Рефлексий государства

Наращивая набор признаков, ассоциаций в предикации государственности, очертим линии своего согласия и несогласия с известными концептуализациями государства.

Организмическая теория. Зиждется на наивно-физиологической аналогии государства с организмом (Платон, Д. Фортескью, А. Шефле, Г. Спенсер, Д. Ворм, И. Блюнчли). Метафора организма в этатологии, оставаясь метафорой, позитивно обостряет момент структурной целостности государства как организации. Нельзя отказать в продуктивности самой идее внутренней упорядоченности, согласованности взаимодействия относительно автономных конституентов, обусловленных архитектоникой целого. Подобно живому организму государство как социальный организм — динамичное структурно и функционально самосогласованное конкордант-ное единство. Негэнтропийным ресурсом высокой степени упорядоченности, целесообразности государства как органической сисд-емы выступают силы и символы, через оперативные акты (побудительные, принудительные), обозначающие контуры влияния, вовлечения. Крепость государства — солидарное участие, обеспечиваемое рассчитанной на конечное признание авторитетной инициацией действия. Инициация в дикости (стадия доосевой социальности фазы человеческой общины) — посвятительные обряды. Инициация в цивилизации (с тадия осевой социальности фазы человеческого общества):

— институциональная сила: инструкция, распоряжение, указ, подчинение;

— правовой закон: на более ранних этапах — jus qui jussum — внешний признак полномочного (сильного) властвующего; на более поздних этапах —jus qui justum — внутреннее долженствовательное правосознание от естественной приобщенности гражданина (части) к правооформленному обществу (целому);

— символы: аксиологическая космография, состояние духа народа, этос, вводящий ритуальные доминанты, пограничные знаки, борозды и межи, сплачивающие «своих», дистанцирующие от «чужих».

Государство спаивает мир и совесть, обязанности и права. «От деструктивной энтропии к конструктивной организации» — магистраль движения

государственности. В социальной среде растет хаос, идет дезорганизация — им противостоит государственное вмешательство. Вопрос Г. Зиммеля: как возможно общество? — имеет единственно допустимый ответ. Общество возможно как самоорганизация социальности. Благодаря канонизации деятельности правовыми, силовыми, институциональными, ритуальными технологиями, наращивающими потенциал жизнеобеспечивающей воспроизводительности, утрачивается продуктивность, разбалансируется воспроизводительность, дестабилизируется народ, разваливается государство.

Поскольку социальный прогресс связан с прогрессом личности (простор индивидуальной инициативы), эффективностью персонального утверждения, общегосударственная организация и дезорганизация тесней-ше связаны с благополучием среднестатистического просто человека. Процветание целого (большая социальность) неожиданно питается преуспеянием части (малая социальность). (Так как инновации (реформация) разрушают пространства малой социальности (мир повседневности), плодят несоответствие задач на локальном уровне стратегическим интенциям тотальности, разражается кризис.) Равновесность универсального мира государственности — производное безмятежности локального мира будничности.

Реалистическая теория государства. В духе философского платонизма декларируется примат универсального (государства) над индивидуальным (личностью) (Аристотель, А. Конт, К. Маркс). Сильная сторона подхода — в проведении холистской платформы: государство отвечает принципам системного бытия объектов, где целое — закон функционирования частей. Тогда как слабая сторона заключается в неадекватном гуманитарном ущемлении самости: личность — продукт общественных отношений; человек — производное обстоятельств. Человекоориентированная социальность демонстрирует правоту позиции с точностью до наоборот: государство не поглощает индивида; личность — не продукт, а продуцент обстоятельств. Уравновесить антропологическое (номиналистическое) и государственное (реалистическое) в социальной практике — вопрос вопросов. Дело, скорее всего, состоит в общественно-политическом обеспечении предпосылок граждански участливой персональности, что задается совершенством конструкции социально-исторического макрокосма. «Закон совершенный — закон свободы» — назидает Писание. Суть, следовательно, в гуманитарной высоте социологоса.

Диахронически процесс идет по вектору ослабления потестарности за счет воплощения принципа законности, подведения как уникалии

(гражданин), так и универсалии (государство) под идею права. Архаичный фазис государственности знает дополитическую власть на основе чистой политарности (личностное доминирование в бесполитическом обществе). Протополития исподволь, постепенно подводит к протогосударственному состоянию стадии межродовых, межплеменных соединений (вождеств), опирающихся на некие конвенансы. Дальнейшая динамика — поворот от протогосударственности к государственности через рестрикцию политарности (деспотического, волюнтаристского начала, нескованной нормой власти, вытекающей непосредственно из грубой силы).

Власть — производна от общения, государство — производно от цивильного общения, номократической власти (деспотия, тирания как виды законом не связанного своевластия, произвольного господства, минуя нормы, — не цивильны).

Синхронически процесс идет по вектору усиления потестарности, но в некотором горизонте. С чего начинается укрепление государственности — с централизации и автоматизации. Взять царство Цинь. В свое правление в нем Ин Чжэн прибегнул к административной реформе: уничтожил границы прежних государств, устранил племенные названия из имен царств, ввел всеобщее самоназвание для всех жителей (хэшоу), поделил территорию на этнические нейтральные области (цзюнь) и уезды (сянь) во главе с управителями, круг полномочий администрации определил единым законодательством, упразднил привилегии местной аристократии, 130 тыс. семей чиновной номенклатуры переселил в столицу под надзор центральной власти (фактически вывел этнократию), обезоружил население на окраинах, наладил транспортные артерии столицы с провинциями, активизировал торговлю.

Гарантийная жизнь обеспечивается равновесием части (человек, гражданин, подданный) — целого (общество, государство, держава), которое единосущно, как таковое, не сочетается ни с номинализмом, ни с реализмом. Перспективнее социальный концептуализм, отрицающий долженствовательносущее преуспеяние общего (государства) отстраненно от реальносущего преуспеяния единичного (лица).

Теория государства — Левиафана. Государство — монстр, агрегирующий враждебную человеку стихию репрессивного могущества (Т. Гоббс). Подробное описание Левиафана, отождествляемого то с диковинным морским чудовищем, то с крокодилом, то с гигантским змеем, прямо бегущим или же изгибающимся, то с драконом, то с бегемотом, имеется в книге Иова. Упоминания о нем также встречаются в Псалтыри и книге пророка Исайи. Дадим выдержку из ветхозаветной книги Иова: «Вот бегемот...

он ест траву, как вол...; поворачивает хвостом своим, как ведром; жилы... на бедрах его переплетены; ноги у него, как медные трубы; кости у него, как железные прутья; горы приносят ему пищу...; нет столь отважного, который осмелился бы потревожить его; круг зубов его — ужас...; от его чихания показывается свет; глаза у него, как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка...; дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя; на шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас; сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов; когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса; меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы; железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево; он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь; нет на земле подобного ему: он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости»²⁵.

