Через фронт в Москву

15 апреля был теплый солнечный день. Мы плыли по Припяти. Вокруг нас простиралась необозримая водная гладь с большим количеством вкрапленных в нее мелких лесистых островков.

Здесь было совершенно безопасно от наземного противника. Но надо было тщательно следить за воз­духом и при появлении самолетов прибиваться к бли­жайшему островку и маскироваться в кустарнике.

Но самолетов не было слышно. Над водной по­верхностью стоял лишь непрерывный шум от бесчис­ленных стай перелетных птиц. Я бывал на реках в Якутии, на Ладожском озере и в Финском заливе, но такого обилия и разнообразия перелетных птиц ви­деть не приходилось.

Напоминая клубки белой всклокоченной пены, в разных местах небольшими стаями плавали лебеди. На покрытых тонким слоем воды островках ходили цапли и аисты. Тут и там, напоминая выцветшие от времени старые зонты, парами и небольшими кучка­ми стояли журавли. Но больше всего здесь было уток. Утки на целые километры покрывали водную поверх­ность сплошным узловатым разноцветным ковром. Большую часть этих сотен тысяч водоплавающих со­ставляли кряквы и шилохвостые.

Не только огромные стаи утиных не обращали на нас никакого внимания, но даже журавли и лебеди, скосив на нас свои красивые головы, продолжали оставаться на своих местах или лениво отплывалии уходили в сторону от движущейся мимо них лодочной флотилии. Но утки не сидели спокойно. Они суетились, хлопали крыльями и дрались, очищая водную поверх­ность от какого-то грязного наноса.

Проплывая мимо огромной утиной стаи, я заметил, что вода во многих местах была покрыта грязной клочковатой пеной.

— Что это такое? — спросил я у нашего лодоч­ника.

— А это комар,— объяснил лодочник,— Он на бо­лоте выводится, а тут, гляди, всплыл на поверхность.

Я не поверил и, перегнувшись за борт лодки, за­черпнул немного серо-грязноватой пены. Лодочник го­ворил правду — это были комары. Среди массы бес­крылых были уже и такие, которые почти ничем не отличались от обыкновенного вполне оформившегося комара. Утки, как видно, тем и занимались, что унич­тожали это бесчисленное множество насекомых, пред­ставлявших обильный и, вероятно, питательный корм. Теперь только я заметил, что там, где копошились утиные стаи, в воздухе крутились целые облака кома­ров. Лодочник пояснил, что комар, поднявшийся в воздух, в течение двух недель является совершенно безвредным и только позднее, когда у него отрастает длинный хобот кровососа, он начинает нападать на человека и на животных.

На гладкой поверхности воды, не занятой птицами, непрерывными всплесками металась рыба. Мы плыл» теперь по залитому водой травянистому лугу. Солнце хорошо просвечивало полуметровый слой воды, и, присмотревшись ко дну, можно было заметить, как вздрагивает отава на залитых водою лугах. Видно было, как в разных местах выскакивали из травы дре­мавшие на солнце плотвицы, лини и окуни. В одиноч­ку и косяками мелькали из-под лодок стайки краси­вых быстрых язей. А в некоторых местах рыбья ме­лочь копошилась в траве и под ней всплывали массы вылупившихся из яичек насекомых. Рыбешки под водой, видимо, занимались тем же, чем водоплавающие пернатые промышляли на поверхности воды. Сектор наблюдения дна, однако, ограничивался лишь пятном в несколько квадратных метров. Что происходило дальше — трудно было рассмотреть. Но в отдельных местах вода вокруг лодок точно вскипала брызгами и красивыми винтообразными кольцами. А еще дальше из воды торчали хвосты и гребни лениво круживших­ся косяков нерестующих рыб.

Я так увлекся этими подводными и надводными мирами, что забыл на некоторое время о том, где я нахожусь. Мне страшно захотелось продлить это удо­вольствие.

Как-то внезапно донесся до слуха рокот мотора и напомнил совсем не мирную обстановку. Я вскинул вверх голову, но самолета в воздухе не было, да и до­носившийся звук мотора не был похож на само­летный.

