Русские актеры — люди веселые. 4 страница

Так или иначе, еще Щедрин в институте отметил, что пьеса написана в двух временах: «Между третьим и четвертым действием проходит два года». Дальнейшее исследование показало, что построение вампиловской «Утиной охоты» идентично построению чеховской «Чайки»: совершенно одинаковое и близкое к идеалу отношение к хронотопу. А если вспомнить «8 ½» Феллини, а также «Зеркало» Тарковского, то станет ясен подход: 4-й акт — настоящее, а 1—3 — его прошлое. И наоборот. Учитывая, что на семинаре у Сироты первой для анализа была взята именно «Утиная» и анализ был глубочайшим… А затем мы писали инсценировку «Идиота», где тоже играли с автором, пытаясь из романной структуры извлечь нормальный хронотоп, чтобы спрямить время, которое у него закручено почище, чем в упоминаемой Михалычем «Психологии искусства» Л. С. Выготского, вернее, в том, как тот анализирует бунинское «Легкое дыхание»… Короче, когда мы во французском театре задумали ставить «Чайку», у меня уже был богатый материал для придумываний, компиляций и плагиата. Но затормозился я по другой причине. Дело в том, что, как я уже упоминал выше, до этого я работал в другом языковом театре — при кафедре английского языка МЭИ. В этом вузе всегда была мощнейшая кафедра английского. И поставлено там это — театр — было на широкую ногу. Все участники-студенты были прикреплены каждый к своему преподавателю для отработки текста роли. Для репетиций выделялись прекрасные помещения. Был создан мощнейший стимул: студентам, принимающим участие в работе театра на зачет были обещаны «автоматы» [см. глоссарий в «Катарсисе» — ха-ха!]. Конечно, по-настоящему увлекались театром единицы, на них все и держалось, а остальные приходили просто потусоваться, заодно и автомат получить. Вот и приходилось — сначала Тане, затем мне, а уже после меня — уже упоминавшемуся Саше Лебединскому выплясывать перед ними и развлекать лоботрясов.
Участники были в основном первокурсники. Поэтому на каждой постановке передо мной вставал один и тот же вопрос: как мне оправдать то, что маленькие дети — а что такое еще первокурсники? если девочки уже относительно похожи на женщин, то у мальчиков порой еще мутация голоса не прошла — играют людей самого разного возраста, что люди, и родной-то русский толком не знающие, зачем-то говорят по-английски, что русские люди, здесь, в России, играют англичан, америкосов и иже с ними. Ну, в «Вестсайдской истории» этот вопрос был закамуфлирован острой формой спектакля-дискотеки (ну а на каком языке поют на дискотеке!), в «Черной комедии» — неожиданной и парадоксальной формой актерского существования, придуманной самим Шефером (когда в реальности темно, в предлагаемых обстоятельствах светло, когда в реальности светло, в предлагаемых обстоятельствах темно). Кроме того, железную скульптуру у меня исполнял парень драмсист, который – совершенно непредсказуемым образом — время от времени начинал что-нибудь настукивать, Кроме того, помещение, в котором игралось, было очень интересным, из него на огромный балкон глядели и дверь, и окно, в