К линии фронта

После того как провалились попытки гитлеровцев обезглавить наше соединение, следовало ждать серьез­ных карательных мероприятий, а я, как на грех, слег с острым приступом аппендицита. Я было пытался ослушаться доктора и встать, но он пригрозил мне опе­рацией «на горячем столе», то есть при высокой тем­пературе. Это и при нормальных клинических усло­виях очень часто кончается большими неприятностями, а здесь вывело бы меня из строя минимум на месяц. Я предпочел подчиниться врачу и полежать. Москву известили по радио о необходимости вывезти меня на операцию, и я лежал, но заботы, бессонница раздра­жали и не давали мне поправиться. Моя болезнь усугублялась печальной вестью. Мне передали о тя­желом заболевании Павла Дубова. У него будто бы нашли отравление какими-то продуктами, и его срочно увезли в больницу. А в это время гитлеровцы уже посте­пенно эвакуировали Брест, и Дубова вывезли дальше в западном направлении, и что с ним стало, я тогда не мог установить. Лишь несколько месяцев спустя мне передали, что он где-то умер. Мы предприняли меры к замене Дубова Рыжиком, но прежде надо бы­ло выяснить досконально причину заболевания Павла, чтобы не поставить под удар Ивана. Я крепко загру­стил.

Ребята старались развлечь меня, чем умели, и до­были томик Мопассана. Я перечитал «Иветту», и чем- то бесконечно далеким и странным показались мне страдания и страсти мопассановских героев, хотя мастерское повествование захватывало. Ну, какой уж тут Мопассан с проблемой (для любящих!) жениться или не жениться, когда получаешь, лежа в постели, такое, например, сообщение, какое я получил 29 янва­ря от командира одной из наших периферийных точек: «На нашу базу наступает до двух батальонов власов­цев, батальон мадьяр и сто двадцать гитлеровцев. На вооружении у них четыре пушки и двадцать станко­вых пулеметов. Несу потери...»

Началось! Надо было встать и организовывать оборону, а на случай необходимости — и пути отхода в глубь болот на другие базы.

Красная Армия продвигалась вперед, и в наш рай­он прибывали все новые и новые части гитлеровцев. Это сковывало наши действия. И для того, чтобы со­действовать успешному развертыванию стратегическо­го наступления Красной Армии, надо было отходить не на восток, а на запад. Такое же указание имелось и в директивах центра.

Через «языков», которых мы регулярно брали и допрашивали, мы узнали, что фашистское командова­ние предполагало организовать оборонительный ру­беж на линии сухого вала, пересекающего Пинские болота с севера на юг, от Барановичей до Лунинца. В этом случае нам необходимо было отвести штаб и все свои подразделения на западную сторону железнодо­рожной линии Брест — Барановичи, иначе мы, чего доброго, вместо того, чтобы громить фашистские ты­лы, могли оказаться «в плену» у Красной Армии. Од­нако уходить на запад, не дождавшись обещанного груза с самолетов, было нельзя, и мы выслали минеров, чтобы восстановить минные поля вокруг деревень Власовцы и Ходаки, где находились наши передовые посты.

После «урегулирования» наших отношений с вен­герской дивизией в ноябре гестапо выпустило на сце­ну Фойерберга. Убедившись в том, что этот матерый провокатор также сломал себе шею или, во всяком случае, не выполнил поставленных перед ним задач, гитлеровцы в конце марта 1944 года организовали против партизанских отрядов, сосредоточенных в тре­угольнике Барановичи — Лунинец — Кобрин, крупную карательную экспедицию.

Две дивизии — одна мадьярская и одна немецкая, поддержанные авиацией и танками, начали наступле­ние на партизанскую зону с трех сторон. В каратель­ной экспедиции приняли активное участие власовцы, расположенные в Телехановском районе Пинской обла­сти. Связные от местных партизанских отрядов со всех сторон приносили вести о том, что каратели с пушка­ми и танкетками вступают в наш район.

В партизанскую зону одна за другой прибывали разведгруппы Красной Армии. А в районе западнее Сарны партизаны в это время уже соединялись с Красной Армией и начали получать от нее боепри­пасы.

Гитлеровцы понимали, какую огромную опасность для них таили действия партизанских отрядов в непо­средственном контакте с наступающими частями Красной Армии, и потому торопились мощным комби­нированным ударом разгромить партизанские соеди­нения, оказавшиеся теперь в непосредственной близо­сти от линии фронта.

