Дни черного Солнца 19 страница

Я видела сигилу кровного родства на лбу лорда, какую-то странную, не похожую ни на одну виденную мною прежде: полумесяц рожками вниз, в обрамлении двух остроугольных шевронов.

Мы молча дождались, пока он закончит свое дело. Когда сидевший на троне опустил перо, Хадо тотчас припал на одно колено и низко склонил голову. Я не мешкая последовала его примеру.

Чуть помедлив, лорд Теврил обратился к нам:

— Полагаю, вам обоим приятно будет узнать, что Дома Восставшего Солнца больше нет. С этой угрозой покончено.

Я моргнула от невольного удивления. Голос лорда Арамери оказался негромким, низкого тона и почти музыкальным, хотя речь шла об очень серьезных материях. Меня так и подмывало спросить, какой смысл он вкладывал в слово «покончено», но побоялась сморозить глупость и прикусила язык.

— А что с Серимн? — поинтересовался Хадо. — Конечно, если мне позволено будет спросить…

— Ее везут сюда. Ее супруг еще не схвачен, хотя писцы и утверждают, что это всего лишь вопрос времени. В конце концов, не мы одни разыскиваем его.

Сперва эти слова привели меня в недоумение, но потом я поняла. Ну конечно же, он послал весть городским богорожденным. Я откашлялась. Мне очень хотелось задать вопрос, но я не знала, как это правильно сделать, не оскорбив самого могущественного человека на свете.

— Ты можешь говорить, эру Шот.

Я чуточку замялась, некстати сообразив, что это была еще одна благополучно прохлопанная мной «говорящая» мелочь: обращаясь ко мне, Хадо с самого начала упорно употреблял маронейский почет. А ведь это арамерийская привычка учтивости. Так поступают при общении с чужестранцами.

Я набрала полную грудь воздуха…

— А какова судьба младших богов, которых новозоры удерживали в плену… э-э-э… лорд Арамери? Их удалось спасти?

Он ответил:

— Было найдено несколько тел… В самом Доме и в городе, где их бросили новозоры. Останки вернули богорожденным, чтобы те о них позаботились.

Тела… Останки… Забыв обо всем, я потрясенно смотрела на правителя. Сколько же было тел? Более четырех, о которых мне известно?..

— Чьи же они?

А в голове у меня сам собой вертелся ответ. Пайтья. Китр. Кинули. Лил.

Сумасброд…

— Имен мне пока что не сообщили. Правда, доносят, что среди них был один, называвший себя Сумасбродом. Полагаю, это имя небезразлично тебе. Мне очень жаль…

Его тон, при всей сдержанности, показался мне искренним.

Я опустила глаза и что-то пробормотала.

Теврил Арамери положил ногу на ногу и переплел пальцы, — по крайней мере, так я угадала его движения.

— Но вот что для меня и вправду загадка, эру Шот, так это — что же мне делать с тобой? С одной стороны, ты оказала неоценимую услугу всему миру, помогая вывести на чистую воду деятельность новозоров. С другой стороны, ты сама по себе являешься оружием. Согласись, неразумно было бы оставить опасное оружие без присмотра, чтобы всякий, кому заблагорассудится, мог им воспользоваться…

Стоя на коленях, я ниже прежнего опустила голову — так, что лоб ткнулся в холодный светящийся пол. Мне говорили, что таким образом следовало показывать раскаяние перед высокорожденными, а я сейчас чувствовала именно раскаяние. Тела. Останки. Сколько еще богорожденных было поругано и убито с помощью моей крови… а не той, что принадлежала Датэ?

— Опять-таки, — продолжал лорд Арамери, — моя семья всегда знала цену опасному оружию.

Я недоуменно наморщила прижатый к полу лоб. Что-что?..

— Боги теперь знают, что демоны по-прежнему существуют, — пробился сквозь мое потрясение голос Хадо. Он старательно выдерживал нейтральный тон. — Этого скрыть уже не удастся.

