Самые ранние влияния

Нельзя анализировать климат творческой работы без того, чтобы несказать несколько слов о том влиянии, которое оказывает на нас опыт раннегодетства. Вновь, как и раньше, позвольте мне выступить в роли подопытнойморской свинки. Я не раз пытался восстановить, когда и почему решил заняться медицинойи каковы были самые ранние факторы, повлиявшие на конкретный выборнаправления моей работы. Правда, с течением времени судить о таких вещах всетруднее. Мы склонны припоминать не сами по себе ранние события нашей жизни,- а картины наших неизбежно идеализированных воспоминаний - так, как они нераз нам представлялись; иными словами, мы помним воспоминания овоспоминаниях. С годами в воспоминания о прошлом опыте неоднократно вносятсяискажения. И все же, насколько я в состоянии припомнить, наибольшее влияниена меня оказали, вне сомнения, принятые в нашей семье моральные нормы:восхищение перед истинным совершенством и перед высшими достижениями в любойобласти, презрение к посредственностям и лодырям, неизменно проявляющиеся впоступках и разговорах моих родителей. Ряд других факторов также повлияли на мое последующее развитие, ноболее тонким образом. Хотя наша семья была зажиточной, это не принесло мнесостояния и связанного с ним ощущения обеспеченности, ибо семейные богатстваиспарилисъ в процессе крушения Австро-Венгерской империи. И все же я не могуотрицатъ косвенного влияния нашего благосостояния на мою судьбу: посколькуво времена моей юности деньги никогда не представляли для нас серьезнойпроблемы, у меня выработалось определенное безразличие и к ним самим, и томуроду занятий, который ведет к их накоплению. Кроме того, мои родителипозволяли мне много путешествовать именно в том возрасте, когда человекболее всего всего восприимчив к культурным традициям и обычаям другихнародов и легко обучается их языкам. У меня практически никогда не было собственной национальности - или,если угодно, у меня их было так много! Мой отец был венгр, и ярко выраженныйнационализм моих венгерских учителей в городе Комаром{29} попал наблагоприятную почву. Однако моя мать была австрийкой; австрийцем же порождению был и я, впервые увидев свет в венской акушерской клинике. Затем, в1918 г., наш родной город был передан Чехословакии, и в возрасте 11 лет яприобрел гражданство этого вновь созданного государства, не выезжая из дома.Но со времени моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все увеличивающуюсяпривязанность к той единственной стране, которая выбрана мною по собственнойволе и в которой родились моя жена и мои дети. Все это выглядит не имеющим никакого отношения к науке, однако яубежден, что выработавшийся в течение моей жизни своеобразныйкосмополитический подход сыграл определенную роль в моей научнойдеятельности, ибо научил меня быть непредвзятым и гибким; он показал мне,как одна и та же проблема (социальная, политическая, экономическая,лингвистическая) может эффективно решаться представителями различных рас инациональностей принципиально различными путями.. Такая непредвзятость поотношению к непривычному пришлась в лабораторной работе очень кстати. Выбор медицины в качестве профессии не потребовал от меня проявлениябольшой оригинальности. Поскольку мои отец, дед и прадед были врачами,считалось само собой разумеющимся, что я должен продолжить семейную традициюи в четвертом поколении. Моему отцу принадлежала процветающая частнаяхирургическая клиника в Комароме (маленьком городке на Дунае, примерно наполпути между Веной и Будапештом), и мне, как единственному сыну, она должнабыла со временем перейти. В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев, где мне довелосьзаниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно. А вот на следующийгод в Пражском университете я стал первым на своем курсе и оставался таковымвплоть до окончания медицинского факультета. Дело в том, что я просто не могзаставить себя увлечься схоластическими дисциплинами, которые мнепреподавали в комаромской гимназии; предметы преподавания выгляделикакими-то нереальными, и, как это ни странно, больше всего я ненавиделбиологию. Лабораторные работы практически не проводились, да и учитель непроявлял в них заинтересованности, а чтобы получать хорошие оценки,требовалось страницу за страницей зазубривать текст, казавшийся мне - и, яподозреваю, даже ему - совершенно бессмысленным. В то время я хорошо успевал лишь по философии и физкультуре. С шутливойгордостью старался Я доказать своим огорченным родителям, что мои успехипросто-таки подтверждают великий идеал римлян "Mens sana in corpore sano"("В здоровом теле здоровый дух"). По философии же я преуспевал толькопотому, что преподаватель этого предмета - действительно замечательныйчеловек, с которым я до сих пор поддерживаю оживленную переписку,- любил изнал свою науку. Успехов на физкультурном поприще я добился, как это нисмешно, именно потому, что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я немог выносить насмешек, которым из-за этого подвергался, то решил довестисвое жалкое рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в состоянии поколотитьлюбого одноклассника, и в конце концов достиг этого. В свое оправдание должен отметить, что схоластический подход плохоспособствует развитию исследовательских способностей учащихся. Пауль Эрлихсумел сдать выпускные экзамены по медицине лишь потому, что егопреподаватели обладали хорошим чутьем и смогли распознать его особыедарования, а Эйнштейн провалился на вступительных экзаменах в Политехникум.