Глава 27. Можете не верить, но Юра ни разу не высказывал матери претензий

Можете не верить, но Юра ни разу не высказывал матери претензий. Вероятно, он сам не хотел идти в загс, его устраивали легкие отношения без всяких обязательств. Юрий Игоревич уютно пригрелся под нежным материнским крылом, предоставил Степаниде возможность защищать его от любой непогоды.

Не следует считать его инфантильным капризником, представителем золотой молодежи, получающим от матери мешки с пиастрами. Гвоздев стал отличным врачом, он активно помогал Степаниде при строительстве центра, ни один человек не посмел бы назвать Юрия Игоревича лентяем или захребетником. Он дневал и ночевал на стройке, мотался по городам в поисках лучших врачей, потом твердой рукой управлял медпредприятием. Но все стратегически важные решения принимала исключительно Степанида. Она отдавала указания, сын их беспрекословно исполнял. Мать была мозгом бизнеса, Юра - руками и ногами. Вдвоем они составляли замечательный тандем, но ведущей всегда являлась Степанида.

Когда Гвоздева открыла центр, Коля предложил ей расписаться, но она категорически отказалась. «Юра ничего не должен знать, - твердила она, - у вас с ним пара лет разницы в возрасте, как он отнесется к отчиму-ровеснику?»

Николай обиделся, попытался разорвать отношения, но не смог. Тогда он уже сильно любил Степаниду и решил жить по ее условиям. Гвоздева тоже не мыслила себя без Акимова. Она взяла в аренду здание «зефирки», открыла там клинику. Вернее, по документам бизнес принадлежал Николаю, на него же был оформлен договор о найме архитектурного памятника на пятьдесят лет. Но дело разворачивалось на деньги Степаниды и с использованием ее обширнейших связей. Гвоздевы были членами правления больницы, Юра и Николай встречались на совещаниях. Сын Степаниды был любезен с Акимовым, но в приятели не навязывался. Впрочем, надо отметить, что Юра не имел закадычных друзей, все его время поглощала работа. Однажды Коле в голову пришла не слишком приятная мысль. Он в душе подсмеивается над Юрой, удивляется, почему тот сидит под пятой у матери, а он сам? Пришлось признать, что Степанида заставила плясать под свою дудку и молодого любовника, но Николашу это не раздражало, наоборот, даже нравилось. В любой момент он мог снять трубку и сказать: «Степа, назрела проблема».

И все. Фея взмахивала волшебной палочкой, ямы и ухабы на дороге исчезали бесследно, Николаша скакал дальше без всяких сложностей.

Со временем у странной семьи выработались свои привычки. Юра увлекался охотой и рыбалкой, иногда он укатывал на Байкал или бродил с ружьем по Алтаю. В эти дни Степанида оставалась ночевать у Акимова, который давно построил уютный коттедж в Подмосковье. Отдыхать Коля и Степа ездили вместе. Они соблюдали секретность, которой мог бы позавидовать Джеймс Бонд, садились в разные самолеты, оказывались на каком-нибудь острове, где мирно развлекались в личном бунгало. Назад тоже летели порознь.

Юра вопросов не задавал. Но один раз Николай по чистой случайности заехал в Красногорск - там жил один из лучших московских ювелиров, Акимов хотел заказать для Степы кольцо. Врач запутался в незнакомых улицах, притормозил у большого супермаркета, стал расспрашивать парковщика и услышал знакомый голос: «Солнышко, мы сразу домой или заглянем в кафе?»

Николай скосил глаза и ахнул. Около симпатичной красной «Ауди» стояла пара: Юра и незнакомая женщина. Гвоздев должен был находиться в отпуске, но он оказался в Подмосковье. И Акимов понял: скорее всего, Юрочка отлично знает об их любви со Степанидой Андреевной, прикидывается охотником-рыбаком, дабы дать матери побыть с Акимовым наедине, и спокойно заводит романы с женщинами, но хранит их в тайне, не желая беспокоить маму.

Николай Романович взял бутылку с водой, сделал несколько глотков и взглянул мне в глаза.

