самоспасительной пропаганды.

Чтобы выйти из кризиса окружающей среды, мы должны, наконец, предать забвению роскошь политики войн, расовой дискриминации и терпимости к нищете. В своем невольном движении по пути экологического самоубийства мы свели возможность; выбора к минимуму. Теперь, когда окружающая среда предъявила нам свой счет, наш выбор уменьшился до двух вариантов: либо социальная рационализация использования и распределения ресурсов Земли, либо неоварварство.

Эта железная логика недавно особенно отчетливо прозвучало в высказываниях одного из рьяных сторонников контроля над ростом населения, Джеррета Хардена. Недавно он выдвинул понятие «трагедии пастбищ»; суть его состоит в том, что мировая экосистема похожа на общественный выгон, где каждый хозяин, преследуя свои личные цели, увеличивает пасущееся на этом выгоне стадо до тех пор, пока он не истощится полностью. Позднее Харден сделал два общих вывода из этой аналогии: первый — что «свободный доступ к пастбищам ведет к всеобщему краху», и второй — что, если мы хотим избежать краха, нужно ограничить не столько свободу достижения личных целей за счет общественных ценностей (пастбища), сколько «свободу размножаться».

Логика Хардена ясна и следует ранее проложенным курсом: если мы принимаем как неизменное существующее ныне подчинение общественного блага (пастбищ, или экосферы) личным целям, тогда наше выживание требует немедленного, резкого ограничения численности населения. Совсем недавно Харден довел свои рассуждения до логического конца; в передовой статье журнала «Сайенс» он пишет:

С каждым днем мы (американцы) оказываемся все в более явном меньшинство. Нас прибавляется всего на 1 процент за год; остальной мир увеличивается вдвое быстрее. К 2000 году лишь один человек из 24 будет американцем, а через сотню лет — один из 46 … Если весь мир – это одно огромное пастбище, на котором вся пища делится поровну, то мы затеряемся в нем. Те, кто размножается более быстрыми темпами, будут вытеснять остальных… В отсутствие контроля за размножением принцип «один рот — один обед» в конечном итоге ведет к всеобщему обнищанию. В нашем далеком от совершенства мире, если мы хотим избежать всеуничтожающих темпов размножения, нужно отстаивать такой принцип распределения благ, который основан на величине занимаемой территории. Маловероятно, чтобы цивилизация и благородство смогли выжить повсюду, но лучше, если они выживут хотя бы кое-где чем нигде. Привилегированные меньшинства должны опекать цивилизацию, которую ставят под угрозу благие, но необоснованные намерения.

Это, конечно, варварство, лишь слегка замаскированное. Такая концепция отрицает равное право всех жителей Земли на жизнь, достойную человека. Она отбросила бы большую часть обитателей нашей планеты к материальному варварству, а остальную часть, «привилегированные меньшинства», —к варварству моральному. Ни в харденских крошечных очагах «цивилизации», ни в огромном мире, окружающем их, не может выжить то достояние цивилизации, которое мы стремимся сберечь, — благородство и гуманизм человека.

Те немногие возможности выхода из положения, которые есть у современного мира, охваченного кризисом окружающей среды, вовсе не ставят нас перед альтернативным выбором между варварством и принятием экономических требований, диктующихся экологическим императивом, который заключается в том, что социальная, глобальная природа экосферы должна определять организацию производственной деятельности, которая зависит от нее.

Одна из наиболее типичных реакций на заявления о том, что мировая окружающая среда охвачена болезнью, заключается в глубоком пессимизме, скорее всего являющемся естественным следствием шока от осознания того факта, что хваленый «прогресс» современной цивилизации — это всего лишь прозрачная маскировка глобальной катастрофы. Я, однако, убежден, что, как только мы перейдем от простой констатации надвигающейся опасности к пониманию того, почему мы пришли к нынешним затруднениям и куда могут нас вывести противоречивые пути прогресса, — у нас появится возможность отыскать источник оптимизма в самых глубинах кризиса окружающей среды.

Повод для оптимизма заключен уже в самой сложности проблемы. Когда будут поняты связи между отдельными частями проблемы, тогда станут ясны и пути ее решения в целом. Так, поставленные раздельно, проблема дальнейшего промышленного развития развивающихся стран и проблема реорганизации системы производства в индустриально развитых странах в экологически обоснованном направлении могут показаться безнадежно трудными. Однако когда между этими двумя проблемами обнаруживается связующее звено — экологическое значение внедрения синтетических заменителей натуральных продуктов, — проясняются пути решения и той и другой проблемы сразу. Таким же образом мы приходим иногда в отчаяние от того, что, хотя Соединенные Штаты держат в своих руках столь большую долю мировых ресурсов, значительная часть их «изобилия» скорее ложится тяжелым бременем на окружающую среду, чем вносит реальный вклад в благосостояние людей. Но уже сама величина доли Соединенных Штатов в мировых ресурсах вселяет надежду, ибо ее сокращение за счет экологической реформы может сыграть важную и благотворную роль в удовлетворении самых насущных потребностей развивающихся стран.

Я нахожу еще один источник оптимизма в самой природе кризиса окружающей среды. Кризис — это продукт не биологических свойств человека, которые не могли бы измениться достаточно быстро, чтобы спасти нас, но его социальных деяний — которые могут подвергаться гораздо более быстрым изменениям. Поскольку кризис окружающей среды есть результат бесхозяйственного отношения общества к мировым ресурсам, то его можно преодолеть и человек сможет жить в действительно человеческих условиях, если социальное устройство человеческого общества будет приведено в гармонию с экосферой.

Мы должны научиться у природы основному уроку: на нашей планете ничто не сможет выжить, если оно не входит в единое глобальное целое как неотъемлемая его часть. Сама жизнь выучила этот урок на первобытной Земле. Здесь к месту будет вспомнить, что первые живые существа на Земле, подобно современному человеку, расходовали в процессе роста свою питательную базу, преобразуя геохимический запас органической материи в отбросы, которые уже не могли далее удовлетворять их потребности. Жизнь на Земле за первых порах пошла линейным самоубийственным курсом.

Жизнь спасли от угасания появившиеся в ходе эволюции новые формы жизни, которые преобразовывали отбросы примитивных организмов в свежую органическую материю. Первые фотосинтезирующие организмы превратили потребительскую линейность жизни в первый великий экологический цикл Земли. Замкнув круг. Эти организмы достигли того, что сам по себе, вне этого круга ни один живой организм не может выжить.

