Брошенный

— Что она сделала? — спрашивает Мэтт с недоверием, разглядывая мою разукрашенную физиономию.

— Бросила меня, — повторяю я. И на случай, если это выражение ему не вполне ясно, добавляю: — Кинула, оставила, отшила, отфутболила.

И тут я вдруг понимаю, что вот так бросить, оставить и кинуть можно только что-то ненужное. Хлам. Мусор. Да, я хлам. Таким я себя и ощущаю. И если бы сейчас в гостиную вполз таракан, то прямиком двинулся бы к вашему покорному слуге, поскольку мусор — это его, родное.

Однако Мэтт, похоже, не в силах поверить в услышанное. Он плюхается на диван рядом со мной.

Его удивление вполне понятно. Действительно, происшедшее не поддается никакому объяснению с точки зрения логики или житейской мудрости.

Я и сам бы рад удивиться. И с удовольствием сейчас убеждал бы его, что такая милая девушка, как Эми, ни за что на свете не может бросить такого славного парня, как я. А поскольку такое невозможно, то у меня, наверное, какое-то ужасное помутнение рассудка, но оно скоро пройдет, и все встанет на свои места. Однако отрицание очевидного — не мой конек. Поэтому я говорю:

— Да, и такая фигня случается. На самом деле случается.

Я знаю.

Только что такая фигня случилась со мной.

— Но все было так замечательно, — недоумевает Мэтт, — вы были прекрасной парой.

— Были.

Несколько секунд он пристально смотрит на меня, потом спрашивает:

— Ну и?..

— Что — и?

— И кто кому нагадил? — Почему…

— Ведь кто-то же виноват. Так просто люди не расстаются. По крайней мере, обычно.

— Неправда, — протестую я, — люди расстаются по разным причинам. — Он ждет объяснений, и я продолжаю: — Бывает, что один храпит, а второй этого терпеть не может. Или они болеют за разные команды. Или… да что угодно. Может, им просто стало не о чем разговаривать.

— Значит, виноват ты? — заключает он.

Врать Мэтту бесполезно. Он меня слишком хорошо знает. И потом, мне просто необходимо высказаться. Нужно, чтобы кто-то утешил меня: мол, жизнь на этом не закончилась и все еще наладится.

— Да.

Он кивает:

— Так я и думал. Не хочешь рассказать, что случилось?

Хочу. И рассказываю с самого начала: как мы с Эми признались друг другу во всех прошлых связях и как легко стало после этого на душе. Потом рассказываю про вечеринку у Макса — как я ревновал и как выдвинул Эми ультиматум, а она обернула его против меня. И про Черную Пятницу рассказываю, и про то, как мучился подозрениями всю ночь. И как пришла Маккаллен, и как наутро я выставил ее за дверь и сказал, чтобы она не смела больше здесь появляться. И наконец, про наш отпуск, про аварию, про мое признание и реакцию Эми.

Когда я закончил сагу о своих несчастьях, первое, что сказал Мэтт:

— Этот Тристан, похоже, тот еще говнюк.

Я ценю, что он старается меня ободрить, но сейчас у него плохо получается. И машинально, уже без особой злости, я киваю и мысленно добавляю к списку вещей более приятных, чем Тристан, людей, которые едят свои козявки.

Не дождавшись от меня полноценной реакции, Мэтт спрашивает:

— На кой черт ты сказал Эми про Маккаллен? Вопрос логичный. Я впервые задался им сразу после того, как Эми заехала мне в челюсть. И с тех пор вопрос этот не дает мне покоя.

Верно, не было никакой необходимости рассказывать ей об этом. Конечно, мне пришлось бы трястись от страха, что она рано или поздно узнает правду. Вдруг бы я проговорился во сне. Или Маккаллен проболталась. Или в какой-нибудь секте меня бы заставили сознаться во лжи всем, кому я когда-либо врал. Но, честно говоря, и тогда и сейчас любой из этих случаев кажется мне маловероятным. А правда состоит в том, что, если бы я держал рот на замке, все бы обошлось.