которое у нас и выходил несчастный миллионер и — падал в некую инфернальную пропасть. Да и помещение-то было, метров 25—30 всего — вместе со зрительскими местами. В общем, хватало прибамбасов. И разговор на другом языке прибавлял ко всей этой странности плюсы. В «Ночи ошибок» я сдался и не стал ничего камуфлировать, наоборот — я пошел навстречу: наши, русские студенты-первокурсники репетируют пьесу Голдсмита. Ввел еще один персонаж — Режиссера (его прекрасно играла одна девочка в красном комбинезоне), который сидел прямо посреди зрительного зала и на чистом русском языке кричал: «Стоп!» — и бежал на сцену показывать. Словом, театр в театре, как в «Укрощении строптивой», и так же, как и у Шекспира, обрамляющее действие в какой-то момент исчезает, а театр в театре вдруг претворяется непосредственно в жизнь. Я, конечно, в этой игре проиграл, чуть ли не единственный раз за свою режиссерскую жизнь — если не считать совершенно беспомощную «Братскую ГЭС» на геологическом в МГУ, — но по другой причине, а не потому, что плохо придумал. Наоборот, я уверен, что это был один из самых классных замыслов в моей жизни. Просто я не сумел его воплотить, как, впрочем, это со мною бывало и позже, по части воплощения я не самый лучший из режиссеров… К сожалению… [Ну, братец, заприбеднялся. Не самый лучший… Ну и не худший!]
Когда задумали ставить «Чайку», у меня возник похожий вопрос. Пока играли на французском, вопросы подобные мэишным не возникали по целому ряду причин. Во-первых, здесь люди самых различных возрастов (в последнем моем спектакле — «Козетте» — младшему исполнителю — роли Куклы — 6 лет, старшему, Жану Вальжану — под 80, с довольно равномерным заполнением промежуточных возрастов). Во-вторых, знание языка на несколько порядков выше, если здесь можно вообще что-то сравнивать. Там в основном у ребят даже спецшколы не было. А здесь имеются и профессиональные лингвисты, причем таких чуть ли не большинство. Что же касается молодых участников… В коллективе есть такие, которые начинают с 6—8 лет и вырастают до взрослых ролей. Так произошло, скажем, с Олей Кулышевой, которая сперва играла Луизон в «Мнимом больном», а сейчас играет уже взрослых мольеровских героинь (Уже сыграла и Анжелику, и Туанетту; глядишь и до Белины очередь дойдет). Следующая Луизон, Саша Пшеницына, сыграла затем Розу в «Маленьком Принце», сейчас играет Козетту [2003], а впереди я вижу Туанетту из «Мнимого больного» [Уже выросла и так и не сыграла; 2007]. Маленькая Марина Барская выросла и сыграла Нину Заречную. А Лена Гороховская, первая исполнительница этой роли сыграла (если бы!) уже Аркадину. Замечание в скобках горькое. Поскольку роль была полностью подготовлена, уже был назначен второй спектакль, но он так и не состоялся, наша «Чайка» прошла всего один-единственный раз, после чего наш Треплев, Жюль, уехал в свою Канаду, как выяснилось, навсегда (по крайней мере семь лет уже прошло — 2007). Ну а без Треплева нет «Чайки». Найти исполнителя на такую роль, это большая и редкая удача [может теперь получится, мужики появились, вроде; 2007].

