Проблемное поле

Неудавшийся августовский (1991) государственный переворот, последовавший за ним распад СССР, набирающие силу и доходящие до критической отметки центробежные отечественные процессы обострили проблему судьбы России, которая в наше время воспринимается сквозь призму гогеновских вопросов, навеянных в свою очередь постановками Феодота-гностика: кто мы? где мы? кем стали? откуда идем? куда стремимся? как освобождаемся и возрождаемся? на каком пути обретем себя?

Ответы на эти и подобные им вопросы из разряда первостепенных, жизнезначимых. В них — уяснение исторической доли нашего народа, понимание его грядущего.

Кто виноват? Как быть? Что делать? — проблемы универсальные. Однако решаются, осмысливаются они нами, россиянами, традиционно задним числом, вдогонку. В чем-то глубоко прав отмечающий данную склонность нашей натуры В. Розанов, утверждающий, что оживляемся мы лишь тогда, когда приходится хоронить кого-либо. Что ж, пришла пора оживляться, а значит — думать, ибо ныне всем миром мы порываем с прошлым, хороним былую Россию...

Россия... Тема ее судьбы, призвания, дела в их необходимости, святости совпадает с темой места, которое мы, как великий народ, занимаем среди иных держав и народов, с темой способов самоопределения самостановления, которые должны быть выбраны нами для того, чтобы наше место сделать во всех отношениях «почетным» (П. Анненков).

В чем назначение России? Ответ на вопрос, какой даем мы, связан с пониманием, что программа развития народа, порождаемого им общества, государства, индивида заключается в идее достойной жизни. Смысл бытия нации выражается не внешними, а внутренними ценностями, совпадающими с доподлинно ключевыми, фундаментальными началами, такими, как Земля, Страна, Люди. Изначально близкие сердцу идейные образы почвы, домена — суть естественные кариатиды, подпирающие своды арки, именуемой национальным существованием. Облагораживание собственного жизненного пространства, вершение собственной истории, продление своего рода, возделывание своей среды обитания, чувство Родины, соплеменников, сознание самобытности, наличие субъективности, способности к внятному целеполаганию, органичному развитию, поступи, действу — не это ли остов, план, горизонт, вожделение и сверхцель национально-народной жизни?!

Аппарелью, обеспечивающей проход к тайнам, святая святых этой жизни является здоровая патристика, отлитая в формы национально-государственной идеологии. Предваряя изложение, а потому высказываясь кратко, en gros (в общем), уточним последнюю как дискурсивную апологетику Отечества, претендующую на выражение самосознания народа и нацеленную на привнесение высокого смысла в державное, национальное и социальное созидание. Без идеологии, т. е. специфического духоподъемного комплекса, позволяющего в истории жатве зреть не годами, а странами, народами, поколениями, социально-политические и этнические образования испытывают деконструкцию, саморазрушаясь и самовырождаясь. Национально-государственная идеология — это она, противостоя энтропии рутинно разрозненной, разобщенной жизни, формует из массы — народ, из человека — личность, из индивида — гражданина; собирая частицы во внутренний космос,— это она определяет и предопределяет жизнеспособность и жизнестойкость нации, ее адаптивный потенциал, возможности выживания, адекватного реагирования на вызовы, геополитическую устойчивость, консолидированность, кредито- и конкурентоспособность.

Народ от народа в конечном счете отличается именно как дух: у каждого свой актив в виде базовых ценностных гештальтов, неповторимых шифров, нюансов, кодов, выполняющих функции индикаторов, идентифицирующих прасимволов-прафеноменов. У евреев — Тора, у болгар — азбука. В них — концентрируемая душа народа, высвечивающая высшую идею существования. Каковы наши духовные абсолюты, наши прасимволы-прафеномены?

Избегая паразитических форм текстуального анализа и ретроспективной критики и не предвосхищая поиск, наметим контексты рассуждений о специфике России, о специфической же ее задаче и положении в мире.

Идиома безгласия-безмолвия. А. Герцен говорит, что русский народ — «немой», который в сто лет не вымолвил ни слова и теперь молчит. Подобное по смыслу и виду обнаруживается у С. Цвейга: «Одно отличает русский народ от других... народов: он еще нем, у него нет своего голоса»¹. Что означает метафора бессловесности: когда и в связи с чем, наконец, русские скажут свое слово?

