Глава 13. Дом имел два входа и весь был поделен на две равных по площади части

Дом имел два входа и весь был поделен на две равных по площади части, соединяемых между собой большим балконом на втором этаже и верандой на первом. Деревянные ступеньки под ногами поскрипывали, а перестеленные полы на втором этаже вкусно пахли стружкой.

— Дед мечтал жить в деревне и строил с таким расчетом, что в одной половине обоснуется он сам, а в другой — гости, то есть семья отца. Он мечтал, чтобы мы все приезжали сюда к нему и проводили лето, — рассказывал Кит. — Он умер, как раз закончив строительство. Со своей неосуществленной мечтой. Дом достался нам с Максом пополам. А у нас руки до него не доходили.

— Но как же здесь все сохранилось? — поражалась Виктория. — Не разворовали стекла, двери. Да и сам дом могли запросто разобрать.

Кит только хмыкнул в ответ на ее замечание.

— Ты еще не видела нашу сторожиху. Позже познакомишься. У такой не разворуешь.

Дом Виктории нравился — он был пустым и просторным. На половине Никиты по крайней мере имелось достаточно много помещений, причем разбитых на отдельные уровни. Внизу располагались кухня и комната с роялем — потенциальная гостиная, а вверху — просторная комната, которую он, судя по всему, решил приспособить под студию. Имелись и две спальни.

Балкон примыкал к студии и соединял ее с подобной комнатой на стороне Макса. С балкона открывался чудесный вид на синеющий вдали, взбирающийся по склону лес, куда вечерами пряталось солнце. В пустом доме не было пока никакой мебели. Пожалуй, это казалось даже преимуществом — весь он был нараспашку, располагал к себе. Виктория не чувствовала здесь себя чужой, как, например, в квартире Марины. Образ жизни компания вела походный. В саду, на очищенной от травы и крапивы площадке, Кит установил две рогатины и перекладину, где и устроился закопченный котелок. Карина сосредоточенно подкладывала в костер щепки и веточки, Ренатка чистила картошку, а Виктория резала лук. Никита установил на веранде круглый стол, оставшийся от деда, и собрал со всего дома имеющиеся в наличии стулья и табуретки. Здесь теперь обедали. Когда похлебка доходила до готовности, на место котелка вешали чайник, и компания перемещалась на веранду. Сестры за обе щеки уплетали походный обед, забыв о своем вечном толкании локтями. Каринка, раскрасневшаяся от огня, перепачканная в саже, напоминала чертенка. У Ренаты глаза блестели, как на новогоднем утреннике. Совместный труд и предвкушение приключений настолько сплотили сестер, что Виктории почти не приходилось делать им замечаний.

По вечерам ходили в лес за хворостом и возвращались оттуда каждый со своей вязанкой. Карина настаивала, чтобы ее порция хвороста была ничуть не меньше, чем у сестры, и тащила потом свою ношу терпеливо, как муравей, ни разу не пискнув.

Ужин Никита, как правило, готовил самостоятельно, а Виктория вместе с девочками отправлялась на другой конец деревни за молоком. У дома молочницы их встречали две флегматичные собаки, которые не утруждались, чтобы подняться и приличия ради облаять пришельцев. Они без любопытства взирали на посторонних, лениво моргая. Зато большой черный козел, вечно гуляющий возле двора, оказался более деятельным. Едва гости подходили ко двору, он исподлобья недобро упирался в них взглядом. Девочки, не сговариваясь, прятались за Викторию, а козел угрожающе наклонял голову. Вике ничего не оставалось, как только протянуть руку и почесать того между рогами, что она обычно и проделывала. Получив молоко, они отправлялись домой, то и дело оглядываясь. Козел шел за ними на почтительном расстоянии — провожал.

— Он у них собакой работает, — сделала вывод Карина.

Сегодня все было как всегда — ужинали печеной картошкой, перепачкались сажей и отправились умываться на реку. Впереди шел Кит и нес пакет с полотенцем. Виктория и девочкам вручила по пакету, и себе взяла. Дойдя до места, где склон, ведущий к реке, полого, но решительно уходит вниз, Кит остановился. Вдруг он наклонился, положил на траву пакет с полотенцем, сел на него и с диким криком.., поехал вниз. Вика и дети подбежали вплотную к склону. Кит съезжал по нему, как по укатанной снежной горе — короткая мягкая трава послушно стелилась под его пакетом, не создавая препятствий.

