Учение Бернара

Сначала мы полистаем “Introduction à la medicine expérimentale”, которое сегодня сокращенно называется “Introduction”; номера страниц соответствуют изданию Garnier-Flammarion, вышедшему в Париже в 1966 году.

«Все, что получено от животных, действительно и для человека» (с. 153).

«Эксперименты, которые проводятся на животных с использованием опасных веществ, неопровержимы для человеческой токсикологии. Кроме того, результаты экспериментов с медицинскими или токсичными веществами применимы к людям с терапевтической точки зрения» (с. 180).

Ни одно из заблуждений, которые галенизм в течение 15 веков накладывал на медицину, не сравнимо с этой принципиальной ошибкой, лежащей в основе учения Галена и имеющей серьезные последствия. Он повторял и укреплял эту ошибку во всех мыслимых формах, пока следующие поколения врачей, физиологов и биологов не начали ее бездумно перенимать; и эта ошибка, невзирая на все контраргументы, прочно утвердилась в качестве догмы современной медицины.

Слово «эксперимент» заключает в себе специальное вызывание болезненного состояния. Это патологическое состояние вызывается искусственным путем, и оно не имеет ничего общего со спонтанным нарушением здоровья. Кроме того, животные реагируют совершенно иначе, нежели люди.

Сегодня любой врач знает, что на реакции каждого живого существа влияют разными способами индивидуальная жизнеспособность, психика и другие факторы. Но, несмотря на это, догмы Бернара не отрицаются, и бернардизм стал новым галенизмом – он так же изобилует ошибками и неправильными идеями, но еще более опасен, чем последний. Мир, разбуженный Декартом от долгого средневекового сна и приготовившийся для механистических идей, воодушевленно приветствовал убеждение Бернара, что медицина это точная наука, вроде математики, и любое медицинское завоевание не просто возможно, но и близко. Для этого только нужно отказаться от идеи, что «жизнь» или индивидуальная «жизнеспособность» имеют какое-то влияние на организм, так как это всего лишь абстрактные понятия, обозначающие нечто непостижимое, что нельзя вычислить математическим путем либо взвесить, нечто чуждое механизму, новому божеству.

«Витализм, который может иметь так много нюансов вследствие существования индивидуумов, – это отрицание науки и отказ от каких-либо исследований, с целью предаться фантазиям», – пишет Бернар на странице 32 своего
“Introduction”, а на странице 258 критикует своего «виталистического» коллегу следующим образом: «Согласно Герди, жизнеспособность одного человека не такая же, как у другого, следовательно, я должен делать между индивидуумами различия, которые невозможно определить. Он отказался изменить свое мнение, он отделался словом «жизнеспособность», и было невозможно объяснить ему, что это слово не имеет совершенно никакого смысла и не отвечает ни на какой вопрос».

Согласно Клоду Бернару, все, что относится к живым организмам, можно сократить до четкой формулы, подобно неживой материи. И еще до публикации “Introduction”в Париже было модно посещать лекции человека, который высказывает столь революционные идеи. К его знаменитым вольнослушателям постоянно принадлежали принц Уэльский, граф Парижа, император Бразилии. Разумеется, они не присутствовали на бессмысленных экспериментах. Они только слушали абстрактные теории Бернара. И эти лекции, некоторые из которых печатались в “Revue des deux mondes”, составили фундамент и ядро
“Introduction”, книги, принесшей славу Бернару. Славы, которую он не получил в театре.

*

Бернар быстро покончил с этическим аспектом вивисекции: поскольку человек использует животных во всех сторонах жизни, запрет на их использование «в обучении» был бы «очень странен». Кажется, что мысль о страданиях, причиняемых специально, ему не приходила в голову.

Нужно ли говорить, что сам Клод Бернар не мог выносить боль и неприятные чувства? Нужно, потому что это общая для всех вивисекторов черта. «Вы бы видели этих несчастных, – сказал мне один французский стоматолог. – Они входят ко мне в кабинет, бледные и дрожащие, и умоляют меня ради всего святого не делать им больно!»