— Что это? — спросил я у лодочника.

— Это немецкий катер. Здесь вот за этими куста­ми проходит самый фарватер реки.

Нечего сказать, приятное соседство! Оказалось, что немецкие катера, вооруженные двумя-тремя пулемета­ми, ходили тут совсем рядом, за полоской кустарника, отделявшего нас от главного русла реки.

Недалеко за кустами мелькнули контуры несколь­ких деревенских изб.

— Это остатки большого села Берестянки, сож­женного гитлеровцами,— пояснил лодочник.

— За что же сожгли оккупанты село?

— Да вот в прошлом году осенью рядом с этим селом батинцы разбили катер... с гитлеровцами...

— Где же теперь живут уцелевшие люди?

— А вот тут и живут по грудкам. Порыли себе землянки, да в них и живут.

— Но батинцы это, кажется, партизаны, а при чем же здесь мирные? — спросил лодочника Миша Горячев.

— Какое там мирные, и сами не поймем, куда их причислить...

И лодочник нам просто и весьма убедительно до­казал, что тяжелее всех было тому, кто искал тихой жизни, пытался отсидеться у жены за юбкой. Далее лодочник рассказал нам. что двое из пятерых сопровождавших нас крестьян первое время служили в по­лицейских.

— Так они не подведут в случае чего? — осведо­мился Шлыков.

— Эге! Да вони теперь готовы нас у меху [4] на загребке перетянуть за самый фронт, лишь бы забылось то им, шо було.

Я был удивлен, рассматривая залитые водой мно­гочисленные небольшие островки, на которых маячили людские фигурки, а кое-где вился дымок.

— Какие тут землянки, когда все грудки залиты водой?

— Есть и не залитые,— ответил лодочник,— а там, где заливает, люди наверх в шалаши перебираются. Ежели уж очень большая вода бывает, то переправ­ляют все свое имущество и сами переселяются на более высокие места в лес, и живут там, пока вода не спадет.

Мы остановились километрах в двух от Берестянки, у грудка, на котором стояло три рубленых, не за­литых водой деревянных домика, два амбара и са­рай. Здесь мы переночевали и провели весь следующий день. Кругом было множество подобных островков, заставленных убогими деревенскими избушками, зем­лянками и шалашами. Это было большое селение, разбросанное по грудкам, У каждого дома стояли лодки. На лодках люди ездили мыться в баню и в другие места общего пользования.

Дальше можно было двигаться только ночью.

До южного сухого берега оставалось не более де­сяти — пятнадцати километров. Подавляющее боль­шинство расположенных по противоположному бере­гу населенных- пунктов были заняты вторым эшело­ном и ближайшими тылами гитлеровских войск. Вече­ром по сплошному ряду ракетных вспышек можно было определить полосу и направление передовой ли­нии фронта.

Я не представлял себе, как эта полоса насыщена войсками, и по мере приближения к переднему краю обороны противника меня иногда охватывало чувство опасения за успех перехода. Но я старался успокаи­вать себя мыслью: «Проходят же туда и обратно лю­ди! Почему же я не пройду?» Мне казалось, что в крайнем случае можно было использовать разлив ре­ки Стыри и других правых притоков Припяти, кото­рые в истоках давно уже были заняты Красной Ар­мией.

Я наметил выйти на соединение с Красной Армией в Ласицке, расположенном на берегу реки Стыри,— о нем неделю назад сообщали, что он взят Красной Армией.

На одном из соседних грудков стояли партизаны из соединения секретаря обкома Федорова. Они дей­ствовали по соседству с отрядом Антона Петровича Брынского, от его людей они слышали кое-что о Ба­те, больше того — им было известно, что полковник Льдов и есть бывший Батя. Узнав от наших лодочни­ков, с которыми они были давно знакомы, что к ли­нии фронта следует полковник Льдов, федоровцы ре­шили со мной встретиться. Встреча состоялась 16 апреля и оказалась очень полезной. Федоровцы угостили нас вкусной ухой и подробно обрисовали мне обстановку на передовой, рассказали, через какие пункты проходит в этих местах линия фронта и где наиболее удобно ее переходить,

В темноте ночи мы поднялись на лодках по одно­му из правых рукавов реки Стыри, высадились на грязный заболоченный берег и отпустили лодочни­ков. Дальше плыть было опасно. За километр впе­реди темнели постройки какого-то населенного пункта. Там, наверное, были гитлеровцы — немцы или вла­совцы.