Теперь же возник другой вопрос: какого лешего русские актеры, играющие на французском языке, играют русских! Играли бы себе французов. А так-то… непонятно! [Годы спустя перечитывая этот комментарий, хочу отметить, что ниже воспоследует гораздо более подробный, доскональный игровой анализ, а в этом месте, тогда, я почему-то его не сделал, хотя изначально, вроде бы намеревался. Наверное, отвлекшись на всякие вышеприведенные рассуждения, рассказы и мысли, забыл, с чего, собственно начал, так со мной бывает.]

Про который я узнал в свое время от Глаголина. Не будучи последователем режиссерской методики ВЭ, но чтя его режиссерский талант, никогда особо не интересовался его биомеханикой, возможно, и напрасно. По крайней мере отказом (чтобы пройти вперед, нужно «подготовить» этот проход, то есть отойти назад; таким образом приходится идти от обратного: оправдывать действенно этот результат, нужный чисто технически) я пользуюсь часто и продуктивно.

Не бэ, Михалыч, я уже забежал вперед, собственно, несколько раз перечитал ваш труд, все у вас получилось так, как вы и сами не ожидали.

С маленькой буквы. Вообще-то я абсолютно согласен с ММ, что в устойчивых выражениях именно так следует именовать бесконечно уважаемое, пусть и не почитаемое в религиозном смысле… существо, понятие, категорию, уж не знаю, как его назвать, чтобы не помянуть всуе. Я, как и Михалыч, атеист. [Уже говорил...]Но, хотя это впрямую и нельзя доказать, он, мне кажется, как и я, не был агрессивным атеистом и уважал чувства верующих, считая, что каждый сходит с ума по своему, или, как это модно нынче говорить, у каждого свои тараканы. Так уж получилось, что помимо того, что в последние годы попутно известным общественно-политическим переменам, раскрутилась десятилетиями зажимавшаяся пружина религиозности, и, как всегда бывает в таких случаях, пошел перегиб в обратную сторону: даже те, кому эта религия не была бы при нормальных условиях (хотя, с другой стороны, в какой стране и когда они были, эти нормальные условия!) и на фик (sic!) не нужна, вдруг ударились в её со страшной силой, а быть атеистом стало то ли неприличным, то ли чуть ли не подвигом (здесь, как всегда, увлекшись опять же «попутными» рассуждениями, я уже забыл, что, собственно, «помимо того»; видимо, все это я и хотел отметить, посему так и оставлю фразу незаконченной, поскольку лень выправлять конкорданс… у всех прошу прощения). Ну, а собственно, иметь свои собственные (pardon за тавтологию) убеждения и всегда было…

«И если можешь быть в толпе собою,

При короле с народом связь хранить

И, уважая мнение любое,

Главы перед молвою не клонить…» [Это Киплинг в переводе Маршака, «Письмо сыну».]

Короче, на всем этом гребне (ага! вот оно — «помимо того»! ура!) пошла мода в печати все, относящееся к богу (чуть ли даже если это бог, скажем, Аполлон), даже местоимения, писать с большой буквы (кстати, последнее, пожалуй, более оправдано. Если в каком-то контексте написать «волей Его», сразу станет понятно, о чем идет речь. Кстати, этот стилистический прием применим к любой высшей силе, вспомним у БГ: «А что до Той [это мое «предложение», Гребень тут ни при чем, но, мне кажется, именно так следует писать], что стоит за плечом,/перед нею мы все равны»). Мне кажется, что с большой буквы следует писать только тогда, когда речь идет о Боге религиозном, о Боге едином, монотеистическом, скажем, Аллахе. В выражениях же «не дай бог», «как бог на душу положит», «бог его знает» — писать это слово с большой буквы значит добавлять к тексту дополнительный смысл, которого в нем на самом деле нет, а значит — затемнять общий смысл текста и, следовательно, его понимание. И вообще — поминать его имя всуе. А кому от этого лучше? Думаю, что Богу в последнюю очередь и он меня поддержал бы. Засим — с богом! [Годы спустя я заметил, что написал на эту тему где-то в другом месте менее подробно, но ладно — хай живее: и там и здесь…]

PS Кстати, кто бы мне сказал, с какой буквы и в какой ситуации следует писать черт, Сатана, дьявол, Вельзевул, демон, Мефистофель, левиафан, Сатанаил, асмодей, Азазель и т.д. (регистр давал наугад, через одного, поскольку, думаю, ни один лингвист не в состоянии дать обоснованный ответ на этот вопрос).

Буквально вчера на репетиции я уговаривал именно так сыграть пролог к «Мнимому» — я предлагал показать, как — на фоне сегодняшнего уровня правды — выглядела бы реальная работа мольеровских актеров; я просил их именно наигрывать: «зычные, поставленные голоса, картинные позы и т.д.». Но Елена Георгиевна возмутилась и сказала, что именно в мольеровские времена была «правильная» игра, еле удалось увести разговор в сторону. Это как недавно ходил в Пушкинку на Модильяни, так гардеробщица пристала, мол, искусство должно быть только классическим, а все эти модернистские выверты только от пьянки, наркотиков и прочего разврата… Хорошо, кто-то подошел сдавать одежду, а то я чуть не вскрылся…