В идеале государство не урод, не перерожденец, не садист, находящий забаву в том, чтобы насиловать народ, притеснять общество, ущемлять гражданина. Государство — организация, естественноисторически развившаяся из потребности институционально-иерархического регулирования деятельностного обмена. Однако полезное целому может идти вразрез с интересами части. Требуемое организации, отмечает Ж-Ж. Руссо, «почти никогда не осуществляется иначе как силой — партикулярные интересы всегда этому противятся»²⁶. Обслуживая интересы целого, государство, как мы знаем, может вставать в надсоциальную и асоциальную позицию, наступающую на самость, подрывающую экстерриториальность и общества, и лица. Такова одна сторона дела. Другая заключается в невозможности исчерпывающих народных гарантий от своеволия, волюнтаризма власти. Власть часто импровизирует, действует под влиянием чувств (бессознательные импульсы, аффекты). Верно утверждает Б. Спиноза: «Те, кто тешит себя мыслью, что... стоящих у власти можно склонить руководствоваться в их жизни одним разумом (правоустановленными рационально-всеобщими нормами. — Авт.)... грезят о золотом веке поэтов или о сказке»²⁷. Власть бывает неразумна, нерациональна — прямо по Т. Гоббсу, — словно слепая дубина, абсолютная мощь чудовищно жестокого молоха, безликого, тупого, бездушного. Персонифицируясь, она оборачивается алчной диктатурой лица — тиранически чистая потестарность автократического

²⁵ Иов, 40—41.

^г6 РуссоЖ. Ж Трактаты. М, 1969. С. 150.

²⁷ Спиноза Б. Избр. произв. М, 1957. Т. 2. С. 289.

плана — султанизм, бонапартизм, цезаризм. Деперсонифицируясь, она становится диктатурой требующего жертв института — этакратии тоталитаристского, хунтистского толка.

Воля граждан неотождествима с волей верховной власти. Совпадение собственных частот колебаний одного и другого если не раритет, то настоящая редкость, плодящая коллизии, трения отношений в триаде «государство—общество—личность». Феноменологически ясно: гипертрофии членов триады нарушают гарантийность жизни, разбалансируют существование, последовательно давая патологию этатизма (подмена государством общества); охлократии (подмена обществом государства со сломом универсальных правоотлаженных институтов, установлением порывистой, нервической власти толпы); вождизма (подмена личностью государства и общества на базе апостольства героико-пророческой харизмы). Сущностно же — колоссальной сложности и остроты вопрос: как, не деформируя жизнь, добиться конкордии персонального-социального-государственного? Древний Восток и эллинистический Рим поставили на властный монолог с его жестко иерархированными авторитарно-бюрократическими технологиями. Запад с обстановки античного полиса тяготел к диалогической консенсуальной политической культуре с мягкими технологиями парламентской демократии. Обозначились, таким образом, две кратократические ветви: хозяйская политарная и институциональная гражданская власть. Заочная полемика между ними не завершена посегодня.

Предпосылкой впадения в азиатчину служит введение чрезвычайщины, ликвидация сдержек и противовесов, универсализация культа грубой силы. Объявляя, что «страницы счастья — пустые страницы истории» (Г. Гегель), ничтоже сумняшеся, государство контингентирует существование. В сточной канаве находима ли правда? Когда заботы целого поглощены целым, тут не до посторонностей субтильностей типа «общество», «личность». Никакой беллетристики: народ — податливый материал экспериментирования.

Осенью 1918 г., в период перемирия, Франция отбирает в германском плену русских солдат и переправляет их в трудовые лагеря без репатриации. Что же правительство большевиков? Занято укреплением собственной власти. Нечто схожее по зоологизму — отношения целого (государства) к части (подданным) в третьем рейхе, условия проживания в котором сводились к порабощению населения. «Какое счастье для правительства, когда люди не мыслят. Мышление должно состоять только в отдаче или исполнении приказа», — оправдывая программу деинтеллектуализации и милитаризации народа, говорил Гитлер.

Обеспечение защиты прав лица и общества достигает народовластие: государство вмешивается в общесоциальный порядок в той мере, в какой

допускают граждане. Диспозиционально и презумптивно государство руководствуется народной волей, народной санкцией. Поскольку решение народа в чистом виде принимается в весьма затратном, неоперативном, а потому трудно реализуемом поле непосредственной демократии, постольку в своей практической линии граждански ориентированное государство тяготеет к a proiri народолюбивым мягким ламинарным технологиям социального устроения, исключающим турбулентные интервенции в реальность и отдающим пальму первенства мелиоризму и эволюционизму²⁸.

Конвенциональная теория государства. Государство — плод договора, заключенного людьми между собой при невозможности дальнейшего пребывания во всеобще враждебном состоянии bellum omnium contra omnes (война всех против всех) (Платон, Полибий, Цицерон, Г. Гроций, Т. Гоббс, Д. Локк, Б. Спиноза, Д. Лилберн, Д. Мильтон, Ж-Ж.Руссо, И. Кант, И. Фихте, Т. Пейн, А. Радищев, декабристы). Основоположником платформы справедливо считается Платон, вполне логично, казалось бы, размышлявший: так как в естественном состоянии господствует право силы, всяк действует произвольно, эгоистически, сообразно принятой им тактике выживания, все поступают неправедно и, страдая, находят целесообразным «договориться друг с другом, чтобы и не творить несправедливости, и не страдать от нее. Отсюда взяло свое начало законодательство и взаимный договор»²⁹. Не входя в критику несообразий толкований существа «естественного» состояния то как брутальной дикости (Т. Гоббс), то как идиллической пасторали (Ж-Ж. Руссо), отметим крайнюю симпатичность двух идейных мотивов позиции.

Первый мотив — контрактационность государства. Взаимодействия людей в государстве опираются на некие конвенансы. Государство не лодка, управляемая как попало: «кто сел, тот и правит». «Каждый... передает в общее достояние и ставит под высшее руководство общей воли свою личность и все свои силы, и в результате для нас всех вместе каждый член превращается в нераздельную часть целого»³⁰. Флуктуации целого при злоупотреблениях верховной власти отменяют договорный характер обязательств: в таких случаях народ восстает. Важна не джасти-фикация социального бунта, важно понимание, что переход из естественного неполитического состояния догосударственных общностей в государственно-политическое состояние предполагает обуздание власти силы

28 Подр. см.: Политическая антропология. М., 1995; Реформы и контрреформы в России. М., 1996.

