А.Д. А как Вы попали в плен.

-18 Августа 1944 года выбежал наш начальник штаба: "Срочно по машинам, идут штурмовики, их надо сопровождать в район Кенигсберга". Ведущим был Макаров. Мы с ним взлетели. Нам дали высоту 2500 метров. Остальные шли над штурмовиками на высоте примерно 300 метров. Прошли 200 км по территории противника, наши отбомбились, и развернулись домой. Макаров выполнил переворот и ушел вниз. В этом время появились ФВ-190 и начали обстреливать Макарова и меня. Чтобы спасти Макарова, потому что он повернулся кверху ногами и не видел атаковавших "Фоккеров", я открыл огонь по ближайшему Фокке-Вульфу, и подбил его. Макаров ушел к штурмовикам, а я остался один, и меня окружили 8 "Фоккеров". Потом прибавилось еще 2. И начался сумасшедший воздушный бой. Долго они со мной ковырялись, но сбить не могли. Я повредил шесть истребителей. Они загорелись, но конечно, я не видел, сбил я их или нет. Потому что за мной гонялись 8 истребителей, и я ни секунды по прямой не летел! Я до того устал, что не смог увидеть, что из-за облака вышел еще один истребитель и шарахнул по мне. Перебил мне правую ногу. Потом взял повыше и я почувствовал, что мне по затылочному щитку бронеспинки бьют пули. Маслобак, который был у меня под ногами, приборную доску - все разбил. Дым пошел, я только успел отстегнуть привязные ремни, встать левой ногой на сидение и потерял сознание. Видимо, я не спрыгнул, а просто выпал из своего самолета. Каким-то чудом я все-таки понял, что произошло, рука нашла кольцо и выдернула. Парашют открылся. "Фоккеры" развернулись вокруг меня и начали бить по парашюту. Я затянул стропы и пошел вниз. Упал на картофельное поле, меня занесло пылью. Они лупили больше по парашюту, который лежал чуть дальше за моими ногами. Потом я услышал крик бегущих немцев. Повернул голову, посмотрел, бегут в белых халатах, в чепчиках белых и с ножами. Оказалось, это повара выбежали первыми. Подбежали ко мне. Начали тыкать мне ножами кто в ноги, кто в грудь. Но не сильно, не так, чтобы сразу зарезать. Сняли с меня все абсолютно. Пистолеты ТТ тогда мы носили на длинных ремешках, мода такая была. Когда идешь, он по заднице, понимаешь, хлопает, всем это очень нравилось. Когда я прыгал с парашюта, эти ремешки, видимо, задели за борт, оторвались, и ТТ у меня уже не было. Они у меня отобрали карту, фотографии. Схватили за шиворот и поволокли по земле в деревню. Идти я не мог, правая нога оказалась перебитой. Вдруг выбежал офицер, молодой, видимо культурный. Он закричал на них и заставил взять меня на руки. Так меня донесли до деревни. Положили меня на специально постеленную солому и оставили охранять меня немца, который играл какие-то марши на губной гармошке. Я лежу и думаю, - чем он там чирикает? Оказывается, он прикуривал. Прикурил и поджег солому, на которой я лежал. Солома была сухая и сразу вспыхнула. Я начал переворачиваться. Выбежалофице, солдаты, облили меня водой, оттащили меня на другое место. Этого сняли, поставили двух старых солдат. Потом подъехала машина, офицер и шофер оба с автоматами. Положили меня на заднее сидение и повезли куда-то к лесу. Едем по лесу, машину трясет на кочках, корнях, боль мучительная. Я им говорю: "Вы расстреляйте меня к чертям поскорее". Офицер говорит: "Нет, придет время, все будет сделано". Меня привезли, в конце концов, к большому зданию, в котором находился полевой лазарет. Положили на стол, похлопали меня по щекам, наложили мне маску на лицо. А я подумал, что меня умерщвляют, размахнулся и вдарил кому-то по лицу. Меня за руки, за ноги схватили, прижали. Я дзинь… и ушел как бы на тот свет. Меня начали хлопать по щекам. Проснулся. Чувствую, что лежу на столе. Врачи улыбаются. Первое, что мне пришло в голову, не отрезали ли они мне ногу. Я посмотрел - нет, нога не отрезана, лежит в шине, забинтованная. Подозвали двух солдат. Они положили меня на носилки и понесли на улицу. Подошли к высокой фронтовой палатке. Внесли туда. Думал, аккуратно положат а они подняли меня высоко на руках и бросили. Вся моя шина к чертям сломалась. Я заорал от боли. Начал по матушке ругался. Они рассмеялись и ушли а я всячески хлобыстал их по-русски. И вдруг я слышу голос русский: "Ты замолчи. Тут такой народ - возьмут и расстреляют нас обоих к чертовой бабушке". - "Почему двоих, что нас тут только двое? Ты кто такой?" - "Я - летчик". Оказалось это тоже сбитый летчик-истребитель. Он сопровождал вторую группу штурмовиков.

Я узнал, что он был сыном заместителя Берии по Московской области - Урусова. В палатке мы пролежали два дня. Потом подъехала машина и повезла нас куда-то. Привезла нас к зданию типа трансформаторной. Огромная трансформаторная будка. Нас туда внесли и мы ужаснулись - стоял плотный трупный запах. Там умершие и живые лежали вперемешку. Один кричал: "вызовите мне скорую помощь. Я умираю". Другой: "Запомните мой адрес, прошу вас, пошлите моим родным, что я умер под Шауляем". Люди стонали, кричали, просили их убить. Пролежали мы там, среди трупов дня 4. Похоже туда свозили раненых, но никого не вывозили. А у Урусова были ранения в грудь, у него завелись червячки на груди, копошились. Женька говорит: "Я задыхаюсь, наверное, умру. Не выдержу здесь. Если нас отсюда не заберут".Нас не кормили. Дверь совершенно не открывали.