Москва радировала о подготовке к высылке само­лета с грузом и командиром, который должен был за­менить меня на время болезни. Мне приказано было готовиться к переходу линии фронта. Мы жгли поса­дочные сигналы, самолета не было, а каратели тесни­ли нас все настойчивее. Наконец самолет прибыл 1 апреля, люди и груз были собраны, но мне было не до передачи дел — надо было укреплять оборону. Фашисты теснили наши подразделения. Мы рвали их на минных полях, наши петеэрщики подбивали фа­шистские танкетки, но силы и техника карателей на­столько превосходили наши, что мы вынуждены были пядь за пядью отходить в глубину болот. Однако бое­вая работа наших групп не прекращалась. Наоборот, наши люди все глубже и смелее проникали во все по­ры разваливавшегося под ударами Красной Армии гитлеровского «нового порядка», Наши радисты, проч­но обосновавшись в Бресте, связались там с некой Клюевой, работавшей у гитлеровцев на брестском почтамте, и другими товарищами — теперь оттуда шли нам радиограммы о лихорадочной подброске гит­леровцами подкреплений к линии фронта и о беско­нечных вереницах поездов с битыми фашистами, иду­щих с фронта,

Спеша разделаться с нами, каратели вплотную по­дошли к центральному отряду Сикорского, и он со своим штабом вынужден был отойти в район наших вспомогательных точек. Михаил Тарасович Данилкович, занимавший одну из наших вспомогательных баз со своей семьей, доложил мне, что Сергей Иванович прибыл к нему вместе со своим штабом ночью, в са­мую апрельскую распутицу. Надо было разместить людей, кормить, дать им возможность обсушиться и отдохнуть, а затем отбивать карателей, которые уже осадили наш пост номер один.

Я отдал приказ стянуть в болото ближайшие бое­вые группы.

Гитлеровцы на этот раз вели себя необычно. Они шли цепью прямо в лес, а потому наши минные поля, заложенные на дорогах, не могли дать должного эф­фекта. Но взрыв мин под ногами даже отдельных сол­дат охлаждал пыл фашистских карателей. Трое суток части противника продвигались к на­шим передовым пунктам, расположенным на краю бо­лота. 5 апреля им удалось занять пост номер один. До центральной базы оставалось три с половиной ки­лометра Дальше можно было следовать к нам по кладкам или по канаве на лодках. Сунувшись на кладки, каратели подорвались на минах. Такая же участь постигла и тех, которые вышли на тропу к ка­наве.

Каратели обосновались на посту номер первый. Наше положение становилось серьезным.

К вечеру 6 апреля к нам из глубины болот подо­шли две свежие боевые группы. Получив подкрепле­ние в восемьдесят пять отборных бойцов, мы восста­новили положение и вновь заняли пост номер один.

Я продолжал командовать обороной, присланный мне заместитель чувствовал себя не у дел. А мой ап­пендицит время от времени покалывал, напоминая о себе. Опасаясь новых осложнений болезни, я отдал приказ о передаче командования заместителю и 8 апре­ля, в сопровождении двенадцати автоматчиков, тро­нулся к линии фронта.

Весна бурлила потоками ручьев. Наша заполненная до краев канава представляла теперь прекрасный вод­ный канал. Мы погрузились на две лодки-плоскодонки и тронулись на восток. Хотя все это и делалось мной во исполнение приказа центра, но я все же чувство­вал себя очень неловко и расставался с друзьями и соратниками с болью в сердце. За все двадцать во­семь месяцев моей борьбы в тылу врага еще не было случая, чтобы я покидал своих бойцов в сложной бое­вой обстановке. Успокаивало, что гитлеровцы все же бессильны в наших болотистых просторах, а продукта­ми питания на время блокады товарищи были обес­печены.

Я успокаивал себя и тем, что в тылу фашистских оккупантов, как и на фронте, все наши люди были вдохновлены несокрушимым движением Красной Ар­мии вперед, чувством скорой победы над фашизмом.

В первых числах апреля, через восточную часть нашего района из-за Варшавы двигался со своим сое­динением Петр Петрович Вершигора У него было много раненых, и он следовал в район Хворостова, где в распоряжении соединения Комарова имелась поса­дочная площадка для самолетов. Узнав от моих бойцов о том, что полковник Льдов — это Батя из-под озера Червонное, Петр Петрович написал мне пригла­шение. Но до Хворостова было почти такое же рас­стояние, как до линии фронта, и я решил итти на­встречу Красной Армии.

На вторую ночь перед рассветом мы пересекли шоссейную дорогу Пинск — Телеханы и, углубившись километра на два в лес, остановились передохнуть в небольшой деревне.

Ранним утром меня разбудил часовой. Я вышел на улицу. С шоссе доносилось тарахтенье моторов и стук колесного транспорта, а в воздухе был слышен гул многих десятков самолетов, в районе Спорова ухали частые взрывы авиабомб. Можно было предпо­ложить, что началось отступление гитлеровцев из Пинска. Линия фронта в это время проходила кило­метров двадцать — тридцать восточнее этого города.