29 Платон. Государство. 358е—359а.

³⁰ Руссо Ж. Ж. Цит. соч. С. 160.

силой власти, что и открывает просторы всеобщей свободы. Не «свободы от», а «свободы для». Свободу, назидает Г. Гегель, нельзя представлять превратно в формальном, субъективном плане, согласно чему ограничение влечения, вожделения, страсти, принадлежащей частному лицу, выдается за ограничение свободы. Наоборот: такое ограничение есть просто условие, делающее «возможным освобождение, а общество и государство являются такими состояниями, в которых осуществляется свобода»³¹.

Второй мотив — институциональная правосообразность (номо-, ордо-кратичность) государства. Трансформация догосударственного состояния в государственное протекает как кристаллизация в цивилизации механизма обезличенной формально-правовой регламентации общения. С момента иституциональной кодификации обмена деятельности, в которой не разглядеть индивида, человек поднялся на более высокий уровень персонального отчуждения, став существом не судьбическим, а правонивелированным, юридическим.

В естественном состоянии люди неравноправны, неравноправность их детерминировалась «хитростью», «силой». В граждански-политическом, государственном состоянии люди равноправны — однопорядковы перед законом, властью. Сугубо заблуждался Т. Гоббс, полагая, будто воля государства равнозначна воле персонифицирующих ее лиц (людей, собраний, облаченных властью)³². Воля государства — институционально-правовая воля, несинонимичная воле индивидуально властвующей (правящей). Властитель, верша суд неправедный, своекорыстный, способен действовать негосударственно, противоправно. Отсюда следствия:

— идея имманентных человеку самоценных качеств (прав и свобод), от него не отчужденных, по договору никакой инстанции не передаваемых. Есть нечто, не подводимое под юрисдикцию государства и права, и это нечто — «самость», «персоналитет», абсолютно суверенный, внеправо-безгосударственный. Государственно-правовые интервенции терпимы и законны в пространстве институционализированного человека, но не человека вообще;

— идея закона как неперсонифицируемой пропозиции — универсального, общеобязательного императива, нормы «для всех», а не «для всех остальных». В цивилизации contra варварству нельзя быть ни «вне», ни «над» законом. Позволительно быть «под» законом, чем гарантируется гражданская универсальность правосознания, праводействия. Как акцентирует

³¹ Гегель Г В. Ф. Соч. М.-Л., 1935. Т. VIII. С. 39—40.

³² См.: Гоббс Т. Избр. произв. М., 1965. Т. 1. С. 351.

Д. Локк: «Ни для одного человека, находящегося в гражданском обществе, не может быть сделано исключения из законов этого общества»³³.

Хотя модель договорности государства умозрительна, не верифицируется ни на фактуре, ни как схематическая конструкция, она тем не менее полезна дидактически: авторитаризм и правовой строй несовместимы; формальная правосообразность исключает героическую харизму; государство в своих притязаниях ограничено законом, равно как и волей граждан; субстанциальный корень государственной власти — формальное право и народная легитимация; суверенитет человека есть не скованная ни правом, ни государством верховная власть его над самим собой; государственная апроприация человека невозможна; человек не компонент государства; им выступает гражданин (персона), личность, выполняющая свой долг перед Отечеством.

Этатизм. Государство — самодовлеющая универсалия, право которой в цивильном — наивысшее. Государство — шествие самого бога в мире, основание его — власть беспредельно свободного, осуществляющегося как всеобщая воля (Г. Гегель).

Государство возникает там и тогда, где и когда появляется необходимость обособления функций социального целого, где и когда целое заявляет самодостаточность, обнаруживает, обнажает особые, высшие интересы. Сосредоточивая под своей эгидой всю полноту власти, целое реализует ее через «силу» и «право». В таком первоисточном смысле государство примыкает к «империи». «Бывает нечто, о чем говорят: «смотри, вот это новое»; но это было уже в веках, бывших прежде нас»³⁴, — повествует Екклесиаст. Империя — не особый (модифицированный) тип государства, а исходно само государство, опирающееся на силу (военную власть) и юрисдикцию («imperium» есть полнота власти, полномочия). В геральдике символы власти и права передаются фасцией — связанным кожаным ремнем пучком прутьев с воткнутым в него топориком — знаком полномочной должностной и карающей власти. Государство как империя и империя как государство — институциональные субъекты социальности, наделены полнотой власти, на данной территории в данном народе стяжают монополию на силовую и правовую инициативу. Человек может жить внегосударственной жизнью отшельника, затворника, дервиша, правдоискателя. Лицо, гражданин, персона скованы гарротами государства, которое по отношению к ним выполняет функции должностного побуждения, принуждения: с

33 Локк Д. Соч. М, 1988. Т. 3. С. 316.

⁵⁴ Книга Екклесиаста, 1,10.

наличным бытием каждого оно соединяет что-нибудь в качестве его условия (порядок частичных ролей) так, что, если «он хочет сохранить первое, ему приходится мириться и со вторым»³⁵. Государство, говоря кратко, жизнедействует как машина выработки условий, анаболитический механизм канализации импульсов от людей, народа, общества с образованием вещества социально упорядоченного, цивильного существования. В фундаменте этого анаболитического механизма, как отмечалось, — монополия, исключительное право на иституциональную (судебную, силовую) инициативу.

Так как «монополия» — силовая и правовая прерогатива государства — воплощение этатизма, генетически совпадающего с империализмом (симбиоз милитаризма и юридизма), экспликацию природы этатизма оправданно совместить с экспликацией природы абсолютной государственной власти, достигаемой в империи.

За соответствующей исторической фактурой обратимся к истории Рима.

Вторжение галлов, повлекшее распад латинской федерации, с середины IV в. до н. э. вынудило Рим восстановить свое ведущее положение в Лации силой. В 340—338 гг. идет латинская война за гегемонию Рима в среде латинских городов. После разгрома коалиции латинов, аврунков, вольсков, кампанцев населению неримских городов даровано право римского гражданства. Затем начинается вторая Самнитская война (326—304 гг.), направленная на аннексию Кампании, греческого Неаполя. Третья Самнитская война (298—290 гг.) позволила существенно расширить территориальные владения Рима — он подчинил себе всю среднюю Италию от реки По до северной Лукании. Победив Пирра, с 272 г. Рим продолжает территориальную экспансию — берет Тарент, покоряет независимые племена от Мессанского пролива до реки Рубикон; с этого момента он — крупное государство западного Средиземноморья.

Начало империи, следовательно, связывается с: 1) завладением главенства среди равнодостойных городских центров; 2) наращиванием территорий через пространственную экспансию. Далее — последовательное усиление государства с дальнейшим ростом территорий за счет захвата. Одно подталкивает к другому: силовое присоединение земель опирается на укрепление государственной машины. Растет внешний экстремизм, растет милитаризация, внутренний этатизм.

