Глава двадцать вторая бабушка ставрула

Старуха, вся в черном, сидела в кресле с чашкой черного кофе в руках.

— Пейте, — сказала она сидевшим перед ней, — а потом я вам погадаю по кофе. Я всегда очень хорошо гадала. Все, что я говорю, сбывается.

Она помолчала и сделала небольшой глоток. Ее морщинистое лицо было старым, даже дряхлым, руки, державшие чашку, были худы и покрыты желтоватой пергаментной кожей. Но глаза жили, с интересом взирая на мир.

— Я выходила замуж в первый раз, — продолжала она с мягким, слегка шепелявым акцентом, — и сразу сказала, не будет добра от этой свадьбы. Но жених смеялся, не верил. Уговорил. И во время венчания, когда я стояла со свечой в руках, у меня на голове вспыхнула фата. Вспыхнула и сгорела дотла. Дурной знак. И точно, прошло несколько месяцев. У мужа был большой дом в Сухуми прямо на набережной. И вот он однажды взял фаэтон, поехал за город прямо к морю и, как был в дорогом костюме, бросился в море и утонул. Наговорили на меня люди всякой напраслины, а он поверил. — Она повернулась к Татьяне: — Вот так и ты, корицэ не надо было тебе за того человека замуж идти. Ну что, допили? Теперь переверните чашки, вот так, на край поставьте. Теперь покажи, что у тебя.

Татьяна подала бабушке свою чашку, по внутренним стенкам которой причудливо разлилась кофейная гуща.

— Ох, Таня, трудно тебе, тучи вокруг сгустились совсем. А выберешься ли ты... — Бабушка помолчала, разглядывая кофейные узоры, — не знаю, то ли да, то ли нет. Темная у тебя судьба, одного человека ты погубила и другого погубишь, а может, и еще кого.

— Ну вот и гадание! — усмехнулась Татьяна. — Уж я сама все знаю. Ничего нового ты мне не сказала, йайа.

— Врать не хочу, — ответила бабушка, — ищут тебя, да и найдут те, кто ищут. А дальше ждет тебя какая-то дорога, да темно уж больно.

— Ох, йайа, лучше бы ты ничего не говорила! — Таня встала и, взяв у бабушки чашку, сунула ее под струю воды в раковине, смывая предательскую кофейную гущу.

— А меня что ждет? — спросил третий из присутствующих.

Бабушка Ставрула взяла в руки его чашку и долго вглядывалась в ее содержимое, качая головой:

— Тебя, парень, тоже ищут.

— Ну, у тебя сегодня все одно! — раздраженно перебила ее Татьяна.

— И найдут... а потом... — Она тяжело вздохнула. — Поостерегись, парень.

— Спасибо, — сказал молодой человек. — В Армении тоже гадают на кофе.

На кухню вошла плотная черноглазая женщина:

— Пойдемте, бабушка, надо вам подышать воздухом. Я открыла балкон.

— Вот старость не радость, — проговорила старуха, тяжело поднимаясь с места.

Когда молодые люди остались одни, воцарилось молчание. Затем молодой человек спросил:

— Вы внучка бабушки Ставрулы? Или правнучка?

— Внучка, — рассеянно ответила Татьяна, погруженная в свои мысли. — Я у отца поздний ребенок.

— Удивительная женщина ваша бабушка, — сказал парень.

— Что, у вас в Армении нет долгожителей? — отозвалась Татьяна.

— Есть, но всякий раз я удивляюсь. Я восхищен, — продолжал он, — и ею, и вами.

— Мною-то почему? — Татьяна усмехнулась, прекрасно понимая, что за объяснение сейчас последует.

— Я восхищаюсь всем прекрасным, в том числе и прекрасной женщиной.

— Вы шутите, — кокетливо сказала Татьяна и посмотрела прямо ему в глаза, но тут же отвернулась, нервно встала и подошла к окну. — Как все это надоело! Кто вы?

— Теперь даже и не знаю сам, — ответил молодой человек.

— Корина вас называла Сережей, так что имя у вас есть, — сказала она.

— Было, — ответил Сергей. — Теперь уже какое-то другое. Никак не могу к нему привыкнуть.