Человеческие существа разомкнули круг жизни, и произошло это не в угоду биологической необходимости, а по вине социальной структуры, которую они сами создали, чтобы «покорить» природу; по той причине, что способы извлечения природных богатств диктуются требованиями, противоречащими законам, управляющим природой. В итоге это привело к кризису окружающей среды, к кризису выживания. Чтобы выжить, прежде всего мы должны замкнуть круг. Мы должны найти способ вернуть природе богатство, которое мы взяли у нее в долг.

В нашем прогрессивно мыслящем обществе от каждого, кто берется объяснить какую-либо серьезную проблему, ожидается, что он не только объяснит ее, но и предложит пути ее решения. Но ни один из нас — ни в одиночку, ни заседая в комиссиях, — не может предначертать «план» решения проблемы кризиса окружающей среды. Более того, претендовать на это — значит не понимать действительного значения кризиса окружающей среды; не понимать, что мир привела к краю экологической пропасти не единичная ошибка, которую можно исправить с помощью некоей хитроумной схемы, но целая фаланга мощных экономических, политических я социальных сил, которые направляют ход истории. Каждый, кто предлагает пути выхода из кризиса, тем самым предлагает изменить ход истории.

Но такие полномочия принадлежат самой истории, поскольку столь глубокое социальное изменение может быть совершено только в результате рациональной, компетентной, коллективной социальной акции. Итак, что мы обязаны действовать — теперь ясно. Перед нами стоит вопрос: как?

Дополнение ЭКОЛОГИЯ И СОЦИАЛЬНЫЕ ДЕЙСТВИЯ*

* Лекция, прочитанная 15 марта 1973 года в Калифорнийском университете, г. Беркли.

То, что между экологией и социальными действиями существует тесная связь, — теперь уже самоочевидный факт. экология становится предметом местных проблем, государственного законодательства, заявлений Президента и Конференции Организации Объединенных Наций. Проблемы окружающей среды ставятся во главу угла в нынешней борьбе с могущественной нефтяной компанией, менее официальные акции — петиции, бойкоты, газетные кампании по поводу практически каждого крупного вторжения в окружающую среду — стали Повседневным явлением нашей жизни. Я думаю, не приходится сомневаться в том, что существует определенная связь между ухудшением качества жизни, о котором говорит нам экология, и социальными действиями, которые необходимо предпринять, чтобы улучшить положение.

Однако каковы должны быть те социальные действия, которые следует предпринять, чтобы исправить ошибки, вскрытые пониманием законов экологии, и как именно они могут быть осуществлены — вопрос гораздо менее очевидный.

Между экологией и социальными действиями существует огромный разрыв. Экология есть наука, которая прежде всего объективна и неподвластна, в силу своей объективности истинности человеческим желаниям. Социальные же действия, напротив, отличаются именно тем, что выражают желания людей – например, стремление к миру, свободе и повышению качества жизни. Это коренное противоречие между областью экологии и областью социальных действий расставляет сеть интеллектуальных ловушек, заводит в моральные тупики и грозит политическими просчетами.

Среди наиболее трудных вопросов можно назвать такие. Коль скоро человек подобно всем прочим живым существам, представляет собой часть экосистемы, то не должен ли он руководствоваться в своих действиях принципами экологии? Или: позволяет ли бесспорное интеллектуальное превосходство человеческих существ над остальными членами экосистемы уклоняться от выполнения экологических императивов и руководствоваться взамен них моральными или политическими принципами? И наконец, если истинно то, что человеческим обществом должны управлять экологические принципы — то есть законы природы, которые не может изменить никакая, даже самая мощная, политическая сила, — то не ведет ли это к системе жесткого контроля над поведением человечества, к политической репрессии во имя экологии?

Все это трудные, порождающие массу сомнений вопросы. Тем не менее необходимость ответить на них не подлежит сомнению, и я считаю, что мы обязаны рискнуть забраться в эти дебри и найти способ преодолеть разрыв между мудростью экологии и безотлагательностью социальных действий. Здесь я надеюсь лишь наметить – в самой осторожной форме — тот путь, которым можно подступиться к подобным вопросам. Внутреннее их содержание так многолико, что они оставляют простор для множества различных предположении Что до меня, то я начну с экологии и, отталкиваясь от этой проблемы, направлюсь в те малоисследованные области, где экология и социальные действия соприкасаться между собой.

Экология — наука о взаимодействии живых организмов с окружающей средой, в которой они обитают, — говорит нам, что все живое на Земле — если оно хочет выжить — должно определенным образом взаимодействовать со всеми другими живыми существами и с неживой природой. Простым — и основным — примером этого служит цикл сухопутной жизни: растения (скажем, трава) поедаются сухопутными животными (рогатым скотом, например); органические отходы последних, откладываясь на почву, переводятся микроорганизмами в гумус, кладовую органических питательных веществ; постепенно другие микроорганизмы -преобразуют гумус в неорганические питательные вещества (нитраты и фосфаты, например); последние, усвоенные растениями вместе с углекислым газом, трансформируются, с помощью энергетических процессов фотосинтеза, в органическое вещество, которое служит пищей для животных, — и так далее. Экологические процессы не знают исключения из правила, согласно которому каждое живое существо, обитающее на Земле, служит составной частью определенной стабильной системы — экосистемы. В пределах каждой экосистемы действия каждого живого ее члена должны быть совместимы с условиями существования этой системы — и следовательно, самого этого члена. Такие замкнутые, круговые системы могут распасться и подвергнуть входящие в них живые существа смертельной опасности, если они почему-либо нарушаются или подвергаются слишком сильным перегрузкам.

Такой порядок вещей обусловлен биологической эволюцией, происходившей на протяжении трех миллиардов лет. За это время сложная внутренняя химическая структура живых организмов подверглась бесчисленным усовершенствованиям, и в результате была отобрана совокупность совместимых структур, число которых неизмеримо меньше, чем могло бы быть. В результате такие, например, вещества, как ртуть или ДДТ (в норме отсутствующие в живых организмах), вероятно, были отвергнуты как некий эволюционный брак, и, очевидно, именно поэтому они несовместимы с современной химией жизни. В этом и заключается смысл правила «природа знает лучше», правила, которое мы преступно нарушаем, когда навязываем экосфере ртуть и прочие металлы, а также весь арсенал ядовитых синтетических веществ.

Это довольно очевидно и, на мой взгляд бесспорно. Столь же очевидно и бесспорно и то, что человек представляет собой разновидность животных организмов, которые нуждаются в специфических условиях окружающей среды — в растительной и животной органической материи в качестве пищи, в кислороде, чистой воде и благоприятном диапазоне температуры, и эти условия, целиком или по большей части, определяются жизнедеятельностью живых организмов. Было время — лет пятнадцать или, может быть, двадцать назад,—когда были возможны заявления (не встречавшие особых возражений) о том, что благодаря своим специфическим способностям — примером которых служит техника — человек может избавить себя от необходимости зависеть от других живых существ как источника пищи, тканей и кислорода; что будущее претворит в жизнь научную фантазию и люди будут жить на некоей далекой планете, под сверкающими куполами, свободные от забот тела и власти бренной Земли. Кризис окружающей среды положил конец подобному взгляду на вещи — не столько в силу своей очевидности и убедительности, сколько потому, что он заставил нас постигнуть некоторые основные научные истины.