Как раньше.

И тогда не случилась бы авария. И в самолете на обратном пути Эми не сидела бы рядом как чужая. Наоборот, мы бы стояли на скале в обнимку, любовались лунной ночью и пляжем. Нашим пляжем, на котором мы занимались любовью. Я, она и море — как в книжках. Черт!

Но нет, Джек Росситер не ищет легких путей! Там, на скале, когда Эми спросила, есть ли у него к ней чувства, Джек Росситер промолчал. А ведь чувства-то были. Впервые за много лет. И впервые за много лет рядом с ним стояла девушка его мечты. Проблема в том, что все казалось слишком хорошо, все казалось таким нереальным. Но все было реальным.

— Я хотел быть с ней честным, — отвечаю я.

— Честным? — вопрошает Мэтт. И смотрит на меня так, как будто я только что громко перднул.

— Да, честным. Быть честным — значит не врать.

— Я знаю, что такое честность, Джек.

— Тогда что тебе непонятно?

— Мне непонятно, при чем тут честность, когда мы говорим об отношениях между мужчиной и женщиной.

— При том! — раздраженно отвечаю я. В его глазах искреннее недоумение.

— В моих отношениях она ни при чем. И большинство живущих на этой планете людей со мной согласятся. — Во взгляде Мэтта мелькает подозрение. — Надеюсь, ты не брал мою книжку «Десять шагов к вечной любви»?

— Какую книжку?

Мэтт встает и отходит к окну.

— Ладно, проехали.

— Я не хотел ее обманывать, — продолжаю я. — Это было бы неправильно. Она мне доверилась, а я продолжал ей врать. И чем дольше я откладывал признание, тем омерзительнее становилось у меня на душе.

Мэтт поворачивается. Глаза у него прищурены.

— Ну-ка, ну-ка. Уж не о совести ли ты талдычишь? Вроде как каждый раз, взглянув на нее, ты чувствовал себя предателем, и это чувство отравляло тебе жизнь, так? Каждый ее поцелуй, каждая минута близости с ней казались тебе новым предательством, так? И всякий раз, оставаясь с ней наедине, ты понимал, что ваша близость ничего не значит, ибо зиждется на твоей измене, так?

— Да, — бормочу я. Мэтт попал прямо в точку. — Именно так я и думал. — Словно огромный груз упал с моей души. Хоть кто-то понимает мои чувства.

Кто-то, только не Мэтт.

— То есть ты признался ей, чтобы облегчить свою душу? А не лучше было самому справиться со своим чувством вины? Просто вынести для себя урок и никогда не изменять ей впредь? — спрашивает он, возвращаясь на диван.

Несколько секунд я прихожу в себя — такое разочарование. Нет, никогда нам с Мэттом не познать радости душевного единения. Ни в охотничий клуб, ни в клуб любителей природы меня не возьмут. Ну и ладно. Все равно обниматься с деревьями я не люблю — того и гляди белка на голову нагадит. И вообще, меня исключили из скаутов за курение, когда мне было девять лет. Так что это не для меня. Но все это ерунда. Я не злюсь на Мэтта. Я зол на себя.

Не то чтобы его реакция противоестественна. Как раз наоборот. Вот представим, что я сейчас провожу социологический опрос среди представителей нашего пола и задаю им следующие вопросы:

A. Если вы напились и переспали с первой встречной, вы бы рассказали об этом своей девушке?

Б. Если вы завели интрижку на стороне, но поняли, что любите только свою девушку, вы бы сказали ей о своих похождениях?

B. Если бы вы поимели шанс переспать с кем-то (включая голливудских звезд) так, чтобы об этом никто и никогда не узнал, вы бы отказались от такой возможности?