— Стало быть, мы отдадим им демона, — сказал лорд Арамери. — Причем именно того, который ответствен за гибель их родичей. Это их удовлетворит, а ты, эру Шот, останешься нам.

Я чуть приподнялась, дрожа всем телом:

— Я… Что-то я не пойму…

Хотя, боги мне свидетели, я все понимала.

Лорд Арамери поднялся на ноги — темный силуэт на фоне бледного сияния комнаты. Пока он спускался по ступеням тронного возвышения, я успела разглядеть, что это худощавый мужчина, по-амнийски весьма рослый. Он был облачен в длинный тяжелый плащ. Плащ тянулся за ним, на спину спадали волнистые волосы, сколотые на макушке.

— Если есть хотя бы один урок, который преподало нам прошлое, так это то, что мы, смертные, существуем в самом низу короткой и безжалостной иерархии, — проговорил он все тем же сердечным, почти доброжелательным голосом. — Над нами богорожденные, а над ними — старшие боги. И они не любят нас, эру Шот.

— И не без причины, — проворчал Хадо.

Лорд Арамери покосился в его сторону и, к моему некоторому удивлению, ничуть не разгневался.

— Верно, не без причины. Тем не менее крайне неразумно с нашей стороны было бы пренебрегать всеми возможными способами самозащиты. — Он сделал жест в сторону, по-моему указывая на окно и видневшееся за ним черное солнце. — Искусство писцов родилось как раз из такого усилия, предпринятого моими предками когда-то давным-давно; правда, с тех пор выяснилось, что человечеству от него очень мало проку в случае противостояния с богами. А вот ты показала себя куда более действенным оружием…

— Значит, ты хочешь использовать меня, как использовали новозоры, — дрожащим голосом выговорила я. — Хочешь, чтобы я для тебя убивала богов…

— Только если они вынудят нас, — ответил Арамери.

А потом, к моей полной растерянности… опустился на колени передо мной.

— Я не собираюсь обращать тебя в рабство, — продолжал он участливо и негромко. — Этот период нашей истории миновал и не вернется. Мы будем платить тебе, как платим нашим писцам и воинам, сражающимся за нас. Мы обеспечим тебе кров и защиту. А взамен попросим лишь толику твоей крови — и еще чтобы ты позволила нашим писцам нанести метку на твое тело. Что касается этой метки, я не буду тебе лгать, эру Шот: это своего рода привязь. Через нее мы будем знать, где и когда твоя кровь была пролита в достаточном количестве, чтобы представлять угрозу. Мы будем знать, где ты находишься, — на случай нового похищения или попытки побега. А еще с помощью этой метки мы сможем убить тебя, если придется, — быстро, безболезненно и бесповоротно, причем невзирая ни на какое расстояние. В этом случае твое тело сразу обратится в золу, чтобы никто другой не смог воспользоваться его… своеобычными свойствами. — Он вздохнул, его голос был полон сострадания. — Итак, рабством это не будет, но и полной свободой такую жизнь не назовешь. Выбор за тобой…

Как же я устала. Жутко устала от всего этого.

— Выбор?.. — спросила я с горечью, и голос прозвучал глухо. — Жизнь на поводке либо смерть? Такой выбор ты мне предлагаешь?..

— Уже то, что я его тебе предлагаю, эру Шот, есть великодушие. — Он положил руку мне на плечо. Наверное, хотел подбодрить. — Я ведь легко мог бы принудить тебя поступить так, как мне будет угодно.

У меня чесался язык сказать: «Ну прямо как новозоры!» — но в этом не было нужды. Он прекрасно знал, какого рода сделку мне предлагает. Арамери все равно получали то, чего хотели. Если я выберу смерть, они сцедят из моего тела всю кровь до последней капли и сохранят ее на случай будущей нужды. А если нет… Я чуть не рассмеялась, сообразив, что это означало. Они наверняка захотят, чтобы у меня были дети. Чего доброго, семья Шот станет своего рода тенью Арамери. Привилегии, всяческая защита… и несмываемые метки нашей особости. Вот только нормальной жизни у нас никогда больше не будет.