- В последний год у Степаниды Андреевны появились проблемы со здоровьем. Внешне она выглядела чудесно, была активна, никто не замечал перемен. Но я-то знал: Степа смертельно устает, она стала более мягкой, сентиментальной, могла даже всплакнуть, говорила, что жалеет об отсутствии внуков. Правда, ее волновала не сохранность рода Гвоздевых, а судьба бизнеса. Я, как врач, понимал: у жены от напряженной работы началась депрессия, да и возраст берет свое. Тайком от Степы я приобрел небольшое шале в Швейцарии, свозил ее туда и сказал: «Мы не жили друг для друга. Давай официально оформим отношения и уедем сюда. Передай Юре дело, он хороший руководитель, отпусти сына, тот, конечно, после своей операции не сделает тебе внука, но еще может жениться. Нам некого стесняться. Оглянись, на дворе двадцать первый век, сейчас даже гомосексуальные свадьбы не эпатаж».

И Степанида согласилась, правда, попросила: «Не гони лошадей, я постепенно подготовлю Юру, не хочу огорошить его внезапно. Но твердо обещаю, осенью переберемся на Женевское озеро. Ты прав, надо пожить для себя».

Акимов снова отпил из бутылки.

- Я пойду на похороны, принесу венок, потом подойду к Юре и признаюсь во всем. Расскажу, какая любовь нас связывала, предложу ему дружбу. Мы остались сиротами, нам необходимо держаться вместе.

- Юрий Игоревич в реанимации, врачи к нему никого не пускают, - напомнила я.

- Знаю, - дернулся Акимов, - поэтому все скорбные процедуры возьму на себя. И мне плевать, что пойдут пересуды. Я был мужем Степаниды Андреевны, теперь вдовец. Такова правда.

- Извините за бестактность, - сказала я, - но смерть вашей супруги не случайна. Это, похоже, убийство. Мне придется задать вам кое-какие вопросы.

Николай поперхнулся водой, которую в очередной раз глотал из бутылки.

- Убийство? Чушь. Степа делала исключительно добро, спасала больных детей, занималась благотворительностью, не имела политических амбиций. Да, у нее был солидный капитал, но она никого не вытесняла с рынка. У Гвоздевой не было врагов, тысячи родителей молились за ее здоровье.

- Иногда пациенты умирают, - сказала я, - кое-кто из родственников не может смириться с потерей и начинает мстить врачу.

Реакция Акимова меня удивила, он вскочил, опрокинул бутылку и закричал:

- Что это за намеки? Не смейте марать светлую память покойной.

- Я не хотела вас обидеть, - залепетала я, - всего лишь напомнила о психически нестабильных людях, которые способны напасть на врага. У Степаниды Андреевны возникали проблемы с родителями пациентов?

Николай Романович сел в кресло и снова закурил.

- А у кого их нет? Матери, реже отцы - беда любой детской больницы. Вмешиваются в лечение, грубят персоналу, истерят, требуют особого отношения к своему дитятке. Встречаются и приятные люди, но скандалистов больше. Они приходят в мой кабинет, к Юрию Игоревичу, к Степаниде. Это обычное явление, ничего сверхъестественного.

- Гвоздевой не грозили те, кто потерял ребенка? - гнула я свою линию.

Акимов нахмурился.

- Никто из нас не любит сообщать людям горькие вести. Раньше неприятная обязанность возлагалась на врача-стажера. Но вот уже пять лет, как у меня и в «Светлом детстве» работают психологи, это их прерогатива. Главврач в сознании горюющего родителя не связан со смертью, скорей уж безумец помчится с кулаками к лечащему педиатру.

- Теперь совсем личный вопрос. О чем вы в течение почти сорока минут беседовали со Степанидой Андреевной в день ее кончины? Вы изменили привычке общаться по ночам, значит, произошло нечто экстраординарное, - выпалила я.

Николай Романович прищурился.

- Вы сами заметили, что это личное и к делу не относится.

- Речь шла об Ане Киселевой? - почти прошептала я. - Степанида рассказала вам о внучке? Вы знаете, что они погибли вместе? Во время ужина?

Николай вздрогнул.

- Если бы вы знали! Я никогда не слышал, чтобы Степа так рыдала! Сначала я не понял, кто говорит! Определился номер жены, а голос не ее!

Степанида плакала так горько, что Коля решительно сказал: «Я к тебе еду». - «Нет, - внезапно успокоилась она, - извини, нервы сдали». - «Что случилось, говори немедленно», - приказал муж. «У Юры была связь с некой Олесей Семенякой, - всхлипнула Степанида, - девчонкой из Бодольска». - «И что? - удивился Николай, потом не смог удержать возглас облегчения: - Ты переживаешь из-за романа Юры?»