— Ладно, — нетерпеливо махнула рукой Татьяна, — хватит строить из себя таинственность. Или это у вас специально заготовленный ход, чтобы нравиться женщинам? Они ведь обожают все романтическое, не так ли?

— Какая вы злая, — сказал Сергей.

— А с чего мне быть доброй? — усмехнулась Татьяна.

Григорий Иванович на редкость быстро входил в свою роль. Конечно, большую помощь оказывали референты и помощники, которые всегда вовремя успевали шепнуть на ухо нужные имена и отчества, перед важными заседаниями и переговорами готовили проекты речей, написанные так, что какие-то пункты можно было легко заменить в зависимости от того, какой оборот примут события. Но Григорий Иванович и сам не терялся, он все чаще начинал говорить от себя, и по всему видать, получалось у него неплохо.

Единственное, чего он опасался, — это встречи с настоящей Фаиной Петровной. К счастью, ее племянник Женя Точилин, который через Дроздова был в курсе всего происходящего, вовремя уговорил тетю выехать в Сочи и там одновременно отдохнуть и пройти полное медицинское обследование. Это значительно облегчило дядюшкину задачу, и он, ссылаясь на занятость, все время жил в Кремле, не добираясь до квартиры, где родные легко могли бы что-нибудь заподозрить.

Остальные же, складывалось впечатление, не замечали ровным счетом ничего. Прошло лишь несколько дней, а Григорий Иванович понемногу стал забывать, кто он есть на самом деле. Он уже с утра уверенным шагом вошел в зал, где происходило закрытое экстренное совещание.

Слово взял Степанов.

— Антинародный режим Дешериева находится в глубоком кризисе и не имеет перспектив выхода из него, — читал он по бумажке. — Дешериеву не удалось заручиться устойчивой поддержкой граждан Чечни и авторитетных чеченцев за пределами республики. Попытавшись стать единоличным руководителем республики, Дешериев быстро оказался пешкой в руках мафиозных группировок, защищающих свои преступные интересы. Есть у него надежные покровители и союзники среди реакционных политиков в России. Чеченский народ устал, он не хочет больше терпеть дешериевщину. Силы оппозиции сплачиваются; конечно, некоторые незначительные проблемы имеются, но прогрессивные лидеры Чечни поступились своими личными амбициями, и Надтеречный район в глазах всех чеченцев стал символом надежды на скорое вызволение от продажного режима. По имеющимся у нас оперативным данным, во всех административных районах, контролируемых сейчас Дешериевым, созданы подпольные Комитеты содействия оппозиции. Комитеты вооружаются. Сигналом к их совместному выступлению против дешериевщины послужит штурм Грозного силами оппозиции.

— А на штурм-то сил у оппозиции хватит? — спросил кто-то.

— Что касается оружия — вроде все в порядке, — ответил Степанов. — Личный состав они обещали обеспечить. Но с опытными офицерами у них совсем плохо, однако выход имеется. В частях есть офицеры, готовые помочь. Так Нил Сергеевич не возражает против их увольнения из Вооруженных Сил, на время разумеется. Ну а безработные куда хотят, туда и идут: может, кто-то отправится за грибами, кто-то семечками торговать, — хихикнул докладчик. — Но Нил Сергеич Галкин уверяет, что ребята проверенные, честь мундира не уронят, поработают по основной специальности. Человек двести. Нашей армии урон небольшой, да и временный.

— Я чеченцев знаю. Если мы влезем в их внутреннюю свару — через день от всей оппозиции останется десять человек последних авантюристов, а оружие повернется против русских «интервентов», — заявил какой-то явно штатский. — А с тяжелым вооружением как вы собираетесь обойтись?

— Разберемся. Под броней национальность не видно, в самолете — тем более.

— Да вы думаете, что говорите? — не унимался штатский, — это же наше воздушное пространство! Даже если без опознавательных знаков — либо придется признать, что это ВВС России, либо — что ПВО совсем не работает! Как вы это объяснять будете? И у нас в стране не одни дураки, а уж на Западе...

— Не нервничайте. Найдем, что сказать. С министром иностранных дел была беседа, он в принципе не возражает.

Штатский все меньше нравился дядюшке. Театральный опыт помог ему веско завершить дискуссию.