Я открыла рот, намереваясь сказать ему «нет». Сказать, что не приемлю такого существования, какое он мне предлагает. Но в последний момент вспомнила, что уже пообещала свою жизнь кое-кому другому.

И я решила, что так будет даже лучше. По крайней мере, Солнышку я смогу поставить условия, на которых согласна умереть.

Я точно издалека услышала собственный голос:

— Я… я прошу дать мне немного времени на размышление…

— Ну конечно, — сказал лорд Арамери, выпустил мое плечо и поднялся. — Еще сутки ты проведешь здесь как гостья, но завтра поутру я буду ждать от тебя ответа.

Еще сутки!.. Более чем достаточно.

— Благодарю, — сказала я.

Голос эхом отдался в ушах, и только в сердце было пусто и холодно. Я ничего не чувствовала.

Лорд отвернулся от нас, давая понять: аудиенция окончена. Хадо встал, жестом велев мне сделать то же, и мы вышли так же, как и вошли, — в молчании.

* * *

— Я хотела бы увидеться с Солнышком, — сказала я, когда мы вернулись в мою комнату.

Итак, я попала из одной камеры в другую, разве что покрасивее. И еще, во дворце, называвшемся Небо, окна вряд ли разбивались так же легко… А впрочем, какая разница? Пытаться выпрыгнуть еще и отсюда мне не понадобится…

Хадо, стоявший возле этого самого окна, кивнул:

— Я посмотрю, удастся ли отыскать его.

— Погоди, вы разве не держите его где-нибудь тут под замком?..

— Нет. Лорд Арамери лично распорядился, чтобы ему была предоставлена свобода перемещения по всему Небу. Так обстоит дело с тех пор, как его изначально сделали смертным — десять лет назад.

Я сидела за столом, передо мной была выставлена еда, но я к ней так и не прикоснулась.

— Он стал смертным… здесь?

— Да, здесь. Здесь все и произошло — рождение Сумеречной госпожи, освобождение Ночного хозяина и поражение Итемпаса. Все за одно утро.

«И еще гибель моего отца», — добавила я мысленно.

— Тогда Госпожа и Ночной хозяин оставили его здесь. — Хадо передернул плечами. — Впоследствии Теврил предоставил ему все мыслимое гостеприимство. Полагаю, кое-кто из числа Арамери надеялся, что он возглавит семейство и поведет его к новым вершинам славы… А он вместо этого ничего не делал и молчал. Засел в комнате и не двигался целых шесть месяцев. Говорят, раз или два скончался от жажды, прежде чем понял, что никуда не денешься — отныне придется и есть, и пить… А потом он в один прекрасный день просто встал и вышел вон, не предупредив и не попрощавшись. Теврил распорядился найти его, но ни у кого не получилось.

«Потому что он отправился в Деревню Предков», — мысленно добавила я. Какому Арамери в здравом уме пришло бы в голову искать там своего бога?

— Откуда тебе об этом известно? — нахмурилась я. — У тебя нет метки Арамери!

— Пока нет.

Мне показалось, что Хадо улыбался.

— Скоро получу. Это часть моего договора с Теврилом: если я хорошо себя покажу, меня примут в семью и возведут в ранг чистокровного. По-моему, справедливая награда за устранение угрозы богам.

— Примут в семью… — невольно повторила я. Я ведь и не подозревала, что такое вообще возможно. — Но… ну… Ты, по-моему, этих людей не очень-то и любишь.

На сей раз он весело хмыкнул, и у меня вновь возникло странное чувство, что этот человек был не по годам умудрен. А еще — было в нем что-то странное… темное.

