ВЫХОД ИЗ ИГРЫ

События выходных вымотали меня морально и физически, поэтому большую часть понедельника провожу в постели — сплю или валяюсь, уставясь в потолок, и слушаю диски. Не бреюсь. Не моюсь. Не переодеваюсь. Пытаюсь ни о чем не думать. Просто тихо загниваю, отвергнув все условности цивилизации. Разве что в штаны не мочусь. Мэтт уехал по делам, и мои контакты с внешним миром сведены к нулю. Мне на все наплевать. Единственное, чего я сейчас хочу, — чтобы время шло быстрее и Эми осталась далеко в прошлом. Только так можно унять боль.

Во вторник днем желудок заставляет меня вынырнуть из глубин депрессии. Я поднимаю телефонную трубку и заказываю пиццу на дом. Поглощая ее, вдруг понимаю, что все делаю не так. В любом случае хандрой ничего не исправишь. Да, затея с надписью под окном Эми провалилась, но ведь всего одна буква отделяла меня от победы! Значит, нужно придумать новый план. Другой подход. Достаю из холодильника бутылку водки и возвращаюсь в спальню, чтобы хорошенько все обдумать.

Вторник. Почти вечер. Я все еще в своей комнате — теперь это приют великого творца. У меня есть идея. Она так проста, что я диву даюсь, почему она не посетила меня раньше. Тем более что идея все это время фактически маячила у меня под носом.

Моя гитара.

Вот она, висит тут с прошлого лета, когда я брал уроки (пять, если быть точным). Песня. Конечно! Серенада. Лучший способ заставить ее осознать, как сильно я страдаю. Дело продвигается. Причем даже быстрее, чем я предполагал. Сначала слова шли туго, но потом стали появляться будто сами собой. И мелодия отличная. Особенно если учесть, что я знаю всего три аккорда. Все идет замечательно. Дымятся благовония. Элвис томно напевает мне из стереосистемы — для вдохновения. И последний штрих: бандана, как у Брюса Спрингстина.

К одиннадцати я готов к премьере песни. Убираю подальше недопитую бутылку водки, чтобы ненароком не опрокинуть, вешаю на плечо гитару и с порога комнаты объявляю:

— А теперь мы с удовольствием представляем вам нашего гостя из Голливуда. Впервые для вас живое выступление Джжжжееекки Рррросситера.

Уверенным шагом пересекаю комнату и под гром аплодисментов выхожу на кровать.

— Эту песенку я посвятил одной знакомой девушке. — Стараюсь говорить с тягучим южным акцентом. — Девушке по имени Эми. Девушке, которую я очень люблю. Песня называется «Я больше не могу без тебя».

Сбацав пару аккордов, начинаю:

Ты была как фея прекрасна.

Без тебя жизнь моя ужасна.

Без тебя я так болею.

Без тебя я так хирею.

Сердце рвется на части, и мне не до сна.

Дальше припев. Тут мне должно подпевать трио вертлявых девиц в ковбойском прикиде.

Без тебя его жизнь ужасна.

Неужели он ждет напрасно?

Вернись к своему

Джеку любимому.

Вам будет вместе так классно.

Теперь второй куплет. Я окончательно вошел в роль.

Без тебя я жить не могу.

Я как рыба на берегу.

Сжалься, приди

И меня ты спаси.

Задохнусь без тебя я и скоро умру.

Но до второго припева я так и не дошел, потому что услышал голос:

— Ты что делаешь?

Поднимаю глаза и вижу в дверях совершенно обалдевшего Мэтта.

— Пою, — отвечаю я. — А что, незаметно? Немного подумав, он говорит:

— Заметно, что у тебя окончательно крышу снесло.

— Думай что хочешь.

Он медленно оглядывает комнату:

— Я так понимаю, что она не вернулась?

— Правильно понимаешь.

— Тогда пора взглянуть правде в лицо, Джек. Она не вернется. — Он качает головой. — Все кончено. Смирись.

— Ничего не кончено.

— С завтрашнего дня.

— Что?

— С завтрашнего дня ты прекратишь это безумие. Никаких больше погребальных песен и самоуничижения. — Он смотрит на бутылку водки, потом окидывает меня презрительным взглядом. — И ты не будешь больше напиваться как свинья. Понял? — Я не отвечаю. — И поверь мне на слово, друг. Как я сказал, так и будет.

И Мэтт уходит, грохнув дверью. Пару секунд я пялюсь на дверь, потом в отместку со всей силы ударяю по струнам и продолжаю свои куплеты.

Не знаю, когда я отключился. Просыпаюсь от жуткой головной боли и голоса Мэтта:

— Радиохэд… Ник Кэйв… Портишэд… Боб Дилан…. Ник Дрейк… Так, «Смарф»< Компьютерная игра и популярный саундтрек к ней, отличающийся крайней заунывностью. > вроде нет. Собрания рождественских гимнов в исполнении церковного хора мальчиков тоже не видно.

Быстро открываю один глаз и вижу, что в комнате включен свет. Мэтт сидит на полу и просматривает диски, которые я слушал последние несколько дней.

— И что мы имеем? — продолжает он. — Все признаки приступа жалости к себе. Вот на этом наш приступ и закончится. Вставай!

Комнату наполняет солнечный свет, и я — открыв второй глаз, — вижу, как Мэтт распахивает окно. Еле оторвав голову от матраса, смотрю на Толстого Пса. Среда, утро, восемь часов. Со стоном плюхаюсь обратно и зарываюсь с головой под одеяло.

— Я не шучу! — грозит Мэтт, срывая с меня одеяло. — Я вчера тебе сказал, что с этой ерундой пора кончать. И я не передумал.

Только после этих слов я реагирую — хватаю ускользающее одеяло за угол и тащу на себя.

— Отвали, — советую я и прячу голову под подушку.

— Очень мило. — Короткая пауза, потом Мэтт говорит: — Значит, так, есть два варианта: легкий и трудный. Либо ты поднимаешься сам, либо тебя поднимаю я. — Он ждет моей реакции, но я притворяюсь глухим. — Отлично. Значит, трудный вариант.

Я слышу, как он выходит из комнаты, и меня охватывает недоброе предчувствие. Я знаю, каким бывает Мэтт, когда твердо решает что-то предпринять. Он действует наверняка и идет напролом. Но потом я успокаиваюсь. Если он не приставит мне пистолет к виску, то ничем другим от кровати меня не отковыряет. А пистолет он не приставит. Он же юрист — ему есть что терять. Так что все это блеф. Потом вспоминаю про шрам над бровью, оставшийся у меня после его выстрела из духовика. Но думать об этом мне уже некогда.

На меня обрушивается поток ледяной воды. Я бы закричал, но шок от этой процедуры сковал мои легкие.

— Ты, урод! — реву я. — Я весь мокрый!

— Не могу сказать, что это меня удивляет в данных обстоятельствах, — соглашается Мэтт, покачивая пустым пластмассовым ведром.

Я сажусь на кровати, вода стекает по лицу. Футболка и джинсы, которые я не снимал с воскресенья, промокли до нитки. Кидаю на него злобный взгляд.

— По-твоему, это смешно?

— Кофе! — командует он, кивая на столик у кровати.

Я неохотно протягиваю руку и делаю один глоток.

— Вот, пожалуйста. Доволен?

— Дело не в том, доволен я или нет, — беспристрастно сообщает Мэтт и молча наблюдает, как я допиваю кофе. — Так, теперь вставай!

— Зачем?

Он щурит глаза:

— Делай, что говорят, Джек! Я не могу с тобой возиться весь день. Через час я должен быть на работе.

Смирившись с тем, что он не отстанет, пока не добьется своего, я встаю.

— Посмотри на себя, — требует Мэтт. Смотрю на свое отражение в зеркале. Да, надо сказать, зрелище не из приятных. Ворот футболки посерел от грязи; ногти черные, будто я землю руками рыл; ко лбу прилипла какая-то дрянь, сильно смахивающая на ошметок колбасы. Но самое страшное — это глаза. Точно какой-то гад изрисовал мне белки красным фломастером. Хотя ни один мало-мальски здравомыслящий человек ко мне и на пушечный выстрел не подошел бы. Скорее вызвал бы полицию и сообщил, что маньяк-убийца разгуливает на свободе.

— Позор, — объявляет Мэтт, с отвращением оглядывая меня. — Мне стыдно жить с тобой под одной крышей. Тебе есть что сказать в свое оправдание?

Я смотрю в пол и бубню:

— Ну ладно. Подумаешь, сегодня я не в лучшем виде.