— И я хочу! И я! — завизжали девочки и, не долго думая, побросали свои пакеты и помчались вниз, издавая истошное:

— И‑иии… А‑ааа…

Виктория смотрела вниз, наблюдая, как стремительно удаляются от нее воспитанницы, на глазах превращаясь в две разноцветные точки. И вдруг, подчиняясь порыву, бросила на траву свой пакет, плюхнулась на него и.., помчалась вниз со стремительностью торпеды. Хлынувший навстречу воздух на секунду перекрыл дыхание, затем в мозг влетела мысль‑вопрос: «Зачем я это сделала?» Влетела и вылетела. С быстротой скорого поезда к ней приближались река, пятна деревьев, фигуры стоящих внизу Макса и девочек. Вика зажмурилась и почувствовала, как ее подбросило на какой‑то кочке, как на трамплине, перевернуло и понесло вниз уже перевернутую. Теперь в ее глазах замелькало то, что раньше не попадало в поле зрения: склон, деревья наверху, дома. Она поняла, что финиш грозит стать не столь красивым, как старт. Вика успела еще отметить, что сестры, зажав свои пакеты в зубах, уже карабкаются по склону наверх. Перед самым финишем ее развернуло. Кит, как волейболист за мячом, метнулся в ее сторону. Она ощутила его цепкие конечности на всем своем теле. Но поскольку Вика оказалась все же тяжелее Никиты, то своей массой, помноженной на скорость, увлекла его за собой, и они полетели вместе. Крепко сцепленным клубком. Их занесло в кусты у самой воды. Вика открыла глаза и увидела прямо перед собой шоколадные — Никитины.

— Здорово? — шепнул он.

Вика увидела движение его мягких, ярко очерченных губ. Они лежали в кустах у воды и все еще по инерции крепко держались друг за друга. Дети карабкались вверх по склону. Вика забыла о них. Губы Никиты приблизились, и Виктория ощутила их пряный вкус. Пахло травой и рекой. Влажный теплый воздух собирался в низинах за рекой, создавая стайки тумана. Вика не могла, а быть может, не хотела шевелиться. Поцелуй Никиты, вначале самопроизвольный, перерастал во что‑то большое и неизбежное. До шума в ушах. Его волосы упали ей на щеки, и от этого мурашки побежали от ушей по шее вниз, до самой груди. Она понимала, что должна прервать этот поцелуй первая, оттолкнуть Никиту, но не могла. Он сам оторвался от нее, шумно вздохнул и поднялся. Протянул руку Вике, и она ухватилась за нее.

Девчонки с визгом ехали с горы. Когда они подбежали — грязные, возбужденные, счастливые, — Кит уже плавал в реке. Вика вымыла детей у самого берега — вода в речке была довольно холодной. Возвращались назад уже в сумерках. Шли чинно — затылок в затылок, по тропинке. Не дойдя до верха, Виктория внезапно остановилась, и вслед за ней остановилась вся процессия. Она смотрела на сосну, одиноко растущую наверху, у самого склона. Сосна была довольно высокая, но неширокая в объеме. Место, выбранное деревом для жительства, напомнило Виктории барак за пустырем, березу у карьера.

— Смотри, — обратилась она к Никите.

Тот, ничего не понимая, уставился на сосну. Они подошли ближе, а девчонки, воспользовавшись паузой, попрыгали на пакеты и ринулись вниз.

— У нас с подружкой игра была очень интересная. Вот такое дерево на склоне и прочная веревка. Я сейчас увидела и вспомнила…

И Вика начала рассказывать Протестанту о «кружилке». Зачем? Шут его знает зачем… Он то ли слушал ее, то ли разглядывал. Стоял напротив, склонив голову набок, и молчал. Вика вдруг поняла, что им нельзя оставаться вдвоем. Вокруг Протестанта мгновенно возникало тягучее концентрированное облако, которое втягивало Вику в свою густоту и окутывало с головы до ног.

Девчонки подлетели к ним, и Вика незамедлительно скомандовала:

— Всем спать!

Протестант все еще смотрел на нее своими объективами. Она развернулась и пошла прочь.