— Когда-то, — проговорил он, — здесь содержали пленного бога. Это был жуткий, прекрасный и яростный бог. По ночам он бродил в белостенных залах, нагоняя ужас на обитателей Неба. От рассвета до заката бог погружался в сон, и тогда телу — живой смертной плоти, в которую он был заточен, — приходилось жить самому по себе…

Я тихо ахнула, поняв, в чем дело, но не в силах поверить. Пленным богом, о котором он говорил, был, конечно же, Ночной хозяин. Но тело, которое день-деньской гуляло само по себе, это… это…

Хадо, стоявший у окна, сложил руки на груди. Я легко разглядела это даже на фоне оконной темноты, ибо он был еще темней.

— Та еще была жизнь, доложу тебе, — проговорил он. — Люди, отчаянно боявшиеся бога, могли не опасаться человека. Они живо сообразили, что над мужчиной можно творить все то, чего никогда не потерпело бы божество… Так он и жил — короткими перебежками. Рождался каждое утро, а вечером умирал. И он ненавидел каждое мгновение этой так называемой жизни. А длилось это… Две. Тысячи. Лет.

Он покосился на меня. Я слушала с открытым ртом.

— А потом в один прекрасный день мужчина получил свободу. — Хадо раскинул руки. — Всю первую ночь своего нового существования он смотрел на звезды и плакал. Но уже на следующее утро он кое-что понял. Он понял, что наконец-то сможет умереть. Веками он об этом мечтал, а теперь… теперь ему не хотелось. Наконец-то ему досталась полная жизнь, целая жизнь в его единоличном распоряжении. Можно мечтать и исполнять эти мечты. И было бы… очень неправильно… растратить все это попусту. Или вообще отказаться.

Я облизала губы и сглотнула:

— Я…

И замолчала. Я собиралась сказать «понимаю», но это было бы неверно. Ни один смертный, равно как, вероятно, и бог, не мог представить себе той жизни, которую прожил Хадо. Помнится, Солнышко назвал Лил и Датэ детьми Нахадота. Так вот, передо мной было еще одно порождение Ночного хозяина, самое странное из всех.

— Это я вижу, — сказала я наконец. — Но… — Движением руки я обвела белые стены Неба. — Но жизнь ли это? Быть может, что-нибудь более обычное и земное…

— Я провел всю жизнь, служа власти. Я страдал за нее… Вынес больше, чем ты себе можешь представить. И вот я свободен. Что ж мне теперь — уехать в деревню, выстроить домик и овощи разводить?.. Найти подругу, которую я мог бы терпеть; родить и воспитать ораву отпрысков?.. Стать простецом вроде тебя, беззащитным и без гроша в кармане?..

Забывшись, я мрачно насупилась, и он усмехнулся:

— Власть — вот все, что я знаю. Из меня получится неплохой глава семьи, как тебе кажется? Вот возведут меня в чистокровные…

По-моему, он говорил искренне, и это-то и было самое страшное.

— Полагаю, лорд Арамери сделает превеликую глупость, если подпустит тебя сколько-нибудь близко к себе, — проговорила я медленно.

Хадо покачал головой. Ему было смешно.

— Ладно. Пойду отыщу для тебя лорда Итемпаса.

Странно было слышать это имя в применении к Солнышку… Я рассеянно кивнула, и Хадо направился к двери. Он был уже у порога, когда неожиданная мысль осенила меня.

— А что бы ты сам выбрал? — спросила я. — Ну, будь ты на моем месте? Что бы ты выбрал? Жизнь на цепи — или все-таки смерть?

— Я и за саму возможность выбора сказал бы спасибо.

— Это не ответ.

— Конечно не ответ. Но если так уж хочешь знать, я выбрал бы жизнь. Если бы передо мной в самом деле был выбор, я остался бы жить.