Мы узнали, например, что органическое волокно, синтезированное из нефти, — вовсе не такой баснословно дешевый технологический продукт (если учесть безрассудно большие затраты невозобновимых ресурсов ископаемого топлива, энергии и человеческого труда), как это принято утверждать, и что соответствующая экосистема, представленная хлопчатником, например, достигает той же цели чрезвычайно экономично и эффективно, используя только такой замечательный, неисчерпаемый, не дающий загрязнений источник энергии, как Солнце. Тотальная зависимость человеческих существ от экосферы была, к несчастью, ярко продемонстрирована и результатами того негативного эксперимента, которому мы в слепоте своей подвергли Землю, так долго используя ее ресурсы, нимало не заботясь при этом о целостности окружающей среды. Утверждение, что человек, подобно любому другому живому существу, должен подчиняться экологическому императиву, таит в себе великий соблазн свести зависимость между экологией и социальными действиями к обманчиво простой формуле: «правильные социальные действия — это просто правильная экология». Из этой предпосылки легко вытекает следующий характер социальных действий: если люди скучены в городах настолько, что, в силу ограниченности городского пространства, становится невозможным обеспечить их пищей, хорошим воздухом и биологически ассимилировать их отходы, — давайте вернем их к земле, где они тотчас же начнут жить в гармонии с природными циклами. Если же, вследствие несоответствия между плодородием почвы и потребностями в продовольствии, земли, на которой они живут, недостаточно, чтобы поддерживать человеческую популяцию в ее нынешних размерах, давайте введем в действие неизбежные законы экологии и — с помощью филантропических учреждений и фармацевтических компаний — уменьшим численность населения до экологически стабильного уровня.

Подобное решение проблемы заманчиво вдвойне — и своей простотой, и тем, что оно будто бы зиждется скорее на твердой земле науки, чем на зыбучих песках политики. Однако при более пристальном его изучении оказывается, что оно не только не просто, но и не обосновано экологически. Это станет очевидным, если мы рассмотрим более внимательно экологические принципы как таковые. Проанализируем, например, истинное значение той идеи, что человек, будучи животным, обитающим на Земле, должен приспосабливаться к соответствующей природной экосистеме. Однако при этом будем не просто констатировать, что это заявление истинно, но попытаемся понять, почему оно истинно, и какое это имеет отношение к социальным процессам.

Вернемся к приведенному ранее примеру, и, чтобы несколько упростить дело, поставим человека на место, отведенное ему природой в земном цикле, — на место хищника, питающегося рогатым скотом. Теперь органическое вещество движется от растения к животному, от животного к человеку, и органические отходы последнего включаются в почвенную микроорганическую систему, так, что — как это и было прежде — цикл остается замкнутым и целостным. Экологически все происходит правильно.

В этой системе, если взглянуть на нее просто с точки зрения кругооборота основных химических элементов (например, углекислого газа, азота и фосфора), человеческие существа служат главным образом средством для преобразования органического вещества скота в органическое вещество почвы. Это процесс, в котором животные спокойно могут обойтись без помощи человека, но который сохраняет свою первоначальную экологическую сущность и в том случае, если в него вмешивается человек.

Естественно, что если люди уходят от земли и поселяются в городе, то туда же должен быть доставлен и скот (или, говоря более реалистически, пища как таковая) — где он перерабатывается населением в отходы, которые, пройдя через системы очистки, сбрасываются — в той или иной форме — не в почву, но в поверхностные воды. Этот процесс — современные способы очистки стоков, — конечно, представляет собой один из классических экологических просчетов нынешней технологии. Он умудряется одновременно нарушить почвенный цикл (поскольку питательные вещества, извлеченные из почвы, более не возвращаются в нее) и перегрузить водный цикл (в который теперь вносятся органические вещества — или неорганические, как результат очистки первых, — в количестве, превышающем естественные приспособительные возможности экосистемы).

Приведя эти довольно примитивные, но тем не менее исполненные значения экологические сведения, мы можем спросить: какими экологически правильными действиями следует ответить на такие социальные решения, как перемещение людей от земли в города? Совершенно ясно, что, для того чтобы восстановить экологическую целостность, вовсе не обязательно, чтобы к земле возвращались именно люди; единственное, что требуется, — это вернуть земле их отходы.

Следовательно, сегодняшний просчет состоит отнюдь не в перемещении людей в город, но в специфике современной технологии (то есть в размещении отходов преимущественно в поверхностных водах, а не в почве). Этот экологический дефект может быть легко устранен, например, путем создания системы трубопроводов, которые будут возвращать все отходы земле; это технологическое нововведение одновременно восстановит целостность почвенного цикла и избавит от перегрузки водную экосистему. Экологический императив не требует, чтобы все люди жили в сельской местности.

Конечно, даже такие экологически правильные технологические процессы связаны с расходом энергии (для транспортировки как пищи, так и отходов), намного превышающей энергию, связанную с использованием нетронутого почвенного цикла, — обстоятельство, на которое часто ссылаются приверженцы «возврата к природе» как на доказательство того, что ни одно вмешательство человека не обходится без серьезных экологических последствий. Даже просто потребление невозобновимого топлива (отвлекаясь от последствий его добычи и сжигания) нарушает экологическую концепцию баланса между «приходом и расходом», не говоря уже о понятном стремлении избежать самоубийственных действий. В таком случае мы должны задать следующий вопрос: при каких условиях расходование энергии человеческими существами (помимо 2500 калорий или около того в день, необходимых каждому человеку для поддержания процессов жизнедеятельности) несовместимо с экологической целостностью?

Ответ достаточно ясен: расход энергии экологически не обоснован, если он осуществляется при одном (или более) из следующих условий, то есть если:

а) расходуется невозобновимое топливо (нефть, газ, уголь, уран и т. д.);

б) продукты сгорания не являются естественными компонентами системы, в которую они вторгаются (например, SO2 и ртуть или радиоактивные отходы атомных реакторов);

в) продукты сгорания, которые в принципе свойственны окружающей среде, поступают в нее в таких количествах, что природная система не в состоянии усвоить их (например, СО2, который выделяется в таком объеме, что нарушает температурное равновесие на Земле через парниковый эффект, или тепло, высвобождаемое охлаждающими системами электростанций, которое оказывает на поверхностные воды подобное же действие).