Идиома простора. Ее вводили, развивали и разделяли едва ли не все, писавшие на сюжеты российской жизни, — от Карамзина до Бердяева. Почему Россию отождествляют с пространством, тогда как страны Запада со временем?

1. Лобовая трактовка — бескрайность территорий, разреженность населения — не специфицирует Россию. Аналогичное отличает Австралию, Канаду, Бразилию, Мексику, Монголию. Кроме того, поскольку россияне земледельцы, их деятельность связана с сезонными циклами, через которые в строй жизни (и метафизику) проникают ритмы времени (мы уже не акцентируем сакраментальное «Время, вперед!»).

2. Иносказательная трактовка, предполагающая содержательную перелицовку культурологической типологии «пространство — время» в социально-экономическую типологию «экстенсивное — интенсивное», выступает нереифицируемой догмой: в российской реальности обнаруживаются периоды и этапы весьма динамичного, темпового развития.

Идиома богоизбранности. Введенный старцем псковского Елеазарова монастыря Филофеем фразеологизм «Два Рима пали, третий стоит, четвертому не бывать» при более внимательном рассмотрении обнаруживает онтологическую неподкрепленность.

1. Бичуя наивный исторический телеологизм, еще А. Герцен предостерегал от греха впадения в самомнение народа Израилева — не пристало верить ни призванию народов, ни их предопределению, правильно думать, что судьбы народов и государств могут по дороге меняться, как судьба всякого человека, и лишь основываясь на настоящих элементах, по теории вероятностей, возможно заключать о будущем.

2. Мощную критику российского избранничества развертывает И. Тургенев, именуя народ русский консерватором и видя в нем ростки такой буржуазии в дубленом тулупе, теплой и грязной шубе, с вечно набитым

1 Цвейг С. Избр. произв. В 2 т. М., 1957. Т. 2. С. 566.

до изжоги брюхом и отвращением ко всякой гражданской ответственности и самодеятельности, что далеко оставит за собою буржуазию западную. В этом отношении, итожит И. Тургенев, мы все сидим в одном мешке, и никакого за нами «специального слова» не предвидится.

3. Многократно усиленные отечественным критическим сознанием аргументы И. Тургенева переходят в самобичевание. И вот у нас в массе клянут и самих себя, и прошлое, превращаясь в незадачливых фрагеллантов, и вот говорят о неуемных конях Апокалипсиса, под личиной революций, репрессий, насилия, катастроф скачущих по нашим пенатам.

Бремя земного горя — неотвратимо ли его витание над Россией? Отказано ли судьбой россиянам в счастье? Все мы — наша страна, ее люди — у времени ли мы в плену или безнадежно ушли на дно времени? Всякую формулировку замыкают внушительные вопросы, однако до их снятия безотносительно ко всему верится: как бы ни был настойчив жаждущий Полифем, он не получит нас, Россию, в жертву.

Идиома вторичности, заемности, отсутствия самодостаточности. Метафора коллажной сборки устоев, институтов, правил российской жизни исходя из пересаживания на нашу почву элементов соседской экзотики безосновательна. Существуют общецивилизационные завоевания человечества. Та же НТР, переход к производству «человеческих способностей» влечет развал бюрократизма, монополизма, централизма, одновариантно-узколобого администрирования, обусловливает правовой тип межсубъективного взаимодействия на началах индивидуализма и легитимности (высокоинтеллектуальный квалифицированный труд требует самозабвенной инициативы, полной автономии, безусловной свободы). Следовательно, возможно говорить о недоцивилизованности, социальной, экономической, правовой, политической недоразвитости России, но в этом нет никакой обреченности.

Идиома межеумочности России, мечущейся между Западом и Востоком. «Проклятейшей» именует проблему «Россия — Запад» В. Ходасевич. Однотипная квалификация уместна и относительно проблемы «Россия — Восток». Занимают ли русские срединное положение в этническом ряду евразийских народов; являются ли они «объединительным племенем»? (Объединительным по отношению к кому?) Нужен ли поворот к Европе, обоснован ли схожий поворот к Азии? Справедлив ли лозунг «Лицом к Европе, а Восток в сердце»? Что означает соображение «срединности» в смысле онтологическом? Чем вообще выступает «срединность» кроме хромоты на обе ноги?

Все эти вопросы не имеют ответов без предпосылочной фиксации российских национальных интересов, во имя чего жить, бороться за существование,

без предварительного отказа от некритического приятия якобы кем-то уготованной нам участи.