— Не в лучшем виде? Да ты даже не в худшем виде. У тебя вообще вида нет.

— Да! — начинаю злиться я. — Хреново выгляжу, и что?

— Это хорошо, что ты признал наличие проблемы, — радуется Мэтт. — Первый шаг к исцелению. Теперь повторяй за мной. Меня зовут Джек Росситер.

— Какого… — пробую я возразить, но его грозный взгляд заставляет меня вспомнить про ведро холодной воды. Напоминаю себе, что этот человек опасен и способен на все. — Меня зовут Джек Росситер, — послушно повторяю я, стараясь выдержать максимально скучающую интонацию.

— Я — мужчина.

— Я — мужчина, — вещает голос бездушного робота.

— Сильный и независимый.

— Сильный и независимый.

— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.

— Я самодостаточен, и мне не нужна женщина.

— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.

— Я могу быть счастлив даже в полном одиночестве.

— Я не просто мужчина, я свинья.

Тут я понимаю, что впервые за несколько дней улыбаюсь.

— Я не просто мужчина, я свинья.

— Мне нужно как следует помыться.

— Мне нужно как следует помыться.

— Переодеться.

— Переодеться.

— Потому что от меня воняет. Последнюю фразу я повторить уже не в силах, потому что сгибаюсь от хохота. Он достает откуда-то кусок мыла и сует мне в руку. Потом подталкивает к выходу и указывает на дверь ванной. Спустя некоторое время, когда я вытираюсь, Мэтт просовывает голову в дверь:

— Вернусь около шести. И если снова застану тебя в роли внебрачного сына Бон Джови, разломаю гитару об твой зад.

— Не волнуйся, — говорю я. — Призрак Хендрикса больше не появится.

— Надеюсь. Да, кстати, еще кое-что. — Что?

— Вчера звонила Хлоя. Ждет тебя к ужину, в восемь. — Он подмигивает мне. — Это входит в программу твоей реабилитации.

Все утро я навожу порядок в квартире, а днем с головой погружаюсь в «Этюд в желтых тонах». Разговор с Мэттом произвел столь благотворное воздействие, что я смог побороть желание закрасить все полотно черным. Но мое исцеление оказалось неполным: мысли о Маккаллен то и дело мелькают в голове. Наверное, это потому, что постоянно ловлю на себе ее пристальный взгляд — с портрета в углу. Все, она меня достала. Сую портрет под мышку и выхожу в сад.

В саду развожу костер. Мне ничуть не жалко картину. Слишком много воспоминаний связано с ней. И не только события той памятной ночи. Слишком много воспоминаний обо мне, о том, каким я был. О моем трепе, манипуляциях, методах и приемчиках. Теперь я знаю — чушь это собачья. Все мои ухищрения и донжуанские штучки не помогли мне вернуть Эми. Она приняла решение, и если оно окончательное и бесповоротное — то так тому и быть. И глупо было с моей стороны полагать, что я способен заставить Эми изменить его. На моих глазах холст скукоживается и рассыпается в пепел.

Я возвращаюсь в дом.

К Хлое прихожу ровно в восемь.

— Мэтт не шутил, — говорит она, открыв дверь.

— Насчет чего?

— Насчет тебя. Бедняжка. Выглядишь хреново.

Выходит, я зря мылся и брился.

— Зато ты выглядишь сногсшибательно.

Это верно. В коротком черном платье она великолепна. Хотя в моем теперешнем состоянии мне это по барабану.

— Иди сюда, — Хлоя прижимает меня к себе, — дай-ка я обниму тебя. — Несколько мгновений она не отпускает меня, потом берет за руку и ведет в столовую. — Надеюсь, ты голоден, — говорит она, наполняя мой бокал вином, — я приготовила столько, что и десятерых можно накормить.

Пока Хлоя хлопочет на кухне, я оглядываюсь. Действительно, она расстаралась не на шутку: на столе разложено шикарное серебро, играет приятная музыка, горят свечи. Опускаю взгляд на свою помятую рубашку и выцветшие джинсы, но потом говорю себе: «Это же всего лишь Хлоя. Она бы и бровью не повела, если бы на мне была надета монашеская ряса с ковбойской шляпой». Спустя пару минут Хлоя появляется с подносом в руках и широченной улыбкой на лице. Она начинает говорить и с этого момента не замолкает ни на минуту. В течение всего ужина она искусно обходит стороной тему Эми, и даже я на некоторое время о ней забываю. Но когда мы пьем кофе, устроившись на диване, уныние снова овладевает мной.

— Может, расскажешь, — предлагает Хлоя, — куда подевался наш Лихой Джек?

Я пожимаю плечами:

— Пропал. Испарился. Ушел в творческий отпуск.

— Когда вернется?

— Если бы я знал… Все изменилось. Ни одно из моих прежних правил уже не действует. — Я с трудом подбираю слова.

— В каком смысле?

— Во всех. Вот женщины. Я думал, что все про них знаю. Думал, что могу влюбить в себя любую.

— А теперь так не думаешь?

— Нет. Я не понимаю их абсолютно.

И я рассказываю о том, как Эми не отвечала на мои звонки, как я торчал у ее дома, про надпись. Даже про то, что я делал вчера, когда Мэтт меня застукал.

— Будут и другие девушки, — убеждает Хлоя, — обязательно. Ты симпатичный.

На секунду я закрываю глаза и пытаюсь представить эту другую, но вижу только Эми — в слезах стоящую у дороги.

— Мне не нужны другие.

Хлоя закатывает глаза и пихает меня под ребра.

— Ну это ты расчувствовался. Надо смотреть на вещи реально. Всех нас жизнь бьет, но мы встаем и идем дальше. Так уж устроен мир. — Она кладет руку на мою ладонь. — Джек, это нужно пережить. Согласна, непросто, но рано или поздно тебе придется это сделать.

— Хлоя, мне так погано.

Она проводит рукой по моим волосам.

— Я знаю, милый. Знаю. Но ты справишься.

— Не представляю, что мне делать.

Мы молчим. Проходит минута или больше, и Хлоя говорит:

— Я могла бы тебе помочь, если хочешь.

Я поворачиваюсь к ней. Ее лицо всего в нескольких сантиметрах от моего. — Как? Она подвигается ближе и шепчет:

— Вот так.

Я чувствую, как ее губы прижимаются к моим.

— Не надо, — прошу я и отталкиваю ее. — Я не этого хочу.

Видимо, по выражению моего лица Хлоя понимает, что я не шучу. Она отодвигается, зажигает сигарету и упирается взглядом в темноту.

— Извини, — говорит она, снова поворачиваясь ко мне. Лицо у нее красное.

— Хлоя, мы друзья, — произношу я как можно мягче. — Хорошие друзья, но не более того.

— Я понимаю. Извини, глупо, слишком много выпила. — И будто в подтверждение своих слов она берет стакан и наполняет его до краев.

— Ничего страшного, — искренне отвечаю я. — Считай, что ничего не было.

— Ты ведь действительно любишь ее, да? — спрашивает она, докурив сигарету.

— Да.

— Тогда напиши ей. Расскажи, что ты чувствуешь. Вдруг поможет. В любом случае стоит попытаться.

— Правильно. Напишу сегодня же и завтра отправлю. Все остальные способы я уже испробовал.

Хлоя целует меня в щеку. Потом выпрямляется и с улыбкой качает головой.

— Ни дать ни взять внебрачный сын Бон Джови. Какой же ты на самом деле, Джек Росситер?

Когда я возвращаюсь домой, Мэтт еще не спит. Он сидит на кухне и читает журнал.

— Рано ты, — замечает он, — я думал, вы всю ночь проболтаете.

Сажусь на край стола. Про то, что случилось у Хлои, рассказывать не буду. Незачем Мэтту знать.

— Ужасно устал.

— Вчерашний рок-н-ролл из тебя весь дух выжал?

Я улыбаюсь:

— Прости за вчерашнее. И спасибо, что вправил мне утром мозги.

— Всегда пожалуйста. — Он внимательно смотрит на меня. — А теперь ты в порядке?

Я киваю:

— Не совсем, но со временем все наладится.

— А пока, — заявляет Мэтт, — мы с тобой оторвемся по полной.

— Оторвемся?

— Да, если ты еще помнишь, как это делается. Пойдем куда-нибудь. Повеселимся. Девчонок снимем.

— Честно говоря, Мэтт, меньше всего мне сейчас хочется кого-нибудь снять.