Заметим, что эти требования не означают автоматического отрицания всех видов расхода энергии не биологического происхождения. Например, с помощью соответствующих технических средств солнечная энергия, поступающая на Землю, может быть непосредственно преобразована в энергию электрическую. В экологическом понимании это будет означать всего лишь перераспределение притока энергии на поверхность Земли, то есть тот же самый процесс, который происходит естественным путем — с помощью ветра, облаков и осадков. То, что подобные технические системы целесообразны, подтверждает недавнее предложение Зенера установить в тропических океанах плавучие системы, которые бы использовали для получения электроэнергии океанский температурный градиент (который, конечно, представляет собой локальное проявление поглощения тепловой энергии Солнца). Зенер считает, что, при себестоимости, способной конкурировать с себестоимостью атомных станций, такая система может давать около 60 миллиардов киловатт, или в 30 раз больше энергии, потребленной Соединенными Штатами в 1970 году; при этом общий экологический эффект выразится в изменении температуры поверхностных вод тропических океанов на 1 градус.

Нетрудно привести и другие примеры экологически обоснованных технологий – достаточно новых и даже новаторских, чтобы взволновать самых проницательных инженеров. Например, Зенер предлагает использовать мощность генераторов, эксплуатирующих океанский температурный градиент, для разложения воды на кислород и водород путем электролиза. Водород, конечно, представляет собой экологически безукоризненное топливо, единственный продукт сгорания которого — это вода, и он может найти самое различное применение там, где электрическая энергия почему-либо не подходит. Его использование поможет вернуть натуральным волокнам, каучуку, дереву и маслам их законное место в экономике, так как подобный способ производства таких продуктов наиболее экономичен в энергетическом плане и не дает загрязнений; даже сельскохозяйственную технику можно перевести на водород.

Все это поможет нам практически избавиться от нефтехимической промышленности и ее плодов: фотохимического смога и других загрязнений, связанных с автомобилями; синтетических детергентов, пластиков и волокон; синтетических добавок к пищевым продуктам, которые мы сегодня вынуждены есть, потому что они стали экономически выгодны благодаря чудовищному развитию этой отрасли промышленности. Совместимости других технологий с экологическими императивами можно достичь просто разумным сокращением их масштабов; хороший пример тому — небольшой электрический генератор, предназначенный для использования свободного потока умеренно быстрых рек (не требующий плотин и не приводящий к заилению), который производит достаточно энергии для удовлетворения нужд фермерского хозяйства. Можно привести и некоторые другие примеры экологически обоснованных технологий: строго «органический», но тем не менее культивируемый сад; ветряная мельница; дом, нормально оборудованный электробытовыми приборами, которые тем не менее питаются электричеством, генерированным из солнечной энергии; газета, которая сделана из целлюлозы (полученной способом, который не поставляет в окружающую среду ядовитых веществ) и при печати которой используется биоразложимая краска, так что по прочтении газета может пойти на изготовление компоста. В каждом из этих случаев технологически промежуточный процесс есть часть натурального процесса: «органические» сад и газета вносят свой вклад в движение веществ через земную экосистему, но не нарушают его; ветряная мельница и домашнее электрооборудование, питающееся от энергии Солнца, лишь в какой-то степени видоизменяют естественный перенос солнечной энергии от одного участка земной поверхности к другому.

Я не собираюсь ратовать здесь за экономически обоснованную и в то же время технически развитую утопию. Бесспорно, что некоторые неизбежные вмешательства человека будут наносить окружающей среде урон, которым мы должны будем расплачиваться за те или иные блага. Не предлагаю я и отменить тот самоочевидный закон, который гласит, что возможности глобальной экосистемы ограничены и не смогут поддерживать неограниченное население любых разновидностей.

Из всех этих соображений скорее можно сделать следующий скромный, но тем не менее твердый вывод: что социально обусловленное вмешательство человека в природу, то есть вмешательство с помощью технологических методов, гораздо более полезных, чем нынешние, и, однако, отвечающих требованиям экологии, — возможно. Экологическое благополучие вовсе не требует, чтобы мы вернулись к дотехнологической эре. Тот же самый результат может быть достигнут с помощью технологических преобразований, основанных на достаточном знании экологии. Если только человеческое общество склонится перед необходимостью подчиниться законам экологии, оно может сохранить за собой свободу выбирать, как удовлетворить эти требования. Мы вольны выбирать, как именно мы удовлетворим экологический императив — вернув людей, или отходы городов, земле, отказавшись от производства всех видов энергии из биологического происхождения или подчинив себе солнечную энергию.

Чтобы внести полную ясность, скажу, что все это заставляет меня встать на такую точку зрения, исходя из которой я предлагаю внести поправку в девиз «природа знает лучше». В новом виде — более громоздком, но дающем меньше поводов для неправильного истолкования — он должен звучать так: «Природа знает лучше, что делать, а люди должны решать, как сделать это возможно лучше». В этом заявлении «как» не что иное, как технология, конечно, должным образом направляемая принципами экологии, не говоря уже о химии и физике.

Таким образом, хотя и с трудом, но мы все же приблизились к фундаментальному положению о взаимоотношениях между человеком и природой, которое уже давно, причем в гораздо более элегантной и заостренной форме, было сформулировано Фридрихом Энгельсом так: «Свобода есть осознанная необходимость». Свобода выбора — то есть выбора социальных действий — становится возможной для человека только тогда, когда он осознает требования закона природы. Мы можем летать по воздуху, если только мы правильно постигли принципы аэродинамики. Мы можем перемещаться от земли в города, если только взаимоотношения между ними управляются принципами экологии. В общем, принципы экологии — необходимое условие в выборе социальных действий, но сами по себе они еще недостаточны, чтобы определить, какие именно действия были бы наиболее эффективны.

Итак, как только становится ясным какое-либо экологическое требование (например, что органическое вещество, изъятое из почвы, должно быть возвращено в нее), становится возможным наметить альтернативные социальные средства для удовлетворения этого требования. В этом, я полагаю, состоит наиболее глубокая интерпретация фразы Энгельса. Она означает, что мы обретаем свободу в решении экологической проблемы тем или иным путем — если мы понимаем породившую ее причину.

Однако причинность в экологии не есть самоочевидная концепция, и тот смысл, который я придаю ей здесь, нуждается в некотором пояснении. Для природной экосистемы в целом концепция причинности принципиально бессмысленна. Это объясняется кругообразностью экосистем. Причинность есть свойство линейной системы, в которой событие «А» определяет (в качестве причины) событие «В», «В» определяет «С» и т. д. Предположим, однако, что мы продолжили прогрессию тем же линейным путем до события «N» и затем изменили условие, то есть «N» стало определять «А». Теперь, конечно, довольно бессмысленно говорить об «А» как о причине «В», так как «В», действуя через циклическую прогрессию событий, само становится точно такой же причиной «А». Это, конечно, та ситуация, которая имеет место в естественной, целостной экосистеме.