— Дело ясное, — по-президентски решительно сказал он, — надо помочь оппозиции. Переходим к следующему вопросу.

В муровском коридоре Турецкий столкнулся с капитаном Сивычем, который вдруг повел себя совершенно не свойственным ему образом. Он схватил Сашу за рукав и оттащил в темный угол, а затем, убедившись, что рядом никого нет, сказал:

— Тебя-то я и ищу, Александр Борисыч. Слышал про взрыв на Песчаных? Это тебя касается. Только что звонил эксперт-пиротехник.

— Да я вчера после обеда весь день дома провалялся. — объяснил Турецкий. — Ну и чего там на Песчаных? Опять банкиры? Или просто «неосторожное обращение»?

— Можно считать, что неосторожное, — все так же таинственно ответил Сивыч. — Только грохнула такая же штучка, как на Малой Филевской.

— Так это дело тебе поручено?

— Случайно там оказался. Больше послать было некого. В общем, дела такие. Квартиру снимал некто Григорьев, уплачено до конца года, сам Григорьев по многократной визе в Канаде. Крупный бизнес, нефть, конверсионные технологии. По моим данным, вроде бы чист, так что через Интерпол его не вытащишь, а сам он вряд ли в МУР поторопится. Труп опознать — практически безнадежно: на том, что от него осталось, — никаких примет. Соседи в один голос говорят, что после отъезда Григорьева никто в квартиру не входил. Была одна зацепка. Пейджер на кухне был. Его сразу не заметили — на микроволновой печи лежал сверху.

— Пейджер? — переспросил Турецкий.

— Ну да. Такая электронная штука, меньше пачки сигарет. Ты ее с собой таскаешь, когда тебе есть сообщение, она пикает. Там экранчик небольшой, несколько предложений можно передать.

— Ну и чего?

— А вот чего. — На лице Сивыча появилось какое-то странное, загнанное выражение.— Пропал пейджер.

— Как — пропал?

— Испарился. Я на месте кое-что изъял, остатки взрывного устройства сюда на экспертизу, а пейджер и ерунду всякую по описи Нелюбину в сейф сдал. Сегодня с утра прихожу к нему, хочу посмотреть, не появилось ли на пейджере какое сообщение. Нету. Все фуфло на месте, а от пейджера одни воспоминания.

— Ну и что ты?

— Что-что... К Романовой. Служебное расследование начали. Только ты сам понимаешь...

— Дела...

— Вот так вот... У меня от расстройства в животе урчит. Знаешь, одни, когда нервничают, есть перестают, а на меня волчий аппетит нападает. Ну кто как, а я пойду перекушу что-нибудь. Пошли, Саша?

Пока они спускались по лестнице, Сивыч тихо сказал:

— Пейджер-то я просмотрел. Только в рапорте не показал и не собираюсь.

— Что-нибудь интересное?

— Поди разберись! «Свяжись с Валентиной», «В пять подъезжай к Филиппу». Одна зацепка есть, кликухи редкие: «Пупок ищет Скронца». Знаешь, Саша, я простой мент и в эти дела ввязываться не хочу. Конечно, и раньше бывало, что вешдоки пропадали, но не в МУРе... А теперь как бы самому с концами не пропасть.

Турецкий засмеялся:

— Раньше проще было: Гунявый да Карзубый, Осетин да Китаец, Колька-Башка да Петька-Заяц. А тут на тебе: Пупок! Да еще Скронц! Это какой-то зверь сумчатый?

— Не знаю, не слышал. — Василий Васильевич к шуткам расположен не был.

— По картотеке не проверял?

— Ты в своем уме? Может, еще на весь МУР раззвонить? Не проверял и не собираюсь. И вообще, я тебе ничего не говорил. Если хочешь — дело дам посмотреть.

— Понял. А как вообще с этим пейджером работают?

— Набираешь по любому обычному телефону номер оператора и говоришь: «Такому-то абоненту передать то-то». Между прочим, «занято» никогда не бывает.

— Слушай, ведь абонента узнать проще простого.

— Я как раз собирался сегодня заняться.

— Будет что нового — сообщай.