I Пуническая война с Карфагеном начинается из-за Сицилии, которая в 241 г. становится первой внеиталийской римской провинцией. II Пуническая

³⁵ Гегель Г. В. Ф. Работы разных лет. М, 1971. Т. 2. С. 37

война — следствие пресечения силой карфагенской колонизации Европейского материка. В 201 г. подписан мирный договор, лишавший Карфаген заморских владений; африканская держава перестает быть метрополией. Рим же, создавший собственный флот, получивший по контрибуции карфагенскую флотилию, оказывается гегемоном западного Средиземноморья. Следующий виток имперостроительства — покорение эллинистического Востока, I и II Македонские войны, отторжение от Македонии территорий в Малой Азии, Эгейском море, установление контроля над Македонией, Грецией, война с Антиохом III, укрепление позиций в восточном Средиземноморье. Потом — покорение Коринфа, разгром Ахейского союза, подчинение Малой Азии, Сирии, Иудеи, Египта. Затем — III Пуническая война, разрушение Карфагена, покорение Испании, Пергама. Таковы вехи 120-летнего силового оформления Римской империи — крупнейшего государства древности.

Безмятежная державная гомофония продолжалась, а все признаки ее безнадежного деграданса между тем были налицо.

Интересен вопрос: отчего пал Рим?³⁶ Продолжим движение в интригующем сюжете. В самом деле: каковы причины упадка государственной суперструктуры, поддерживаемой жесткими политическими технологиями милитаризма, централизма, бюрократизма (командного администрирования)? Говоря односложно и притом не расширяя фактуры, мы склоняемся к мысли, что корень упадка Рима — в невозможности противостоять внутреннему варварству³⁷; Рим был низвергнут самим Римом. Укажем в связи с этим на такие моменты.

1. Люмпенизация свободных производителей, опускавшихся на социальное дно в поисках пропитания, — интенсивный приток рабов (результат аннексии территорий) сопровождался массовым вытеснением из производства полноправных граждан с прогрессивным ростом деклассированных элементов, пауперов, маргиналов.

2. Сильнейшая имущественная дифференциация населения. Новые территории не осваивались измученными войной свободными крестьянами, попадали в пользование нобилей, — имперское движение вширь увеличивало благосостояние не народа, а правящей верхушки, провоцируя рост социального напряжения.

3. Пассивное торговое сальдо, подрывавшее хозяйство, — доходной статьей государства была едва ли не одна выплачиваемая завоеванными контрибуция; по мере прекращения притока средств нарастали трудности,

³⁶ См.: Реформы и контрреформы в России. С. 266—281.

³⁷ Аналогичный взгляд выражал П. Бицилли.

преодолевавшиеся развитием не производительного, а ростовщического капитала (бурный рост кредитных, меняльных, ссудных, откупных компаний).

4. Просчеты в госстроительстве — в Риме так и не оформилось унитарное государство с равными правами граждан и полномочиями анклавов. Имелась пестрая, внутренне дифференцированная федерация полиэтнических несамоуправляемых территорий, руководимых центральной властью.

5. Неоперативность и нерациональность управления провинциями, распадавшимися на неравноценные общины (свободные, договорные, зависимые) с различным регламентом уплаты налогов, порядком исполнительной власти (очередной предводитель провинции издавал эдикт о принципах властвования, что порождало сугубый произвол действий должностных лиц (консулы, проконсулы, преторы), стимулировало разорительную для населения практику поборов (ростовщики, публиканы)).

6. Рост бюрократии, усложнение должностной иерархии, иррадиация власти по гражданскому (сенат, магистраты) и духовному (жреческие коллегии — понтифики, фламины, салии) секторам.

7. Социальные междоусобицы, внутренние трения в обществе: противоречия нобилей (землевладельческая знать) — всадников (торгово-ростовщическая знать); аристократии — плебса; полномочных — неполномочных групп населения.

8. Обезземеление крестьянства, подорвавшее боеспособность армии. Так как легионы пополнялись из числа лиц мужского пола, имевших римское гражданство и земельную собственность, а массовая люмпенизация свободных производителей лишала их возможности землевладения, безземельные призыву не подлежали, цензовый принцип армейской комплектации нарушался, численность армии падала, боеспособность снижалась.

9. Отчаянная политическая борьба — сошлемся на эпопею братьев Гракхов и их адептов, столкновения оптиматов и популяров и т. д.

10. Коррупция — чего стоит одна югертинская война с подкупом военачальников, распродажей боевой амуниции, вооружений.

11. Противостояние провинции (национальные движения) метрополии — перманентные восстания на окраинах (кельто-германские племена, африканцы, сицилийцы, италики, война Митридата и т. п.).

12. Кризис власти — диктатура Суллы и его самоотставка, обострившая борьбу за власть с втягиванием в нее периферий (италики, испанцы).

13. Восстания рабов, классовые конфликты.

14. Деспотизация власти — триумвират Помпея, Красса, Цезаря после разгрома восстания Спартака.

15. Падение нравов. Верхи разлагались от роскоши, пресыщения; низы — от нищеты, невостребованности. Непроизводительность, праздность обусловливали разврат как социальный, так и моральный. В вегетативной среде безысходности, неучастия происходила универсализация Катилины как общественного типажа и Клодии как типажа персонального. Обо всем этом сокрушался Саллюстий, говоривший о необходимости формирования народа — свободных производителей, крепких собственников, ответственных граждан.

Народ, однако, в империи не формировался.

Производительная отсталость рабства, падение уровня жизни неимущих, гнет социальной и местной власти, внутрисоциальные пикировки, антагонизм метрополии и колоний демонстрировали крайнюю неотлаженность образа существования, свидетельствовали о беспочвенности имперских претензий Рима на владычество миром. Решительными действиями поправить положение тщился Цезарь, ставший на путь реформ. От имени государства он ввел прямые налоги, издал закон против злоупотреблений наместников, интенсифицировал колонизацию провинций (Рим реализовывал не греческий — пространственный (клерухии, катекии), а финансово-торговый (ростовщичество, аренда, откуп) тип колонизации) — инспирировал переезд на периферию 80 тыс. граждан, предоставил гражданство аборигенной знати, дал автономию ключевым городам, демократизировал управление — расширил сенат, увеличил число магистратур, провел раздачу земель солдатам, на 1/4 списал долг популярам, на 1/3 снизил налоги в азиатских провинциях. Цезарь ввел и сам титул «император», подчеркивая причастность к высшим командным армейским и духовным началам. «Император» ассоциировал пожизненную связь с войском, пастырство нации («отец отечества», «великий понтифик»), сакрализовывал власть в персоне. Рим стал империей, или монархией августейшей особы, военно-духовной вотчиной властвующего лица.