Однако в нарушенной экосистеме природный цикл превращается из круговой системы в линейную, возвращая тем самым некоторый смысл концепции причинности: в качестве «причины» изменения, происшедшего в экосистеме, можно рассматривать ту точку-цикла, в которой нормальный ход событий был нарушен. Пожалуй, это единственный реальный плюс вмешательства человека в экосистему — по крайней мере оно значительно упрощает проблему причинности.

Здесь, по-видимому, полезно привести такой пример. В нормально занесенном водосборе осуществляется хорошо известный гидрологический цикл (сосредоточим свое внимание на этом единственном аспекте системы в целом). Дождь и снег падают на залесенную землю; это способствует развитию растений, которые благодаря устройству их аэральных и подземных частей защищают почву от размыва сильными ливнями. Более того, биологический процесс (транспирация], который определяет взаимодействие между корнями деревьев и их ветвями, эффективно выводит влагу из почвы и возвращает воздуху. Остаток почвенной влаги постепенно просачивается в русло, формируя поток, который устремляется вниз по течению к морю. Там под действием солнечного тепла вода интенсивно испаряется, образуя облака и порождая ветры, — и совместными усилиями они неизбежно возвращают влагу той же самой залесенной земле, где она снова может включиться в цикл.

Наиболее обычный путь, которым человек нарушает этот цикл, — это вырубка леса. Когда деревья сведены, почва становится менее устойчивой и полностью подпадает под власть дождей, вода не выводится из нее с помощью транспирации, а, нагруженная частицами почвы, потоком устремляется в русло. Это изменение в экосистеме представляется нам в виде такого специфического и надоевшего явления, как наводнения на реках.

Теперь рассмотрим два противоположных метода анализа этой проблемы —поиск его причины и изыскание способов борьбы с ней. При поверхностном взгляде на проблему (будем милосердны и не станем говорить, чей это взгляд) кажется, что главное здесь — это слишком большой объем воды, протекающей через речное русло.

В свою очередь, это предполагает столь же поверхностное решение: выше по течению воздвигается дамба, чтобы задерживать весенний паводок и потом постепенно спускать воду. Но решение это — временное, ибо дамба заиляется, теряя свою сдерживающую способность, и наводнения, нередко еще более сильные, чем прежде, возобновляются.

Когда причина проанализирована правильно, проблема представляется в совершенно ином свете: выясняется, что причина того, почему объем воды в реке увеличивается, лежит гораздо глубже, чем в наводнениях. Именно потому, что уничтожается растительность, почва в водосборе реки теряет свою прежнюю способность задерживать осадки, которые она получает; следовательно, правильное решение проблемы — это, конечно, не дамба, а восстановление лесов на площади водосбора.

Урок, который следует извлечь отсюда, очевиден: чтобы успешно решить порожденную человеком экологическую проблему, необходимо проследить ее в обратном направлении, от одного экологического шага к другому, до тех пор, пока в природном цикле не будет обнаружена та его точка, в которую бездумно вторглась рука человека. Это и есть причина; исходя из нее и следует выбирать ту или иную меру для восстановления экологической связи. В пределах этих требований мы свободны в выборе средств: мы можем или восстановить первоначальную растительность, или посадить деревья быстрорастущих пород, или даже разбить луг. Все это, разумеется, обычная почвозащитная практика.

Недавняя история кризиса окружающей среды изобилует подобными примерами экологических проблем, которые поверхностно анализируются и «решаются» так, что они лишь еще более усугубляются. Об ошибочности современных очистных сооружений я уже упоминал. Такая технология ошибочна потому, что она предназначена для того, чтобы устранить скорее симптом проблемы (кислородное истощение), нежели ее причину, которая заключается во вторжении в водную систему органических веществ, входящих в сухопутную экосистему.

Другой пример — это попытки борьбы с автомобильным смогом, которые чем дальше, тем более тщетны, потому что ведется эта борьба средствами, которые оставляют в стороне фундаментальную причину смога: современные автомобили стали генераторами окислов азота, которые провоцируют реакцию, приводящую к образованию смога. Современные нейтрализаторы выхлопов нейтрализуют все, но только не окислы азота,—и одновременно увеличивают потребление горючего; уровень смога может падать, а концентрация окислов азота — которые сами по себе токсичны — в это же самое время резко растет. Можно упомянуть здесь и о бутылках, которые переплавляют, чтобы сделать из них новые бутылки, затрачивая при этом значительную энергию (и усиливая тем самым загрязнение), тогда как скорее простой, чем глубокий, анализ указывает, что можно затратить гораздо меньше энергии, просто-напросто вымыв бутылки и снова опустив их в дело.

Следовательно, ошибка в выявлении истинной причины экологической проблемы, вероятно, влечет за собой действия, которые в большей степени обостряют ее, чем решают. По крайней мере наш опыт в области нынешних экологических проблем заставляет предупредить о том, что в подобных сложных ситуациях часто наблюдается тенденция путать причину с симптомом — ошибка, которая с большой вероятностью приводит к поверхностным и по необходимости неверным решениям.

Как применить эти уроки к проблеме социальных действий? Здесь мы вынуждены иметь дело с системой, которая, подобно самой экосфере, представляет собой сложное переплетение процессов: технологические процессы, которые оказывают давление на окружающую среду; их полезность в качестве средств для удовлетворения нужд населения; экономические соображения, которые определяют назначение и использование технологий; политические процессы, которые определяют, для чьего именно блага используются природные и технические ресурсы, что, в свою очередь, определяет цели технологии и интенсивность эксплуатации ресурсов; общественные и этические ценности, которые проявляют себя во всех предшествующих процессах. Поясним это на рассмотренном ранее примере. Почему были сведены все леса? Для получения какого материала? Ради чьей выгоды? Под покровительством какой политической силы? Во имя каких общественных или моральных ценностей? И наконец, какая именно ошибка в этой системе наслала на землю лесоповальные машины и привела к экологическим событиям, кульминацией которых явилось наводнение?

На этой основе давайте рассмотрим некоторые из тех социальных процессов, на которые возлагается вина за острые экологические проблемы. Один из них — перенаселение.

На первый взгляд, налицо все признаки того, что это непосредственно экологическая проблема. Люди, подобно всем другим живым существам, имеют врожденную тенденцию — при благоприятных условиях окружающей среды — размножаться в геометрической прогрессии. Поскольку запасы пищи — одной из насущнейших потребностей человека — не могут возрастать в той же прогрессии, численность населения неизбежно начинает превышать его продовольственные ресурсы — до тех пор, пока не вмешается какой-либо противодействующий процесс. Можно возразить против отдельных деталей отдельных ситуаций, но в целом изложенная здесь концепция не относится к числу тех, которые специалист по окружающее среде может обсуждать с уверенностью.

