Что происходило с вами в первые месяцы войны?

– Когда объявили о германском вторжении, мы особо не переживали, так как были уверены, что максимум через две недели, немцев разобьют и Красная Армия будет в Берлине.

Продолжались занятия в аэроклубе, всех курсантов перевели на военное положение.

4-го июля к нам присоединили двух курсантов из Псковского аэроклуба, и они нам рассказали обо всем кошмаре, который творится в прифронтовой зоне, и это была первая достоверная информация о войне. А еще через пару недель наш аэроклуб в полном составе был вывезен в Ивановскую область. Эшелон с вагонами, с нашей материальной частью и с личным составом, без происшествий добрался до нового места назначения. В деревне Ясуниха нас разместили по избам. Здесь мы собрали самолеты, и снова приступили к учебным полетам. Осенью наше положение стало неопределенным. Нас не отправляли в летные училища, не поступало никаких приказов или распоряжений о нашей дальнейшей судьбе, и казалось, вообще, о нас забыли.

Наши прежние инструктора и начальство аэроклуба ушли на фронт, вместо них прислали новых начальников, которые не знали, как от нас побыстрее избавиться.

Полеты прекратились, не было горючего, да и просто, прокормить нас было нечем.

Но начальники так и не могли решить - куда нас девать, ведь официально мы уже в полном составе были зачислены в ряды РККА и должны были быть отправлены в летные училища.

Тогда эти командиры стали просто уменьшать количество едоков - за любую мелочь отчислять из аэроклуба в распоряжение военкомата. Не так посмотрел, не то сказал – моментальное отчисление. А нам правду не у кого было искать…

У меня в личном деле написано – беспартийный, так сначала за это зацепились, мол, как это?!, не комсомольцу можно доверить самолет? Да кто его, вообще, в аэроклуб принял?! Докопались окончательно до меня за болезнь, я простудился и пару дней не мог быть на занятиях и еще за какую-то чушь, и в ноябре зачитали приказ о моем отчислении из аэроклуба, с формулировкой - по состоянию здоровья в распоряжение военкомата по месту жительства.

Дали на руки все документы об окончании аэроклуба, и направление в Ленинград.

Город уже был окружен, и когда я добрался до Новой Ладоги, то выяснилось, что в осажденный блокадный Питер можно попасть только по специальному пропуску. Но я по своему легкомыслию все-таки решил пробраться туда без пропуска. На погрузке стоял морской буксир, я незаметно для охраны пролез на него и спрятался в угольном бункере, а когда мы переплыли через Ладогу, на перекладных добрался до дома. Пробыл я дома с матерью только два дня.

12-го ноября я пошел в свой военкомат Выборгского района и назад оттуда, домой, уже не вернулся. Меня сразу направили в бывшие казармы Литовского полка в пригороде, где я получил обмундирование, красноармейскую книжку.

Десять дней меня вместе с другими призванными держали в этих казармах, но что грустно - все обучение новобранцев заключалось в том, что нам пару раз показали, как надо заряжать винтовку – трехлинейку, и один раз мы бросали деревянные болванки вместо гранат.

21-го ноября ночью, наша маршевая рота, в которой было несколько сотен человек, вдоль берега Невы, мимо памятника русско-шведской войне 1809 года, пошла на передовую.

Одеты мы были в ватники и обмотки на ногах, оружие было у половины, сказали, что получим винтовки на подходе к передовой. У меня была короткая винтовка-«драгунка».

Мы прибыли в Долину смерти, в район Усть-Тосно, где нас влили в состав 252-го стрелкового полка 70-й Стрелковой Дивизии. Утром 22-го ноября в этом полку было 1200 красноармейцев и командиров, а к вечеру в полку осталось меньше ста человек в строю.

Помню фамилию командира батальона, в который я тогда попал – старший лейтенант Дягусаров.

Я смог продержаться в этой мясорубке целых три дня, пока меня не ранило, но эти три кошмарных дня, как не старался, забыть не смог…

Прежде чем мы продолжим, я бы хотел привести данные из оперативной сводки –«На 18-е ноября в 70-й СД осталось в строю: в 252-м СП – 42 активных штыка, в 329-м СП -70 активных штыков, в 68-м СП -130 активных штыков. В дивизию прибыло пополнение – 800 человек необученных, оружия на всех не хватает…»… Как выглядела передовая через четыре дня, 22-го ноября, когда вы прибыли в 252-й стрелковый полк?

– Есть такое выражение – зрелище не для слабонервных, оно как раз здесь к месту.