Вместе с лодочником я вернул в лагерь батинцев одного из своих автоматчиков, растершего себе но­гу,— он мог задержать нас при переходе линии фрон­та. Прощаясь с бойцом, я сказал ему:

— Если от нас трое суток не будет известий, мо­жете считать, что мы перешли фронт благополучно. Тогда ты сможешь сообщить командиру семейного ла­геря и старшине, что это сам Батя разговаривал с ними, когда они в пьяном виде явились по вызову полковника Льдова.

Боец засмеялся, заранее предчувствуя веселые ми­нуты, которые он доставит партизанам в лагере.

С остальными автоматчиками я направился даль­ше. Шли всю ночь лесом и в лесу же расположились еще на одну дневку в непосредственной близости от передовых позиций противника. Здесь по звуку ору­дийных выстрелов и разрывов снарядов можно было определять, откуда и куда вела огонь наша артилле­рия и откуда стреляли немцы.

Из леса мы наблюдали, как в прилегающую к ле­су деревеньку заезжало около десятка верховых. В деревне они взяли подводы и заставили крестьян погрузить на лугу стог сена. Воза с сеном они погна­ли к фронту. Мы видели, как кавалеристы огибали лес, в котором мы дневали, как они озирались по сторонам.

Вечером мы уточнили у крестьян, что гитлеровцы здесь, вблизи от фронта, ни за что не остаются ноче­вать в деревне небольшими группами.

Ночью мы двинулись на пересечение линии фрон­та. Она здесь проходила километрах в трех северо- восточнее селения Ласицк.

Нам оставалось пройти не более пяти километ­ров, когда мы увидели большую группу людей, дви­гавшихся в том же направлении. Это были партиза­ны, с которыми мы встречались в Берестянке. В последнем населенном пункте им повезло. Они встрети­лись с тремя красноармейцами, прибывшими из-за линии фронта и возвращавшимися назад в свою часть.

Я поговорил с красноармейцами. Они оказались разведчиками как раз из части, стоявшей в Ласицке. У них был пароль для прохождения через линию фронта. Это было очень ценно, и я решил дальше следовать с ними. Скоро, однако, я увидел, что мо­лодые разведчики не знают направления и сами без­заботно шагают за двумя гражданскими проводни­ками, даже не контролируя их по карте и компасу. Пришлось взять это дело на себя.

Мы шли вязким болотом вдоль течения реки Стыри, которое, по моим предположениям, должно было разрывать линию фронта. Этим болотом можно было выйти прямо к Ласицку, минуя окопы, если не бояться сильно вымокнуть, а воды кругом было очень много. Но проводники повели нас в обход заболо­ченного места. Огибая его слева, мы все больше приближались к вражеской линии обороны.

Небо заволокло густыми облаками, и наступила черная непроглядная темнота. В таком мраке нетруд­но было подойти вплотную к позициям противника. Еще легче было напороться на разведчиков, враже­ских или своих, обычно бродивших ночью в межпо­зиционном пространстве в поисках «добычи». А про­водники продолжали загибать все дальше и даль­ше влево, углубляясь между двух линий окопов. Мне показалось это подозрительным. Я остановил провод­ников за стогом сена и попросил их показать мне на­правление на Ласицк. Проводники явно смутились. Мне было неясно — заблудились они сами или наме­рены были совершить предательство. Но дальше до­веряться им было нельзя. Я взял в руки компас и повел за собой людей, свернув круто вправо, взяв курс строго на запад. Рядом со мной пошли красно­армейцы из Ласицка.