Здесь я перескочу через несколько страниц, где Михалыч описывает, чем закончилась эта его командировка, изумительный образный и наполненный человеческим материалом рассказ. А перескочу по одной шкурной причине: я уже набрал это место, но затем у меня полетел винт вместе с материалом, который я не успел закачать на сайт. И пока он (винт) лежит неспасенный, но оставляющий надежду быть спасенным, я (и так после более чем полугодовалого [это не оговорка, а шутка] перерыва), все-таки, продолжу, но – с места, которое я заведомо не набирал. [Годы спустя. Именно в таком виде и висел этот материал. Но впоследствии я решил все-таки набрать этот текст еще раз, не ожидая восстановления информации с винта. Сколько можно, уже скоро год будет, как не получается привести материал в человеческий вид! А тут еще первый муж моей второй жены в очередной раз обновил себе компьютер и, как всегда в таких случаях, подарил нашему семейству старое оборудование, на этот раз (в том числе) еще и сканер, которым я надеюсь впредь воспользоваться и не просто набивать текст на клавиатуре, распознавать и вычитывать — сбылась (тьфу-тьфу-тьфу) мечта идиота!

Так что дальше идет совершенно полноценный (в смысле полный по мере набора—комментариев) текст.

А эти слова я пишу спустя еще годы после предыдущего фрагмента (а именно — в последний день зимы 2006/7. Со сканером получился облом, так что идет набор… Ну а заработал [сканер] бы… и конец игре?! Тоже жалко!]

Мне знакома эта атмосфера по театру-студии «Мастерская». Основу труппы создавали бывшие любители, мечтающие стать профессионалами и молодые профессиональные актеры из провинции, которые были счастливы получить место в московском театре, пусть и неакадемическом, но «профессиональном». (Ха-ха, профессиональный статус он обрел тогда при мне, то есть только что. До этого, не имея юридического лица, мы, если и получали какие-то средства на зарплату или постановочные расходы, то это были такие гроши, что говорить не хочется, и проводилось это всё через дом работников просвещения Севастопольского района, при котором мы и состояли. Ну и просуществовал-то театр всего два-три сезона.)

Как-то Щедрин рассказывал, как еще студентом видел из-за кулис крупнейшего актера (не помню фамилию), игравшего главную роль в бальзаковской «Мачехе». Вот он произнес, выжимая дружные рыдания публики, финальные слова: «Кто виноват? Кто виноват?» Закрылся занавес. Мэтр сделал пару приседаний, приговаривая: «Кто виноват, кто виноват — Зильберман (а может, и другая фамилия была у директора театра, помню только, что еврейская) виноват», — и, легкомысленно что-то напевая, направился в свою гримуборную. [Хотя, думаю, что или я, или БЕ что-то напутал: а как же поклоны? Впрочем, назидательной сути дела это не меняет.]

Со мной это как-то легче. Возможно, благодаря многолетнему общению с Генычем, который несмотря на полное отсутствие правой руки был человеком очень даже полноценным.

Сережка Чигарев рассказывал про приятеля, которого не приняли во ВГИК, причем явно – из-за отсутствия у него ноги. Сережка посоветовал ему обратиться лично к Ростоцкому, который потерял ногу на войне. И тот помог, парня таки приняли. [Возможно, повтор…]

Даа… А вот я, в свою очередь, когда набирал этот текст, сразу обратил внимание на то, что парень-то из Грозного! Тогда Михалычу это еще ничего не говорило… Но каково совпадение. Тогда мирный Грозный (ну, авария [с маленькой буквы; а то которая «с большой» тоже где-то рядом; и там тоже, вроде, постреливают] где угодно может произойти) превратился за эти годы в сегодняшний Афган! И может, вещий Михалыч просто, сам того не осознавая, провидел грядущие чеченские войны?..