Инновации Цезаря улучшили ситуацию, но не решили главного — не повысили державную кредитоспособность империи как таковой. Централизовав и сакрализовав власть, Цезарь повысил ее имперскость, что диссонировало с народно-демократическим духом преобразований. Империя способна модернизироваться лишь в сторону империи. Этнически гетерогенные, цивилизованно неоднородные, культурно несопряженные, социально конфликтные части возможно удерживать в целом силой армии, административного гнета. «Народно-демократическое», «республиканское» — плохая сущностная канва для оптимизации «имперского». «Империя» — другой архетип, требующий иных технологий улучшения. Не-сообразие содержания форме преобразований было уловлено обществом.

В марте 44 г. с Цезарем покончено. Цезарь убит заговорщиками за деформацию перспектив, искажение логики имперосозидания. Понимая это, более или менее удачливые его преемники только восстанавливали эту логику с тем или иным успехом для себя, преодолевая сопротивление обстоятельств. Не стремясь к явленческой полноте, воспроизведем и прокомментируем нужное нам в потоке истории, обращая внимание на то, что весь постцезарианский период есть борьба первых государственных лиц за укрепление властных основ империи.

Октавиан (внучатый племянник Цезаря) — упрочил власть, погасил междоусобицы (второй триумвират, борьба с Брутом, Кассием, Секстом Помпеем), разбил Антония, присоединил Египет, установил принципат, ужесточил закон (по части рабовладения), стимулировал мероприятия по укреплению, развитию семьи и брака (холостяки ограничивались в праве наследования, занятия должностей, многодетные подводились под патронажные программы), пожаловал гражданство кельтским, лигурипским племенам, нещадно подавлял восстания в Фиваиде, Сирии, Малой Азии, Испании, Далмации, Паннонии, расширил европейскую колонизацию (запад Европы), после смерти великого понтифика триумвира Лепида сосредоточил в своих руках всю полноту власти (военной, гражданской, духовной). Двоевластие императора и сената в республике со времен Октавиана Августа стало формальным; за фасадом его — личная монархическая власть принцепса.

Тиберий (усыновленный Августом) — развернул борьбу с сенатской оппозицией за упрочение режима личной власти, закон «об оскорблении величества римского народа» использовал для расправы с личными врагами. Едва ли не первый случай в прошлом апелляции к законодательству для узурпирования власти. Характерное смешение государственного и срощенного с ним персонального (манифистирующего государственное) проявляется при режиме Сталина, вводящего уничтожающий ярлык «враг народа» (в «народе» слиты «государство», «нация», «партия», синкретизированные в лице «первого маршала»), и при режиме Гитлера, пользующегося не менее чудовищным клеймом — «враг государства и народа» («государство» как институт дистанцировано от «партии» и «народа», но неотделимо от «фюрера»).

Гай Цезарь (Калигула) — усилил борьбу как с аристократией, так и с народом.

Нерон — пресек попытки восстановления республики, репрессировал членов сената. Снимая с себя подозрение в поджоге Рима, переложил ответственность за это на первых христиан — ход, превратившийся в элемент хорошо просчитанной политической технологии по усилению репрессий,

укреплению режима собственной власти. (Напрашивается аналогия с оголтелой кампанией против коммунистов, обвиненных фашистами в поджоге рейхстага.)

Веспасиан — покончил с междоусобицами, гражданской войной, подавил восстания в Понте, Иудее, вывел на авансцену политической жизни знать провинций.

Август завещал не расширять границ империи по причине нехватки средств для обслуживания территорий. Веспасиан реализовал нетривиальный державный ход: держать в узде периферию возможно не силой центральной власти, а компрадорством местной аристократии.

Домициан — подавил мятеж сенатской оппозиции, провел казни сенаторов, конфискацию имущества у аристократов, предпринял перетряски в аппаратах законодательной и исполнительной власти. Убит, проклят сенатом, что знаменует поворот в сторону ослабления единоличной императорской власти и усиления власти высшей бюрократии.

Нерва — ставленник сената (по новому закону о престолонаследии бразды правления передаются не по родству, а по санкции сената), повел линию на укрепление политических позиций олигархов.

Траян — испанский провинциал — продолжил колонизацию Востока (вопреки завету Августа).

Адриан — сдал восточное направление экспансии, как бы предчувствуя кризис, принялся за обустройство государственных границ, положил начало политическому сыску, тактике гражданского, бытового фискальства (фрументарии).

Антонин Пий, Марк Аврелий, Коммод — последние Антонины, завершают дление «золотого века», становятся участниками, свидетелями фронтального государственного кризиса. Марк Аврелий безуспешно ведет войны с германскими, финикийскими, сарматскими народами. Падение боевых качеств армии и вызванные этим вынужденные политические и экономические уступки аборигенным племенам (предоставление римского гражданства, освобождение от податей, выплата субсидий) с целью контролирования территорий означали переход на имперское донорство. Провинция победила непомерно разбухшее государство цивилизационной отсталостью, варварством. Центральной власти стало невыгодно, затратно, обременительно обслуживать сложившееся в наличных пределах целое. Общий периферийный нажим по контурам империи, неорганическая гражданская натурализация, политическая ассимиляция «инородцев» вызвали тотальную конфронтацию населения с государственной машиной. Последняя, верно, способна некоторое время противостоять одному из своих слагаемых, однако при достаточно упорном, решительном выступлении

населения обречена на гибель. Империя, не имея народа, еще лавировала с населением, когда же оно отвернулось от империи, государственность была повержена ниц. Выступления внешних варваров — пустяковая поверхность — варвары выступали и прежде; трещину дала сущность: империя лишалась субъекта — носителя имперской плоти — имперской власти, имперских институтов, имперской воли, имперской судьбы. Череда державных метаний последующих правителей Рима лишний раз убеждает в правоте сказанного.

Непроизводительность рабства ухудшала положение населения. Нескончаемые усобицы; неотлаженность регламента центральной власти (Ти-берий, Калигула, Клавдий, Нерон приходили к власти на волне борьбы с тиранией предшественников, а завершали правление резней соперников); фаворитизм; гипертрофированная роль дворцовой гвардии (Тиберий задушен префектом преторианцев, Гай Цезарь убит трибуном преторианцев, столь незавидная участь постигла и Пертинакса, императорство Дидия Юлиана куплено у преторианцев — сделка послужила поводом к развязыванию гражданской войны, в которой участвовали иные претенденты на императорство — легаты Нигер Альбин, Север) — повлекли ослабление центральной власти, предопределив рост местничества. В империи возник, распространился феномен местной культуры — возрождение локальных и региональных языков, обычаев, традиций; безудержная апология «своего» — доморощенного, локалистского. Аборигены перестали чтить Рим как Родину; Отечеством вдруг стала этнокультурная провинция. Волнения, начавшиеся на местах при Коммоде, усилились: выступали Британия, Галлия, Египет, Испания, Дакия. Продолжался развал армии, переставшей быть общесоциальной силой, перемалывающей местное, племенное.