Девчонки довольно быстро уснули. Никита ушел куда‑то. Вика бродила со свечой по дому, пытаясь утихомирить копошащиеся внутри сомнения. На душе было неспокойно. Она спустилась вниз, к роялю, попробовала клавиши. Настройщик, которого Кит специально привозил из города, поработал неплохо. Рояль звучал. Вика придвинула стул и села. Пламя свечи танцевало по черной полировке крышки. За открытой дверью веранды плавала тишина. Подчиняясь настроению, Вика сыграла поочередно все мелодии Свиридова к пушкинской «Метели». Даже марш. Потом, когда беспокойство, подчиняясь музыке, улеглось, она добралась до вальсов Шопена, и они, эти старые как мир мелодии, кружились в пустой комнате, вылетали в пространство дремлющего сада, освобожденные, обретая новое рождение благодаря Виктории и роялю, уносились в бескрайние просторы за рекой.

Вика сейчас была в музыке — с души слетела шелуха и упала под ноги. Она не заметила, как на веранду из сада впрыгнул Никита, и в дверном проеме вырос его силуэт. Он был босой, в закатанных до колен джинсах, без рубашки. Кит поливал сад, и его потянула за собой Викина музыка. Когда он очутился возле рояля, Виктория охнула, слишком поспешно захлопнула крышку, не успев убрать с клавиш левую руку. От боли она затрясла пальцами и живо сунула их в рот. Никита сидел перед ней на коленях, поджав под себя голые ноги. Его голова находилась на уровне Викиной груди. Он отнял у нее прибитую руку и, не долго думая, сунул Викины пальцы себе в рот.

Вика судорожно вздохнула. Его язык поехал по указательному пальцу. От руки вверх и вниз ринулось электричество. Если бы то, что чувствовала Вика, изобразить визуально, то она скорее всего представила бы себя мигающим рекламным проспектом. Лампочки включались одна за другой. Она освободила пальцы, но Никита поймал их и положил себе на шею. Теперь Вика ощущала рукой его прохладную кожу и как загипнотизированная смотрела в его грачиные глаза. Они держали ее. Так же медленно он взял ее вторую руку и положил себе на шею с другой стороны. Теперь Вика держала его голову, а его руки были совершенно свободны. Они не преминули воспользоваться этой свободой — погладили ее колени и, изучая поверхность ног, поехали вверх тяжело, как два асфальтовых катка. У Вики пересохло во рту. Никита потянул ее к себе, и она послушно сползла со стула к нему на пол. Теперь оба сидели на полу, на коленках. Никита гладил ее руки, спину в вырезе сарафана. Его пальцы двигались неторопливо и тяжело, как пальцы массажиста. Будто стремясь достать и разбудить все нервные окончания.

— Теперь — ты, — сказал он.

Вика потрогала пальцами его плечи. Он закрыл газа. Она погладила ладонями его загорелые сильные руки, грудь. От этих простых действий у нее внутри сделалось как в печке. Вика заметила, что поведение Протестанта изменилось — ему приходилось контролировать собственное дыхание, чтобы оно не становилось слишком шумным. Не открывая глаз, Протестант потянулся к ней лицом, дотронулся носом до ее щеки, волос, уха. Его дыхание обжигало. Вика прерывисто вздохнула. Руки Протестанта обрисовали ее округлые плечи и опустились ниже. Кит нашел и расстегнул верхнюю пуговку сарафана.

— Нет!.. — выдохнула Виктория и поймала его руки.

Она как проснулась. Прямо перед ней в его глазах плавился горький шоколад.

— Почему?

— Мы не должны…

— Мы.., никому.., ничего.., не должны.

Кит теперь держал ее за руки и следил за выражением ее глаз.

— Ты свободна. Я свободен. Мы молоды, и нас тянет друг к другу. Что тебе мешает, Виктория?

Фитиль свечи почти тонул в расплавленном воске, и пламя задрожало, делая островок света неровным и зыбким.

— У тебя есть жена, — нашлась Виктория и попыталась отодвинуться на безопасное расстояние. От напряжения ее начало колотить.

— Нет у меня никакой жены. Я ушел от нее. И у тебя никого нет, я знаю.

Кит снова вплотную придвинулся к ней.

— Нет. Нет. Я не могу. Не могу я! — затараторила Вика, поднимаясь с пола и стараясь не смотреть Протестанту в лицо. Она поднялась и попятилась к лестнице.

— А если бы на моем месте оказался Макс? — остановил он ее вопросом.

Виктория в темноте споткнулась о ступеньку.