Выдающийся французский бактериолог Шарль Николь говорил, что творческийгений не в состоянии накапливать знания и что творческие способности могутбыть погублены заучиванием незыблемых идей и излишней эрудицией. И все-такислабые успехи в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда жея впервые объявил о своем намерении заняться фундаментальнымиисследованиями, это привело всех в немалое смущение. Вполне понятно, моиродители предпочли бы, чтобы я занялся очень доходной "Хирургическойклиникой Селье" (что для единственного сына сделать совсем нетрудно в связис отсутствием какой-либо конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случаенеудачи и не зависел бы от скудного заработка, который приносили тогдазанятия фундаментальной наукой. Что же касается настойчивости и выдержки - двух наиболее ценных длятакого рода занятий качеств,- то здесь наибольшую помощь оказал мне мойотец. Он был добросердечным и довольно сентиментальным человеком, волеюсудеб более четверти века прослужившим в армии Его Величества императораавстрийского и короля венгерского в качестве военного хирурга, и не выносилбездельников. Я до сих пор помню случай, который произошел, когда мне былооколо девяти лет, и который, как я полагаю, оказал влияние на всю моюпоследующую жизнь. Отец купил мне прекрасного, черного как смоль арабскогопони. Я полюбил эту лошадку так, как только девятилетний мальчик можетлюбить животное, но она имела одну любопытную и в высшей степени неприятнуюпривычку: время от времени по никому неведомой причине она подпрыгивала ввоздух одновременно всеми четырьмя ногами, крича - или надо говорить "ржа"?- нечто вроде "кви-и-ич". По этой причине ее и окрестили Квичкой. Наблюдатьза подобным представлением со стороны бывало весьма забавно, но при этом якаждый раз сваливался с нее, пока однажды, ударившись о землю, не сломалсебе руку. Отец наблюдал за происходящим с видимой невозмутимостью, а затемспокойно отвел меня в операционную и наложил гипс. Покончив со всем этим, онвелел мне снова сесть на Квичку (надо сказать, именно в тот момент у меня небыло никакой охоты это делать). "Потому что,- сказал он,- если ты не сядешьна нее сейчас, то всегда будешь ее бояться". Не могу утверждать наверняка,но думаю, что своей способностью сопротивляться искушению бросить какое-либодело, не доделав его, я в большой степени обязан той уверенности в себе,которую приобрел, гарцуя на Квичке с переломанной рукой и свежим гипсом. Став студентом-медиком, под руководством своего отца я даже получилпрактические навыки. Он позволял мне ассистировать ему при несложныххирургических операциях и помогал в бесчисленных экспериментах над лягушкамии курицами, которые я - к великому неудовольствию моей матери - производил унас в подвале. Я все еще испытываю ярость, поскольку мои многочисленныеписьма, в которых я старался убедить "отцов города", будто будущее медицинызависит от передачи мне для экспериментов бродячих собак, так и остались безответа. Но все же я сумел раздобыть некоторое количество крыс. Результатоммоей "подвальной" деятельности во время летних каникул явилась моя перваястатья, посвященная воздействию витамина D на процесс свертывания крови. Но наиболее существенное внешнее влияние оказали на меня. наверное,постоянные изменения условий жизни и многократная потеря всего имущества врезультате двух мировых войн. Неустойчивость и сравнительно малую значимостьличной собственности очень впечатляющим образом продемонстрировал мне враннем детстве пример моего отца, потерявшего при распаде тысячелетнейавстро-венгерской монархии, казавшейся незыблемой и вечной, все своисбережения и военный чин. Он сказал мне тогда, что единственноегарантированное достояние человека - это он сам. "Только одна вещь, котораяна самом деле тебе принадлежит,- говорил он,- это твои знания. Никто неможет отнять их у тебя, не лишая тебя жизни, а уж если придется умирать, тов сравнении с этим прочие потери безразличны". Как ни странно, но полученныйтогда совет, несмотря на мой юный возраст, произвел на меня чрезвычайноглубокое впечатление, и с тех пор этот урок не раз сослужил мне добруюслужбу. Самые ранние впечатления оказывают большое формирующее влияние наподрастающего человека, и мне очень повезло с теми наставниками и тойпомощью, которые я получил в детстве. Единственное, о чем можно сожалеть,-разве лишь о том, что, имея в прошлом столь защищенную от невзгод юность ирасполагая в годы моего становления такой поддержкой, мне никогда не удаетсяубедить себя, что я смог бы добиться чего-нибудь и без посторонней помощи.На каждого человека, обязанного всем, чего он достиг, лишь самому себе, япродолжаю смотреть с завистью и восхищением, содрогаясь при мысли о том, чтовышло бы из меня, будь я сыном бедных необразованных родителей.

Дата добавления: 2015-08-21