Я нахмурилась, размышляя над услышанным. Хадо помедлил возле двери и сказал еще:

— Ты провела немало времени среди богов, эру Шот. Скажи, ты разве не заметила? Да, они живут вечно, но многие из них еще более одиноки и несчастны, нежели мы. Почему, думаешь, они с нами возятся? Потому, что мы учим их ценности жизни. Вот я на твоем месте и жил бы — хоть ради того, чтобы позлить их. — Он невесело рассмеялся, потом вздохнул и отвесил мне насмешливый поклон: — Приятного вечера.

— Приятного, — отозвалась я.

И вот он ушел, а я все сидела и думала, думала…

* * *

Я поела, не ощутив вкуса, повинуясь больше привычке, чем необходимости. Потом опустила голову и задремала… Когда я проснулась, в комнате присутствовал Солнышко.

Еще не продрав глаз и не распрямив затекшей спины, я услышала и узнала его дыхание. Я была так измучена телом и душой, что заснула прямо за столом, у остатков еды, преклонив голову на сгиб здоровой руки. Вскинувшись, я стукнулась рукой в перевязи о край стола, но вместо безумной боли толчок породил лишь вполне терпимый спазм. Я поняла, что божественные сигилы почти завершили работу.

— Привет, — сказала я. — Спасибо, что дал мне поспать.

Он ничего не ответил, но я уже привыкла к этому.

— Что с тобой приключилось?

Он передернул плечами. Он сидел за тем же столом, напротив меня, достаточно близко, чтобы я могла слышать его движения.

— Меня расспрашивали в Белом зале. Потом мы пришли сюда.

«Могла бы и сама догадаться», — подумала я, но вслух этого не произнесла. Таков был Солнышко: соблаговолил хоть что-то рассказать, и на том спасибо.

— А куда ты пошел после того, как тебя доставили сюда? — спросила я.

И мысленно побилась сама с собой об заклад, что он ответит: никуда. И он не разочаровал меня:

— Никуда. Не важно.

Я не сдержала улыбки. Как здорово! Уже долгое, долгое время у меня не было ни причины, ни желания вот так улыбнуться, просто и от души. Я улыбнулась и невольно вспомнила о давно минувших днях, о той невозвратимой жизни, когда беспокоиться приходилось только о том, как бы обеспечить завтрашний обед да проследить, чтобы Солнышко не залил кровью мои ковры. Я едва ли не расцеловать его была готова за это напоминание.

— А тебе вообще что-нибудь важно? — продолжая улыбаться, осведомилась я. — Ну хоть что-нибудь?

— Нет, — сказал он.

Опять этот ровный, холодный голос, начисто лишенный чувств. Я подумала, что приближаюсь к пониманию, насколько это неправильно для него, существа, некогда олицетворявшего свет и тепло.

— Врун несчастный, — припечатала я.

Он промолчал. Я взяла в руки маленький нож, который принесли вместе с едой. Мне нравилось, как лежала в ладони его чуть шершавая деревянная рукоять. Честно говоря, я ожидала, что во дворце под названием Небо пользуются более изысканными материалами — фарфором там, к примеру, или серебром. Ан нет, практичное и обиходное дерево и здесь было в ходу. Хотя, возможно, это какая-то дорогая порода.

— Для тебя важны твои дети, — сказала я. — Ты боялся, что Датэ сумеет навредить твоему прежнему возлюбленному, Ночному хозяину. Значит, тебе и на него не наплевать. А если бы ты хоть самую чуточку постарался, ты бы, может, и Сумеречную госпожу сумел полюбить… если, конечно, она захотела бы связаться с тобой!

Опять молчание.

— Я думаю, для тебя очень многое имеет значение. Даже больше, чем хотелось бы тебе самому. На самом деле жизнь еще не исчерпала для тебя возможностей…

— Чего ты хочешь от меня, Орри? — спросил Солнышко.

И голос у него был… нет, не холодный. Не безразличный. Просто усталый. Память услужливо подсказала мне услышанное от Хадо: «Они еще более одиноки и несчастны, нежели мы». Повозившись с Солнышком, в это легко было поверить.