Следовательно, перейдем к самой проблеме. Обратимся теперь к ее анализу и поискам возможного решения. Те, кто занимается социальными проблемами, возможно, знакомы с анализом проблемы населения, содержащейся в статье Джеррета Хардена «Трагедия пастбищ». Суть аргументов Хардена видна из следующего отрывка:

Трагедия пастбищ развивается таким путем. Доступ к пастбищам открыт для всех. Это предполагает, что каждый пастух будет стремиться держать столько скота, сколько может прокормить пастбище. Такое положение вещей может вполне благополучно существовать веками, потому что междоусобные войны, браконьерство и болезни поддерживают численность людей и животных на уровне, далеком от исчерпания возможностей земли. Однако в конце концов наступает день расплаты, то есть день, когда долгожданная цель — социальная стабильность — становится реальностью. С этого дня извечная логика пастбищ неумолимо ведет к трагедии.

… Как всякий разумный человек, скотовод стремится к максимальной выгоде. Вольно или невольно, сознательно иди подсознательно он спрашивает себя: «Какую я получу выгоду, если пополню мое стадо еще одним животным?»

… Разумный скотовод заключит, что единственно разумный путь — это добавить к стаду еще одно животное. А потом — еще одно, и еще… Но это то заключение, которое доступно для каждого, и каждый разумный скотовод использует таким же образом свою долю пастбища. А это означает трагедию. Каждый человек находится в тисках системы, которая понуждает его увеличивать свое стадо беспредельно. — в мире, возможности которого имеют предел. Крах — вот та перспектива, к которой поспешает все человечество, ибо каждый стремится как можно лучше удовлетворить свои собственные интересы в этом обществе, которое утверждает свободу пастбищ. Свобода пастбищ ведет ко всеобщему краху.

Основываясь на этом анализе, Харден затем приходит к выводу, что «свобода размножения приведет ко всеобщему краху», и предлагает контролировать размножение «взаимным принуждением при взаимном согласии».

Итак, проанализировав проблему населения, Харден заключает, что проблема эта вызвана неограниченной рождаемостью и что противодействующую ей силу — смертность — ослабляет, с его точки зрения, социальный прогресс. Отсюда следует, что решение состоит в сокращении рождаемости. Насколько глубоко проникает этот анализ в суть проблемы? Что вскрывает Харден — причину или всего лишь симптом?

Харден считает, что, при существующей свободе, скорость «производства» детей неизбежно будет опережать производство средств к их существованию. Однако, оказывается, это положение можно подвергнуть историческому, научному анализу. В большинстве современных обществ (заведомо исключая нацистскую Германию) свобода размножения глубоко укоренилась и строго охраняется законом. Следовательно, если Харден прав, мы должны найти в истории этих обществ доказательство того, что рост населения по большей части основывался на простом соотношении между смертностью и рождаемостью и, что последняя определялась скорее биологическими, нежели социальными, факторами.

Тренды мирового населения — предмет обширной и сложной литературы, которая охватывает огромное множество вопросов: физиология воспроизводства и ее психологическая основа, социология семьи и более крупных ячеек общества, сельскохозяйственная и промышленная технология, экономика, мировая торговля и международная политика. Демографы выявили сложную сеть зависимостей между этими разнообразными факторами. Прежде всего она показывает, что рост населения не есть следствие какой-либо простой причины или результат соотношения между рождаемостью и смертностью. На деле здесь имеют место круговые зависимости, в которых, как и в экологическом цикле, каждое событие связано с несколькими другими.

Так, хотя сокращение смертности естественно увеличивает скорость роста населения, здесь может наблюдаться и обратный эффект: нередко семьи отвечают на уменьшение детской смертности тем, что заводят меньше детей. Следовательно, возникает отрицательная обратная связь, которая нивелирует влияние уменьшения смертности на рост населения. Подобным же образом, хотя рост населения означает увеличение потребностей в ресурсах, что обостряет демографическую проблему, в то же самое время он стимулирует экономическую активность.

В свою очередь повышается уровень образования. Это приводит к повышению среднего возраста вступающих в брак, что выражается в уменьшении рождаемости — которое ослабляет давление на ресурсы.

Любой из этих фактов разбивает доктрину, изложенную в «Трагедии пастбищ». Рождаемость далеко не всегда свободна от социального контроля, даже когда «свобода размножения» гарантирована. В частности, существует мощная социальная сила, которая без всякого принуждения — или даже убеждения — заставляет людей добровольно ограничивать свое потомство. Эта сила, говоря попросту, — качество жизни: высокий уровень жизни, удовлетворенность настоящим и уверенность в будущем. Простой индикатор качества жизни — ото детская смертность; как только детская смертность — и в развитых, и в развивающихся странах — достигает минимального уровня (12—20 человек на 1000), происходит резкий спад рождаемости, так что ее уровень начинает приближаться к уровню смертности; тем самым создаются условия для демографического равновесия.. Таким образом, человеческие общества порождают социальные средства для достижения баланса между рождаемостью и смертностью. А это ведет к улучшению условий жизни. Контроль над рождаемостью — разумеется, необходимое условие этого процесса; но он может осуществляться — исключая принуждение — только при условии роста уровня жизни, который сам по себе служит побудительной причиной контроля над рождаемостью.

Мне кажется, что здесь мы имеем дело с ошибкой того же сорта, которая иллюстрируется инженерными методами борьбы с наводнениями: возведением симптома в ранг причины. Подобно подъему уровня воды, рост населения есть симптом совокупности более глубоких причин. В обоих случаях надежное решение проблемы не может быть обеспечено до тех пор, пока действия не будут направлены на устранение причины, а не симптома.

Чтобы еще более прояснить дело, заметим, что ошибочный анализ более глубоких в действительности причин демографической проблемы сужает диапазон очевидных социальных действий, которые должны быть предприняты для ее решения. Простота и узость харденовского решения этой проблемы резко констатирует со сложностью и интеллектуальным богатством демографической литературы. Принимая в расчет бесчисленные альтернативные факторы, влияющие на рост населения, приходится только удивляться тому, что можно предлагать регулировать его одним единственным методом — прямым контролем над рождаемостью. Мне кажется, что причина тому — апологическая близорукость, проявляющаяся в неспособности видеть за самым простым — симптомом — гораздо более широкий спектр его причин и альтернативные пути их устранения.