На самом деле это последний мой «ход» в этой игре с Михалычем. И не знаю, скоро ли я вновь вступлю в это соревнование, может, уже и не стану вступать. Дело в том, что за несколько месяцев перерыва, таймаута, взятого мною, произошло значительное для меня событие: я поднял залежавшуюся у меня рукопись (работа над ней растянулась на 27 лет!) и за три летних месяца (вернее, с начала июля по октябрь) написал довольно здоровый (на сегодняшний день почти 22 авторских листа) роман. Таким образом мой писательский потенциал был серьезным образом реализован, и хватит ли меня еще и сюда, будут ли мне в голову идти стόящие обнародования мысли, бог весть… [Годы спустя я что-то на этот счет еще написал (это было выше), и оказалось, что, вроде, порой есть что писануть. Ну а отказ от игры оказался не окончательным. Все же я вернулся. — 2007.]

Нечто схожее описано в «Повести о настоящем человеке» Полевого. Замечательная, кстати, книга, мною читаная-перечитаная…

А еще мне нравится Мухосранск. Правда с некоторых пор Лана так (с добавлением еще одной «а») столицу Мордовии, куда он как-то ездил на автомобиле вместе с Марьей Александровной, мамой Галкиной. Там у него еще взломали багажник и уперли электронасос, инструменты, что-то еще… Ну и анекдот про неудавшуюся попытку объединить Мордовскую республику и Еврейскую АО: не пришли к единому мнению, как назвать новую административно-территориальную единицу: Жидомордовская или Мордожидовская. Прошу прощения: что у мордвинов, что у евреев (тем более что к первым принадлежит моя любимая актриса, а к последним я сам), — но этот излюбленный генычев анекдот мне кажется не националистическим, а попросту смешным. Впрочем, я опять забегаю вперед: анекдоты еще не начали рассказывать, еще пару абзацев надо подождать.

По-моему, все-таки ПАЗ. Езживал я на этом совершенно нестоличном виде транспорта.

Ну, не знаю, мне больше нравится в том виде, как нам рассказывал Геныч, который, видимо, в свою очередь, слышал этот анекдот от Михалыча, но либо Михалыч с годами стал его излагать иначе, то ли это уже творчество Геныча. Короче, во-первых, не лепестки роз под одеялом, а просто — кровать усыпана цветами. А во-вторых, не полицейский, а водопроводчик: «Захожу к жене в спальню, а у нее на кровати водопроводчик».

Впрочем, наверное, это опять-таки дело вкуса.

Ну, садист, Михалыч. Я ведь не знаю этого анекдота!..

А я что говорил? Не Крыжополь, а Мухо-Саранск!

А этот анекдот, возможно, мне достался в свое время от Михалыча (через Геныча).

Удивительное дело! Неужели этому качеству — неумению сдерживать краску — Геныч научился тоже от Михалыча. Не сдержусь, приведу отрывок из уже упоминавшейся мною свежесозданной [завершена в 2004 г.] нетленке, где в придуманном мною персонаже, Василии Васильевиче, достаточно разборчиво проявляются черты реального Геныча, хотя, разумеется, ни о какой идентичности речи нет, художественный вымысел, все же (в отличие, скажем, от книги Михалыча!). Итак, обещанная цитата…

— Да! — заорали из-за двери, — Можно!

— Можно? — переспросила Маша, неуверенно входя.

В просторном помещении находилось человек пятнадцать народу, всё больше школьники. Сидели они на стульях, расставленных у окон по стене, а перед ними сидел на стуле задом наперед человек, которому на вид можно было дать как тридцать, так пятьдесят и опирался подбородком на спинку стула. Когда Маша постучалась, он вскочил и, подойдя к двери, открыл ее настежь. Это он и орал «можно!».

— Ты почему опаздываешь? — строго спросил он.

— Извините, пожалуйста, Василий Филиппович, я… у меня там случилось…

— Ладно, садись, — оборвал тот, — вон, рядом с Васильевым есть место.