— Тебе лезет в голову всякая чушь! — в сердцах воскликнула она. — Что ты прицепился? «Макс, Макс…» Ты просто одержим этой идеей!

— Это ты одержима! — Кит догнал ее на ступеньках. — Уверен, если бы на моем месте был Макс, ты не стала бы задавать ему вопросов о жене!

— Не ходи за мной! — крикнула Виктория, убегая вверх. Кит с силой ударил перила, и они мелко завибрировали. Вика как ошпаренная взлетела на второй этаж, вылетела на балкон и закрыла за собой дверь.

На балконе она отдышалась и постаралась привести мысли в порядок. Она не должна подчиняться порыву. Нужно взять себя в руки. Вика смотрела на тонущий в сумерках горизонт и пыталась отвлечься. Но мысли разбегались от заданного направления и стекались на первый этаж, к массивным ножкам беккеровского рояля…

Как ни крути — это в Викиной жизни первое ТАКОЕ влечение к мужчине. В своих чувствах Вика находила что‑то звериное, первобытное, неподвластное разуму. Дикое. Это было так волнующе, пронзительно и.., так некстати! Откуда ни возьмись в Вике проснулась и подняла голову обида на собственную судьбу. Она готова была расплакаться от безысходности. С силой сдавила пальцами перекладину перил балкона. Пальцы побелели. Снизу потянуло дымком. Вероятно, внизу, на крыльце, сидел Никита и курил. Вика отступила в глубь балкона, нырнула в комнату и прикрыла дверь. Она уселась на своем матрасе и уставилась в ночь. Сейчас здесь, на краю земли, в затерянной глухой деревне, далеко от родных, друзей, знакомых, она странным образом не чувствовала себя одинокой. Она ощущала себя совершенно по‑новому. Живой. Сильной. Сопричастной ко всему. Ей казалось, что сейчас она ощущает, как течет река среди травы, словно кровь в венах; как бьют ключи в излучине, будто пульс на запястье; как солнце укрывается тьмой за лесом, как смыкается на ночь всевидящее небесное око. Все было знакомо ей и понятно так, если бы она сама когда‑то бродила среди этой травы, припадала губами к ледяным струям родника и хаживала за горизонт вместе с солнцем. Она подумала, что если души умерших имеют право на выбор места обитания, то скорее всего выбирают места, подобные Живым ключам. Эта мысль немного развлекла ее. Она представила, как невидимки‑ангелы бродят в окрестностях, любуясь собственными отражениями в речке и кидаясь шишками. После ангелов Вика подумала о Марине, и снова, как и обычно при мысли о ней, она ощутила острое, непреходящее чувство вины. Вика улеглась возле Карины и накрылась покрывалом. Ренаткин матрас они отодвигали подальше — та спала беспокойно, то и дело норовя забросить ноги на соседок.

Постепенно Викторией овладевал сон, и она уже проваливалась в его теплые объятия, когда услышала звуки за стеной. Вика моментально вырвалась из объятий сна и прислушалась. Звуки шли оттуда, откуда в принципе идти не должны. За стеной находилась Максова половина дома, где никто не жил. Вика встала, закуталась в покрывало и приложила ухо к стене. На другой половине дома явно что‑то происходило. Там что‑то постукивало и бормотало. Вика уже намеревалась спуститься и разбудить Никиту, но на полпути остановилась. Что он подумает, увидев ее у своей постели, завернутую в покрывало? Пусть на секунду, но подумает. Вика не хотела давать ему даже эту секунду.

Вика натянула халат и нашарила рукой на подоконнике электрический фонарик. Вышла на балкон и подошла к двери, ведущей на половину Макса. Дверь легко поддалась, Вика вошла внутрь. Пахнуло затхлостью нежилого помещения. Пошарив лучом фонарика по пустой комнате, Вика осторожно двинулась в путь. В маленьких комнатах она тоже никого не нашла. Вдруг вспомнила свои недавние мысли об ангелах и похолодела. Остановилась у лестницы, не смея двинуться вниз. Явственно слышались шарканье в нижнем помещении и голос:

— Я и говорю тебе: хватит мыкаться. К детям надо ближе. К детям.

Голос был неясный, шамкающий, как если бы у человека недоставало зубов. Так и было сказано: к детям, с ударением на последнем слоге.