Глава двадцать третья «У ПОЛИ»

Голова разламывалась. Наверно, сказывалось то, что Турецкий не долечился и снова с утра поехал в МУР, а оттуда в Мосгорпрокуратуру. Но лежать и ждать, пока как следует заживет это злополучное плечо, он просто не мог.

В кармане лежал фоторобот «социолога Игоря», который пока никто не опознал. Романова и параллельно с ней Грязнов искали бабушку Татьяны Бурмеевой — после разговора с ее родителями Турецкий был практически уверен, что Татьяна находится именно там. А тут еще этот пейджер. Турецкий чувствовал, что надо посоветоваться. Где бы найти Меркулова...

На столе резко зазвонил телефон. Саша снял трубку.

— Ну как самочувствие?

— Константин Дмитриевич! — с нескрываемой радостью воскликнул Турецкий. — А я как раз о вас думал.

— Надо бы встретиться.

— Я как раз...

— Ресторан «У Поли» знаешь на Полины Осипенко? — перебил его Меркулов.

— Знаю.

— Там через полчаса.

Было что-то в голосе Меркулова такое, что Саша только коротко ответил:

— Буду. — А про себя подумал: «Нашел местечко!»

Ресторан «У Поли» располагался в одном из больших домов по улице Полипы Осипенко. До сих пор Турецкий был знаком с этим заведением только снаружи. И рефлекторного слюноотделения оно у него не вызывало, напротив, скорее он мог ожидать разлития желчи. Входная дверь была вполне обыкновенной, то есть лет пять назад, когда он впервые обратил внимание на это заведение, таких деревянных лакированных входных дверей с массивной начищенной латунной ручкой были единицы, но сейчас она мало выделялась на фоне московских фасадов. Мраморный дверной косяк тоже уже не удивлял. Но узкое высокое окно-витрина поражало по-прежнему. В нем была намалевана радушно улыбающаяся женщина в довоенной летной форме. То есть она не была намалевана, картина была вполне реалистичной; Саша понятия не имел, как выглядела настоящая Полина Осипенко, но почему-то не сомневался, что портретное сходство было соблюдено. Но голову этой Полины венчал невероятных размеров расписной аляповатый кокошник. Этого было достаточно для того, чтобы при взгляде на дверь ресторана Турецкий каждый раз брезгливо отворачивался.

На этот раз он разглядел подробности.

В поднятой руке Полина Осипенко держала крюк, кажется, именно на таких, по смутным воспоминаниям детства, в магазинах висели когда-то мясные туши. Вместо поросенка на крюке висела грифельная доска с надписью: СКУШАЙ ЛАНЧ, сделанной до нелепости неуместной славянской вязью. Ниже красовалось аккуратным почерком написанное мелом меню:

Салат Полевой

Ассорти Полюшка-Поля

Жульен по-польски

Баранина «Полонез»

Плюшки в ассортименте.

Турецкий вошел. С крохотной метровой площадки лестница спускалась вниз, в полуподвал. Откуда-то сбоку выплыл гардеробщик, внешность которого не оставляла сомнений в том, что он же служил и вышибалой: рыжий кудрявый детина с широкой мускулистой фигурой, рост — метр девяносто, не меньше. Впрочем, плотно покрытая веснушками физиономия добродушно улыбалась:

— Душевно рады, милости просим.

Турецкий снял плащ и застыл на секунду в ожидании номерка.

— Не беспокойтесь, Александр Борисович, у нас по-домашнему. — В самом деле, вешалка выглядела совсем по-домашнему, там было всего с десяток предметов одежды. — Проходите, проходите: Константин Дмитриевич уже здесь, — завершил детина и радушно распахнул дверь в зал.

Точнее, это был небольшой зальчик всего с семью столами, и посетителей сидело совсем немного. Навстречу Турецкому устремился невысокий крепыш с масляными глазками:

— Здравствуйте, Александр Борисович, прошу в кабинет.

Это был хозяин заведения, Пал Палыч Манько.

Несмотря на свою незначительность, ресторан «У Поли» вскоре после открытия привлек внимание одного из местных чиновников. Он взял ресторанчик под свою «опеку», в результате чего Пал Палыч сначала взвыл, а затем стал всерьез подумывать, не убраться ли куда подальше из Москвы, да и вообще из России.