Сомневаюсь, чтобы хоть один человек ответил утвердительно. Нет, в самом деле, в наше время никто в измене не признается. Одно дело рассказать друзьям — это да. Но чтобы своей «половине» — нет, это вряд ли. Да и зачем? Правильно, незачем. Разве что собираетесь с ней разойтись.

По крайней мере, я так раньше думал. Даже когда встречался с Зоей. И пусть я ни разу ей не изменил, все равно знал: случись что-нибудь в этом роде, я бы и словом не обмолвился. Иначе хлопот не оберешься. Но с Эми я так поступить не смог. Отсюда и плачевные последствия — Джек Росситер в греческой трагедии «Признание мотоциклиста». Похоже, честность оказалась сильнее меня. Однако, как и для Мэтта, честность для меня не самоцель. Это было бы слишком просто. Слишком легко. Конечно, честность имеет большое значение, но суть в том, что она лишь признак, симптом чего-то большего. У моей честности есть причина — глубокое чувство. А какое чувство самое сильное и глубокое? Это же очевидно! И просто удивительно, как долго я не замечал причины моей патологической честности.

Я смотрю Мэтту прямо в глаза и говорю:

— Я ее люблю. Я рассказал ей про Маккаллен, потому что люблю ее.

Мэтт поднимает руку:

— Подожди-ка, дружище. — Что?

— Ты прекрасно знаешь что. Слово на букву «Л». Ты только что его произнес. — Он грозит мне пальцем. — Произнес, произнес. И не отпирайся.

— Я и не отпираюсь.

Мэтт склоняет голову набок.

— Не отпираешься?

— Нет. Я сказал совершенно сознательно. Я ее люблю. — Вслушиваюсь в звук этого слова. Приятный звук. Я бы еще его послушал. — Я, Джек Росситер, — говорю я громко, — будучи в здравом уме…

— Ну, это еще вопрос, — замечает Мэтт.

— …Заявляю, что люблю Эми Кросби. Мэтт долго и пристально смотрит на меня.

— Что ж, это все объясняет, — заключает он.

— Что объясняет?

— Причину твоего неадекватного поведения. — Несколько минут мы молча пялимся друг на друга. — Так, значит, надо придумать, как вытащить тебя из этой заварушки, — произносит он наконец.

Мэтт — юрист, и к решению проблемы подходит как юрист. Начинает с фактов. Задав мне пару вопросов, он погружается в раздумья. Лицо сосредоточенное. Представляю, как его холодный и острый ум ищет оптимальный путь, строит логические цепочки. Мне вдруг становится спокойно. Если уж кто и способен найти выход из лабиринта лжи, то только Мэтт.

— Случайная оральная стимуляция, — выдает он. Потом чешет подбородок и хмурится. — Да, тяжелый случай. Досадно.

Признаться, не такого решения я ждал.

— Нет, Мэтт, — поправляю я его, — это не досадно. Вот если бы я потерял бумажник или огреб штраф за неправильную парковку, — это было бы досадно. А то, что случилось со мной, — катастрофа.

Мэтт терпеливо ждет, когда я успокоюсь.

— Главное, — размышляет он, — определить, можно ли считать случившееся изменой. Технически, я думаю, — да. Тебе сделали минет. Ее язык касался твоего пениса. Но обратимся к намерениям. Хотя с точки зрения закона незнание не освобождает от ответственности, можно взглянуть на происшедшее с другой стороны. Находясь в полубессознательном состоянии, ты не мог знать, что упомянутый выше язык принадлежит не твоей возлюбленной Эми Кросби. Отсюда следует, что сексуальное удовлетворение, полученное посредством упомянутого выше языка, не может считаться эмоциональной изменой.

— Здорово! Просто отлично! — прерываю я Мэтта в полном разочаровании. — Ты Эми это расскажи. Дорогая, он просто не успел установить ее личность. Дело-то житейское, чего тут расстраиваться. Валяй, Мэтт, она будет в восторге.

Мэтт косится на меня:

— Слушай, тебе надо научиться управлять своей агрессией. Так нельзя.