Дальнейшему продвижению Красной Армии пре­градила путь разлившаяся на десятки километров ре­ка Припять, поэтому пинскому гарнизону пока непо­средственной угрозы не было. Оторвавшись от радио­связи с Москвой, я предположил, что Красная Армия прорвала фронт в направлении на Кобрин и Брест во фланг и движется в тыл пинскому гарнизону. В этом случае лучше было переждать несколько дней, пока фронт перейдет через нас, чем нам переходить линию фронта, И в то же время меня разбирало сомнение: а если это не так? Если это не отступление, а какое-то частичное передвижение войск?.. Однако в том и дру­гом случае солдаты противника могли заглянуть в де­ревню, и оставаться в ней было опасно.

Между тем в воздухе продолжали летать в боль­шом количестве самолеты, которые бомбили рай­оны, расположенные севернее и северо-западнее Ива­нова.

Вернувшиеся с шоссе разведчики доложили, что по шоссе из Пинска на Телеханы движутся танки и кавалерия. Я решил итти дальше по намеченному маршруту. Только значительно позже я узнал, что пинский гар­низон выступал тогда на поддержку массированного наступления, начатого против партизанской зоны, из которой я только что вышел со своими автоматчика­ми. Узнал я и о том, что это наступление карателей, как и все предыдущие, не дало гитлеровцам никаких результатов. В нашем подразделении остались такие бесстрашные командиры—специалисты подрывного де­ла, как Василий Афанасьевич Цветков, которые пре­градили путь гитлеровцам минными полями. Фаши­сты, потеряв много людей и техники, отступили, а вскоре были отозваны на фронт для прикрытия од­ного из многочисленных прорывов, которые в это вре­мя устраивала им наступающая Красная Армия.

Нам предстояло перейти железную дорогу Пинск— Калинковичи, находившуюся под сильной охраной. И хотя это было нашим хлопцам не впервые, но какое- то чувство опасения за них и за себя щемило сердце. Переход дороги был намечен на участке между Лунинцем и Пинском.

Дни 13 и 14 апреля мы провели на одной из на­ших точек. Здесь поблизости, в лесу и в деревнях, базировались партизаны того самого соединения, ко­торым я руководил до вылета в Москву с Князь-озера. Все они называли себя «батинцами». Для перехода че­рез линию железной дороги, кроме моих автоматчи­ков, меня взялась сопровождать группа батинцев в пятнадцать человек, вооруженных двумя ручными пу­леметами и несколькими автоматами. Партизаны нередко заводили разговор о Бате, не стесняясь при­сутствием полковника Льдова.

В задачу группы батинцев входило довести нас до железной дороги, занять оборону и в случае нападе­ния охраны в момент перехода полотна прикрыть нас своим огнем.

Мы подошли к полотну железной дороги в девятом часу вечера. В стороне на линии раздалось несколько винтовочных выстрелов. С небольшими интервалами выстрелы стали повторяться, перемещаясь в нашу сторону. Стрелял, очевидно, патруль из фашистской железнодорожной охраны. По словам сопровождав­ших нас партизан, охрану железной дороги здесь у оккупантов несли власовцы и бендеровцы, вооружен­ные только винтовками,— автоматы и пулеметы хозяе­ва им не доверяли. Но в дзотах сидели гитлеровцы, по национальности — немцы.

Когда мы приблизились метров на сто пятьдесят к железнодорожной насыпи, со стороны Лунинца по­казался товарный поезд. Мне ста по ясно, что патруль, как и было заведено у оккупантов, проходил вдоль полотна за несколько минут до появления воинского эшелона.

Мы решили несколько подождать, чтобы перейти линию под грохот поезда. Выждав момент, я быстро повел людей к полотну. Товарный поезд, преградив­ший нам путь, шел на небольшой скорости. Было еще светло. С площадок товарных вагонов и с платформ на нас смотрели солдаты, сопровождавшие эшелон. Они не знали, кто мы, и не стреляли.

Когда с нами поровнялся последний вагон поезда, я подал команду, и мы, цепью перебежав полотно, ока­зались в мелком кустарнике, сплошь залитом весенней водой. Не успели мы отойти пятнадцати — двадцати метров от насыпи, как позади раздался выстрел, а в воздухе, прямо над нами, вспыхнула осветительная ракета. В ту же секунду с расстояния пятнадцати — двадцати метров по нас открыли огонь из винтовок. Оказалось, что мы перешли полотно дороги в десяти метрах от патруля. Увидев нас, власовцы сначала рас­терялись и залегли, а когда мы, уходя от линии, по­пали в болото, то один из них начал пускать ракеты, а остальные открыли огонь, целясь нам в спины.

Воды в кустарнике было выше колен. Кочкастая почва и лозняк не давали возможности бежать быст­ро. Мои бойцы рассыпались по лозняку и начали уходить каждый по своему усмотрению. Рядом со мной остались только четыре человека.