Популярной сегодня евразийской модели правильно адресовать довод В. Вейдле: насколько серьезно в случае России говорить об Евразии, а в случае Испании, культура которой столь же синтетична, не говорить о Ев-роафрике или замалчивать феномен Турции, в континентальном отношении также являющейся Евразией. Релевантен и троп: Азиопа.

Идиома непостижимости. Внедренное В. Тютчевым изящное смысловое клише рациональной невыразимости, умонепостижимости России:

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить;

У ней особенная стать —

В Россию можно только верить —

достаточно декларативно: оно нейтрализуется пускай менее изящным, но поэтическим же клише:

Порывов чувства не унять,

Но чтобы истину промерить,

В Россию мало только верить,—

Россию нужно понимать.

Данная идиоматика дополняется проблематикой.

Проблема онтологии России. Ответ на вопрос: «что есть Россия?» — влечет веер позиций с соответствующими толкованиями державных линий.

1. Крайний и вырожденный случай: Россия — империя, превышающая размеры СССР, включая Польшу, Финляндию, проданную на 99 лет Аляску.

2. Случай, в политическом отношении тождественный подходу «национал-патриотов»²: Россия географически совпадает с контурами бывшего Союза.

3. Случай, соответствующий взглядам «демократов»³: Россия — то, что есть в настоящем после анонсирования СНГ.

4. Радикальный случай, навеянный привязкой государственности к чистоте этноса: Россия — то, что может быть после обособления Великороссии из нынешней России.

Итак: многонациональная империя или моноэтническое унитарное государство? Федерация или конфедерация? Движение в створе этих дихотомий даст отсутствующую доныне модель государственной идентичности России.

² Использование данного термина обусловлено соображениями тактико-оперативными, а не академическими.

3 Аналогичное связано с обращением к данному термину.

Проблема идентичности национального духа (нерефлектируемый строй жизни, завязанный на обычаи, традиции, условности, образцы общения, устои, стандарты поведения, типовые реакции и проявляемый в типологических фигурах деятельности, оценках восприятий событий, межиндивидном взаимодействии), имея в виду наш исконный полиэтнизм, поликонфессионализм, присущий нашему характеру максимализм, заставляющий во всех жизненных вопросах ставить дилемму «или все, или ничего», антиномичность душевного склада, неблагоприятный социально-исторический шлейф, идущий от бесконечных противостояний, войн, кризисов, столкновений. Поражает факт: по сю пору у нас нет апологетики, а есть не всегда глубокая и честная критика российского разума.

Геополитика. В текущий момент взамен двух демонтированных полярных военных центров складываются три социально-экономических и политических центра: Северная Америка, Азиатско-Тихоокеанский регион, объединяющаяся Европа. Опять Россия попадает в ситуацию транзита. С позиций стратегии межгосударственных взаимодействий просматриваются такие неравнозначные тенденции.

1. Интеграция — целенаправленная активная кооперация на базе формирования свободных экономических пространств. В 1993 г. берет начало единый европейский рынок — 12 стран ЕЭС (350 млн человек); становится и обширная европейская экономическая зона — к свободной торговле подключается еще 7 стран (всего 380 млн. человек). 31 декабря 1993 г. открывается североамериканское пространство свободной торговли (370 млн человек). Следовательно, рушатся национальные перегородки, размываются границы (без отмены делимитации) без ощутимого обострения межнациональных отношений (португальцев в Люксембурге уже больше, чем «коренных» граждан).

2. Дезинтеграция — целенаправленная активная автаркия на базе хозяйственного, политического, социально-экономического коллапсирования. Для России и бывших республик быть едиными — значит быть сильными, быть разделенными — значит быть слабыми. Это воистину императив географии, опыта и здравого смысла. Между тем, как и прежде, вопреки всему у нас разбивают просеку на очередную звезду. Теперь звезду националистическую.

Оценка разности навигации державных судеб подводит к великому перечню проблем, требующих осмысления. Каковы причины распада огромного государства? Имеют ли его части резервы для самовоспроизводства? Должен ли соблюдаться примат национального перед государственным? Когда завершится хаотический период interregnum (междкцарствие)? В чем противоядие от национальной агрессии и гегемонии? Где пути эволюции,

совместимые с нашей теперешней трансформацией? Существует ли логика больших геополитических пространств и смирится ли она с разрывом славянского братства, развалом оправданного веками здорового мутуализма славяно-тюркских народов? Как относиться к неоднозначным проектам Великороссии, Турана, мусульманской линии от Китая до Ядрана, магометанской дуги от Турции до Татарстана (за счет слияния нахичеванского анклава с основным Азербайджаном в обмен на Нагорный Карабах)?