Так бы оно и вышло, если бы Российская прокуратура не начала борьбу со взяточниками. Манько повезло — его дело вел начальник следственной части Меркулов, и в результате от незаконных поборов «Поля» освободилась. Насколько Пал Палыч знал, это был едва ли не единичный случай, он после этого стал считать Меркулова своим ангелом-хранителем. Разумеется, для такого гостя, да еще в двенадцать дня, крохотный шестиметровый кабинет всегда был свободен. Туда-то Манько и проводил Турецкого.

— Константин Дмитриевич, — суетился Манько, — у нас прекрасный армянский коньяк, самый настоящий, или вам лучше водки, вина?

Принеси минералки, — ответил Меркулов и обратился к Турецкому: — А ты что предпочитаешь, Саша?

— А мне бы водочки, ответил тот.

Через минуту все требуемое уже стояло перед ними, а кроме того, мясное и рыбное ассорти, салат, который в другом ресторане назывался бы «Столичный», а на домашнем праздничном столе «Оливье», отдельно — огурцы, помидоры, зелень. Пал Палыч, кажется, собирался принести что-то еще.

— Ну что ты, хватит, — остановил его Меркулов. — Мы же не объедаться сюда пришли, а тихое место искали. Его в Москве сейчас не так легко найти, сам понимаешь.

Манько понимающе кивнул и тут же исчез. Турецкий с Меркуловым остались одни.

— Дела, Саша, закручиваются серьезные, — сказал Меркулов. — Говорил я тебе о том, что рассказал мне в больнице Саруханов, прежде чем я его перевез к родственникам?

— Это насчет покушения на банкиров? — переспросил Турецкий. — Вроде затишье наступило с этим, вам не кажется?

— И это очень понятно, — кивнул головой Меркулов. — Добились своего, устроили «черный вторник», спекуляцию валютой в особо крупных масштабах. Это надо было организовать — всех неугодных убрали или запугали. Дело сделано.

— Но Саруханов...

— Короче, не буду тебя томить. По мнению Саруханова, дело исходит от государственных структур, а если говорить более конкретно, лично от товарища Корсунского.

— Ну конечно! Я всегда подозревал, что это никакая не «кавказская мафия», как, по-моему, до сих пор думает Шведов. Тупица же он все-таки, ему велели бороться с организованной преступностью одного типа, так он теперь везде усматривает только такие. А то, что преступность может быть государственной, ему и в голову не приходит. Я имею в виду высших государственных чиновников. Но подкопаться под них будет трудно, хотя есть у меня кое-какие ниточки..

Турецкий выпил стопку и поддел на вилку кружок колбасы твердого копчения, а затем подробно пересказал Меркулову историю «социолога Игоря».

— Хорошо бы этот фоторобот показать Саруханову, может, он узнает его... Давайте я схожу к нему.

— Хорошо, Саша, — согласился Меркулов, — тебе я доверяю, но жизнь Саруханова на волоске, это ты помни.

Некоторое время они молчали. В кабинет заглянул Пал Палыч и, увидев, что его гости заняты едой и на время прекратили свои секретные переговоры, принес заливного судака, а к нему бутылку белого вина.

— Хватит, Пал Палыч, — запротестовал Меркулов, — ты так вконец разоришься.

— Как раз не разорюсь, — многозначительно заметил Манько и снова исчез.

— Да, Константин Дмитриевич, действительно закрутились дела. А тут еще дядюшка.

— Вот об этом-то я и хотел с тобой поговорить. Корсунский — это еще цветочки. Ну сел аферист в высокое кресло, но когда Президента охраняет преступник и убийца, это кое-что похуже.

Турецкий в изумлении молчал.

— Видишь ли, Саша, — Меркулов задумчиво потер подбородок, — я, конечно, могу ошибаться, но мне кажется, есть все основания подозревать одного человека, который с легкостью мог бы организовать все три покушения. И скорее всего закончил тем, что Президента похитил. Ты, конечно, возразишь мне, что все это домыслы. Согласен, так. Но что-то подсказывает мне, что тут все неспроста. Этот человек — сам Шилов.