Окопов не было, была вырыта вместо траншеи, какая-та канава, глубиной меньше метра, а весь бруствер был прикрыт трупами убитых красноармейцев. Вся «нейтралка» перед нами была забита трупами, в основном нашими, там ногу негде было поставить, сплошной настил из трупов, а впереди штук восемь наших сгоревших танков. Просто приподнять голову и посмотреть на «нейтралку», было смертельно опасно, я только на мгновение приподнял голову, так сразу рядом ударила снайперская пуля. Что можно было успеть заметить, так это два моста перед нами: шоссейный и железнодорожный. Первый день нас просто выставили на расстрел, на убой - немцы беспрерывно вели минометный и артиллерийский огонь по нашей траншее, а спрятаться от разрывов и осколков было негде. Уже через несколько часов я видел, как на моих глазах некоторые от страха и нечеловеческого напряжения сходили с ума, другие пытались руками и штыками рыть ниши-пещеры под бруствером, но спасения не было.

Так сидели до ночи и ждали, каждый своего снаряда или мины…

Бездарная гибель многих сотен людей, которую ничем нельзя оправдать.

Но приказ Жукова по Ленфронту – «Ни шагу назад!» никто не нарушил…

Ночью в наши окопы вновь пригнали массу народа, мы выбрасывали трупы или куски мяса, руки, ноги от разорванных снарядами тел из своей разбитой взрывами канавы, и снова плотная людская масса заполнила передовую. Видимо, планировалось общее наступление.

Но что это было за пополнение… Запомнился один интеллигентного вида человек, в очках в золотой оправе, который спрашивал у меня –«Как заряжать винтовку?»

Было очень холодно, и хотелось жрать, но никто не доставил питания на наши позиции.

Кстати, за все три дня мы так и не получили никакой еды, никто не принес хотя бы с флягу с водой, так вместо воды мы ели снег, покрытый тротиловой копотью.

Зато нам принесли ящики с папиросами «Беломор», курева было навалом.

На второй день немецкий обстрел усилился. И тут, днем, командиры решили провезти вылазку, все было похоже на разведку боем. Погнали вперед всех, кто под руку попался, кто был неподалеку. Проход был на участке разбитой «траншеи», возле него стоял лейтенант, и каждого подгонял пинком. Я когда это увидел, то решил, что если лейтенант меня ударит, я его сразу пристрелю. Передернул затвор, он это заметил, и молча, пропустил меня вперед, без «напутствия ногой». Только мы проползли пятьдесят – семьдесят метров, как немцы открыли огонь из всех видов оружия и нас всех быстро перебили, но мне повезло, я успел, прикрываясь трупами, живым отползти под огнем назад. И снова немцы методично, не прерываясь, расстреливали из орудий и минометов нашу линию. Я стал удивляться, почему до сих пор не ранен и не убит…

На третий день, когда остатки полка перемешались с новым пополнением, я вдруг оказался на фланге, среди моряков – балтийцев, рядом со мной были матросы на ленточках бескозырок которых было написано «Рысь», кажется, была такая канонерская лодка.

В ночь на 25 –е ноября снова приказали атаковать немцев. Поставили задачу – незаметно добраться до сгоревших танков, а затем, по сигналу, подняться в атаку и захватить немецкие позиции. Вместе с матросами, которых было человек сорок, я пополз, считай что, буквально по трупам, вперед, замирая при каждой вспышке осветительной ракеты, но нас заметили и опять вся немецкая передовая обрушила на нас свинцовый ливень. Я уже достиг первого сгоревшего танка, который стоял метрах в двадцати от немецких окопов, спрятался под ним, а что было делать дальше - не знал, рядом никого из своих не было, а из-за плотного огня было невозможно было поднять голову. Прямо передо мной бил немецкий пулемет. Немцы стали бросать гранаты, которые летели через меня, а с нашей стороны уже почти никто не стрелял, всех поубивало.

Я решил, что надо отходить, иначе попаду в плен, но как только отполз метров на пять от танка, меня, видно, немцы заметили, и совсем рядом разорвалась граната…

Осколок попал мне в живот… Я как-то смог выползти с поля боя, и когда перевалился через бруствер обратно в свою траншею-канаву, то увидел моряка, капитан-лейтенанта, который произнес, обращаясь к кому-то –«Смотри, еще один живым выполз»…

Я еще на своих ногах дошел до ПМП, до места сбора раненых, откуда меня быстро переправили в медсанбат в Усть –Ижору, так как раненых в живот эвакуировали в тыл в первую очередь.

В санбате меня занесли в операционную, врачи начали надо мной работать.

А на соседнем столе лежал лейтенант с пулевым ранением в грудь.

Я еще был в сознании, и тут врачи меня оставляют и кидаются к лейтенанту, у него случилась остановка сердца. Все плыло как в тумане, но помню, как лейтенанту вскрыли грудную клетку и делали, как это называется – прямой массаж сердца, но все усилия оказались бесполезными, он умер на операционном столе. Меня после операции санитары отнесли в палату смертников – здесь лежали раненые в живот, а медсестрой в палате была девушка с моей школы.

К утру в живых еще оставалась половина палаты, а еще через день, из всех «старых» раненых в живот остался только я один,… остальных – на погост…

Через неделю я оказался в госпитале в Ленинграде.

Дата добавления: 2015-09-06