— Да я не о тебе говорю. С таким лицом у тебя шансов заклеить девушку не больше, чем у Квазимодо. Я про себя.

Я встаю, зеваю.

— Все равно я пас.

— Логично, — соглашается он. — Отсидись до субботы. Но потом тебе не отвертеться. Пойдешь со мной в клуб. Я тебе напомню, что такое веселье.

Поднимаюсь к себе, сажусь за стол и достаю ручку с бумагой. «Дорогая Эми», — начинаю я. И тупо смотрю на белый лист. Он такой маленький, а мне так много нужно сказать. Но все равно надо попробовать. Пробую, но ничего не выходит. Потому что я даже не знаю, с чего начать: сказать ей, что я безумно ее люблю и скучаю по ней, или просто изложить факты. Но главное, я понимаю: это будет конец. Сомнений нет. Сейчас мне остается только подписаться и уйти в тень. Что будет дальше, зависит только от нее.

ЭМИ

— И не надейся, что в субботу я пойду с тобой в клуб, — в последний раз говорю я.

Хел подносит к губам бутылку с пивом и смотрит на меня тяжелым от отчаяния взглядом.

— С таким настроением я тебе только вечер испорчу, — продолжаю я, загребая лепешкой остатки кормы< Индийское мясное блюдо со специями. > и запихивая в рот.

Мы сидим на полу в моей гостиной, между нами остатки обеда из индийского ресторана. Еду притащила Хел — решила, что после такой душевной травмы я могу совсем отощать.

Ах, если бы.

Хел расстегивает пуговицу на джинсах.

— О чем мы с тобой только что говорили целый час? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжает: — Что тебе нужно жить дальше. Нельзя все время откладывать жизнь на потом.

— Я и не откладываю, — возражаю я и чувствую, как усталость расползается по всему телу. Откидываюсь на диван и смотрю в потолок.

— Ну да. И поэтому все время работаешь как заведенная…

— У меня новая работа, — перебиваю я.

— Как же! Просто ты пытаешься не думать о Джеке. Пора с этим покончить. К тому же лучший способ отвлечься — выйти в люди. Эми, билеты халявные. Новый бар — с музыкой, танцами. Упустить такой вечер — это же преступление. Пошли, развеем тоску-печаль.

Подтягиваю колени, обхватываю их руками. А Хел все трещит и трещит. Ой, что-то мне нехорошо. Может быть, объелась — нашего обеда хватило бы на целую индийскую деревню. Или потому что опять вспомнили Джека — мне теперь при упоминании его имени всегда дурно делается.

Понятно, почему Хел так настойчиво пытается вытащить меня из дому. Я уже целую неделю сохну и покрываюсь плесенью, как сухарь под холодильником. Если бы Хел вела себя так, словно завтра наступит конец света, я бы тоже приняла все меры по ее спасению. И тоже предложила бы напиться. Но чтобы пойти в этот новый бар…

Нет уж, лучше харакири.

Я знаю, что поступаю подло, но Хел не такая уж альтруистка. Гэв уезжает, вот она и решила, что отдохнет одна не хуже, чем он, вот и рвется в бой. Гэв неожиданно заявил, что его компания устраивает выездной «семинар» на неделю — «чтобы сотрудники могли лучше узнать друг друга в неформальной обстановке». Хел это известие восприняла без особого энтузиазма. По ее глубокому убеждению, гольф и прочее — забавы для идиотов.

По-моему, она просто завидует.

И поэтому с тех пор, как я вернулась из ЧП (чертовой поездки), Хел взялась за меня с особым рвением. Конечно, я очень ее люблю, но, пожалуйста, отстаньте все от меня и оставьте в покое мою измученную душу. Мне совсем не хочется, чтобы меня вытягивали за волосы из трясины скорби. Мое единственное желание — умереть, но Хел этого никак не возьмет в толк.

Во-первых, как она могла подумать, что я избегаю мыслей о Джеке? Да я ни о чем другом и думать не могу уже целую неделю. Джек мельтешит в моей голове целыми днями, не дает спать по ночам и ни в какую не желает убираться. Мне так надоело его постоянное присутствие в моей голове, что я готова лечь в психиатрическую лечебницу на курс электрошока.

На новой работе мне стоит неимоверных усилий сконцентрироваться даже на самом простом поручении. И как только расслаблюсь хоть на секунду, меня снова одолевает хандра. Вот как сейчас.

— Ну, девочка моя, успокойся, — вздыхает Хел и берет меня за руку.

— Извини. — Я глотаю слезы. И откуда только они берутся? Сколько их там? Разве в человеке может поместиться столько лишней жидкости?

— Дорогая, вот именно поэтому нам надо что-то придумать. Не можешь же ты вот так сидеть дома и реветь все выходные.

— Могу, — всхлипываю я, уже не сдерживаясь.

— Ты же всегда говорила, что «Победитель получает все» — твоя любимая песня.

Я громко шмыгаю и утираю нос.

— Мне просто нравится «АББА».

— Тебе надо больше бывать на людях. — Да отстань ты!

Она озабоченно вздыхает:

— А Джек наверняка так не убивается.

У нее снова воинственное выражение лица. Хел восприняла поведение Джека как личное оскорбление. Теперь я даже рада, что не познакомила их. Думаю, если бы она случайно столкнулась с ним, то задушила бы его голыми руками. Так и вижу статью в вечерней газете:

Я киваю и подтираю нос, на радость Хел. Кроме того, когда мое лицо уткнуто в салфетку, она не может догадаться, о чем я думаю. И мне бы этого не хотелось. Потому что я с ней не согласна. Я уверена, что Джек сейчас страдает не меньше моего, а может, и больше. И хотя это он обидел меня, мне становится еще хуже, когда я думаю, как мучается он сам.

Свободная женщина девяностых? Как же.

— Я не хочу говорить о Джеке. Давай закроем эту тему.

Но Хел никак не угомонится.

— Что-то я не слышу, как он долбится в твою дверь, моля о прощении, — язвит она.

— Нет, но…

— Что «но»? Он позвонил тебе пару раз, и что? И ничего. На этом и успокоился. Разбил девушке сердце и бровью не ведет. Главное в отношениях — уважение, а с его стороны нет и намека на это.

Я опускаю голову и молчу. Она права. Мне нечего возразить, но, сама не знаю почему, мне хочется его защищать. И Хел это замечает.

— Эми, ты забыла, что он тебе изменил?

— Он с ней не спал.

— А, понятно. То есть все это ерунда? И ты готова принять его обратно?

Что тут ответишь? Сердцем чувствую, что да. Да, я хочу, чтобы он вернулся. За эту неделю я пережила все: ярость, обиду, тоску, но одно чувство осталось неизменным. Я скучаю по нему. И я люблю его.

Точнее, я любила его.

И да, я готова принять его обратно. Джека, с которым мы занимались любовью на пляже. Который всю ночь не выпускал меня из своих объятий, который мог рассмешить и успокоить меня.

Но не того Джека, который переспал с Салли Маккаллен и который врал мне целую неделю.

Вот в этом и проблема.

Потому что оба Джека — один и тот же человек.

Хел хмурится.

— Если он изменил однажды, изменит снова, — пророчествует она. — Такие парни, как он, на все способны.

— Я знаю.

Сейчас она примется вещать об ужасах любви.

— Если тебя устраивают такие отношения, то пожалуйста. Флаг тебе в руки. Только не беги ко мне жаловаться, когда все полетит к чертям собачьим.

— Ты знаешь, что меня они не устраивают.

— Доверие — это главное! — продолжает буйствовать Хел. — Если ты ему не доверяешь, то грош цена вашим отношениям. А Джек все испортил. Понимаю, это трудно признать, но со временем все заживет.

— Заживет?

— Конечно!

— Тогда почему сейчас я сама не своя?

— Потому что тебе кажется, что ты по нему скучаешь. Но на самом деле ты всего лишь скучаешь по тому, что с ним было связано — серьезные отношения и все такое.

— А-а, — невнятно тяну я. Такое чувство, что она доказала мне теорему, а я ни черта не поняла. Хел становится жуткой занудой, когда начинает учить уму-разуму. И, судя по всему, это надолго.

Хел встает, подает мне руку и тянет меня вверх.

— Ты что? — пытаюсь сопротивляться я.

Она тащит меня в ванную, включает свет, складывает руки на груди и кивает в сторону зеркала:

— Взгляни-ка, на кого ты стала похожа. Только не на себя, это точно. Вид такой, будто меня сквозь кусты волокли. Глаза опухшие, а на подбородке прыщ размером с Манчестер.