Я тряхнула головой и негромко рассмеялась.

— Не знаю, — ответила я. — Я думала, это ты мне скажешь. Ты ведь у нас бог, в конце-то концов, а не я. Если бы я молилась тебе, испрашивая водительства, и тебе вздумалось ответить, что бы ты мне сказал?

— Я бы не ответил.

— Потому что тебе все равно? Или потому, что не знал бы, что сказать?

Снова молчание.

Я положила ножик, встала и обогнула стол. Ощупью я нашла Солнышко, мои пальцы пробежали по его лицу, волосам, шее. Он сидел не двигаясь и ждал продолжения, хотя я чувствовала его внутреннее напряжение. Неужели его тревожила необходимость убить меня?.. Я посчитала такую мысль тщеславной и отбросила ее.

— Расскажи мне, что случилось, — проговорила я. — Что тебя таким сделало? Я хочу понять, Солнышко. Ты знаешь, Сумасброд ведь любил тебя. Он…

Горло неожиданно перехватило, пришлось отвернуться и перевести дух.

— Он не захотел от тебя отрекаться. Думаю, он с удовольствием помог бы тебе. Он просто не знал, как к этому подступиться…

Солнышко продолжал молчать. Я погладила его по щеке:

— Не то чтобы ты должен мне что-то рассказывать. Я своего обещания не нарушу: ты помог мне с побегом, так что теперь можешь избавить этот мир еще от одного демона. Но разве я хотя бы этого не заслужила? Хотя бы малой толики правды?..

Он ничего не ответил. Лицо под моими пальцами было мраморно-неподвижно. Он смотрел прямо перед собой, сквозь меня, куда-то в непостижимую даль. Я ждала, но он так и не заговорил.

Что ж, я вздохнула и потянулась за пустой миской из-под супа. Она была не особенно велика, но еще имелся стакан: в нем прежде было самое вкусное вино, которое я в своей жизни пробовала. Голову кружил легкий хмель, хотя за время сна он почти испарился. Я поставила миску и стакан перед собой и осторожно высвободила из повязки правую руку. Теперь я могла ею пользоваться, хотя мышцы возле плеча еще болели. Все зажило, но память о пережитых страданиях была слишком свежа.

— Подожди, пока я потеряю сознание, а потом давай делай что надо, — сказала я, не будучи, впрочем, уверена, что он вообще обращал на меня внимание. — И будь добр, спусти кровь в уборную. Если сумеешь, не оставляй им ни капельки, чтобы не воспользовались.

И опять — упрямое молчание. Я даже не сердилась на него больше — привыкла.

Вздохнув еще раз, я поднесла нож к запястью — сделать первый надрез.

Стакан вдруг полетел на пол и вдребезги разбился, левое запястье перехватила могучая рука, миг — и меня пронесло через всю комнату. Я ударилась о стену и распласталась по ней, прижатая всем весом его тела.

Он вдавливал меня в стену, тяжко дыша. Я попыталась высвободиться, но он буркнул что-то недовольное и тряс мою руку, пока я не замерла. Я стала ждать, что будет дальше. Руку себе я слегка поцарапала, но и только. Вот показалась капелька крови, подтекла под его ладонь и шлепнулась на пол…

Солнышко согнулся. Медленно-медленно, точно мощное старое дерево на ураганном ветру. Сражаясь за каждый дюйм…

Он клонился к земле, пока его лицо не оказалось вровень с моим, а горячее и хриплое дыхание не защекотало мне ухо. Наверное, это было очень неудобное положение, но он так и замер, терзая себя и крепко удерживая меня, и только тут сумел наконец заговорить.

Впрочем, он не говорил, а шептал — все время, пока длился рассказ.