Захвативший власть в войне легатов (куда были втянуты регионы — Парфия, Антиохия, Византии и т. д.) Септимий Север — провел административную, армейскую реформы, укрепил городскую общину, семью, поощрял ремесленничество, расформировал гвардию алчных, корыстолюбивых преторианцев. С Септимия и при последующих Северах идет дальнейшая милитаризация и бюрократизация, повышающая экспансивность, а значит, жизнеспособность империи. Слияние этих параллельных процессов влечет оформление единого военно-бюрократического комплекса. Иная далеко идущая акция Севера — расширение гражданской и сословной государственной базы: права гражданства предоставлялись всем свободным жителям, грани между сословиями приобретают прозрачность (по должностной выслуге разрешается переход из низших сословий в высшие). Помимо этого Север легализует солдатские семьи (ранее запрещаемые); организует солдатские поселки вблизи лагерей; позволяет воинам

вести сельское хозяйство (военные лагеря, таким образом, превращаются в военно-земледельческие колонии; армия переходит на натуральное самоснабжение); выдвижение военно-хозяйственных колоний на пограничные полосы решает проблемы защиты внешних границ; армия становится профессиональной и хозрасчетной. Север лишил Италию привилегированного положения в государстве, как бы уравнял в правах центр и провинцию.

Негативная чехарда на троне после Севера во многом ослабила животворный системный эффект нововведений. При Александре Севере углубляется финансовый, при Максимине — гражданский, при Галиене — политический кризис — идет порочное полномочное и территориальное дробление власти.

Диоклетиан — решительно выступил против сепаратизма провинций и народных движений, ужесточая режим, разделил власть с Максимианом. Власть стала карательной в отношении как этносов, так и населения в целом. Усиление государственной, административной, военной власти достигалось повышением оперативности управления. Страна делилась на 4 части, подчиненные автономным соправителям. Военная и гражданская власть разделялись. При Диоклетиане империя окончательно становится синонимом единоличной монархической власти. Старый «принцепс» сменяется новым «dominus» — господарским титулом и порядком правления. Открывается эпоха «домината» — юридически оформленного монархического царства без пережитков республики. Император надевает корону, заводит пышный двор, внедряется подобострастный церемониал с падением ниц, сенат вытесняется консисторией. Римская империя обретает черты монархии восточного типа. У Диоклетиана «империя» получает свое классическое идейное завершение. В истоках, как отмечалось, «империя» совпадает с «государственно-полномочной властью». По ходу дела, однако, с персонификацией «государственного» «этатизм» подменяется «монархизмом». Наглядное подтверждение тому — показательный ряд форм правления в Риме: принципат Августа (государственно-террористический режим) — либерально-республиканская монархия Антонинов — военно-бюрократическая организация Северов — восточная деспотия Диоклетиана.

Константин I — перенес столицу в Византии (впоследствии Константинополь), образованием второго Рима (первый навсегда утратил значение столицы мира) фактически легализовал административно-государственный раскол империи. Миланским эдиктом ввел свободу вероисповедания христианства (бывшей антигосударственной религии), завершил управленческую реформу Диоклетиана, создал бюрократическую иерархию титулов (кстати, заимствованную Россией), а с ней — питательную среду

административного произвола (коррупция, казнокрадство, лихоимство, доносительство).

В период правления преемников Константина I — Константина II, Константа, Констанция и двух племянников — усиливается удельность, ослабляется централизм, увеличивается напор варваров по контурам государства, развязываются локальные войны.

Юлиан — порвал с христианством (за что получил прозвище «отступник»), восстановил в правах язычество, правда, мгновенно пришедшее в упадок, продолжил неудачную военную кампанию на Ближнем Востоке. Правление Юлиана положило однозначный конец как язычеству (невзирая на его возрождение, а скорее благодаря ему), так и военной мощи Рима. Рим обрел свободу от варварских культов, но попал в зависимость от варваров для ведения внешних и междоусобных войн.

Иовиан — сдал Персии часть Месопотамии, обнаружил неспособность в противостоянии натиску германцев, славян, сарматов, мавров на империю.

Валентиниан — вновь разделил империю, назначив августом Востока брата Валента. В диумвират братьев достигает пика бюрократизация власти (и связанные с ней чиновные злоупотребления, вымогательства); в результате массового недовольства населения приходит в движение провинция (волнения в Британии, Галлии, Африке, Фракии, на Дунае, в Малой Азии); продолжается развал армии (процветает дезертирство); углубляется внутренний раскол народа, низы которого (рабы, колоны, ремесленники, крестьяне, куриалы) лишаются элементарных условий существования.

Феодосии — в последний раз объединил империю, сплотил западную и восточную части на некоторый срок за счет унификации и унитаризации идеологии: запрещены ереси, покончено с язычеством, укреплена государственная конфессия — христианство.

После смерти Феодосия держава окончательно поделена на западную (Гонорий I) и восточную (Аркадий) половины. Нашествие варваров (вестготов, гуннов) стерло с лица земли Западную Римскую империю в 476 г.; Восточная Римская империя прекратила существование в 1453 г. вследствие взятия Константинополя турками.

Каковы причины падения «вечного города» и олицетворяемой им государственной мощи? Близлежащий ответ: причина краха империи — «великое переселение народов», нашествие варваров (гунны, вандалы, остготы) — по-школьному правилен, но неприемлем. Формально верные, скорые, быстро находимые ответы — ненаилучшие. Основание державной деградации Рима в нем самом, в его внутренней сущностной неспособности продолжать реализовывать свое полномочно-государственное

назначение. Сбой дало целое; подточилось тотальное; ничтожный, дрянной, но собственный паразит пожрал колосса, вследствие чего гигант был низложен пигмеем.