Коля уже давно махал ей рукой, указывая на свободный стул. Когда она уселась, Коля наклонился к ней и прошептал:

— Ты знаешь, что там было, когда ты ушла?

Маша недовольно отмахнулась.

— Да нет, ты послушай…

Она повернулась к нему и сказала:

— Потом, Коля.

— Э-э… — Василий Филиппович опять вскочил со стула, на котором только что вновь устроился. — Так у нас дело не пойдет. Ты что же, Куросава, мало что опаздываешь, так еще и мешать сюда явилась? Ну-ка вставай быстренько и вот сюда.

— Василий Филиппович, мы больше не будем, — не сговариваясь хором заговорили Коля и Маша.
— Ничего не знаю, — замахал руками Василий Филиппович.

— Ну, Василь Филиппыч, — жалобно протянула Маша.
— Давай-давай. Ну, давай же быстрее! Ты задерживаешь всех.

Маша скорчила капризную мину, встала и нехотя пошла на указанное место, с самого края. Несколько поодаль от нее сидел незнакомый ей мужчина лет двадцати пяти. Разглядеть его она не успела: только пересаживаясь обнаружила она его присутствие.

— Кто это? — спросила она у Тани Ваниной, сидевшей рядом.

— Кто?

— Да вот, в углу сидит.

— А, это Васин ученик, еще из старой студии.

— Па-анятно, — протянула Маша и, выпрямившись, приготовилась слушать Василия Филипповича.
Тот уже устроился на стуле. (Устраивался он на стуле подолгу, поддергивая брючины и проверяя, устойчиво ли сидит, удобно ли и т.д. При этом он то и дело в пылу красноречия вскакивал, принимался ходить по комнате, размахивая руками. Потом, чуть успокоившись, он опять садился, устраивался, а через минуту все начиналось сначала.)
— Итак, на чем мы остановились? — заговорил он. — На итак товарищи… А-а… Ну да. Что же такое сверхзадача? Для начала я хочу вам задать такой вопрос. Какие цели стоят перед любым художником? Вообще перед искусством? Подумайте и ответьте.

Все задумались.
— Ну вот ты как считаешь, — спросил он первого справа.

— Ну, я думаю… Я думаю, что искусство должно как-то воспитывать, что ли, человека.
— Так. Ты, — обратился он к следующему.

— Искусство нужно для того, чтобы отвлечь человека, давать ему отдых после работы, там, учебы…

— Понятно. Дальше.

— Ну, наверное, для приобщения к своим идеям, мыслям…

— Следующий…

Ребята морщили лбы, напрягались в поисках ответа. Видно было, что они никогда над этим не задумывались. Лицо руководителя стало заполняться досадливо-нетерпеливой гримасой.

— Ты.

— Деятель искусства использует свой талант для борьбы как оружие.

Кто-то из уже ответивших и от этого расслабившихся прыснул.

— Чшш! — ткнул пальцем в весельчака Василий, покрыв жестом чуть не половину пространства помещения, словно делая фехтовальный выпад, после чего стремительно ушел в новый выпад, развернувшись к «очереднику»:

— Маша.

— Не знаю, — замялась она, — я думаю, что если в голову деятелю искусства… ну, в смысле писателю там, художнику… вот… если и приходил этот вопрос… если даже он решал его как-то для себя, я думаю, что в момент самого творчества это не имело для него никакого значения…

— Ну хорошо… А для чего же он, все-таки, творит?