Степаниде удалось взять себя в руки, она заговорила почти спокойно, рассказала про Олесю, про то, как Семеняка взяла денег на аборт, но не стала его делать, родила девочку и позвонила Гвоздевой с ультиматумом: «Либо Юрий ведет меня в загс, либо я устрою скандал».

Степанида расстроилась, взяла с собой большую сумму денег и помчалась в Бодольск. Гвоздевой удалось заткнуть рот девушке, но та через неделю объявилась снова и опять потребовала мзду.

- Нельзя платить шантажисту, - вздохнула я, - эта порода людей ненасытна.

Акимов кивнул:

- Я того же мнения, но тогда, пятнадцать лет назад, Степа и словом не обмолвилась о казусе. Она еще несколько раз передавала Олесе деньги, а потом младенец умер. Синдром детской смертности, о нем хорошо знают врачи, здоровая крошка засыпает и перестает дышать во сне. Семеняка попыталась тянуть из Степы деньги и дальше, но вскорости ее сбила машина. А потом появилась Аня Киселева, и Степа узнала в ней свою внучку.

- Как? - спросила я. - Что навело Степаниду Андреевну на мысль о родстве?

Акимов опустил глаза, сделал быстрое глотальное движение и выдал уже знакомую мне версию:

- Некий генетический дефект. Не стану щеголять терминами, вы их не поймете. Но Степа сразу убедилась: девочка родная.

- Очень интересно, - вздохнула я, - в особенности если знать, что Аня никогда не была дочкой Юрия. Вот вам кролик из шляпы: Аня биологическая дочь Елены. Она ни с какого боку не родня Степаниде и Юрию. Лена задумала обмануть Гвоздевых, обеспечить за их счет счастливую жизнь своей родной доченьке. Старшая Киселева была знакома с Олесей и спустя немалое количество лет после ее кончины решила использовать в собственных целях историю Семеняки. Свою долю в запутанную ситуацию внесли и одинаковые имена девочек. У Лены Аня и у Олеси Аня, но это две разные девочки. Но тем не менее Степанида Андреевна признала в младшей Киселевой свою внучку. Вопрос: почему?

Акимов отвел глаза в сторону.

- Понятия не имею. Она невероятно расстроилась, плакала, бормотала что-то про божью кару.

- Ваша жена была религиозна? - поинтересовалась я.

Акимов посмотрел в окно.

- Большинство врачей, даже циники-хирурги, рано или поздно говорят себе: Господь есть. Иначе как объяснить факт выздоровления некоторых безнадежных больных и смерть тех, кто явно шел на поправку? Но Степа всегда повторяла: «Я верю исключительно в антибиотики и передовые методы лечения». Нет, она не была воцерковленным человеком. Очень часто родители вешают на кровать больного ребенка иконку, а уж если необходима операция, тут все в ход пустят: повесят на шею крестик, талию обмотают поясом с молитвой. Степа была категорически против этих невинных манипуляций, увидит образ в палате и говорит: «У нас не храм и не ваша личная спальня. Уберите это. Вместо того чтобы деньги на свечи и службы тратить, лучше купите ребенку хорошие книги, больше толка будет».

Поймите, Степа любила детей, но она считала, что болезнь - это работа, с ней надо справляться засучив рукава, а не плакать, полагаясь на божью волю. Она была очень сильной, несгибаемой, с жесткой позицией по ряду вопросов. Я всегда просил ее: «Милая, не высказывайся. В особенности если дело касается тех, кто обречен с рождения».

- То есть? - не поняла я.

Николай махнул рукой.