Разумеется, никто не получает удовольствия от собственных страданий. Но все же боль и дискомфорт можно переносить с мужеством и терпением. Было бы действительно странно, если бы вивисекторы не относились к той категории людей, которые громко причитают из-за мелких неприятностей каждодневной жизни. Мориак пишет про Клода Бернара: «С 1877 года его корреспонденция стала не чем иным, как одним большим стенанием. «Я продолжаю жить, значит, продолжаю страдать». Из-за болей седалищного нерва, хронического воспаления тонкой кишки, ненормальной раздражительности, чрезвычайно скептического отношения ко всей терапии он был пораженческим пациентом».

В одном месте он связывает свои тайные страдания с психическими факторами, а именно, с горем по причине того, что Германия победила Францию в войне, но он не указывает на то, что этим диагнозом, который, возможно, правилен, разрушает главный столп своей механистической доктрины.

*

“Principe de Médecine expérimentale”, “Médecine” для краткости, работа Клода Бернара, опубликованная посмертно, состоит из записей, сделанных им с 1862 по 1878 годы, вплоть до самой смерти, и рассказывает о нем больше, чем книга, которая принесла ему славу «исследователя».

В начале апостол останавливается на своих прежних, еще не изменившихся убеждениях: «Я покажу, что с живым организмом можно обращаться так же, как с неживым объектом; в этом заключается основной принцип» (с. 19). Но с годами накапливается опыт, из-за которого возникает все больше сомнений, и Бернар уже не может так просто сбросить со счетов индивидуальную жизнеспособность.

Клод Бернар сделал ошеломляющее для себя открытие, что «неживая материя» и «живые организмы» – не одно и то же. Он пишет (с. 145):

«Неживая материя не обладает спонтанностью, индивидуальными различиями, и в получаемых результатах можно не сомневаться. Но когда мы имеем дело с живым существом, индивидуальные особенность привносят элемент ужасной сложности. Необходимо помнить не только о внешних условиях, но и о внутренних, индивидуальных предпосылках, тех, которые я называю внутренней обстановкой (le milieu intérieur)».

Итак, наконец на него снизошло озарение. Очевидно, он совершил свое открытие, благодаря череде неудачных экспериментов, в ходе которых он ни разу не получил два одинаковых результата подряд; это открытие должно было его напугать, ведь оно могло раскрыть бесполезность его жизни как ученого.

Вероятно, его выводили из равновесия уже те беспощадные контраргументы, которые постоянно возникали в результате его опытов. Они наверняка вредили его литературному таланту, лишали его красноречия и сковывали рассудок. В
“Introduction” он четко высказывал мысли, неправильность которых выявилась лишь со временем, а в “Médecine” мысли часто расплываются и не заключают в себе смысла, как в конце следующего абзаца (с. 249):

«Было сказано: можно ли прийти к каким-либо выводам, когда существуют вещества, опасные для одних животных и неопасные для других, а также вещества, ядовитые для человека, но не для животных. Упоминается, что синильная кислота не отравляет дикобразов, козы едят белладонну, овцы проглатывают чудовищное количество мышьяка, жабам их собственный яд не причиняет вреда, электрические рыбы переносят свое электричество, морские животные не страдают от соли. Все эти факты представляют собой неправильные объяснения. Если бы их признали, наука была бы невозможна».

При просмотре этого вывода Бернар, наверное, заметил, что здесь требуется уточнение, и он добавил сноску, которая только усугубила ситуацию: «Необходимо быть рабом факта; о существовании непреложного факта говорят так, будто бы рассуждают о чем-то научном. Разумеется, в факты надо верить, но не верить слепо. У нас есть разум для пролития света на факты, и у нас есть факты, чтобы усмирить воображение и мышление. Значит, экспериментатор, который безрезультатно травит жабу ее собственным ядом или козу белладонной, скажет: я последователен, но существуют факты, в которые я не могу верить, так как рассудок уверен в ином положении вещей. На этом основании я не могу поверить в результат работы с жабой. Если бы мне это удалось, я бы объявил о своем отказе от работы физиологом».

Доктор Делхом (Delhoume), который снабдил том многими примечаниями, предпочел не заметить эту бессмыслицу. Возможно, он это сделал в надежде, что это место не бросится в глаза, ведь, невзирая на нечеткость и запутанность текста, из него следует, что автор понимает, насколько факты противоречат его теории. Поэтому он решил попросту игнорировать «факты», связанные с козой и жабой, иначе ему пришлось бы отказаться «от работы физиологом». Как и у многих вивисекторов, у Бернара не хватало мужества признать, что вся его псевдонаука держится на огромных ошибках.