— Что?

— Сделай глубокий вдох, — требует Мэтт. — Что?

— Расслабься, успокойся. Плыви по течению. И он еще будет мне сейчас эту хрень втирать.

Тоже мне хиппи, дитя природы. Да он же горох от гречки не отличит.

— Расслабься?! — огрызаюсь я. — Как тут, к черту, расслабиться?! Меня девушка бросила!

Несколько секунд он ждет, когда остынет мой гнев, потом говорит:

— Слушай, все не так плохо, как кажется.

— Да что ты? Ну просвети меня.

— Попробуй взглянуть на вещи объективно.

— Объективно?! — едва не кричу я.

— Вот именно. Представь, что ты стоишь на горе и смотришь вниз. Тебе все сразу станет ясно. Так ты сможешь увидеть все со стороны.

— Мэтт, я сильно сомневаюсь, что, взобравшись на какую-то гребаную гору, я почувствую себя лучше.

Он раздраженно закатывает глаза.

— Дай мне закончить.

— Хорошо, продолжай.

Мэтт закуривает, затягивается пару раз.

— Объективно дело обстоит так. Женщина, которую ты любишь, больше не хочет иметь с тобой ничего общего. Она узнала, что ты совал свой член в рот кому попало. В результате, поскольку ты ей сразу в этом не признался, она сочла тебя кучей вонючего дерьма и надеется, что ты будешь гореть в геенне огненной до скончания веков. Надеюсь, ты и сам понимаешь, что видеть она тебя больше не хочет?

— Спасибо тебе, Мэтт, — благодарю я, начиная сильно сомневаться в его адвокатских способностях. — Не проще ли было просто вручить мне бритву и посадить меня в теплую ванну?

— Ладно, — отвечает Мэтт. — Хрен с ней, с объективностью. Ты прав, тебя кинули. Но, — тут он выдерживает паузу, — все могло быть еще хуже.

Наконец что-то дельное.

— Да, — соглашаюсь я, — я мог бы оказаться посреди пустыни без капли воды. Меня могли бы заживо скормить червям. Или заставить смотреть все серии «Санта-Барбары». Если исключить эти возможности, то, откровенно говоря, хуже, чем есть, уже быть не может.

Мэтт игнорирует поток моего сарказма.

— Серьезно, Джек. Все могло быть намного хуже. Ты жив. Она тоже. Всякое бывает. У всех в жизни случаются черные полосы.

— Нет, Мэтт, я так не думаю. У тебя они случаются? Лично у тебя бывали настолько черные полосы? А? Я могу ошибаться, но, по-моему, тебя любимая девушка пока не бросала. Так?

— Да.

— Ну, значит, всякое случается не со всеми. Только с некоторыми. С этим я готов смириться.

— А с чем не готов?

— Я не готов смириться с тем, что это произошло со мной, — огрызаюсь я.

— А что, ты особенный?

Я опускаю голову, прячу лицо в ладонях.

— Я ей доверился, Мэтт. Вот что меня убивает. Понимаешь? Всю свою сознательную жизнь я врал своим женщинам. Но не ей. Я сказал Эми правду, потому что поверил ей. Потому что люблю ее. И что в итоге? В итоге она меня бросила. И даже не захотела слушать.

— Ты думаешь, что-то изменилось бы, если бы она тебя выслушала?

— Да, — бормочу я, — думаю. Но какая теперь разница? Я звонил ей весь день, но она не подходит к телефону.

Мэтт кладет руку мне на плечо:

— Может, ей просто нужно время, чтобы успокоиться? Оставь ее на время в покое. Поверь, она не сможет ненавидеть тебя всю жизнь. Знаешь, как говорится? Если любишь — отпусти. Вернется — будет твоей навеки. Не вернется — значит, и не любила никогда.

Для Мэтта это необычно мудрая мысль. Одно знаю точно: сейчас мне способен помочь только настоящий гений.

Дата добавления: 2015-09-06