— Наверное, потому, что не может не творить, потому что его творение… как бы это сказать… рвется наружу…

— Рвется наружу! — ухватился Василий Филиппович, — Рвется наружу! Следовательно стремится отделиться от творца, как-то зафиксироваться, одним словом, ищет кого-то второго. Даже если сам потом будет перечитывать (в случае, например, литературного произведения), все равно, это уже читатель, пусть воображаемый, пусть мифический, идеальный, наиболее близкий тебе по духу, твое альтер эго. Все знают, что такое альтер эго? — он внимательно обвел глазами лица слушателей. И так и не выяснив, сам же и ответил, — Альтер эго — это «второе я», это вам непонятно, это по латыни, — пробурчал он себе под нос, — это еще раз ты сам, твой духовный двойник. Словом, дословный перевод с латыни «второе я». А!.. Это я уже говорил!... Да… Так вот… Если это альтер эго, как кажется художнику, не получит того, что он, художник, собирался ему дать, то художник бывает неудовлетворен своей работой (а настоящий художник, как правило, неудовлетворен-таки всегда), и даже эта неудовлетворенность своей работой подчас доходит до того, что художник попросту уничтожает свое произведение… Например, Гоголь сжег второй том «Мертвых душ», Достоевский — первый вариант «Преступления и наказания». Кажется, Некрасов скупил и уничтожил уже после того, как он был напечатан, — он значительно поднял палец вверх и скроил выразительную мину, — свой первый сборник стихов [на самом деле это был Гоголь] … Ну и хватит об этом, — оборвал он себя и принялся усаживаться на стул.

— Итак, мы выяснили, что искусство преследует очень много самых разнообразных целей, которые сводятся к воспитательным… Так, кажется?.. Кто это сказал? А, ты… Ну да… Развлекательным… идеологическим (ну, на это еще Владимир Ильич Ленин указывал, это вы, наверное, в школе проходили, там особенно «Партийная организация и партийная литература»...), социальным, философским, гражданским и так далее и тому подобное и прочее. Но… — он еще раз поднял вверх указательный палец и сделал паузу, — всё это категории интеллектуальные. А искусство для достижения своих целей (то есть желаемого воздействия на человека) пользуется средствами эмоциональными. Обратите внимание на то, что произведение, не вызывающее эмоций, не воспринимается нами как произведение искусства.

Но с другой стороны, если в произведении не будет преследоваться какая-либо действенная цель (хотя бы, на худой конец, развлекательная), мы также отнесемся к нему в лучшем случае как к интересному формалистическому эксперименту или талантливому экзерсису, — Василий чуть не заулыбался от удовольствия: вот, мол, как у меня складно получилось. Но затем, словно что-то вспомнив, спросил, — Все знают, что такое экзерсис?.. — и, по обыкновению, тут же ответил, — Экзерсис — это упражнение, гимнастика, что ли… Короче, — заторопился он, — искусство заключается в рамки между научным или политическим трактатом (то есть произведением, пользующимся методами, исключающими эмоцию), с одной стороны, и экзерсисом, с другой. В этом и состоит диалектический смысл искусства.