И именно он делает самое выдающееся заявление: «Существуют факты, в которые нельзя верить, так как умом мы понимаем, что порядок вещей иной. Что же это тогда за «факты»? Или что за «ум»? Вряд ли тот же, который, прежде чем сбиться с толку, утверждал: «Если факт противоречит господствующей теории, то факт должен быть принят, а от теории следует отказаться даже в случае, когда она получила широкое распространение и имеет опору в виде великих имен».

*

«Я не признаю, что испытание опасных лекарственных средств на больных без предварительного испытания на животных приемлемо: я продемонстрирую, что все, полученное на животных, в полной мере касается и человека, если ученый разбирается в экспериментах». Это Клод Бернар писал в “Introduction” (с. 153).

Его современники, воспевавшие дифирамбы книге, могли, в отличие от нас, не знать, что это догматическое заверение Бернара неверно по двум аспектам. С точки зрения науки оно неправильно, так как впоследствии Бернар показал ровно противоположное; его эксперименты свидетельствовали о том, что ничто из полученного на собаках не касается человека в полной мере. А с точки зрения этики то было лицемерие, потому что Клод Бернар безо всяких угрызений совести оправдывал опыты на людях. Столь же ханжеские отговорки используют и современные псевдоученые. На самом деле, в “Médecine” – эта работа, содержащая его личные заметки и истинные мысли, еще не была готова к публикации – Бернар показывает совсем другую мораль. После странного замечания о том, что «патологическая анатомия не имеет важности, которую некоторые люди придают ей» – хотя, надо думать, пока что никто не придавал ей такого большого значения, как Клод Бернар – на странице 147 он провозглашает конечной целью экспериментальной медицины вивисекцию людей.

В то время Бернар мог не догадываться, что примерно через 60 лет очерствение, которому он так способствовал словами и делом, приведет к десяткам тысяч экспериментов на людях, столь же беззащитных, как несчастные животные в его лабораториях – политических пленниках в нацистских концентрационных лагерях; и делали их не эсэсовцы, а научные наследники Клода Бернара, титулованные доктора, ученики вивисекционной школы, где он был самым именитым апостолом.

*

Ввиду беспрерывных неудач воспоминания о горячих спорах с виталистическими врачами и исследователями терзали Бернара. Среди его оппонентов были известные имена, такие как известный естествоиспытатель Кювье (Cuvier) и даже Пастер. Бернар в своем “Introduction” насмехался над всеми противниками органических механизмов. А теперь эти слова были напечатаны черным по белому, они оказались опубликованы, неизгладимы, неоспоримы.

Но первосвященник вивисекции не мог отречься от фальшивого божества, которое он навязал верующему миру. На карту была поставлена честь Франции, престиж науки, но прежде всего – тщеславие человека, которого за счет страданий других существ объявили основоположником новой эпохи и увенчали лаврами.

Бернар исповедуется лишь в одном письме к мадам Раффалович (Raffalovich), своей близкой подруге (которая потом передала эту личную переписку в “Académie des Sciences”): «Осенью жизни иллюзии спадают с души, подобно листьям, опадающим с деревьев осенью года».

Эти слова могли бы показаться очень трогательными, если бы не знали, насколько испачканы кровью руки его автора, и какие провалы потребовались, чтобы его тщеславная и жестокая душа избавилась от иллюзий. А они все продолжали и продолжали опадать, подобно мокрым листьям, пока дерево совсем не оголилось, и Клод Бернар на смертном одре, возле которого стояли не родственники, а вивисекторы, в том числе и его препаратор Д’Арсонваль (d’Arsonval), признался:

«Наши руки пусты, у нас только много обещаний сходит с уст».

Может быть, для всех вивисекторов час правды настает лишь перед лицом смерти? Слишком поздно, дамы и господа.

Клод Бернар был первым французским ученым, которого хоронили как государственного деятеля, и, по словам биографов, в день его смерти «вся Франция плакала». Но тут есть преувеличение. В тот день во Франции как минимум три человека не плакали – его жена и дочери.

Дата добавления: 2015-08-21