В качестве второго примера я хотел бы рассмотреть проблему выбора арены социальных действий, предназначенных для решения проблемы загрязнения окружающей среды, особенно в том ее виде, в каком она существует в столь развитой стране, как Соединенные Штаты. Но прежде разрешите мне дать сжатый анализ происхождения этой проблемы в Соединенных Штатах.

Проблема как таковая состоит в резком росте уровня загрязнений в послевоенный период. Можно показать, что главная его причина заключена отнюдь не в сопутствующем росте населения или его благосостояния (продукции в расчете на душу населения). Скорее — и главным образом — она обязана послевоенным изменениям в технологии сельскохозяйственного и промышленного производства. В этот период происходило неуклонное вытеснение натуральных материалов (хлопок, шерсть, шелк, дерево) искусственными пластмассовыми материалами; появлялись все возраставшие в числе и разновидностях искусственные синтетические вещества (например, детергенты, пестициды, гербициды); автомобильные двигатели подвергались конструктивным изменениям, чтобы добиться еще более высокой степени сжатия; электрическая энергия, вырабатываемая огромным числом электростанций, все в большей степени перераспределялась географически в связи с переводом бытовых отопительных систем непосредственно на горючее; такие материалы, как алюминий и некоторые химические вещества, производство которых связано с большими затратами энергии, в возрастающей степени вытесняли более экономичные в этом плане материалы; в то же самое время разительные перемены произошли в практике сельскохозяйственного производства — усиление тенденции откармливать скот в изоляции от пастбищ, сокращение севооборота, резкое увеличение использования неорганических удобрений и интенсивное применение синтетических пестицидов и гербицидов. Все эти существенные изменения, которые соотносятся с периодом роста загрязнений, вызваны широким применением новых технологий, особенно в период после второй мировой войны.

Эти новые технологии решительно не соответствуют природным процессам, происходящим в окружающей среде; поэтому они и привели к загрязнению этой среды. Производство пластиков взамен натуральных волокон означает использование энергии, полученной путём сжигания топлива (с сопутствующим ему загрязнением), а не энергии солнечного света, поглощаемого растениями, которая участвует в природных (и, следовательно, не загрязняющих) процессах. Искусственные синтетические продукты, такие как детергент, пластики и пестициды, являясь внешними (и, значит, несовместимыми с нею) по отношению к согласованной системе биохимических процессов, протекающих в живой материи, не могут быть ассимилированы природными экологическими циклами; поэтому они накапливаются как загрязнители.

Увеличения производства синтетических органических веществ повлекло за собой увеличение производства хлора — важного участника многих процессов органического синтеза. В свою очередь, возросло, производство ртути, которая используется в электролитическом процессе производства хлора. В этом кроется причина ртутного загрязнения многих внутренних вод США. Развитие современных бензиновых двигателей с высокой степенью сжатия приводит к образованию окислов азота (при высоких рабочих температурах двигателя кислород и азот воздуха вступают в реакцию) — вещества, крайне редко встречающегося в природе и не участвующего в естественных процессах. Окислы азота — основная причина смога. Интенсификации производства энергии мощными силовыми станциями ведет к образованию некоторых веществ, которые не могут быть освоены природными циклами и потому становятся загрязнителями; это в первую очередь такие вещества – как двуокись серы, окислы азота и (в случае атомных станций) радиоизотопы. Новая агротехника нарушила почвенные циклы, что повлекло за собой уменьшение естественного плодородия почвы и загрязнение водной среды удобрениями, смываемыми в поверхностные воды. Новые пестициды нарушили баланс между насекомыми-вредителями и их естественными врагами — полезными насекомыми, что привело ко все более учащающимся «вспышкам» насекомых-вредителей, спровоцированным инсектицидами, и к накоплению последних в организмах животных и человека.

Эти главные изменения в сельскохозяйственном производстве, промышленности и транспорте более всего ответственны за экспоненциальный рост уровня загрязнений в США начиная с 1945 года. Этот процесс — тенденцию заменять технологии, относительно безвредные для окружающей среды, новыми методами, которые резко увеличили «коэффициент» загрязнения, — с гораздо большим основанием, чем рост населения и потребления на душу населения, можно считать «причинной зависимостью», которая связывает производственную деятельность с окружающей средой.

Однако это — лишь один узел в сложном сплетении социальных и экономических процессов, которые приводят в действие систему производства в США. Чтобы избежать ловушки и не спутать симптом с причиной, мы должны пойти дальше и спросить: чем можно объяснить поразительную способность современных технологий оказывать на окружающую среду гораздо большее давление, чем старые, замененные ими методы? Это очень сложный вопрос, и я рассмотрю здесь лишь один из связанных с ним факторов. Очевиден тот факт, что главная движущая сила, которая определяет антиэкологическое направление развития современной технологии производства, состоит в том, что производство в основном мотивируется достижением кратковременных целей (в экономической системе Соединенных Штатов это частная прибыль, в советской системе это стремление выполнить план). В результате изменения в характере промышленности, сельскохозяйственного производства и транспорта диктуются не соображениями совместимости с природой, но кратковременными целями, которые преследуют эти изменения.

Новые антиэкологические технологии, заменившие старые, дающие меньшее загрязнение методы, кроме всего прочего, более выгодны, чем их предшественники. Так, прибыль, которую дают детергенты, значительно больше, чем прибыль, которую приносит производство мыла; автомобильные грузоперевозки гораздо выгоднее, чем железнодорожные; и, по выражению Генри Форда II, «миниавтомобили дают миниприбыль». Следовательно, благо — для предпринимателя — построено на убытке для общества, то есть на загрязнении окружающей среды.

Все это — недвусмысленный намек на то, что экологические проблемы и деградация окружающей среды не какое-то самостоятельное явление, а явление, жестко связанное с деятельностью экономической системы. Эти проблемы — не что иное, как долг перед природой, заем у нее, на который нас вынудила производственная деятельность, и который — теперь, когда он должен быть выплачен, — заставляет кого-то чем-то расплачиваться. Здесь вступает в силу простое правило, общее для экологии и экономики: «ничто не дается даром».

Когда мы говорим о загрязнении окружающей среды как о «долге перед природой», весьма к месту спросить, кому выгоден этот долг и кто выплачивает его. Когда, как это имеет место в Соединенных Штатах, экономическая система построена таким образом, то преобладающая часть ее ресурсов находится в руках относительного меньшинства любая серьезная попытка положить конец деградации окружающей среды, до всей вероятности, лишь расширяет пропасть между богатыми и бедными.