- Вечный вопрос медицины. Стоит ли продлевать жизнь безнадежным инвалидам? Есть ли смысл выхаживать ребенка с тяжелым параличом или глубоким поражением мозга? Надо ли поддерживать растительное существование малыша в коме? Может, милосерднее отключить аппараты? Понимаете, иногда на свет рождаются слепоглухонемые дети, уроды в медицинском понимании этого слова. Какая судьба ожидает человека без рук? Он полностью зависим от родителей. А если те умрут? Социальный интернат - не самое светлое место на земле. Степанида очень возмущалась, говорила, что люди с тяжелыми заболеваниями, алкоголики, наркоманы и пожилые пары не имеют права обзаводиться детьми. Это приведет к вырождению человечества. У древних греков не было понятия совести, в Спарте больных младенцев скидывали со скалы. До двадцатого века смертность среди новорожденных пугала своим размахом. Врачи не имели понятия ни о сульфамидных препаратах, ни об антибиотиках, отсутствовали томографы, узи, фармакология находилась в зачаточном состоянии, опиум считался невинным обезболивающим. Скарлатина, дифтерит, ложный круп, корь, ветрянка - все было смертельно. Выздоравливали лишь дети с сильной иммунной системой. С другой стороны, не было достойных противозачаточных средств, женщины рожали по десять-двенадцать детей. Слабые погибали, крепкие оставались, происходил естественный отбор, человечество делалось более стойким. А сейчас? В семье чаще всего один малыш, он может родиться больным, его спасут, он останется жить, принимая постоянно таблетки, родит ребенка, а тот будет еще слабее.

- Где-то я уже слышала о желании сделать человечество чистым по крови и стерилизовать евреев вместе с неарийцами, - возмутилась я. - Сдается мне, эту мысль постоянно доносил до ушей немцев министр фашистского правительства Геббельс. И если вы считаете, что человеку, лежащему в коме, нужно отключить аппараты, вспомните о случаях, когда больные просыпались после десяти лет сна! Для вас он безнадежный больной, а для матери любимый ребенок.

Николай снисходительно посмотрел на меня.

- Из комы выбираются единицы, поэтому о них и сообщают в новостях. И эти дети никогда не станут нормальными. Я знаю ситуацию изнутри, вижу матерей, которые таскают на себе безнадежных инвалидов. У нас регулярно лечился Андреев с поражением спинного мозга. Он родился таким, мать не бросила мальчика, обихаживала, простите, живой труп. Ни малейшего прогресса за десять лет. Андреев даже маму не узнавал. Слава богу, он умер, а если б и дальше жил? Ну и кому от такого ребенка счастье? Давайте прекратим этот разговор, мы забрели в такую чащу, что рискуем не выйти.

В кабинет заглянула девушка.

- Простите, Николай Романович, приехал Огнев, он в переговорной.

Акимов встал.

- Это очень щедрый спонсор, занятой человек, уж извините, я не могу его заставлять маяться в ожидании. Если прояснил вам ситуацию - очень рад. Коли остались еще вопросы, посидите в нашем кафе, я освобожусь часа через полтора, сами понимаете, спонсор в наши времена главнее всех.

Я встала, и мы вместе покинули кабинет. Николай Романович поторопился к лифту, а я пошла искать туалет и обнаружила его в тупике около двери с надписью «Склад № 2».

Если хотите узнать, как обстоят дела на фирме, не смотрите на убранство зала для совещаний, а зарулите в местный сортир. Вот там вы мигом поймете, устойчиво ли материальное положение конторы. Если перед вашим взором предстанет треснувшая раковина, надколотое зеркало, ржавые трубы, а в кабинке не окажется ни бумаги, ни крючка для сумки, ни дезодоранта, то, вероятно, руководству предприятия наплевать на сотрудников либо у него нету денег на оборудование приличного туалета.

Туалет в больнице Акимова выглядел достойно. Кругом царила чистота, к стене крепилась коробка с одноразовыми бумажными сиденьями, на дверце висело устройство, время от времени фыркающее дезодорирующим средством, нашлось и крепление для сумочки, а пипифакса было целых три рулона: один висел на стене, два стояли на крышке бачка.

Не успела я закрыть защелку, как в предбаннике раздались шаги, до моих ушей долетело всхлипывание и бормотание:

- За что? Почему я? Чем провинилась? Не могу, не могу…

Следом я услышала рыдания, скрип, из-под двери подул ветер.

- Ой, высоко, - простонала невидимая женщина, - ой, страшно. Ой, прости меня, мама!

Быстрым движением ноги я пнула дверцу и вылетела в пространство у рукомойников. Большое окно было раскрыто, на подоконнике головой вниз лежала стройная женщина, она медленно ползла наружу.

- Стой! - заорала я и вцепилась незнакомке в ноги. - Немедленно вернись! Вот дура!

Дата добавления: 2015-08-21