«Цивилизация, эксплуатирующая, но не восстанавливающая, не может иметь иного результата, кроме ускорения конца»³⁸, — замечает Н. Федоров. Открытая аллюзия этой модели в ее политико-государственных источниках — закат и падение Рима. Будучи мировой империей, Рим эксплуатировал, но не восстанавливал вверенный ему историей участок цивилизации. Он перестал быть культивирующим началом для подвластных, патронируемых им территорий, народов. Тем самым он был обречен. Катящееся под гору инертное его существование после правления Диоклетиана походило на затянувшуюся агонию измученного болезнью, утратившего вкус к бытию, выдохшегося человека. Личная бесталанность, бесцветность, бездарность многих и многих августов от Константина исключительно до Ромула включительно, помноженная на ослабляющую потенцию центральной власти нескончаемую возню у трона, междоусобицы, лишь приближала трагическую развязку. Рим пал от имперской неполноценности отвечать чаяниям подданных, реагировать на вызовы беспокойного времени. Анамнез империи включает такие стадии углубления державного запустения и упадка.

1. Рим не справился с выполнением общецивилизаторских функций в отношении окраин. Цивилизация противостоит варварству жизневоспро-изводственным отрывом — более высоким уровнем культурных, индустриальных, гражданских, земледельческих технологий. «Империя» в наиболее широком смысле, подчеркивает П. Бицилли, есть отношение властвования — подчинения, отношение господствующего народа и подвластных³⁹. Подобное отношение реализуется через кратократическое потестарное начало, государственную опеку, силовое давление. Империя в начале своей повышательной фазы наращивает территориальную громаду, расширяя масштабы исключительно применением грубой силы. Далее, однако, о себе заявляет логика гарантийного воспроизводственного процесса. Завоевать территорию, народ можно — держать их в подчинении одной силой продолжительное время достаточно трудно. Трудно по причине затратности — рано ли, поздно ли, силы тают; воевать с народом на его территории невозможно. Для удержания завоеваний в отношении покоренных окраин требуется программа приемлемого (по крайней мере достаточного для срыва немедленного выступления) существования.

38 Федоров Н. Ф. Философия общего дела. Верный, 1906. С. 209.

39 См.: Бицилли П. Наследие империи. // Рубежи. 1996. № 8. С. 83.

Если выработать ее удастся, империя, пребывая в повышательной фазе, самостабилизируется. В противном случае внутренние антагонизмы обостряются, освободительная борьба нарастает, удерживать целое в исходном порядке становится все затруднительнее, империя входит в понижательную фазу развития, характеризующуюся державным деградансом вплоть до распада и краха. В отношении первого Рим преуспел. С державной (аннексионистской) миссией он справился. Последнее, находя точное отражение в общественном сознании, обрело изящную форму поэтического наставления:

Ты же, о римлянин, помни — державно народами править, В том твои будут искусства...⁴⁰

Властное отношение «центр-гегемон — покоренная периферия» установилось. Но поддерживалось оно исключительно силой. В отношении второго, следовательно, Рим провалился. Империя не выполнила культуротворческой, устроительной миссии, функции цивилизаторского обихоживания. Применительно к покоренной провинции следует проводить линию либо ассимиляции, либо аккультурации. Ассимилировать столь представительные демографические массивы беспрестанно воюющий Рим технически не мог. Но и развернуть оперативную аккультурацию не мог также. Пространство империи удерживалось Римом твердой рукой — опорой на контингенты и чиновную иерархию. Абсолютно ничем не сдерживаемое насилие плюс жесткая бюрократическая вертикаль, транслирующая на окраины командные директивы (импульсы-империумы), — слишком ущербная технология для удерживания в целом дискордантных частей. Провинция, превращенная в откровенный объект грабежа, заявила свой интерес через тотальную освободительную борьбу, непосредственное восстание. Когда выступает территория, исстрадавшийся, униженный, обездоленный, измученный народ, в действие приводятся сокровенные эпические святыни, мобилизующие коллективную волю, высокий порыв под стягами «свободы», «незавимости», «избавления», — такую территорию, такой народ можно уничтожить, но не победить, что полностью обессмысливает пролонгацию империи как завоевательный институт, форму агрессивной силовой государственности.

2. Рим не выполнил своих прямых обязательств в отношении собственного народа. Препятствием тому выступали бюрократизация и милитаризация. Падение производительности труда (следствие отвлечения населения на военные кампании), срыв налоговой политики (следствие обеднения населения), натурализация хозяйства (следствие обезденежья трудящихся)

40 Вергилий. Энеида. VI, 847—853.

перманентно превращали государство в диктатуру, не развивающую производство, а сдерживающую его дальнейший развал. Власть императоров казалась неограниченной, но ею все труднее и труднее было распорядиться (о чем сетовал Юлиан-отступник). Страна, государство становились военно-бюрократической машиной, утрачивающей поддержку в народе. Ужесточение репрессивной тактики империи в отношении аборигенов требовало увеличения затрат на ее обеспечение. Но разоренная провинция и разоряющиеся собственные производители оказывались банкротами. Пополнение бюджета вызывало нажим, в результате лишь росло недовольство граждан. Бюрократизация и милитаризация усиливали недовольство народа, рост недовольства народа усиливал бюрократизацию и милитаризацию. Порочный круг замыкался. Разрыв круга мог связываться с ослаблением бюрократизма и милитаризма, допущением производительной инициативы. Ничего подобного, однако, не предусматривалось. Бюрократия, срастаясь со двором (высшей властью), росла, приобретала уродливые, если не патологические формы (количество кормлений, раздач, пожалований было безучетным; число одних брадобреев при дворе достигало тысячи). Милитаризм прогрессировал — следствие нейтрализации развертывающегося национально-освободительного (аборигенного) движения. Производительная инициатива гасилась командным центральным администрированием (вспомнить диоклетиановский эдикт «De pretiis rerum venalium» — едва ли не первую в истории попытку регулирования цен на товары и услуги сверху, вызвавшую взрыв недовольства). Следовательно, выхода для нормализации жизни (при недееспособности центральной власти) у граждан империи, кроме как выступать против нее, блокируясь с инородцами, попросту не было. Безысходность же — сильнейший, практически не демпфируемый мобилизующий фактор социального сопротивления.