— И Маринка родит скоро, — сообщил голос, сокрушаясь и наставляя. — Куда ребятенка‑ти? Мнук твой будет. Мнук…

На шамкающий дребезжащий голос никто не отозвался, и голос повторил:

— Мнук… Или мнучка.

Говорящий завздыхал, зашевелился, и шаркающие шаги зазвучали в гулкой тишине.

— Кто здесь? — громко спросила Виктория и включила фонарик.

Шаги удалялись, никто не отзывался. Волоски на Викиных руках встали дыбом. Она лихорадочно зачертила лучом вдоль и поперек гостиной.

— Чавой‑то? — услышала она и в тот же миг выхватила из темноты осязаемое, живое существо. Не привидение. Существо оказалось маленькой старухой со сморщенным лицом и беззубым ртом. Ее голова, перехваченная платком, из‑под которого выбивались белые, как пух, волосенки, повернулась на свет. Одета старуха была разномастно и несочетаемо — поверх длинного ситцевого платья — олимпийка от дешевого спортивного костюма с гордой надписью «Адидас». Поверх олимпийки — меховая овчинная жилетка. На ногах — подшитые валенки. Они‑то, вероятно, и издавали шарканье при ходьбе. В руках старуха держала ружье.

— Вы кто? — ошарашенно спросила Вика.

— Чаво?

Вика сообразила, что старуха малость глуховата, и повторила свой вопрос погромче.

— Баба Лена я. Сторожу вот. А тебе чего?

— С кем вы тут говорили? — прокричала Виктория, спускаясь вниз.

— Говорила? Да с кем? Ни с кем. С кем тут говорить‑то? До Вики дошло, что старуха от одиночества говорит сама с собой.

— А ты Микиткина баба, что ли? — поинтересовалась старуха, щурясь от света. Вика опустила фонарик.

— Нет. Я — няня. Няня девочек! — прокричала Вика и для пущей убедительности показала их рост. Ренаткин — средний, Каринкин — поменьше.

— Нянька, — одобрительно повторила старуха и села на свой табурет. — Нянька — это хорошо. Я и говорю: Маринка скоро родит, кто нянчить‑то будет?

— Маринка — это кто?

— Мнучка моя.

— А‑а, внучка… Так сама‑то она нянчить не может разве? Родит и станет нянчить.

— И‑и… Куды ей! Маринке самой — шишьнадцатый годок пошел. Ее самое нянчить надоти.

— А мать‑то у нее где?

— Валька‑ти? — переспросила старуха и пошамкала губами. — А черти ее носят. Нетути ей, окаянной, покою…

— А муж у Маринки есть?

Но баба Лена не услышала Викиного вопроса. Видимо, ее больше заботила дочь. Это ее больная мозоль — Валька. Родная и единственная. Непутевая Маринкина мать, кровиночка. Вероятно, с ней‑то, с Валькиной тенью, и говорила сторожиха в темноте.

— Я и говорю ей: «Валька, живи ты дома, детей рости. Я старая уже, сил вовсе нетути. Кирюшку в интернат отдам. Он, бестии, не хочет учиться. Маринку огуляли. А малым‑то истьпить надоти? Одеть‑обуть?»

— Сколько же их у вас?! — ужаснулась Виктория, догадываясь, что, кроме упомянутого Кирюшки и беременной Маринки, у сторожихиной Вальки имеется еще целый выводок.

— Так со мной теперича шестеро живут и трое — с Вадькой. Валька в городе. Там с мужиком сошлась, живут. Двое‑то мелких от Кольки, а третий — последний — от нового. Витька, что ли? Витька муж у ней новый, да.

Виктория присела на ступеньку. Спать расхотелось.

— Сколько же вам лет‑то, бабушка?

— Лет‑ти? Не помню, дочка, восемьдесят пять было уж, теперь больше.

Старуха вздохнула, покорно сложив руки на прикладе охотничьего ружья. На вид ей и вправду было девяносто, не меньше.

— Что ж, вы тут работаете? — Вика сделала неопределенный жест в сторону потолка.

— Работаю. А как же! — кивнула старуха. — Хозяева хорошие, платят исправно. И пенсию получаю свою и дедушкину. У дедушки пенсия большая, он фронтовик. А как же? Хватает…

Вика еще немного поболтала со старухой и вернулась на балкон. Ночь стояла теплая и светлая от луны.

Дата добавления: 2015-09-06