— Хел, это глупо. — Нет.

Я раздраженно смотрю на нее в зеркало.

— Чего ты от меня хочешь?

— Знакомьтесь, Эми Кросби. Девушка, которая обожает, когда на нее плюют с высокой башни, только потому, что боится остаться одна. Она готова встречаться с парнем, который ей врет, изменяет, который не хочет признаваться ей в любви. Который повез ее в отпуск и чуть не убил, прежде чем решился рассказать о своих шалостях.

— Перестань! — Во мне закипает злость. — Я его бросила, не забыла?

Хел кривит лицо.

— Именно.

Я вспоминаю свой отпуск, но Джек украл у меня все хорошие воспоминания. То, что он сделал, полностью перечеркнуло самую лучшую неделю моей жизни. Влюбленная дура. Мне и в голову не приходило, что у него в руках бомба. Взорвавшись, она раскидала нас в разные стороны. Теперь я понимаю, о чем говорит Хел.

— Ты права.

— Он тебя не заслуживает.

Я вздыхаю и согласно киваю:

— Не заслуживает.

Хел меня крепко обнимает, и мы возвращаемся в гостиную. Она подбирает коробки и складывает их в пакет.

— Так, на этом и закончим. И смотри у меня, чтобы я тебя больше в слезах не видела. — Потом идет к музыкальному центру и ставит диск. — Вот, специально для тебя. — Выкручивает звук на максимум и начинает петь, кривляясь, как Том Джонс.

Хел знает, что рассказ об ужасах любви произвел на меня впечатление, но для пущего эффекта заставляет принять и главное лекарство: она вынуждает меня смеяться.

Разве можно ее не любить! Хел запрыгивает на диван и тащит меня за собой. Мы дружно визжим под Глорию Гейнер и извиваемся, пытаясь изобразить на диване подтанцовку.

Мы грозим друг другу пальцами и так громко поем «Я выживу», что я не сразу слышу звонок. Спрыгиваю с кровати и делаю звук тише. Фу-у, даже вспотела.

— Ты слышала звонок? — спрашиваю я, ринувшись к домофону.

— Не-а.

Я громко кричу в домофон, но никто не откликается, поэтому я бегу к входной двери, распахиваю ее, выглядываю на улицу. Никого нет. И тут замечаю на коврике письмо.

Поднимаю его. Сердце бешено колотится.

— Что там? — спрашивает Хел, когда я возвращаюсь в гостиную, и выключает музыку. В квартире воцаряется нестерпимая тишина.

— Письмо… от Джека.

Перевожу взгляд на нее, потом снова на письмо.

Руки дрожат.

Только у меня все наладилось, так нет же, опять он тут как тут.

— Он тебе его сам отдал? — спрашивает она.

— Нет. На коврике лежало.

Хел подходит ко мне, и мы рассматриваем конверт. На лицевой стороне зелеными чернилами рукой Джека написано: «Э. Кросби. Квартира на верхнем этаже».

Э. Кросби.

Не Эми Кросби.

Или просто Эми.

Хоть бы марку нарисовал.

Э. Кросби — может быть, это означает «эта… как ее… Кросби».

Даже из банка мне присылают письма с инициалами Э. Л. — Эми Лорен. (Когда я родилась, папа с ума сходил по Лорен Баколл.)

Сверлю письмо взглядом, пытаясь угадать его содержание. Переворачиваю конверт. На обратной стороне ничего нет. Ничего. Нюхаю бумагу — ни малейшего намека на запах лосьона.

Мужчиной не пахнет.

— Ты его читать будешь? — спрашивает Хел.

— Не знаю.

Я действительно не знаю. Не уверена, что смогу вынести то, что там написано. Вдруг мне станет еще хуже? Я не смогу пережить, если Джек написал, что одобряет мое решение. И что он продолжает встречаться с Салли. И грязных подробностей знать не хочу. И вообще не хочу, чтобы мне о нем что-то напоминало.

Хел касается моей руки:

— Подумай хорошо. Могут ли его слова облегчить твои страдания?

Да, его слова могли бы смягчить мою боль, но вряд ли в письме написано: «Милая Эми, все это неправда. Между мной и Салли никогда ничего не было… просто неудачно пошутил».

И даже если бы и так, мне уже слишком многое пришлось из-за него пережить. Теперь могла бы только подумать, что он полный придурок.

— Нет, — решительно говорю я. — Если он хочет мне что-то сказать, пусть скажет прямо в лицо.

Я сознательно упускаю из виду тот факт, что до сих пор не дала ему ни единого шанса высказаться лично. Ну и что, это мелочи.

И суть от того не меняется.

— Вот и славно, — Хел потирает руки. — Пора с ним покончить. Устроим сеанс экзорсизма. За мной. И прихвати пиво. Будешь мне ассистировать. — Она выхватывает письмо у меня из рук и направляется на кухню. Подойдя к раковине, Хел натягивает резиновые перчатки. — Кастрюлю! — командует она с уверенностью хирурга.

Я молча снимаю с крючка кастрюлю и подаю ей. Она не смотрит на меня.

Звучит еще один зычный приказ.

— Бензин!

Она берет с полки для специй бутылочку, которую я держу там для заправки зажигалок, и я начинаю смеяться. Хел кидает в кастрюлю письмо, искоса смотрит на меня — глаза хитрющие.

Я киваю.

— Спички!

Я подаю ей коробку спичек. Как будто мы — Тельма и Луиза. Хел зажигает спичку и легким движением руки отправляет ее в кастрюлю. Письмо Джека вспыхивает ярким пламенем. Мы отскакиваем назад.

— Теперь он ушел из твоей жизни навсегда! — объявляет Хел. Она берет бутылку пива и салютует: — До дна!

— До дна! — весело соглашаюсь я. Но на самом деле мне совсем не весело. Потому что, несмотря на всю нашу белую магию, мои мысли мечутся между Эми-феминисткой и Эми-романтиком.

Феминистка. Я — свободная и самодостаточная женщина. Джек Росситер мне не нужен. Он уже в прошлом.

Романтик. Он был здесь сегодня. На моем крыльце. И он дышал тем же воздухом, что и я.

Феминистка. Я жила раньше одна. Смогу и сейчас. Джек Росситер не соответствует моим требованиям.

Романтик. Я скучаю по нему. Наверное, он тоже скучает по мне. Что он написал в том письме?

Феминистка. Он позволил Гадине Маккаллен сделать ему минет. И тут ему не отвертеться, будь он хоть придворным поэтом.

— Я рада, — говорю я.

Однако позже, когда Хел уходит и я в ванной чищу зубы, мне становится совсем не до смеха. Иду в кухню и заглядываю в кастрюлю. Засовываю щетку за щеку и вытаскиваю обуглившееся письмо. Вверх взлетают только черные хлопья.

Боже, я хочу знать, что написал Джек. И хочу, чтобы тишину комнаты наполнил звук его голоса. В глубине души я знаю, что это — проявление слабости, вызванное одиночеством. Но чувства заглушают здравый смысл.

Впервые с тех пор, как я вернулась из Греции, делаю то, что зареклась не делать. Поднимаю трубку и набираю оператора. Если набрать 141 и потом номер абонента, то мой номер не определится. Так и делаю: 141 и номер Джека. Я еще не знаю, что сказать. Не знаю, как объяснить, что спалила его письмо. Просто хочу услышать его голос.

Он берет трубку после первого же звонка, и мое сердце екает при звуке его голоса.

— Алло? — говорит он. Голос подозрительно спокойный-не слышно ни сдавленных всхлипов, ни нервной дрожи. — Это ты? — немного помолчав, спрашивает он. Ты? Кто такая «ты»?!

Я так потрясена, что не сразу понимаю, что ты относится ко мне. И если «ты» означает меня, то с чего это он такой довольный?! Что он там себе вообразил? Что достаточно подсунуть мне под дверь письмо, и я приму его с распростертыми объятиями? Сама ему позвоню и все прощу? Вспоминаю, что у меня полный рот зубной пасты, издаю сдавленное бульканье и бросаю трубку.

По крайней мере, он не узнает, что это я звонила.

Слава высоким технологиям.

* * *

Косметика не помогает!

Какое надувательство!

Сегодня пятница, утро. Я положила столько слоев пудры под глаза и на нос, что похожа на Майкла Джексона, но круги под глазами все равно отчетливо видны. С таким лицом меня можно фотографировать для плаката «Наркотики — смерть». Почему я перестала спать? Это несправедливо. Раньше я спала как младенец — в любое время, в любом месте, в любой позе. Это все Джек-предатель виноват. Если бессонница не пройдет, придется начать принимать снотворное.

