Расскажи о том, как тебя подбили.

- Когда нас подбили, немец уже отступал по всем швам. Мы тогда освободили города Сальск и Кропоткин. Наш аэродром располагался где-то уже ближе к Степному фронту. Рядом с нами была Калмыкия. Немцы дошли тогда только до Ставрополя. И был там, помню, такой Спицевский элеватор. Мы туда, ну на этот элеватор, ходили за арбузами. От этого места наш аэродром находился примерно в 5-7 километрах. Ну мы когда разузнали об этом, то у своего командования попросили: «Разрешите, мы туда и обратно сходим, это займет два часа, и арбузы принесем.» И так туда ходили и по три-четыре арбуза приносили. А потом, уже к августу месяцу 1943 года, немцев погнали прочь из Ставропольского края, и они отступили. Только еще держал фронт Леня Брежнев на «Малой земле». Так вот, во время этих боев, где-то в феврале 1943 года, нас подбили. Немецкий самолет подлетел к нам, дал трассу и ушел прямо под нами. Но как это случилось? У нас вдруг загорелся мотор. Я летчику, своему командиру, сразу же сообщил по РС: «Командир, мы горим, снизу идет дым.» И он мне приказал: «Прыгай!» И мне ничего не оставалось, как выполнить его приказ. И я его выполнил. А остался он жив, не остался жив, - этого я не знаю. Но он погиб, конечно же. А я еще в полете почувствовал, как ноги болью обожглись. В общем, больно очень стало! Но я командиру не доложил об этом. Потом почувствовал, что у меня что-то шлюпает в комбинезоне. Февраль месяц был все-таки, мы тогда комбинезоны носили. Я тогда Леше, своему командиру, сказал: «Командир, я у тебя штрафник!» Он мне сказал: «Ничего, скрой все это дело. У тебя партийный билет с собой?» Я сказал: «С собой.» И это меня спасло. Потому что из СМЕРШа меня допрашивали по этому поводу. Говорил ему: «Летчик приказал прыгнуть, я спрыгнул. А машина горела уже.» Я тогда потерял много крови. У человека четыре литра крови, правда? Так у меня оставалось совсем немного. Я вывалился из самолета совсем обессилевшим. Когда спрыгнул, увидел, что машина ехала недалеко от грейдерной главной дороги. И они меня увезли в часть. А до этого я и не знал, что мне и делать. Я еще подумал тогда: «Все, если немцы, пистолет у меня в кармане, пулю в висок.» А то что ж? На хрен мне было нужно, чтобы я мучился в Майданеке о Освенциме.

Потом я спрыгнул, попал в госпиталь. В госпитале мне рану прочистили и сказали: «Но мы вас поддержим, поддержим!» Лежал я в госпитале в Армавире. Госпиталь наш находился на улице Орджоникидзе. Сам госпиталь располагался в четырехэтажном здании. И все этажи были переполнены ранеными. Я, помню, там газету «Сталинский сокол» такую начал читать. Потом ко мне приходили военные. Тогда уже в Красной Армии погоны ввели, и они были, значит, с погонами. А ты представляешь, что это значило: ввести погоны, когда у нас были петлицы. Погоны ввели 23 февраля 1943 года, я все помню. Это все равно что тебе скажут: снимай трусы и беги прочь по городу. Так это удивляло. Но это в юморе говорю. Так вот, они меня спрашивали: «Ну, сынок, откуда?» А я им отвечал: «С Ленинграда, на Ленинградском фронте обслуживал самолеты, потом на Сталинградском фронте на «илах» летал...» А ведь меня после ранения могли вообще списать под чистую. Я помню, приходил ко мне председатель какого-то там местного колхоза с таким большим носом. Он стоит около меня, а я ему показываю: мол, вот пуля у меня сюда вошла и отсюда вот вышла. Ему показывают на меня и говорят: вот это - очень умный человек, отлично знает бухгалтерский учет и все в таком духе. И меня этот председатель колхоза хотел взять к себе. Потом ко мне заходит женщина-врач и говорит: «Я тебе все сделаю так, что ты воевать больше не будешь. Иди работать в колхоз, и ты останешься жив. Еще войны очень много.» Но разве я был не патриот, их мать! Конечно, я от такого предложения отказался. Рану мне вылечили, кости остались целы, жив остался. Но рана иногда болит. Бывает, застучит что-то там внутри: тук-тук-тук. Вот я иногда и думаю: а не заложил ли там Гитлер часовой механизм? Ну ладно, это я все шучу. А тогда было такое дело, что приходили в госпиталь и набирали некоторых раненых работать бригадирами или кем-то еще.

