Четыре немца

Как-то с одной из вспомогательных точек, нахо­дившейся в трех сутках конного пути от центральной базы, мне передали, что немецкий ефрейтор Гюнтер изъявил желание связаться с нами, чтобы выполнить какое-либо поручение в пользу Красной Армии.

Выясняя личность ефрейтора, мы установили, что он хорошо владеет русским языком. Удалось также выяснить и то, что ефрейтор Гюнтер не так давно, по распоряжению своего командования, был подвергнут месячному аресту и отбыл этот арест в Лунинце.

Немецкая войсковая часть, в которой служил еф­рейтор, была ротой из известной организации Тодта. Она занималась возведением оборонительных укреп­лений руками мобилизуемого на эти работы местного населения и пленных красноармейцев. Понятно, что сведения, которые мог сообщить нам Гюнтер, пред­ставляли для нас огромный интерес.

Я дал указание немедленно связаться с ефрейто­ром и предложил ему выдать нам командира его ро­ты. Кто, как не командир роты, смог бы дать инте­ресующие нас показания, а попутно мы проверили бы искренность намерений человека, заявлявшего о сво­ем желании работать в нашу пользу. Получив наше задание, Гюнтер внезапно заболел и был отправлен в пинский военный госпиталь. Мы решили, что вся исто­рия с ефрейтором—очередная неудавшаяся провокация врага, однако продолжали держать его в поле зрения.

Дней через двадцать пять Гюнтер выздоровел и, возвратившись в роту, подтвердил свое намерение вы-, полнить порученное ему задание.

План проведения операции был прост. Решили устроить вечеринку в избушке, стоявшей на отшибе, у самой почти лесной опушки. Хозяйка избы, тетка Анисья, была своим для нас человеком, а девушка, которая вела переговоры с ефрейтором, потеряла на войне отца и брата и жаждала отомстить. Гюнтер должен был пригласить на вечеринку своего началь­ника и после основательной выпивки помочь нашим ребятам связать его и притащить в прилегавший ко двору тетки Анисьи кустарник. Оттуда пленника легко было доставить в наш район.

Лишь только смерклось, наши ребята, переодетые в немецкие мундиры, организовали небольшую, но крепкую засаду во дворе и установили тщательное наблюдение за всем происходящим вокруг. Ранние осенние сумерки скрывали наших бойцов, а шум дож­дя исключал возможность того, чтобы кто-либо смог их услышать.

Однако к вечеру ефрейтор передал начальнику за­сады, что командир роты неожиданно выехал в Брест с отчетом, а если товарищи согласны, то на вечерин­ку будут приглашены помощник командира обер-ефрейтор Ганс и два других обер-ефрейтора — каптенар­мус и начальник по земляным работам.

Наши согласились. Было условлено, что немцы прибудут на вечеринку без оружия.

В назначенное время четыре ефрейтора проследова­ли в избу тетки Анисьи, но, вопреки договоренности, «гости» прибыли с оружием.

Партизаны задумались: провокация или простая случайность? Но вскоре мальчик-связной передал, что ефрейтор Гюнтер просит не беспокоиться и операцию проводить в намеченном порядке, а о том, чтобы ору­жие не было приведено в действие, он позаботится сам.

Около одиннадцати часов вечера ефрейтор подал условленный сигнал. Из хаты доносилась отрывистая речь крепко захмелевших оккупантов. Пятерка бой­цов, одетых в немецкую форму, пробралась в сени, двое остались во дворе охранять подходы с улицы.

Дверь распахнулась от сильного рывка. За столом, уставленным бутылками, со стаканами в руках сидели три обер-ефрейтора. Гюнтер, ожидавший этого момен­та, стоял в углу у печки, загородив спиной составлен­ные в угол автоматы и винтовки.

Один из вошедших бойцов остался у двери, четы­ре других рванулись к столу. Стол полетел в сторону, посуда с грохотом посыпалась на пол. На минуту лю­ди сплелись в беспорядочный клубок. Но схватка была короткой и силы неравные. Через минуту троих немцев, крепко связанных парашютными стропами, с заткну­тыми тряпками ртами, подхватили крепкие руки бой­цов и всопровождении «гостеприимной» хозяйки и ефрейтора Гюнтера перенесли в лес, где их уже ожи­дали приготовленные подводы. Связанных немцев уло­жили на телеги. Гюнтер протянул руку начальнику засады.

— Зачем? — искренне удивился тот.— Ты уж те ­ перь с нами поедешь. Ведь если немцы узнают об этом деле, тебя повесят.

Тогда Гюнтер молча протянул партизану винтовку.

— И это лишнее,— спокойно возразил тот,— Это тебе еще вот как пригодится, воевать будешь с фаши­стами. Теперь ты наш насовсем, вроде как бы пар­тизан.

Гюнтер молча отошел и молча уселся на подводу. Скинув немецкие мундиры, партизаны повезли свою добычу глухими лесными дорогами. Останавливались на дневки, жгли костры, дорогой негромко тянули пес­ни. В первый день пути Гюнтер казался веселым, под­тягивал бойцам сипловатым тенорком. Лицо его было спокойно, а порой задумчиво. Ребята понимали непро­стое его положение и обращались с ним по-своему бережно: делились табачком, хлопали по спине и в знак особого расположения начинали с ним говорить на ломаном языке — он, дескать, немец, ему так понят­нее будет.

Один боец-волжанин все рассказывал о своем кол­хозе, где был до войны комбайнером.