Беру ключи и собираюсь выйти, но тут звонит мама.

— Как ты, дочка? — спрашивает она. Так и вижу, как она изготовилась к утренней серии реального шоу «Дочь в кризисе».

Но ее добрые намерения не вызывают сейчас у меня ничего, кроме раздражения. Какая же я дура! Зачем из аэропорта сразу помчалась к маме, будто мне тринадцать лет? Конечно, после ссоры с Джеком мне больше всего хотелось оказаться дома, где меня любят и ждут. Тогда мне и правда полегчало.

Никто в мире не сможет так утешить и приласкать, как мама.

Она сварила какао, уложила меня в постель и усыпила нудным монологом про то, что все мужики сволочи. В воскресенье дала мне выспаться, принесла завтрак в постель, постирала всю мою одежду и вообще поддерживала и утешала меня с таким рвением, что к вечеру я готова была бежать от нее на край света. Зато, вернувшись к себе, я уже могла смело смотреть жизни в лицо.

Я очень люблю маму, ценю все ее старания, но теперь жалею, что рассказала ей о своих проблемах. Мне двадцать пять лет — пора бы уже научиться самой разбираться со всеми трудностями.

— У меня все в порядке, — говорю я. — Честно.

— Точно? Если хочешь, приезжай домой на выходные.

— Нет, мам. У меня тут дела. Но она меня не слушает:

— После работы сразу прыгай в электричку и приезжай сюда. Я приготовлю ужин.

Да-а, похоже, она уже все продумала. Закрываю глаза и заставляю себя не грубить. Она мне своей заботой весь кислород перекроет. Так и задохнуться недолго. И вообще, я уже преодолела свой кризис… кажется.

Тем не менее ругаться не стоит. У нас с ней наладились отношения — я нашла работу и она перестала меня жалеть. Если сейчас начну дерзить, мы опять погрыземся.

— Извини, никак не могу. Я обещала Хел пойти с ней в клуб. Думаю, немного общества и веселья мне только на пользу.

Поразительно, как убедительно я это сказала. Я и не собиралась идти с Хел, но в свете маминого предложения клуб кажется не такой уж плохой идеей.

— Дорогая, ты уверена?

— Абсолютно. Но все равно спасибо за приглашение. Мамочка, ты — чудо, — добавляю я.

— А для чего же еще нужны мамы? — По голосу слышно, что она довольна.

Уф, пронесло.

Запирая дверь, сталкиваюсь с Пегги — соседкой по лестничной площадке. Пегги, наверное, лет сто пятьдесят, и она все время проводит у окна — смотрит за всем, что происходит в округе. Просто маниакальное любопытство. Похоже, она уже не первый день охотится за мной.

— Деточка, а тот сумасшедший к тебе больше не приходил? — спрашивает она.

— Какой сумасшедший?

— Ну, тот несчастный, что просидел у нашего подъезда все воскресенье.

— Несчастный? — переспрашиваю я в недоумении.

— Ох! Он так ужасно выглядел! — причитает она, оправляя свою шевелюру баклажанового оттенка. — Весь промок. Все кричал тебе по домофону. Я пожаловалась Альфу. Говорю ему, дескать, надо этого бродягу прогнать. И что Альф? И пальцем не пошевелил. Приклеился намертво к телевизору. Там, видите ли, бильярдный турнир транслировали.

Ну вот, теперь меня посвятили в тайные пристрастия Альфа. Замечательно.

— Я ничего не слышала, — говорю я, пытаясь протиснуться мимо нее.

Но Пегги еще не все мне поведала.

— Ой, значит, он ошибся домом, — продолжает она. — И потом исчеркал всю дорогу. Пора жаловаться в управление. Раньше тут было тихо.

Я любезно улыбаюсь, вспомнив ту надпись, что видела на дороге. Верно, какой-то идиот написал эту чушь.

— Да, Пегги, нынче детвора еще та, — отвечаю я и ухожу.

По дороге на работу размышляю над ее словами. А что, если это Джек орал весь день в домофон? Как ни стараюсь, не могу подавить в себе чувство вины. Вспоминаю, как пнула его в пах. Вспоминаю его побитое лицо и как отказывалась разговаривать с ним, пока мы летели домой. И как я стирала все его сообщения на автоответчике, а потом со злости позвонила на телефонную станцию и внесла его номер в «черный список». И как мы сожгли на кухне письмо.

Но потом вспоминаю его голос, когда он поднял трубку, и слова Хел. Мне не за что себя винить. Даже если в своем письме Джек поклялся в любви до гроба, разве я могу ему верить после всего, что он сделал?

Поздно.

Слишком поздно.

Я по-прежнему не в духе, когда дохожу до офиса на Шарлотт-стрит. Ну почему все так сложно?

Потому что легко бывает только в теории, но не на практике.

В теории жизнь можно разделить на три части: работа, любовь, обычная жизнь (в том числе дом, друзья). Проблема в том, что на деле все три сразу в руках не удержать. Пока у меня был Джек, в любви и обычной жизни все было замечательно, зато с работой дерьмово. А теперь наоборот: с работой все расчудесно, но вот с любовью — полный ивах.

Мне это не нравится.

Хочу все сразу!

Настроение улучшается, как только я оказываюсь на своем рабочем месте. Мне нравится моя работа. Джулиус всю неделю провел в разъездах, и это хорошо. Он не стоял ежеминутно у меня над душой, и я смогла во всем разобраться самостоятельно. Сегодня у нас с ним совещание — он попросил представить ему полный список своих предложений. И вот сейчас, добавляя последние штрихи, я вне себя от счастья. Это мое первое настоящее задание на настоящей работе. Я больше никого не замещаю.

Я так увлеклась, что не замечаю, как к моему столу подошла Дженни. На ней платье с сексуальным кружевным корсажем и дурацкий парик а-ля Клеопатра. Вечером она идет на званый ужин, и велено явиться при параде.

— Ну, как я выгляжу? — спрашивает Дженни, вертясь.

— Шикарно! Мужики все глаза обломают. — Замечаю на своем столе фотоаппарат. — Стой, не двигайся.

Дженни позирует, и я ее снимаю. После трех кадров кончается пленка. Пока она перематывается, Дженни стаскивает парик и взбивает волосы. Потом присаживается на край стола, наклоняется ко мне и заговорщицки шепчет:

— Я положила глаз на одного красавчика. Ему двадцать три года, вылитый Леонардо Ди… ну, ты знаешь. — Она складывает на груди руки и подмигивает: — Не сомневайся, я с ним непременно позабавлюсь.

— Ты неисправима, — смеюсь я.

— Да, исправлять уже поздно, — ухмыляется она. Потом смотрит на меня долгим взглядом. — А ты как? Полегчало?

Дженни и Сэм на этой неделе просто душки. Наверное, не стоило мне посвящать коллег в личные дела, но они были совсем не против. Благодаря им я не скисла окончательно. Энди зовет нас «Зачарованные» и каждый раз, когда мы возвращаемся с перекура, кричит: «Атас, мужики! Они вам яйца поотрезают!» А мы в ответ хохочем как дьяволицы. Кроме того, Сэм к нему неровно дышит.

Я вытаскиваю пленку из фотоаппарата и поднимаю глаза на Дженни.

— Он вчера принес письмо. — И?..

— Я его сожгла, даже не прочитав.

— Вот и умница, — улыбается она и одобрительно пожимает мне руку. — Я знала, что ты придешь в себя. В твоем возрасте не стоит сохнуть понапрасну, впереди еще столько времени и возможностей.

— Будь спокойна. Теперь я буду как ты, — говорю я. — Завтра иду в клуб.

— Вот и правильно. И помни: лучше смерть, чем компромисс.

Вот почему я восхищаюсь Дженни. Потому что она знает себе цену. Она делает что хочет и всегда следует своим решениям. Ей уже за тридцать, но я ни разу не слышала, чтобы она ныла, что ей плохо без мужчины или что ребенка нет, а годы летят. Если в ее возрасте она так уверена в себе, то мне и подавно не о чем беспокоиться.

Я могу быть как она.

Даже лучше.

В сто раз.

В офисе в предвкушении выходных у всех благодушное настроение. Я присоединяюсь ко всеобщему веселью и впервые с тех пор, как вернулась из Греции, чувствую себя замечательно.