* * *

— Они больше не любили меня. Он родился первым. Я явился следом за ним. Благодаря ему я никогда не был одинок. Потом явилась она, и я не возражал, я не возражал, пока она понимала, что он принадлежал и мне тоже. Дело не в том, что мы будто бы не поделили его, понимаешь? Было хорошо, что она с нами, и еще появились дети, много детей, все разные и все — совершенные. Я был счастлив тогда, счастлив, она была с нами, и мы любили ее, он и я, но в его сердце на первом месте был я. Я знал это. И она проявляла к этому уважение. Нет, необходимость делиться никогда меня не тревожила…

Но они менялись, менялись, они все время менялись… Я знал о такой возможности, но прошло уже столько времени, и я сперва не поверил… До моего появления он целую вечность был одинок. Я не понимал… Даже когда мы враждовали, он не переставал обо мне думать. Откуда мне было знать? За все время моего существования этого не случалось, ни единого разу… Даже удаляясь от них, я чувствовал их присутствие и то, что они чувствовали меня. Но потом… потом…

* * *

Добравшись до этого места, он вновь плотно притянул меня к себе. Его свободная рука, та, что не стискивала моего запястья, сгребла в кулак ткань одежды на моей пояснице. Я была уверена только в том, что это не объятие. Ни любовное, ни дружеское. Скорее, походило на то, как он вцепился в меня после освобождения из Пустоты. Или на то, как я временами стискивала свой посох, когда случалось забрести в незнакомое место и не к кому было обратиться за помощью, если вдруг оступлюсь. Да, вот именно так.

* * *

— Я не думал, что такое возможно. Было ли это предательством? Неужели я чем-то их оскорбил? Я вообразить не мог, что однажды они начисто забудут меня…

Но они забыли.

Они забыли меня.

Они были вместе, он и она, а я совсем их не чувствовал. Они думали только друг о друге, а мне больше не было места.

Они оставили меня в одиночестве…

* * *

Я всегда лучше понимала язык тела, чем голос или внешний смысл слов. Так что, когда Солнышко шептал об охватившем его ужасе, о единственном мгновении одиночества после целой вечности любви и дружбы, отнюдь не слова сообщили мне о степени катастрофы, которая постигла из-за этого его душу. Он прижимался ко мне, точно любовник. И поэтому в словах не было нужды.

* * *

— Я бежал в смертное царство. Лучше уж водиться со смертными, чем не иметь вообще ничего. Я отправился в одну деревню, встретил смертную девушку… Лучше хотя бы такая любовь, чем совсем никакой… Девушка предложила себя, и я взял ее. Она была нужна мне, как ничто и никогда прежде. Я остался у нее. Любовь смертной оказалась как-то… надежней… Родился ребенок, и я не стал его убивать. Я знал, что это демон, запретное существо, я сам установил тот закон, но он тоже оказался мне нужен… Он был… Я и запамятовал, до чего они бывают хороши… Смертная девушка шептала мне на ухо, шептала ночами, когда я слабел. Мои родичи были не правы, они поступили зло, жестоко и недостойно, забыв меня. Если я вернусь к ним, они опять меня предадут. Только она могла по-настоящему любить меня; только она была мне нужна. Мне было необходимо в это поверить, ты понимаешь? Мне нужна была хоть какая-то опора, нечто определенное. Я жил, до ужаса боясь ее смерти. А потом они явились за мной, разыскали меня. Они принесли извинения — извинения! Как после мелкой размолвки!..

* * *

Я услышала короткий смешок, больше похожий на всхлип.

* * *

— Они забрали меня домой. Но я знал, что более не могу доверять им. Я понял, что это такое — остаться в одиночестве. Это противоположно и противно всему, чем я являюсь, это ничто, это пустота… Еще до начала времен я сражался в десяти тысячах битв, я сжигал душу, давая форму вселенной… но никогда прежде я не страдал так невыносимо.

Та смертная девушка предупреждала меня. Она говорила: они сделают это снова. Забудут, что некогда любили меня. Обратятся друг к другу, а я останусь один… брошенным… навсегда…

Я сказал, что они не сделают этого.

Не сделают этого.