Но ранение в авиации, - вещь сама по себе очень редкая. У нас даже так об этом говорили: «Или грудь в крестах, или голова в кустах.» Это означало что или умрешь, или будешь жив. То есть, если хорошо поработал, - значит, грудь будет в крестах, а если хреново поработал, - значит, погибнешь, и голова твоя будет в кустах. Это я от старых летчиков слышал, от «старых пиратов», как мы их тогда называли. Этих старых летчиков я видел еще до войны, когда они со своими самолетами базировались недалеко от нас, в районе города Котлы. А мы, пацаны, бегали на них смотреть, и много от них услышали. Они, старые пираты, об этом еще так говорили: «Х....й с ним, все равно, хоть нос в тавоте, все равно в воздушном флоте.»

Но бывало и такое, что кого-то ранит, и он останется жив. Бывало, прилетит избитая машина, стрелок-радист, штурман и летчик кое-как эту машину посадят, и сразу же сообщают по службе связи, что такой-то такой-то человек ранен. И сразу же на место приезжала машина скорой помощи. Врачи приходили, брали раненого, оказывали помощь. А почему так получалось? Потому что командир полка давал, к примеру, такую команду: что раз немец готовит к взрыву такой-то город, два полка должно взлететь там-то и там-то. И мы улетали туда своим таким гамбузом: первая эскадрилья, вторая эскадрилья, третья эскадрилья. И кому-то попадало.

А тогда, я тебе говорил, меня еще и особист даже бил. Был такой Герасимов со двумя шпалами. Между прочим, то, что я буду подбит, мне одна гадалка за месяц до этого предсказала. А дело получилось так. Когда в феврале мы стояли в Ростовской области, то летали не всегда: была нелетная погода, когда лететь было невозможно. И была одна фронтовичка, которую звали Евдокия Александровна, а фамилия ее была в действительности Гадаева. Ей было тогда 28 лет. А мне было 20 лет всего. Но она была очень хорошая женщина. Она нас кормила. Как-то раз подошла она ко мне и спросила: «Сержант, а вы где родились?» «В Ленинградской области...», - ответил я. «Оо-ой, - сказала она мне, - там хорошие у вас места есть. Кстати, вы в Финскую войну не воевали?» «Нет, - ответил я ей, не успел, мне еще 20 лет только» «Хотите я вам правду скажу? - сказала она мне. - Я за вами уже много дней наблюдаю. Хотите, я познакомлю вас с девушкой? Тогда мы с вами обязательно победим. И она хочет, чтоб она вас ждала.» «Нет, не надо этого делать, еще война не закончилась, кто знает, что там будет», - сказал я ей. И она еще говорила: приходите, я вас согрею. Ну а я на такое не шел, мне всего 20 лет было, пацан был. Так вот, эта Евдокия Александровна мне сказала тогда: ты будешь счастливый, но буквально в течение месяца ты получишь большой удар, и если останешься жив, - ты останешься живой. Я ей 100 рублей еще потом дал. И еще потом мне одна цыганка нагадала, сказала: вы останетесь живы, но будете очень и очень долго служить.

Дата добавления: 2015-09-06