Укрепленный дзот противника находился в двух­стах метрах от нас. Ввязываться в перестрелку нам было невыгодно, тем более, что с секунды на секунду должна была открыть огонь по патрулю сопровождав­шая нас группа, оставшаяся за полотном. Но прохо­дили секунды и минуты, а из-за полотна не раздава­лось ни одного выстрела, и гитлеровцы продолжали осыпать нас пулями. Рядом со мной повалился тяже­ло раненный автоматчик Мазур. Двое других стали помогать ему уходить дальше. Но тут же один из них вскрикнул,— его тоже царапнуло пулей. Я запутался в корнях лозняка и остался позади других. Власовцы перенесли огонь на меня. Пули свистели кругом, но ни одна из них меня не задела.

Выбравшись на небольшое сухое поле, мы остано­вились. Ракеты все еще одна за другой повисали в воздухе, патруль продолжал вести обстрел. Мазуру пуля попала в правую лопатку и пробила легкое. Пришлось взять его на носилки, устроенные из плащ- палатки.

Мы отделались очень легко. Трудно себе предста­вить. как можно было не попасть в фигуру человека из винтовки с расстояния двадцати — тридцати мет­ров при ярком освещении. Так могли стрелять только подлые трусы, предатели своего народа.

Около двух часов еще пробирались мы по зали­тым водой кустарникам, отыскивая какой-нибудь путь к одной из намеченных нами деревень, где должны были быть связные местных партизанских отрядов. Наконец мы выбрались из зарослей молодняка, вы­шли на дорогу и скоро попали в небольшой наполови­ну сожженный населенный пункт. Здесь нам удалось отыскать связного, который проводил нас в лагерь, расположенный на одном из островов, у самого раз­лива реки Припяти.

Мне сообщили, что поблизости, на грудках, изоли­рованных водой, в большом семейном партизанском лагере имеются санчасть и медработник. В отряде бы­ли также лодки и перевозчики. Нужно было устроить тяжело раненного автоматчика и договориться о пере­праве через Припять.

Несколько часов спустя ко мне явились два парти­зана. Оба они были пьяны.

До фронта оставалось тридцать пять — сорок ки­лометров. Оттуда доносилась артиллерийская канона­да. Тяжело раненный фашистский зверь, отползая, огрызался, сжигая на своем пути села и расстреливая мирное население... И в такое время пить и бездей­ствовать?! Я готов был жестоко наказать этих людей, но вряд ли это могло способствовать нашему перехо­ду и благоприятствовать уходу за раненым.

- Кто вы такие? — резко спросил я.

— Мы-ы?.. Мы... бат-тин-цы.

— Вы пьяницы! Как вам не стыдно называть себя батинцами?.. Я полковник Льдов, старый знакомый Бати... Да если бы он увидел вас такими сейчас, он бы не одну березовую палку поломал о ваши шеи.

— Да-а, мы слышали, что он был крутого нрава. Да ведь к нему в таком виде мы не посмели бы явиться,— заявил один из прибывших, стараясь овла­деть собой.

— В ближайшее время я могу увидеться в Москве с вашим Батей и рассказать ему, чем вы здесь зани­маетесь.

Эти слова подействовали на партизан отрезвляю­ще. Я предложил Михаилу Горячеву записать их фа­милии. Партизаны начали одергивать телогрейки, при­нимая положение «смирно».

— Ну так вот что, — снова обратился я к батинцам, — сейчас вы возьмете у меня раненого и обеспе­чите ему медицинскую помощь, а потом доставите сю­да лодки для переправы моих бойцов через Припять. В зависимости от выполнения этих поручений и ваше­го дальнейшего поведения Батя будет принимать ре­шение о том, как с вами поступить.

Партизаны направились выполнять приказание.

Это были командир и старшина семейного ла­геря.

Через два часа невдалеке от нас в канаве уже стояло шесть лодок. На одной из них были закрепле­ны носилки, с теплым одеялом и подушкой для ране­ного. Командир и старшина, протрезвившись оконча­тельно, четко распоряжались. Вскоре прибыл и фельд­шер для сопровождения раненого в санчасть ба­тинцев.

К оставшимся пяти лодкам старшина приставил пять перевозчиков. Было видно, что это были опыт­ные лодочники. Они ловко управляли своими суде­нышками с помощью длинных хорошо отделанных шестов.

Перевозчикам командир лагеря отдал приказание: доставить нас до сухого берега и возвратиться только после того, как они получат от меня справку, что за­дание ими выполнено и что они больше не нужны.

Я поблагодарил командира и старшину за четкое и своевременное выполнение моего приказания и по­обещал доложить об этом Бате.

Мы распрощались. Лодки легко заскользили по канаве к реке Припяти. Через час канава слилась с мощной в своем весеннем половодье рекой. Перед на­ми открылось огромное водное пространство.

Дата добавления: 2015-10-13