В полдвенадцатого Джулиус зовет меня к себе в кабинет. Мы долго обсуждаем мои предложения; похоже, он доволен. Рассказывает, какие перемены планирует провести в фирме, и мне приятно, что наши взгляды во многом совпадают.

Все складывается как нельзя лучше.

— Ну что, перекусим? — спрашивает он. — Я голоден как волк.

Только я собираюсь согласиться, как звонит Энн, жена Джулиуса. Пока я собираю со стола свои бумаги, он говорит в трубку:

— Нет, не выйдет. Я обедаю со своим новым помощником. Договорились. Увидимся позже. Целую.

Почему я не могу себе найти такого, как он? Мужчину, который не стесняется своих чувств, который не обманывает и не изменяет? Ведь бывают же такие на свете. Джулиус — живое тому подтверждение. Где же они все?

Где, где… Дома с женами, вот где.

Когда мы усаживаемся в стильном ресторанчике в Сохо, я еще продолжаю размышлять на эту тему. Официант из кожи вон лезет, чтобы угодить Джулиусу.

— О, мистер Геллер. Не хотите ли чего-нибудь выпить? — спрашивает он.

Джулиус улыбается мне.

— Думаю, мы выпьем по бокалу шампанского, Том.

— А что мы отмечаем? — удивляюсь я.

— Удачное окончание первой недели.

Когда приносят шампанское, Джулиус поудобнее устраивается в кресле и спрашивает:

— Ну и как тебе?

— Здорово, — отвечаю я. — Мне очень нравится. Джулиус расправляет на коленях салфетку.

— Хватит врать, Эми. Я за тобой всю неделю наблюдал.

От удивления я открываю рот.

— Не волнуйся, работала ты отлично. Меня беспокоит твое душевное состояние.

Поверить не могу. Я ведь в лепешку расшибалась, стараясь казаться при нем веселой.

— Я не первый день живу на свете и способен заметить, когда у человека с личной жизнью не ладится. Не хочешь рассказать, что случилось?

— Неужели так заметно?

— Боюсь, что да. Может, сумею тебе помочь, — в конце концов, я тоже человек.

Я качаю головой. Он мой начальник, а не личный психиатр. И потом, он же мужчина. Ему меня не понять.

— Не стоит вам об этом знать, — отвечаю я.

— А может, стоит?

Придется что-нибудь рассказать, раз уж он такой проницательный. Делаю глубокий вдох и рассказываю про Джека, про наш отпуск и что со мной творится с тех пор, как мы вернулись. Пытаюсь обойтись самыми общими фразами, но когда Джулиус принимается задавать вопросы, я, сама того не желая, влезаю во все подробности.

— Что тебя больше злит — то, что он это сделал, или то, что сразу не признался? — спрашивает Джулиус.

— Не знаю. Но из-за того, что он сразу не признался, все, что было раньше, теперь ничего не значит.

— Но он все-таки тебе признался, а на это нелегко решиться, поверь мне.

Так я и знала. Типичная мужская реакция. Мне плевать, насколько тяжело было Джеку решиться на признание. По-моему, решительность и мужество тут ни при чем.

Принесли закуски.

— Однажды у меня случилась интрижка на стороне, — вдруг говорит Джулиус.

Я чуть не подавилась. Он? Примерный семьянин Джулиус, который не стесняется выражать свои чувства к жене при подчиненных? И он туда же?

— Энн об этом знает.

— Вы ей сами рассказали? — Поверить не могу, что это так.

— Конечно.

— Но как? В смысле… — Я смотрю на него во все глаза. — Разумеется, вы не обязаны мне рассказывать.

— Моя измена была еще хуже, чем у Джека. Я встречался с другой в течение шести недель, а потом еще пару месяцев не мог собраться с духом, чтобы признаться Энн.

— А почему вы не сохранили все в тайне? — Я честно пытаюсь не язвить, только не знаю, насколько это не получается.

— Потому что она стала подозревать. И потому что понял: скрывая правду, я проявляю к жене верх неуважения. Энн доверилась мне, и я обязан был оказать ей взаимное доверие.

— Она расстроилась?

— Конечно. Но Энн поняла и другое — рассказав ей, я все поставил на карту. Я все мог потерять: ее, детей, дом, семью. И она знала, что этого я хотел меньше всего.

— И каково вам было?

— Ужасно. Я сам не мог поверить, что способен принести такую боль. Что я вообще мог ей изменить.

— Что было дальше?

— Мы это пережили. Потребовалось немало времени, но теперь наши отношения еще крепче. С правдой не поспоришь. И если ты доверяешь человеку настолько, что можешь сказать ему самую страшную правду, значит, ты его любишь по-настоящему.

Хочу спросить его, значит ли это, что Джек любит меня, если рассказал про Салли, но вовремя останавливаюсь. Джулиус не знает Джека, поэтому он может только догадываться.

Как и я.

— По-моему, ты очень сурово с ним обошлась, — тихо говорит Джулиус.

Я упрямо поджимаю губы.

— Надо было хотя бы прочитать письмо и узнать, что он хотел тебе сказать. Думаю, его единственное оправдание в том, что он мужчина, но все равно ты должна была его выслушать.

— Но как я смогу снова поверить ему?

— А почему бы и нет? Самое плохое он тебе уже сказал.

— Но если он такой, то где гарантия, что это не повторится?

Джулиус смеется.

— Гарантий в таких делах не бывает. Но ведь любовь — это гораздо больше, чем просто секс. И в следующий раз он крепко подумает, прежде чем решится на измену.

— То есть? Хотите сказать, что вы не прочь снова завести интрижку?

— Нет. — Он делает паузу. — Но я ни о чем не жалею. Тот случай помог мне разобраться в своих чувствах. И еще я понял: чтобы поддерживать отношения, нужно прилагать определенные усилия. Нельзя все пускать на самотек.

Я кладу на тарелку нож с вилкой. Теперь я точно ничего не понимаю.

— На самом деле все просто. Ты его любишь? — спрашивает Джулиус.

— Но…

— Если ты его любишь, то должна смириться с тем, что он всего лишь человек. Извини, Эми, но жизнь — это не кино.

* * *

Возвращаюсь домой и разбираю покупки. Украдкой заглядываю в конверт с греческими фотографиями. В обед Дженни проявила пленку, и пачка фотографий маячила у меня перед глазами весь день. Чтобы набраться смелости и посмотреть фотки, выпиваю целый бокал вина и даю себе слово не реветь.

Но стоит мне открыть конверт, и сразу же подкашиваются коленки. Ощущение, что все это нереально. Вот Джек на мопеде, загорелый. Я на пляже; кажется, сплю. Почти перестаю дышать и заставляю себя смотреть фотографии дальше. Но каждый снимок словно соль на рану.

Не успела я порадоваться собственной силе воли, как дохожу до фотографий, на которых мы с Джеком вместе.

Действительно вместе.

И все выглядит так, словно мы будем вместе всегда.

Вот мы стоим у таверны, Джек одной рукой обнимает меня, другой держит фотоаппарат. Я думала, что этот кадр не получится, но вот поди же. Разглядываю снимки, а сердце нестерпимо ноет: Джек смотрит мне в глаза, и между нами в воздухе словно повисло слово — «любовь». Он улыбается, мы с ним уткнулись друг в друга носами. Больше не могу. Чувствую прикосновение его руки, вдыхаю запах его кожи. И из глаз хлещет Ниагарский водопад.

Кажется, я так сильно рыдала, что заснула, потому что, очнувшись от телефонного звонка, понимаю — на улице темень. Мое замутненное сознание тотчас решает, что звонит Джек. Но это Тристан. И похоже, опять под кайфом.

Рассказывает, что бросил свою испанку ради аргентинки, которой изменяет с какой-то девицей из Глазго. Лишь через несколько минут до Тристана доходит, что я молчу. Возомнив, будто мое молчание объясняется обидой, принимается извиняться за тот вечер.

— Да все в порядке, — говорю я.

— Ну и ладно, — радуется он. Еще бы, так легко отделался. Слышу, как он затягивается сигаретой. — Как провела каникулы с этим своим воздыхателем?

— Мы расстались. Пауза.

— Да? Вот жалость.

Пауза. Он, конечно, очень за меня переживает.

— Но, знаешь, нет худа без добра…

— Какого добра? — резко спрашиваю я.

— Ну, он не твой тип.

Откуда Тристану знать, какой тип «мой»?! Он понятия не имеет, что мне нравится. Ему даже в голову не приходит спросить меня об этом. Неужели он так изменился, пока шлялся по миру?

Хотя нет. Всегда был таким придурком. Это я изменилась. Не хочется этого признавать, но правда состоит в том, что Джек меня изменил.