— У нас поля — во-о, ширь, до краю глазом не достать,— говорил он.— Выедешь на комбайне, так ровно на корабле в море, право. Вот и ты, Фриц,— го­ворил он Понтеру,— либо Ганс, как тебя там, поедем после войны к нам. Тебя, наверное, пустят,— ты у нас знаменитый партизан будешь...

— Зачем партизан? — сказал Гюнтер.— Я вот этих трех... Они меня под арест подвели, свиньи! По­сылки отнимали, обижали меня.

— Ну, милый! — свистнул комбайнер.— Теперь уж поздно думать. Куда ж ты пойдешь? К своим, к немцам,— расстреляют или повесят. У нас в отряде тебе только и житье.

— То так,— сказал Гюнтер и замолчал, потом он спросил еще:— А что, в России я буду иметь хороший гешефт... в своем хозяйстве? Я эти поля, о которых вы рассказываете, могу приобрести?

— Как приобрести?—удивился комбайнер.

— Ну, купить, приобрести в собственность.

— Себе одному? Да зачем же?

Гюнтер потемнел.

Перед вечером остановились на привал. Гюнтер слез с телеги и, разминаясь, прошел мимо подвод со связанными пленными. И те сразу залопотали что-то быстро и сердито. Наши бойцы не могли понять, что немцы говорили, но показалось им, вроде ругали они Гюнтера не то собакой, не то свиньей. Гюнтер при­остановился и, пока они лопотали, стоял потупившись, молча, а потом так же молча повернулся и пошел прочь.

На второй день пути он был мрачен и не произно­сил ни слова, только все вздыхал. Ехал он на второй подводе, сидел с краю, свесив ноги и зажав винтовку менаду колен. Ребята наши сначала пытались его раз­влекать. но потом отстали: со свойственной простым, душевным людям деликатностью решили: «Не бере­дить нашего немца. Пускай обдумает свое положе­ние».

Внезапно раздался выстрел, и Гюнтер упал мерт­вым с изуродованным лицом. Это он сам, пристроив винтовку так, чтобы ногой можно было нажать спус­ковой крючок, засунул дуло в рот и выстрелил. Все это случилось в одно мгновение. Ребятам только и осталось оттащить тело перебежчика с дороги и на­скоро закопать в лесу.

Пленных доставили ко мне на одну из вспомога­тельных точек. Мы с ординарцем и переводчиком во­шли в землянку, где содержались немцы. Пленные си­дели на нарах и даже не шевельнулись при нашем появлении. Помощник командира роты обер-ефрейтор Ганс, высокого роста немец, лет пятидесяти, с клинообразной головой и желтыми белками мутнозеленых глаз, смотрел на меня исподлобья и был похож на гиену у падали, готовую вцепиться в горло внезапно появивше­муся перед ней человеку. Лицо Ганса, исполненное бе­шеной злобы, было искажено и казалось бледносиним от напряжения. На левом рукаве пленного, как и у двух других, была большая белая повязка с черной свастикой. На левой руке красовался перстень из пластмассы коричневого цвета с эмблемой союза не­мецкого фашизма с итальянским.

Второй обер-ефрейтор был человек среднего роста, лет сорока пяти, толстый и широкоплечий, с большой продолговатой головой, с выпуклым лбом и крупными чертами лица. Этот смотрел в одну точку, уставив­шись в противоположный угол землянки. Он казался примирившимся с постигшей его участью и, повидимому, спокойно ожидал исхода.

Третий, сухой и стройный, хотя ему также можно было дать лет сорок, с беспокойно бегающими глаза­ми, готов был разрыдаться при малейшем к нему при­косновении. Он не мог спокойно сидеть на месте и нервно передвигался и вздрагивал.

Я приказал охране вывести первых двух и присту­пил к допросу последнего. Пленный сразу начал про­сить о том, чтобы ему сохранили жизнь. Он охотно давал интересующие нас показания, бранил Гитлера и свастику, красовавшуюся на его рукаве, поносил фашистскую партию, хотя и не отрицал того, что сам он свыше десяти лет являлся ее членом. Он судорож­но всхлипывал и все пытался стать на колени и под­ползти ко мне, но бойцы его удерживали. Во мне воз­никло чувство гадливости — жалкое это существо бы­ло мне отвратительно до тошноты. Свои показания он заключил слезливыми заверениями в своей готовности перейти на нашу сторону и сделать «все-все, что ему только прикажут».

Второй немец при допросе также давал ответы на всё интересующие нас вопросы. Между прочим, он со­общил, что обер-ефрейтор Ганс славится в роте не­обычайной жестокостью в обращении с русскими и немало людей из работавших на оборонительных со­оружениях расстрелял лично. О себе самом этот не­мец рассказал, что вступил в партию национал-социа­листов после победы во Франции и немало повоевал за «великую Германию» и фюрера. Но поражение не­мецкой армии под Москвой и Сталинградом застави­ло его усомниться в возможности победы фашистской армии и в правильности личных своих убеждений. Он был уверен, что мы его расстреляем, но о пощаде не просил. Я сохранил ему жизнь, и впоследствии он ока­зался нам полезен.

Обер-ефрейтор Ганс отказался дать какие-либо сведения о себе и своей воинской части; убежденный до фанатизма гитлеровец, как я узнал от второго нем­ца, он свыше двадцати лет состоял членом фашист­ской партии. Кто он был в прошлом — мелкий пред­приниматель, торговец или парикмахер,— трудно бы­ло установить.

Я был очень доволен тем, что хоть один из этих четверых сделался порядочным человеком.

Дата добавления: 2015-10-13