Мы прошли не более трехсот метров, когда крас­ноармейцы заявили, что эта местность им знакома и что здесь неподалеку находятся их окопы. Бойцы на­правились вперед разведать. Я с остальными людьми остался на месте. Минуты через две впереди затре­щало сразу с полдюжины пулеметов. Промокшие до пояса мои автоматчики и партизаны повалились на мягкую низменную почву, из которой выступала во­да. Немцы открыли ответный огонь. Но поток пуль проходил высоко над нами, так как мы лежали в низменности, а передовые позиции обеих сторон, от­стоящих друг от друга примерно на километр, про­ходили по возвышенностям. Была, однако, большая опасность обстрела нас с той и другой стороны из минометов. Но огонь с нашей стороны вдруг начал затихать, Скоро вернулся один из красноармейцев и передал, что нам дано пятнадцать минут срока па выход за нашу линию окопов. Приказано было при­нять еще несколько правее.

Через десять минут линия окопов осталась поза­ди. Впереди был Ласицк — освобожденная советская земля. Глубокое волнение охватило нас в эти счаст­ливые минуты, и тут же как-то сразу почувствова­лась страшная усталость. Ноги отказывались итти, страшно хотелось спать...

Какие преграды нужно еще перейти, чтобы в жиз­ненном пути уж больше никогда не встретить линии вражеских окопов?!

Последнюю неделю я очень часто беспокоился за благополучный переход фронта, теперь и он остался позади ненужным эпизодом.

Манящим, воодушевляющим рубежом казалось окончание войны и достижение победы. Сколько еще дней и часов надо до них итти военным шагом?

Линию фронта мы перешли на участке полка, ко­торым командовал полковник Илларион Васильевич Новицкий. Наша встреча произошла в день пасхи. Новицкий рассказал мне, что местный священник просил принять для раненых бойцов куличи и яички, собранные среди верующих. Полковник спрашивал у меня совета, как поступить. Я посоветовал Илларио­ну Васильевичу не отказываться от добра и не оскорблять патриотических чувств служителя церкви.

По приказанию командира полка нам отвели квартиру и протопили баню, чтобы помыться после тяжелой'дороги. Мы вымылись, но отдыхать нам не пришлось. Помощник командира полка по разведке, в порядке предосторожности, решил нас обезоружить. Было предложено моим автоматчикам сдать оружие до выяснения о нас вопроса в разведотделе дивизии. Мои автоматчики было насторожились, попытались занять оборону в отведенной нам хате. Но у меня не было сомнения в том, что мы находимся среди сво­их. Я предложил своим бойцам подчиниться, но при одном условии, что мне предварительно будет предо­ставлено право переговорить по телефону со штабом дивизии.

Мне это организовали, и люди передали автома­ты, а через полчаса из штаба дивизии приказали вернуть нам все оружие и сопроводить в штаб ди­визии.

Штаб армии стоял в местечке Домбровицы.

До штаба мы добрались на третий день. Нам от­вели хорошую отдельную квартиру и предложили де­нек-другой передохнуть. Но Домбровицы каждую ночь подвергались бомбежке с немецких самолетов, и у ребят не было большого желания отдыхать здесь. На квартире меня навестил командующий шестьдесят четвертой армией тов. Белов в сопровождении члена военного совета Дубровского и начальника разведки Кононенко.

Около трех часов командующий расспрашивал ме­ня о положении в тылу врага. Наша беседа прошла тепло и дружески. Прощаясь, генерал попросил меня сделать небольшой доклад работникам политотдела армии, а для дальнейшего пути предложил воспользо­ваться одним из самолетов, имевшихся при штабе ар­мии. Мне жалко было расставаться со своими авто­матчиками, но и не хотелось обидеть отказом коман­дарма, и я согласился.