— Откуда ты знаешь? Ты же с ним и парой слов не перебросился.

— Да о чем с ним говорить-то!

— Вот как?

— Только не надо на меня всех собак вешать. Я уже сказал, что мне очень жаль.

— Да мне плевать.

— Ладно, — цедит он. — Ты явно не в настроении. Позвоню в другой раз.

Снова пауза, потом Тристан кладет трубку. Я рада, что он первый это сделал, — нашим легче.

— Фуфло! — ору я и бросаю трубку. В полной ярости.

Как у Тристана вообще язык повернулся говорить о Джеке? Да что он о нем знает? И вообще, это он во всем виноват. Если бы он тогда не вел себя как хам, Джек бы не приревновал меня. А если бы Джек не ревновал, то и с Салли у него ничего бы не было.

Давай, давай, выгораживай его!

Мужчины!

У-ух!

Неандертальцы твердолобые. Эволюция их обошла стороной. Только и думают про свой член да самолюбие, что, в принципе, одно и то же.

Ну почему я была такой дурой? Сейчас я способна взглянуть на Тристана глазами Джека, но его самого это все равно не оправдывает. Все они одинаковые. Тристан, Джек… даже Джулиус и тот свой член при себе удержать не смог.

О чем вообще тут можно говорить?

Беру бутылку вина и делаю большой глоток. Упираюсь локтями в колени и обхватываю голову руками. На ковре валяется фотография — Джек рядом с мопедом.

Поднимаю ее, разглядываю.

Теперь понятно, отчего он такой счастливый. Ну да, наш пострел везде поспел.

— И давно ты это запланировал, Джек? Еще когда малевал ее? Сидел, слюни пускал, глядя на ее голую задницу? Художник чертов. Ты же ради постели все и затеял, да?

Он все так же улыбается. Я пью вино.

— Ну так что же произошло? Валяй, рассказывай, мне жуть как интересно. Ты ее пригласил к себе, так? Ты же знал, что вечер я проведу с Тристаном. Ужин для нее приготовил, да? Развлекал девушку разговорами да винца подливал? Так было? Брал ее за руку и смотрел страстным взглядом? Что ты ей говорил? Хотя можешь не отвечать, сама догадаюсь.

Еще глоток вина.

— «Ты так прекрасна. Ты удивительна. У тебя самая красивая в мире улыбка». Да? Ты это говорил ей, Джек? Те же слова, что говорил мне? Тебе так не терпелось ее трахнуть. Ты ведь самец, продолжатель рода, чем больше самок, тем лучше. Да?

Все та же улыбка в ответ.

— А она что? Споткнулась и нечаянно упала ртом тебе на член?

Фотография в моей руке дрожит. Я пристально смотрю на губы Джека.

— Как тебе она? На вкус? Ты ведь ее целовал, да? Нет, а что делал? А, наверное, руки у тебя за спиной были связаны? И ты не мог поцеловать ее, прикоснуться губами к тем изгибам, что так старательно рисовал? Не сделал девушке приятно?

Нет, конечно нет, ты же никогда не говорил, что удовлетворить женщину так же важно, как получить удовольствие самому! Ну, как она на вкус? А на ощупь?

Чувство такое, что сердце бьется прямо в горле, не давая дышать. Снимок вызывает у меня тошноту.

— А ты нас сравнивал, Джек? Потом, спустя несколько часов, когда ты обнимал меня, ты думал о ней? Думал?

По щекам текут слезы, я зло вытираю лицо. Одним махом допиваю вино и встаю. На ногах держусь с трудом.

— Но мне не о чем волноваться, так? Это у нас за измену не считается. Ты же с ней не спал. А я-то, дурочка, убиваюсь.

Его улыбка не меняется.

— УБЛЮДОК! — Я рву фотографию и швыряю клочки на пол. Потом подбираю остальные снимки, выкидываю их в мусорное ведро и пинаю его с размаху.

На этот раз все. Плевать, что там говорит Джулиус. Вся его болтовня про доверие — чушь собачья. Я никогда больше не буду никому доверять. Отныне я в одном лагере с Дженни. Отныне я буду использовать мужчин. Попользовалась — и выкинула. Все для себя. Никого из них и близко к себе не подпущу! ГАДЫ ВСЕ!

* * *

Утром в субботу у меня жуткое похмелье. Но я спокойна. Странно, но я будто абстрагировалась от своих переживаний и боли. Нет, боль не ушла, но она словно вне меня. Кажется, вчера я пережила кризис.

И сегодня началась новая жизнь.

Теперь я снова Эми Кросби. Не нытик и романтик. Не феминистка. Не зануда.

Просто я.

Спокойная.

Уверенная.

Умная.

Сегодня я снова стану хозяйкой своих мыслей, в которых раньше господствовал Джек. Теперь я буду думать только о себе.

О СЕБЕ!

И еще раз о СЕБЕ.

Достаю с дальней полки кассету с записью китовых песен, которую купила в период увлечения музыкой «Нью эйдж», лет восемь назад. Набираю горячую ванну. Пора привести мысли в порядок. Лежу в ванне, смахивая пену, затыкаю большим пальцем ноги кран и пускаю мысли на самотек. Как только в голове появляется что-то хотя бы отдаленно напоминающее о нем, я издаю предупреждающий сигнал и думаю о другом.

Поначалу это сложно. Я осторожно подхожу к каждой мысли, стараясь не наткнуться на воспоминания. Но постепенно обнаруживаю, что способна думать о массе интересных вещей. Например, о том, что будет в следующей серии «Друзей», кто победит на конкурсе «Евровидение», какие бордюры можно было бы наклеить, и о том, что бы мне еще прикупить.

Да, надо отправиться за покупками.

После ванны несколько часов навожу красоту — готовлюсь к набегу на магазины. Брею ноги, прореживаю брови, делаю массаж лица, маникюр, целый час укладываю волосы и к окончанию процедур снова чувствую себя человеком.

И выгляжу по-человечески.

Да что там, выгляжу я просто отлично!

Я так думаю, потому что рабочие, соскребающие надпись с дороги, дружно присвистывают мне вслед. А мне плевать. Они — всего лишь мужики. Их мнение не считается.

— Отвалите! — кричу им я.

* * *

Честно говоря, я не очень-то толковый покупатель. Мне нравится покупать вещи спонтанно, не планируя заранее. А поэтому субботы у меня, как правило, заняты чем угодно, но не походами по магазинам. Обычно день я проводила в пабе или в постели со своим бывшим парнем. Но отныне все будет иначе. В этот выходной я делаю покупки — вот смысл сегодняшнего дня.

Я обошла пять магазинов и потратила столько денег, что ни в жизнь теперь не расплатиться с кредитом. Ну и пусть. Главное, я добилась своей цели.

Кому нужны мужчины, когда в руках — пакеты с классным барахлом?

На Бонд-стрит размышляю, купить или не купить это шикарное и дорогое платье. Стою перед зеркалом, приложив платье к себе, и вдруг замечаю знакомую фигуру, лениво перебирающую вещи на вешалке.

Я каменею.

Это Хлоя.

Пошевелиться я не могу — тогда она меня обязательно заметит. И я смотрю на нее, боясь даже моргнуть.

Но, как всегда, ее шестое чувство не дремлет. Она меня тут же замечает.

— Привет! — радостно выдыхает она, подходя ко мне.

— Привет, — цежу я, а у самой аж челюсти свело.

Она восхищенно смотрит на платье:

— Да, на тебе оно будет смотреться великолепно. Покупай, не раздумывай.

Так, это явно намек, что мне пора сдвинуться с места. Я роняю платье на пол, наклоняюсь. Ладони у меня мокрые.

— Как дела? — спрашивает она.

Все ясно. Она знает, что произошло у нас с Джеком. И я знаю, что она знает. И она знает, что я знаю, что она знает.

— Хорошо, — отвечаю я и тяну время. — У меня новая работа.

Она медленно кивает, внимательно разглядывая меня.

— Ну и как работа?

— Отлично. Просто здорово, — Замолкаю. — А у тебя как?

— Хорошо.

Я выдерживаю ее взгляд. Пауза.

— Я слышала про вас, — говорит Хлоя грустно. — Жаль, что так вышло.

Я киваю, потому что сказать что-то не в состоянии. Вовсе ей не жаль. Ни капельки.