Когда в следующий раз подошла машина, Урусов говорит: "Давай встанем к двери как можно ближе. Облокотились о дверь. Дверь распахнулась. Входит офицер и говорит: "Летчики здесь есть? Два летчика?" Приехали специально за нами. Нас вывели, положили на машину вроде санитарной. Закрыли дверь, машина поехала. Урусов мне через некоторое время говорит: "Я задыхаюсь, чувствую, что умираю. Это машина - душегубка. Здесь, наверное, еще дым от трубы. Давай, бей стекла". Чем бить? Бить-то не чем. Я рукой стекло не разобью. Я ему говорю: "Женька, ты пойми, если я разобью, выскочат эти двое с автоматами, расстреляют нас. Дыши как-нибудь, терпи". Короче говоря, нас привезли к Кенигсбергу к кирпичному зданию, вроде тюрьмы. Перед тем как нас туда подвезти, нас привезли на площадь. Там было много народу. С фотоаппаратам стояли прекрасно одетые, в кожаных пальто с фашистскими знаками, офицеры. Один из них хорошо говорил по-русски:

- Откуда прилетели? На какой машине вас сбили?

- Як-9.

- С какого аэродрома прилетели?

- С Каунаса.

- Какие там еще есть машины?

- Я никаких машин больше не видел кроме Яков.

- Мы знаем, что там больше ничего нет, одни только Яки. Как ваши фамилии? На каких машинах кроме этого летали? За чем вас сюда послали?

- Сопровождать штурмовиков.

Короче говоря, они нас приказали расстрелять. Машина развернулась и выехала на улицу, но поскольку машин там было очень много, дорога узкая, проехать они не смогли. Привезли нас в огромное кирпичное здание, концлагерь. Там, когда нас ссаживали с машины, выбежали военнопленные и окружили нас. Мы говорим: "Мы летчики, нас хотят расстрелять. Отведите нас подальше от этого места". Они отвели в какую-то очень дальнюю комнату. Раздели. Одели нас в обноски, в ботинки с обмотками, как солдат все равно. Намазали нам морды. Сказали: "Ложитесь на живот, и ни в коем случае не поворачивайтесь". Мы так на животе с ним и лежали. Немцы ходили, смотрели. Нас так и не признали. Обошлось хорошо. На следующий день всех выстроили и повели на станцию. Меня несли. Станция была около здания. Всех посадили в товарные вагоны. Поезд тронулся. Привезли нас в город Хаммерштейн и положили в одном из лагерей в палаты. В деревянном здании. Вшей там до черта было. Там были короткие нары и по утрам ходили солдаты с винтовками и всех у кого ноги были высунуты изо всех сил по ним лупили. Если ноги не убирал - значит мертвый, его стаскивали. Потом через какое-то время меня устроили в лазарет к Степанову Владимиру Александровичу, профессору, который попал в плен будучи начальником госпиталя в городе Риге еще в 1941-м году. Хороший профессор, хирург, он делал операции и пленным и немцам. Позже ему дали возможность жить снаружи лагеря, там был построен сарай, ставший лазаретом. Внутри сарая располагались палаты с одно- и двухэтажными деревянными койками. К моему удивлению, койки были застелены чистым бельем а матрац и подушка набиты свежим сеном. В операционный стоял деревянный стол, застеленный клеенкой, над столом висела мощная лампа в примитивном абажуре. Вот в этом лазарете мы собственно и проживали. Степанов наложил мне гипс и положил ногу на растяжку. Досаждали вши, которые завелись под гипсом, нога ужасно чесалась. Были какие-то препараты, в которых я смачивал бинт и протягивал его между гипсом и телом. Это помогало, но не надолго. Через какое-то время нога у меня срослась. Это был уже февраль 45-го, наши подходили. Сначала стала слышна канонада. Чем ближе подходил фронт, тем меньше оставалось немецкой охраны лагеря - кого-то отправляли на фронт, кто-то скрывался. Оставшиеся немцы уже не измывались над нами, а только поддерживали порядок. Смягчение режима позволило Степанову отвезти меня на рентген в американский лагерь. Меня положили на телегу и повезли к американцам. Лагерь на меня произвел неизгладимое впечатление, там были совершенно другие порядки: ухоженная территория, волейбольные площадки, два теннисных корта. Дорожки были обсажены цветами, в садах росли яблоки, груши - одним словом санаторий. Охраняли румыны и венгры, а не как у нас немцы. Было замечательное хирургическое оборудование, рентгеновские аппараты. Жизнь была совершенно другой. У нас же издевательства, избиения, кормили только отбросами, хлебом с опилками, супом из травы - одной ботвой.

Американцы дали покушать, угостили сигаретами и шоколадом, да и с собой дали мясных консервов. Степанов говорит: "Никому ни в коем случае не отдавай, прячь, ешь сам так, что бы никто не видел, а то убьют и отнимут". Сделали мне снимок и оказалось, что кости не срослись и необходима операция. Степанов сказал, что оперировать будет сам. Американцы дали ему кое-какой инструмент, медикаменты, пожелав нам обоим удачи. На следующий день он сделал мне сшивание костей. К счастью, операция прошла удачно и постепенно я стал поправляться. Через некоторое время меня опять отвезли на рентген, который подтвердил, что кости начали срастаться.

Дата добавления: 2015-09-06