Хронополитика. Принадлежность гражданина, страны географической размерности есть конкретная инкарнация, достигаемая в результате выбора, автопоиска. Отсюда модернизационные программы на основе вестернизации (истернизации) должны опираться на ясное понимание того, что ни Запад, ни Восток в различных точках своих мировых линий неоднородны: они изначально дифференцированы. О какой именно Европе и о какой Азии говорят проекты европеизации или азиатчивания России?

В развитой Японии, к примеру, промышленный спад, тогда как в привычно отсталом Китае намечается 10% годового роста. В благополучных Англии и Германии обостряются проблемы национальных меньшинств. В Швейцарии, Швеции, Финляндии официально признан кризис. Кризисные пороки не от лени, не от свободно недостаточного, как полагал Л. Карсавин, слабого, замедленного движения к богу, а от вещества существования, проявляющего своенравную, нерационально-стихийную (структурные, циклические разбалансы) натуру.

Сказанное предъявляет дополнительный счет и западническим призывам «химического пути» (Д. Писарев) в капитализм, и славянофильским пасторалям соборно-гармонической жизни. И в тех, и в других понятиях бытия нации — вакуум. Заслуга Запада — демократизм и индустриализм, на коих произросло (кстати, заходящее в тупик) либеральное общество потребления: достижение Востока (также небездефектное) — традиционность и государственность. Но совместима ли капитальная западная ценность — атомарность индивида — с нашей соборностью?

Связываема ли воинствующая традиционность Востока с нашей терпимостью?

Индикаторы высот цивилизованности — не отрешенные абсолюты как таковые, а удовлетворительный стиль жизни, включающий гарантии самореализации. Откуда же вытекает, что рынок и демократия в западном исполнении — апофеоз?

Россия как подлунное тело первой звездной величины достойна автономной концепции собственного величия, крепящегося на подвижном балансе «родного и вселенского».

Проблема консолидации. Известно пророчество О. Шпенглера, что XX век пройдет под знаменем национализма. В створе этой установки — модель органической демократии, предполагающей достижение чистоты этноса. Не пускаясь в отвлеченные споры, на уровне эмпирического обобщения выведем такой интересный факт. Существовала Римская империя и существовали тщеславные планы ее реставрации, о чем говорит внушительный ряд, представленный именами Фридриха II, Карла V, Наполеона, Гитлера. Ничего не вышло. Не вышло по причине несовместимости этносов. Если принять без критики данное объяснение, Россия как многонациональная страна должна распасться на ряд этнически гомогенных ядер. В ситуации диффузного российского мира это маловероятно: в национальных автономиях проживает подчас большинство русских; одновременно в исконно русских землях — в границах того же Московского княжества — 300 тыс. одних татар. Таким образом, имперостроительство шло в России не по этническому, конфессиональному, а космополитическому, веротерпимому признаку, что исключало мессианское подавление нерусских народов и позволяло России за всю свою историю не дробить, утрачивать, а наращивать, приобретать территории.

Национализм — нелеп, как физика для брюнетов. До сих пор он справедливо расценивался как вполне брутальное, жизнепарализующее начало. Что сейчас? И в деле развала СССР, и в деле современного государственного обустройства России проступают националистические мотивы. Взять вопрос прав субъектов федерации: почему у республик, где большинство проживающих — русские, больше прав, чем у относительно однородных русских областей? В чем смысл нашей договорной федерации?

Силы былой России в жесткой государственности (под которой раньше скрывалась репрессивность, а теперь созданы условия легитимной точности и строгости), воссоздания которой требует логика строительства России новой. Восстановить государственность. Но как? Быть может, отказываясь от прилагательного «национальный» и акцентируя существительное «нация»?

Проблема онтологии российской жизни. Имеется натуральное и домашнее хозяйство. В России превалировал именно второй тип, что поддается идентификации однозначной. Но на вопрос: в силу каких обстоятельств возник данный нехарактерный уклад, своеобразный гигантский домострой? до сих пор ответить не удавалось Отсюда, мы в полной мере не представляем, что такое русская общинность и какова ее роль в инспирации наших этнокультурных признаков.

Дата добавления: 2015-08-21