Тогда смертная девушка убила нашего сына.

* * *

Тут он ненадолго умолк. Он застыл в неподвижности.

* * *

— «Вот, возьми», — сказала она и предложила мне кровь. И я подумал… я подумал… подумал… когда нас было лишь двое, я никогда не оставался один…

* * *

Вот такая заключительная фраза. Пророчество о том, чем кончилось дело.

Он медленно разжал руки, выпуская меня. Напряжение ушло из его тела, а с ним кончились и силы, — утекли, как вода. Он соскользнул по мне, опустившись на колени, его щека оказалась у моего живота. Он больше не дрожал.

Я провела довольно много времени, стараясь постичь природу света. Это частью любопытство, частью философские размышления. Я надеюсь однажды понять, почему я вижу именно таким образом, а не иначе. Писцы тоже изучали свет. В книгах, которые читал мне Сумасброд, утверждалось, что ярчайший свет — истинный свет, как там говорилось, — есть сочетание всех видов менее совершенного света. Красного, синего, желтого и остальных, сколько ни есть, — смешать их, и получится сияющий белый.

Это некоторым образом означает, что истинный свет зависит от присутствия прочих разновидностей света. Убери их, и останется темнота. Однако обратное неверно: убери тьму — и останется тьма еще непроглядней. При этом тьма может существовать сама по себе, свет же — не может.

Вот так одно мгновение одиночества уничтожило Блистательного Итемпаса. Вероятно, со временем он оправился; время обтачивает даже речной голыш, придавая ему новую форму. Но в момент величайшей слабости он получил подножку; уже израненной душе нанесла неисцелимую рану смертная женщина, на чью любовь он так полагался. И это настолько лишило его рассудка, что он убил собственную сестру, думая навеки обезопасить себя от боли предательства.

— Мне жаль, — выдохнул он еле слышно, как будто не для моих ушей, но последующие слова предназначались уже мне. — Ты понятия не имеешь, сколько я думал над тем, чтобы взять твою кровь и использовать ее для себя…

Я обняла его за плечи, нагнулась и поцеловала в лоб:

— Вообще-то, я знаю.

Потому что я действительно знала.

Выпрямившись, я взяла его за руку и принудила встать. Он послушался, не противясь. Дал отвести себя к постели и уложить. Когда мы угнездились бок о бок, я забралась под его руку и устроила голову у него на груди — точно так, как когда-то с Сумасбродом. На ощупь, на запах они были очень разными. Морская соль — и сухие специи, прохлада — и жар, нежность — и ярость. Только сердца стучали совсем одинаково. Медленно, мощно, уверенно. Мог ли сын унаследовать подобное от отца? Определенно… Я подумала и решила, что умереть можно и завтра.

«МЕСТЬ БОГОВ»

(акварель)

Думаю, Сумасброд всегда подозревал истину…

Я с детства хранила удивительное воспоминание о пребывании в теплой и влажной тесноте. Там мне было удобно и безопасно, но одиноко. Я слышала голоса, однако со мной никто не разговаривал. Время от времени чьи-то руки прикасались ко мне, и я толкалась в ответ, но это было и все…

Много лет спустя я рассказала об этом Сумасброду, и он как-то странно на меня посмотрел. Когда я спросила его, что не так, он ответил не сразу. Но я не отступалась, и наконец он сказал:

«Звучит как воспоминание о пребывании в утробе!»

Я, помнится, расхохоталась.

«Чепуха какая! Я же думала! Слушала! Воспринимала!»

Он пожал плечами.

«До рождения со мной было то же. Видимо, и со смертными иногда так получается».

Хотя на самом деле и не положено, мог бы он добавить, но не стал.

* * *

— Что ты собираешься предпринять? — утром спросил меня Солнышко.

Он стоял у окна по другую сторону комнаты, мягко сияя, — солнце только что встало. Я приподнялась, села, подавила зевок.

Дата добавления: 2015-09-03