Распрощавшись с хлопцами, я уселся на «У-2». Полетели, но, к моему удовольствию, погода быстро испортилась, и пилот вернулся на свой при­фронтовой аэродром. Мы снова приземлились в Домбровицах. Я попросил у Кононенко трехтонку, и мы двинулись все вместе. Прифронтовая изрытая тран­шеями земля. По сторонам дороги тут и там воронки от авиабомб и снарядов, полуразрушенные и полупу­стые деревни. Но уцелевшие мирные граждане при­ступили к мирному труду, и по тому, как они работа­ли, можно было заключить, что противник сюда уже больше не вернется,

Мы подъехали к городу Сарны, здесь, в несколь­ких десятках километров от передовой, бесперебойно действовал железнодорожный узел. Фашистские бом­бовозы каждую ночь сбрасывали здесь сотни тяжелых бомб, но поезда двигались непрерывно.

Люди в форме железнодорожников появлялись точно из-под земли и приводили в движение много­численные составы прифронтовых вагонов и плат­форм. Стены вагонов были испещрены пулями и осколками снарядов. Многие вагоны опалены огнем рядом бушевавших пожарищ. В большом четырех­осном пульмане, в котором разместились мы, отпустив автомашину, в двух углах зияли прожженные отвер­стия. Но самый вагон был еще крепок и устойчив. Он выпущен во время войны. И, может быть, его гасили тогда, когда он доверху был загружен снарядами. Но его спасли, он требовал только незначительного ре­монта, спасли и то, без чего не мог жить фронт.

Вот они, неутомимые и бесстрашные кочегары куз­ницы войны, — это они водят составы, груженные взрывчаткой, под бомбами вражеских летчиков. Но герои-машинисты спасают свой состав, маневрируя на перегоне, как капитан спасает свой корабль от штор­ма в открытом море, И маневрируют с умом.

Тщательно наблюдая за вражеским самолетом, ма­шинист точно определяет момент сбрасывания бомб и в зависимости от этого ускоряет или замедляет ход, тормозит и дает задний, или стоит на месте непо­движно,

И я невольно проникался громадным уважением к.этим героическим товарищам.

Сарны остались позади нас на десяток километров, и это было весьма кстати, Солнце уже спряталось за горизонтом, и красная полоска зари гасла. Не дальше чем через час, в Сарнах начнут рваться очередные порции вражеских фугасок.

Мы снова пересели на автотранспорт.

В весенний ясный день мы проезжали разрушен­ные города-герои, точнее — остовы городских зданий Коростеня, Житомира и других. Здесь все свидетель­ствовало о недавних битвах: разрушенные мосты и опаленные деревья украинских садов, бесчисленные остовы подбитых и обгоревших «тигров», «фердинандов», в предсмертных позах застывшие стволы танко­вых орудий. Но вокруг уже блестела, возвышаясь над землей, изумрудная зелень, цвели бесчисленные тюльпаны -на своих мохнатых стебельках, первые колхозные трак­торы бороздили возвращенные из плена хлебородные равнины. Фашистские убийцы здесь получили причи­тавшуюся им мзду. Наславу поработала, как видно, сталинская артиллерия.

В который это раз наши просторы покрываются бесчисленными трупами врагов? Орды Мамая полегли на поле Куликовом, войска Наполеона на Березине, Смоленщине... В гражданскую войну были разбиты японские, английские и американские интервенты. И эти вот «тигроводы» от Белого моря до Черного раз­брасывают свои тела вместе с остовами «фердинандов» и «пантер», обломками гусеничных бронетранс­портеров и шестиствольных минометов.

Кажется, трудно себе вообразить, что после таких побоищ еще найдутся охотники совершать военные походы на наши русские просторы.

Но таков уж волчий закон капитализма и такова политика правящих империалистических кругов.

17 апреля мы перешли линию фронта, а 22-го я уже летел в самолете из Киева в Москву.

То, что я увидел во время пятидневного путеше­ствия до Киева по прифронтовым дорогам, среди необозримых кладбищ фашистской военной техники, с неопровержимой ясностью говорило о том, что парти­занская эпопея близится к концу. И еще в самолете подумал: не разлюбил ли я мирный творческий труд, не разучился ли созидать?

И мною овладело нетерпение скорее увидеть, по­нять, раскрыть то новое, что стремительно неслось мне навстречу.

Дата добавления: 2015-10-13