Она знает, как у него дела. Я потратила кучу денег, чтобы отвлечься от мыслей о нем, а у нее есть ответы на все мои вопросы. Я готова вытрясти из нее эти ответы, готова заплатить ей, лишь бы она рассказала о нем. Но гордость берет верх. Я сжимаю губы и аккуратно перекидываю платье через руку.

Стоит мне взглянуть ей в лицо, на котором мина фальшивого сочувствия, как решение приходит само собой. Эта стерва не увидит, как мне плохо. Ни за что. И когда она расскажет ему о нашей встрече (а я не сомневаюсь, что она это сделает), то сможет только сказать, что выглядела я отлично. И что у меня все в порядке. Что я пережила все неприятности и снова на коне. Потому что так оно и есть.

— Знаешь, пожалуй, я его действительно куплю, — говорю я, встряхивая платье.

Хлоя в недоумении. Я ее заткнула. Она ничего не узнала. И прекрасно это понимает.

— А по какому случаю? — интересуется она, пока я собираю свои пакеты с покупками.

— Иду на вечеринку.

Вот тебе, Джек. Понял? У меня есть своя жизнь. Я без тебя могу.

— Куда, если не секрет?

— На открытие нового бара.

Да, вот такая я крутая. А ты меня проморгал, придурок.

— А где это?

Что значит «где это»? Не ее дело!

— «Занзибар» называется, — невнятно бормочу я.

— Это который на Бик-стрит? — Угу.

— Расскажешь потом, если понравится?

— Конечно.

— Давай как-нибудь встретимся, посидим вместе, — говорит Хлоя и вопросительно улыбается.

— Давай, — через силу выдавливаю я.

Хлоя неожиданно наклоняется и целует меня в щеку.

— Ну, еще увидимся.

Наша встреча поставила меня в тупик. Я как в тумане. Расплачиваюсь за платье и ловлю такси.

Приезжаю домой в полном расстройстве. Покупки не радуют, я уже успела пожалеть, что все это накупила. Бросаю пакеты в коридоре, скидываю туфли и падаю на кровать. После встречи с Хлоей у меня появилась целая куча новых вопросов.

Сообщит ли она Джеку, что видела меня?

Что она ему скажет?

А что, если не сообщит?

А что, если он так и не узнает, какая я крутая?

Что, если это конец?

И я никогда больше не увижу Джека?

Что, если, ничего не сказав Хлое, я сожгла за собой все мосты?

Перерезала последнюю нить, связывающую нас?

Нет, это слишком. Моя карма чернеет на глазах. Теперь я обречена провести жизнь в смятении и домыслах.

Так нечестно.

К приходу Хел я в бессознательном состоянии застыла перед телевизором. Идет «Свидание вслепую».

— Красивые и счастливые, — напевает она, вплывая в квартиру, и покачивает бутылкой водки у меня под носом. — Красивые и счастливые… эй, что с тобой?

— Встретила Хлою, — отвечаю я, рухнув на стул.

— И что она сказала? — Хел поджимает губы.

— Ничего.

— Ничего?

— Я не дала ей ничего сказать.

Хел молчит. Вижу, что она гадает, не продолжить ли этот разговор. Плевать.

— Покажи, что купила, — вдруг просит она. Киваю на пакеты:

— Да ерунду всякую. Потратила кучу денег.

Хел облизывается и поднимает пакеты. Вываливает их содержимое на ковер и присвистывает. Я по-прежнему игнорирую ее. Она просматривает шмотки, выбирает то самое платье и перекидывает его через плечо. Потом топает в кухню.

Возвращается с двумя стаканами водки.

— Пей!

Я стискиваю губы.

— Пей! — грозно предупреждает она. Я делаю небольшой глоток.

— До дна!

Хел следит, чтобы я все выпила. Водка обжигает мне горло.

— Теперь слушай меня. Сегодня суббота, вечер, и я не потерплю твоих выкрутасов. Поняла? Не потерплю. — Она кидает мне платье. — Пятнадцать минут на сборы!

* * *

Когда мы приезжаем в «Занзибар», народу там уже битком. При виде толпы хочется развернуться и убежать куда глаза глядят, но Хел хватает меня за руку, и мы проходим внутрь.

Даже после того как мы немного выпили, потанцевали, я все никак не могу расслабиться. Мне не по себе, ноги не слушаются — как будто обе левые.

Примерно через час возвращаюсь из туалета, останавливаюсь у столба и ищу взглядом Хел. На танцполе яблоку негде упасть, я начинаю бояться, что потеряла ее. Мне не с кем говорить, да и не о чем.

— Эми! Иди сюда! — Хел из толпы машет рукой.

Я машу ей в ответ. Уф, обошлось.

— Слушай, я тут парней нашла, — говорит она. Глаза горят от возбуждения.

— Хел! — протестую я.

— Брось, — уговаривает она. — Я разговаривала с одним парнем у бара. Такой милый. Он тут с другом, который тоже в депрессии!

— Вот спасибо!

— Они наверху. Хотят угостить нас пивом, — сообщает Хел и тянет меня за руку, но я вырываюсь.

— Если ты попытаешься свести меня с депрессивным уродом, я тебя убью.

— Разве я на такое способна? Я этого малахольного еще не видела. Я тебе про того, что у бара стоял, говорю. Он просто супер.

— Нет!

— Слушай, мы только поздороваемся. Ну ради меня. Пожалуйста. Что тут такого? Не понравятся — уйдем. Подумаешь.

Она тащит меня на второй этаж. Когда мы поднимаемся, у меня каблук застревает между ступеньками, я нагибаюсь, чтобы вытащить его. Хел кому-то машет.

— Вон они! — говорит она.

Я выпрямляюсь и иду за ней к кабинке в конце зала.

— Ну вот! — радостно объявляет Хел, когда я догоняю ее. — Это Мэтт. А это Эми.

Я не могу дышать.

Я не могу дышать, потому что это не какой-нибудь там Мэтт, а Мэтт. Друг Джека.

Мало того, что он здесь, так он еще и не удивлен нашей встрече.

Хлоя.

Это ее рук дело. Не иначе.

Чего она добивается? Хочет извести меня? Отомстить за сегодняшнее?

Хел совершенно не в курсе, что происходит. Садится напротив Мэтта и похлопывает по подушке рядом с собой. Жмет мне руку и делает сердитое лицо, а потом тянет меня на диван. Я плюхаюсь с глухим звуком.

Время остановилось.

Потому что где Мэтт, там и Джек.

И я его вижу.

Он идет к нам от бара, в руках четыре кружки пива. Он смотрит на пиво, стараясь не разлить.

— А вот и наш малыш Росси, — говорит Мэтт, потирая руки.

Голос в голове кричит: «Беги!» — но я не могу пошевелиться.

Слишком поздно.

Джек подходит к столу, ставит кружки и только тогда поднимает глаза и замечает меня. Он быстро поворачивается к Мэтту и кидает на него злой взгляд:

— Что тут происходит?

По тому, как он побледнел, я понимаю, что если и был какой-то сговор между Мэттом и Хлоей, то Хел не единственная, кто об этом не догадывался.

Мэтт — сама невинность.

— Ничего особенного. Вот девушки, о которых я тебе говорил.

— Ну привет, малыш Росси, — щебечет Хел. — Я Хелен.

Джек в недоумении пялится на протянутую руку, потом жмет ее.

— Приятно познакомиться, — бормочет он.

— А это Эми, — мило сообщает Мэтт. Ждет, что скажет Джек, но тот молчит. — Приятель, ты не хочешь пожать даме руку? — намекает Мэтт. — Куда делись твои манеры?

Джек садится и первый раз смотрит мне прямо в глаза.

Прямо в душу.

— Привет, Эми, — говорит он. Но руку не подает. Хел смотрит на Джека и поднимает свою кружку.

— За тебя. Ты, наверное, тот, с разбитым сердцем. — Она пихает меня локтем в бок. — Глядя на тебя, скорее подумаешь, что это ты девушкам сердца разбиваешь.

— Нет, на этот раз разбили мне, — отвечает Джек.

— Эми у нас эксперт по сердечным делам. — Хел уже понесло. Она не замечает отсутствующего взгляда Джека. — У вас наверняка много общего.

Мэтт фыркает в стакан, с грохотом ставит его на стол и заходится в кашле. Джек с такой силой колотит его по спине, что у Мэтта того и гляди челюсть вылетит.

Хорошо. Значит, Мэтт решил в игры поиграть? Отлично, я не прочь.

— Ну и что это за душещипательная история? — спрашиваю я, сверля взглядом Джека.

— Меня бросила девушка, — отвечает он.

Дата добавления: 2015-09-06