3. Рим не решил проблемы регламента власти. Это касается прежде всего двух моментов: отправления и передачи властных функций. Отправление власти во многом опиралось не на легитимный правоустановленный порядок, а на импульсивную импровизацию первых лиц. Правление упо-добливалось лицедейству, держава — театральной сцене, где коронованные особы не столько выполняли обязанности облаченных доверием народа государственных мужей, сколько играли. Притом скорее для себя, нежели для истории. Не случайно Октавиан Август на смертном одре просил проводить его, как актера, аплодисментами. Неспроста Нерон перед смертью, как видавший виды постановщик, в отношении себя самого посетовал: «какой актер погибает». Игра без порядка, правил сказалась и в гиперболизированной роли дворцовой гвардии (преторианцев), учинявшей тривиальный самосуд в отношении императоров (трагедии Тиберия, Калигулы,

Пертинакса), устраивавшей торги на императорский трон (индукция войны легатов). Аналогичное справедливо и касательно вопроса передачи власти. Самый опасный, тревожный момент государственности — после-властие, обостряющее борьбу за трон. Державу Александра Македонского разорила война диадохов. Кризис государства Селевкидов после смерти Антиоха VI целиком и полностью вызван династической враждой (с участием членов царской семьи, временщиков, узурпаторов); по выделении Вавилонии, Персии, Мидии царства не стало. Для предотвращения паралича деятельности аппарата государственности смена власти должна протекать в четко очерченном легитимном, правовом поле. Никаких актов, процедур, задающих канву, контур подобного поля, империя не имела. Довольно сказать, что вдова Севера Юлия Домна санкционировала братоубийство. Под водительством матери (сын Бассиан) убивает брата (другого сына — Гета). В какие тенета жизни ни заведут алчность, граничащий с умопомрачением разгул тщеславия!

Периодические ослабления центральной власти, неоперативность, неэффективность политического и хозяйственного дирижизма, по ситуации, шли на руку то местным земельным магнатам, то аборигенной знати, разыгрывающим карту независимости. История Рима превращалась в историю войны на три фронта: с народом, отечественной аристократией, аборигенами. Вести такого рода войну сколько-нибудь длительный срок немыслимо. Правительство Рима не устраивало периферийных собственников, добивающихся удельной самостоятельности. Падение производства влекло невозможность, выплачивая дань аборигенам, развертывать для них цивилизационные программы. Зависимость от варваров (трудовые ресурсы, армейские контингенты) детерминировала расширение властного корпуса их ставленниками (этнизация власти). Державно центр изолировался; претворялся троякий тип отложений — сегментировался народ; в сальтусах фрагментировались магнаты; регионализировались окраины. Политико-экономической феодализации страны центральное правительство противопоставить что-либо оказывалось неспособным. Пошел катастрофический разрыв государственной ткани: по пространству некогда плотно сбитой, сплоченной структуры, как круги по воде, распространилась рябь выпадений из империи. Находящие поддержку у местных компрадоров, стали возникать провалы, черные дыры в облике отчуждаемых от целого территорий — варварских королевств. Таковы: Тулузское королевство вестготов, просуществовавшее почти столетие (419—507 гг.); столь же устойчивое Африканское королевство вандалов (439—534 гг.); наконец, Бургундское королевство.

4. Рим не сплотил население в народ посредством сильной национальной идеи, консолидационной ценностной платформы, духовной самоидентичности.

«Власть, — подмечает Ш. Денкен, — как раз определяется как сила, способная мобилизовать власть символов, чтобы превращать их в символы власти»⁴¹. Добиться этого римская власть не смогла.

Империя натурально работает по принципу органического плавильного котла, переваривающего специфичность этносов, страт, интересов. Центробежности полиэтничности, поликультурности, поликонфессиональности способна противостоять глубокая единительная державная идеология, унитаристское символическое осознание. Оно-то не выработалось, не откристаллизовалось. Часто пропагандистские инициативы в этом направлении развивал Октавиан Август, апеллируя к традициям равноправного гражданства: он козырял, что превосходил всех своим авторитетом, власти же у него, дескать, не более, чем у тех, кто был его коллегами по магистратуре (из торжественной надписи, найденной в древнем Анкире). Реверанс в сторону традиций позволял: а) не возмущать римлян против центральной власти; б) поддерживать исходно высокое реноме Рима в борьбе с провинциями, территориями, народами; в) выделять римлян из населения империи. Механизм консолидации «своих» против «чужих» не сработал. К административным нововведениям прибегал Север, пытавшийся уравновесить в статусах провинции, лишая центральные области (Италия) привилегий в государстве. Здравый почин Севера блокировался совершенно объективным препятствием: в имущественно, сословно, этнически дифференцированном государстве нельзя выработать стереотипа единого гражданства. Из гражданства исключались рабы и аборигены Африки, Галлии, Испании, Британии, Малой Азии, Ближнего Востока (за исключением местных элит). Права населения, полномочия анклавов были не равны, что позволяло проводить сугубо имперскую политику «разделяй и властвуй». Духовную реформу пытался вести Константин I, внедрявший-таки идею единой коллективной судьбы посредством огосударствления христианства. Порыв его во многом нейтрализован реставрацией язычества Юлианом-отступником, равно как вызванным упадком самоценности жизни состоянием смятения умов, повлекшим идеологические шатания, брожения, достигавшие опасной черты фронтальной эрозии духа (сектантство, еретические движения — арианство, донатизм, затем — несторианство, монофизитство). Как бы там ни было, но на доктринальном уровне

⁴¹ Denquin 1. Science politique. P., 1991. P. 246.

Рим не представил архетипа общей, коллективной судьбы. Ему нечем было сплотить народ, мобилизовать его на державотворчество в противовес и вопреки центробежным, разъедающим стремлениям агонистов и циркумцеллионов, узурпаторов и копрадоров, магнатов и олигархов, плебса и аборигенов. При несложившемся собственном народе Рим погубили разрушающие принцип действия державного плавильного котла космополиты — аллохтоны, — не приобщенные к высотам «государства», лишенные «Родины» внутренние варвары.

Недовольство народа падением уровня жизни и ее гарантий, обострение борьбы классов, раскол властных элит, провалы центрального управления, стимулирующие уделыцину, местничество, выступление аристократии, народные волнения, внутренний сепаратизм и внешний экспансионизм, — таковы общие, стандартные места, причины краха империй. По такой схеме шел распад Ханьской империи, поделенной военачальниками Цао Цао, Лю Вэем, Сунь Цюанем на северное (Вэй), юго-восточное (У), юго-западное (Шу-Хань) царства. Нечто глубоко родственное, сходное характеризовало распад Кушанской империи, империи Сасанидов. На фактуре «этатистских» перипетий имперских организмов с очевидностью проступает циклика повышательных и понижательных фаз. Повышательная фаза — восходящий центростремительный вектор — обусловливает централизацию, автократизацию власти, наращивание территориального фонда, переход на ценностный унитаризм, единительную идеологию. Понижательная фаза — нисходящий центробежный вектор — детерминирует сепаратизацию, фрагментацию, феодализацию, дробление территорий, ценностный плюрализм, эрозию государственного сознания. Фазовые переходы из одного державного состояния в другое осуществляются силой — необходимой ре(де)централизацией власти, реставрацией (деформацией) консолидационных ценностей. (Преодоление троецарствия, восстановление (Цзиньской) империи в Китае проходило как собирание земель твердой рукой полководца Сыма Яна.)

Дата добавления: 2015-08-21