Итак, мы пришли к выводу, что искусство должно быть активно. И направлено, обращено к кому-то второму (зрителю, слушателю, читателю). Но — использует при этом свои специфические средства: гармонию, линию, цвет, мизансцену, геометрические пропорции, контрапункт и многие, многие другие, несть им числа, выразительные средства, имеющиеся в арсенале художника, особенно в руках такого художника, как театральный коллектив. Обратите внимание, что все приведенные мною примеры суть воздействие непосредственно на органы чувств. Следовательно, мы здесь подходим к раскрытию механизма воздействия на нас произведения искусства. Вкратце можно сформулировать это следующим образом: искусство воздействует на наши органы чувств (а не на интеллект). И в результате этого воздействия в сумме происходит желаемое восприятие: или у человека возникает какое-то определенное настроение, или определенные ассоциации, определенные чувства, наконец, мысли и идеи и даже изменения в мировоззрении. Итак, средствами искусства мы, в принципе, можем добиться тех же целей, какие преследует, скажем, какой-нибудь философский трактат. Но здесь есть одна существенная разница! — Василия несло, как Остапа, он еще не утратил контроль над аудиторией, слишком большой кредит доверия смог он заработать — и заслуженно. Эти мальчишки и девчонки за всю школу никогда не были приобщены к такому святая святых духа и мысли, слишком уж чудным и экстравагантным он был человеком, а это интересно, не говоря о резких суждениях, свободном оперировании такими понятиями, как «солженицын», «диссиденты», «советский бардак». При нем можно было нести любую антисоветчину, смеяться анекдотам про Брежнева и, в конце концов, курить, пить (хотя — пока — и в меру), а также допускались скабрезности и даже иногда мат, причем от двух последних (не «кин'га», нет), он сам краснел, смущался как красна девица. Несмотря на то, что он успел закончить два института, был семейным человеком и отцом двоих детей чуть помладше тех, что сидели перед ним, в сущности, он так навсегда и остался подростком, не признающим каких-либо ограничений свободы. Но имел статус взрослого и даже руководителя. Его увлекающаяся натура и хорошая школа сочеталась с малым опытом, отсутствием житейской мудрости, а самое главное — с прирожденной косностью мышления и внутренней леностью, из-за чего он так и не стал никогда настоящим режиссером. Да и ни один из его коллективов не пережил второго сезона, в результате за тридцать лет творческой деятельности он поставил толком всего четыре полноценных спектакля. Но главную миссию своей жизни он все же выполнил, хотя она его и не устраивала: он разбудил в десятках и десятках мальчишек и девчонок личностей, граждан. И круто изменил их жизнь, сделав ее увлекательной, полезной и интересной, полной боли и страданий, но — и гордого осознания себя Людьми.

Конечно, все они были готовы идти за таким человеком хоть, как говорится, на край света. Однако когда он увлекался, они, естественно, переставали его понимать и привычно, как в школе, сначала «изображали» внимание, а потом потихоньку начинали шушукаться, шебуршиться. Иногда на это он взрывался и устраивал истерики, после которых всех разгонял и уходил «навсегда». Затем шла сцена из «Ивана Грозного», государь снисходил до своего народа и возвращался на престол. Или, но это было гораздо реже, до него, все же, доходило, что он делает что-то не то, и он, успокоившись, продолжал, а ребята, вздрюченные этой вспышкой, «собирались» и начинали что-то воспринимать.

— Существенная разница, — повторил Василий Филиппович. — Ученый при помощи различных умозаключений и логических конструкций добивается вашего согласия с ним и, так сказать, логического постижения его идей чисто интеллектуально. Но человек — существо субъективное. Поэтому на неподготовленного человека одинаковое впечатление произведет и хроника о фашистских концлагерях, и медицинский учебный фильм о дистрофии, хотя научные цели этих фильмов совершенно различны: историко-социологическая и учебно-медицинская. Поэтому, восприняв какие-то идеи при помощи искусства, человек, не проследивший всего этого логически, оказывается убежден в том же самом сердцем, выстрадав это убеждение.

Вот так вот… Оговорюсь все же, что писалось все это давным-давно, кажется, еще до моего поступления на режиссерский, до моей редакционно-журналистской деятельности, следовательно ни театральный мой, ни писательский мой опыт назвать профессиональным тогда было нельзя и я сам с изрядной долей иронии далее в романе прокомментировал этот текст. Однако, хотя все это здорово забито массивной риторикой: не только персонажа, но и автора-рассказчика, — некие Генычевы черточки, как мне кажется, были пойманы достаточно точно.

Между прочим, актрисы бывают настолько откровенны, что становится порою не по себе. Помню, как по телевизору на всю страну одна известнейшая актриса, возможно, на сегодняшний день — звезда номер один, по поводу своих съемок в постельных сценах в зарубежном очень откровенном проекте (чуть ли не в порнухе), не колеблясь, призналась: да, реально совокуплялись, а что вы хотите, живые же люди, мужчины и женщины. Самое любопытное, что, скорее всего, это — тоже игра, утверждение не соответствует действительности, а сделано именно для прикола и эпатажа…

Дата добавления: 2015-09-03