Возьмем такой пример. Часто выдвигается идея, что стоимость контроля над загрязнением можно «переложить на плечи потребителя». Предположим, всходя из этого, что стоимость нейтрализатора выхлопов повысила цену на автомобиль на несколько сот долларов. Богатый человек, который купил дорогой автомобиль, легко перенесет этот дополнительный расход. Что до бедного человека, то его эта наценка может поставить перед выбором — иметь автомобиль или не иметь. Подобным же образом, если предполагаемое сокращение использования химикалиев в сельском хозяйстве приведет к повышению себестоимости продукции, то прежде всего пострадает от дополнительных расходов бедный фермер.

Рассмотрим другой пример — доступность кондиционеров для различных классов общества. Данные недавно проведенной в Соединенных Штатах переписи показывают, что на самые бедные семьи (с годовым доходом менее 3000 долларов) приходится лишь 1/4 всех кондиционеров, имеющихся в самых богатых семьях (с годовым доходом более 15 000 долларов). Напомним, что при кондиционировании воздуха в окружающую среду неизбежно поступает дополнительное тепло (как и при любом использовании энергии, для любой цели). Следовательно, когда богатые жители города наслаждаются прохладой, температура городского воздуха повышается, что делает условия окружающей среды еще более несносными для бедняков, которые не в состоянии купить кондиционер. Опять-таки бедняки оказываются вынуждены дополнительно выплачивать долг природе.

Вывод из этих рассуждений таков: там, где, как это имеет место в США, наблюдается столь резкое экономическое неравенство — между предпринимателем и рабочим, между богатством и бедностью, — любая серьезная попытка остановить деградацию окружающей среды скорее всего лишь обострит это неравенство, расширит пропасть. Очевидно, среднего пути нет: если мы решили — а мы должны это сделать — покончить с кризисом окружающей среды, мы будем вынуждены выбирать между двумя путями: один из них предполагает более справедливое распределение национального богатства и ресурсов, другой — дальнейшее обострение нынешнего неравенства и сохранение несправедливого — на мой взгляд — распределения благ.

Таким образом, поиски истоков любой проблемы, связанной с окружающей средой, приводят к той неоспоримой истине, что коренная причина кризиса заключена не в том, как люди взаимодействуют с природой, но в том, как они взаимодействуют друг с другом, иначе говоря, чтобы устранить кризис окружающей среды, мы должны решить проблемы бедности, расовой несправедливости и войн; что долг перед природой, который измеряется кризисом окружающей среды, может быть выплачен не какими-то частными действиями, с помощью возвратных бутылок или экологически разумных поступков, но только под знаменем социальной справедливости; и что, наконец, миру между людьми и природой должен предшествовать мир между людьми.

В заключение я хотел бы вкратце вернуться к затронутым ранее опросам. Прежде всего давайте напомним себе, что, хотя человеческие существа — как и все другие живые существа — действительно являются объектом законов экологии, их резко отличает от стальных представителей природы понимание этих законов. Подобно траве и скоту, мы — члены земной экосистемы; но, в отличие от травы и скота, мы понимаем природу экосистемы, к которой принадлежим, и — хотя истина требует сказать, что тут мы запоздали, — знаем, что должны поддерживать ее целостность. Познав эту необходимость, мы получаем свободу выбирать среди альтернативных, но экологически эквивалентных путей тот, который отвечает ей. Жить на земле, являясь частью земной экосистемы, или же жить в городе, который поддерживает целостность этой системы, возвращая ей отходы через трубопроводы, с экологической точки зрения — по крайней мере, в первом приближении — равноценно. По этой причине экологические соображения — неподходящая основа для выбора между этими вариантами; выбор этот скорее относится к сфере личных склонностей, общественных ценностей или политической мудрости.

Таким образом, осознав, что мы должны подчиняться экологическому императиву, мы обретаем свободу осуществлять выбор — личный или политический — того, как это сделать. Наша способность понимать экологию вызволяет нас из узких рамок, которые ограничивают биологическое поведение всех других организмов, и открывает перед нами широкий диапазон возможностей. Это и выживание бушменов в чрезвычайно суровой природной системе благодаря невероятно тонкому пониманию экологических особенностей, вполне реальная, хотя пока еще не реализованная, система производства, основанная на использовании ветряных мельниц, солнечноэнергетических установок, термоэлектрических генераторов, трубопроводов для транспортировки стоков, компоста, — система, которая является творением рук человеческих, технологией, если угодно, но технологией экологически обоснованной.

Следовательно, коль скоро мы знаем, что люди не связаны единственным экологическим решением, но могут выбирать из целого ряда возможных решений, социальная акция — которая также есть процесс выбора между такими возможностями — становится реальностью. Такой взгляд на зависимость между экологией и социальными действиями обнадёживает, потому что он означает — в политическом плане — освобождение, потому что он требует социальных преобразований на основе политического выбора и шагает в ногу с демократией.

Если же придерживаться противоположного взгляда, то есть лишать экологию ее истинной сути как аспекта биологической науки и возводить ее в ранг социальной силы, то политические последствия такого взгляда означают скорее репрессии, чем освобождение. За примерами подобной тенденции не нужно далеко ходить. Джеррет Харден, который призывает нас руководствоваться принципами экологии, чтобы избежать «трагедии пастбищ», переходя к проблеме социальных действий, находит возможным говорить о принуждении и предлагать меры, изложенные в следующем удивительном отрывке из его статьи:

Как мы можем помочь той или иной стране избежать перенаселения? Очевидно, худшее, что мы можем сделать, — это послать туда продовольствие… Атомные бомбы сделали бы более доброе дело. На какое-то время это принесет бедствия, но для большинства людей они очень скоро кончатся, и страдать дальше остается лишь ничтожное число тех, кому удастся выжить.

Другой пример — это «Проект выживания», детально, шаг за шагом разработанный план переустройства британского общества согласно принципам экологии. Автор этого плана, бывший министр юстиции США, делает упор на «преступности в городах»; придя к заключению, что «преступность — это часть платы за благосостояние», он предлагает систему строгого контроля за тем, где и как живут люди. Однако, к сожалению, он забыл сказать нам, кто возьмет на себя осуществление этого тщательно «оркестрованного» (употребляя выражение автора) плана и каким образом в подобных условиях может уцелеть демократия.

Неудивительно, что авторы другой подобной работы («Пределы роста», Медоуз и др.), которые пытаются анализировать перспективы развития человеческого общества на чисто «экологической» основе — заботливо обходя возможности, которые может обеспечить экологическая мудрость при условии изменения нынешней экономической и политической структуры, — ставят вопрос о необходимости более частых выборов: «Еще одна трудность идет от четырех или пятилетнего цикла парламентских выборов в демократических обществах, вследствие чего перед выборами (или перевыборами) все политические партии вынуждены концентрировать свое внимание на сиюминутных проблемах, заботящих общество».

Дата добавления: 2015-10-16