Интерпретация и теоретический комментарий

При помощи этих фантазий Густав поддерживал свою надежду. Так он удерживал себя от того, чтобы не впасть в самоубийственное отчаяние, которое преследовало его день за днем. С точки зрения классического психоанализа, это могло бы быть истолковано как начало серьезной психопатологии у ребенка, как первый признак базового расщепления самовосприятия на искаженный, фантастически разработанный, внутренний мир и внешний мир, жизнь в котором стала невыносима. В классическом психоанализе эта фантазия была бы интерпретирована как защита, и ее содержание было бы сведено к галлюцинаторным регрессивным отношениям мальчика со своими отсутствующими родителями. Все это, возможно, действительно так. Когда этот маленький мальчик вырос и мне довелось работать с ним как с пациентом, наша работа часто вращалась вокруг имаго его реальных родителей. Однако позволить таким вещам остаться в рамках сюжета личной драмы было бы отступлением от сути юнгианского подхода, который требует определения выходящего за рамки редукционистских интерпретаций telos этих фантазий — их цели — а также анализа их архетипического содержания.

Согласно юнгианскому подходу, принимая во внимание обстоятельства жизни Густава, нужно было бы признать, что способность его психики изобретать такие фантазии по праву может быть рассмотрена как своего рода чудо. Его фантазии сделали чудо, они сохранили его жизнь, физическую и психическую. Выражаясь более точно, они поддерживали жизнь его духа, отраженного в символе мальчика-царевича, хотя бы и ценой заключения его в мир фантазий, с тем, чтобы спустя какое-то время возродить этот дух.

Итак, мы видим, что одной из целей, которые преследуют архетипические силы психики и ее центральный организующий архетип, который мы называем "Самостью", является поддержание жизни в зарождающемся эго, поддержка личностного духа, когда другие жизненные силы покинули его. В нашем случае поддержка жизненных сил осуществлялась через рассказывание эго историй — историй, которые создавали некое — пусть магическое — "место", где мог обитать дух, а следовательно, и надежда. Мы могли бы добавить к этому, в скобках, что архетипи-ческая психика не может справляться с этой задачей сколь угодно долго без помощи из реального мира. Индивид должен заплатить высокую цену дезадаптации в реальном мире для того, чтобы внутренний мир мог прийти на выручку осажденному эго и оказать помощь тем способом, о котором мы говорили выше. Шандор Ференци прекрасно описал этот процесс в связи с клиническим случаем, схожим со случаем Густава.

Неожиданный уход от ставших невыносимыми объектных отношений в нарциссизм, по-видимому, является удивительной, но, в общем, достоверной чертой этого процесса внутреннего разделения. Человек, отвергнутый всеми богами, полностью уходит от реальности и создает другой мир для себя одного, в котором он, свободный от земного притяжения, может достигнуть всего, чего бы он ни пожелал. Он был нелюбим и даже подвергнут истязаниям, теперь он отделил от самого себя некую часть, которая по-матерински любит, ухаживает и заботится о другой, страдающей части его "я". Заботящаяся часть опекает его, принимает за него решения, она делает все это с глубочайшей мудростью и тонким чувством такта. Она представляет собой саму доброту и ум, можно сказать, ангела-хранителя. Этот ангел-хранитель, видя страдания ребенка или угрозу его жизни, облетает всю Вселенную в поисках помощи, изобретает фантазии для ребенка, который не может быть спасен каким-то другим способом, и т. п. Однако в ситуации очень сильных повторяющихся травматических переживаний даже ангел-хранитель должен признать свое бессилие и бесполезность обмана из благих побуждений для истязаемого ребенка. Тогда не остается другого выхода, кроме самоубийства, если только не произойдут какие-то благоприятные изменения во внешних обстоятельствах. Таким благоприятным изменением могло бы стать чье-то присутствие, факт того, что теперь ребенок не один в этой неравной борьбе,— это могло бы стать противовесом суицидальному импульсу.

(Ferenczi, 1933: 237)

Кроме того, мы хотели бы отметить, рассматривая этот материал с юнгианской точки зрения, что в фантазиях маленького мальчика звучит всеобщий мотив — архетипичес-кий образ, который мы находим у культур примитивных народов, общий для них мотив "двойных родителей", небесных и земных. Идея о том, что за фигурами реальных родителей стоят их духовные эквиваленты, является общераспространенной и в наши дни, эта идея живет в институте "крестных" отца и матери, присутствующих при крещении ребенка и наблюдающих за его духовной жизнью. В этом обычае отражен тот психологический факт, что образ реального отца у ребенка нагружен чертами архетипа "Отца", т. е. Самости со всеми ее смыслами и образами, распространенными в культурах всего мира.

В этом случае мы имеем пример того, как травмированное эго в отсутствии доступных человеческих отношений с реальным отцом, необходимых для нормального роста, находит поддержку у воображаемого объекта из коллективной психики, который, в каком-то смысле, "появляется на сцене" и уводит эго в фантастический мир (система самосохранения). В данном случае нельзя сказать, что мотив, который подвиг Густава на "создание" своих небесных родителей, заключается только в исполнении желания, что соответствовало бы классической фрейдовской точке зрения. Больше похоже на правду предположение, что эго, сорвавшись в бездну травмы, обнаружило там "нечто" и было "захвачено" им — архетипической психикой — уровнем структурированного "бытия" психики, который не является продуктом деятельности эго.

Подводя итог, мы могли бы представить, будучи вынуждены полностью раскопать могилу Тутанхамона, царя-мальчика, что Густав обрел некую археологическую реальность, экстернализовавшую его собственную преждевременную "смерть", т. е. утрату "духа" в множественных травмах, которые он пережил в своей жизни. В египетских захоронениях с их тщательной подготовкой мумифицированного тела, множеством вложенных друг в друга гробов, запасами провизии, оставленной для ушедших в иной мир, был детально разработан план устройства Ба и Kα: соответственно, духа и души умершего человека. Именно жрецы, "божьи люди", заботились о Самости, подготавливая место для сохранения личностного духа. В нижеследующем кратком описании хода терапии Густава мы увидим, как неистово "они" (элементы системы самосохранения) сопротивлялись тому, чтобы отпустить "дух" Густава, когда мы начали работу с его травматическими чувствами.

Дата добавления: 2015-09-03