— Сам начальник... — воскликнул Турецкий, но вовремя понизил голос,— спецохраны? Константин Дмитриевич, это же невозможно.

— Его узнала по телевизору одна женщина... Лет тридцать назад проходила свидетельницей у меня по одному глупому делу... — Меркулов помолчал, понимая, как несерьезно выглядят основания для подозрений. Эта женщина обладает феноменальной памятью, спроси Сивыча, он в этом не раз убеждался. И она узнала Шилова на экране телевизора. Не видела тридцать лет и узнала. Он тогда еще служил в КГБ и, видимо, был одним из основных участников дела о пропаже секретного агента восточногерманской Штази, который по заданию наших верхов положил в швейцарский банк некую сумму на предъявителя. Так вот, код этого вклада он должен был сообщить лично Андропову, который как раз тогда возглавлял Комитет. Без этих денег братские рабочие партии по всей Южной Америке остались бы на бобах. То есть на бобах-то, как всегда, оказались мы сами, партии свое получили, хоть и с задержкой: тряхнули в очередной раз золотой запас — и подкормили братьев. А деньги такие, что и подумать страшно: Парагвай-Уругвай купить можно. Так вот, приехал «вкладчик» в Москву и пропал. До Комитета дошел, а до Андропова нет. И код сообщить не успел, как ты понимаешь. Дело это было засекречено, я о нем недавно узнал совершенно случайно. В стены вошел и не вышел. Как говорится: «шел в комнату — попал в другую», да так там и остался. Значит, кто-то деньги эти получил вместо дружественных партий.

Когда немца уже не стало и от него осталась только, так сказать, телесная оболочка, Шилов и его подручные вывернули агенту Штази карманы и обнаружили номерок из гардероба — он, входя в здание КГБ, сдал на вешалку плащ и шляпу. Чтобы не возбуждать подозрений, которые бы, без сомнения, вызвали невостребованные вещи, Шилов сам лично взял их и надел, а потом как ни в чем ни бывало вышел на улицу. Он ведь не мог знать, что гардеробщица Галя прекрасно помнит в лицо каждого, кто сдавал ей верхнюю одежду, и что она на всю жизнь запомнит лицо того, кто надел чужие плащ и шляпу. Убеждает, а, Саша?

— Вообще-то не очень, — покачал головой Турецкий.

— На твоем месте я бы, наверно, тоже засомневался. Но если ты не веришь в гардеробщицу с феноменальной памятью, давай все же примем за рабочую версию — под Президента копает Шилов. Ты же сам сказал — это может быть только кто-то из его самого близкого окружения.

— Но его не было в том самолете! — возразил Турецкий.

— Ну, Саша, тут дело техники. Когда я говорю «копает», я же не имею в виду, что он лично бегает вокруг Президента с саперной лопаткой! Не тебе объяснять: его не было, зато были его подчиненные. Мало ли какие у него есть способы на них давить — да те же деньги. Если Крутикова не ошиблась, а я почему-то уверен, что это так, значит, он не из бедных и может позволить себе потратиться немного на подкуп кого следует.

— Хорошо, пусть так. Но что же делать-то, Константин Дмитриевич? — поднял на него глаза Турецкий. — Нельзя же вот так сидеть и ждать!

— Нельзя, — согласился Меркулов.

В дверях появился Пал Палыч:

— Константин Дмитриевич, только что привезли свежие фрукты: папайя, манго, клубника очень сладкая. Будете?

— Нет, — решительно покачал головой Меркулов, — по стакану чая с лимоном, и хватит с нас.

Турецкий вернулся с обеда сам не свой. Даже уборщица тетя Люся, которая его вообще-то любила, проворчала, что он несется по коридору «как оглашенный», не разбирая дороги. Он ворвался в свой кабинет и, плюхнувшись на стул, нервно закурил. Зазвонил телефон.

— Саша, я из Останкина, — раздался в трубке голос Сивыча.

— Ну что, послали подальше?

— Наоборот, как по маслу. Не было бы счастья, да у здешнего босса «БМВ» вчера угнали. Он в метро потолкался, злой как черт. Кричит: «Всех ловите!»

— Абонента узнал?

— Даже двух. Этот начальник по всему массиву устроил поиск на Скронца и кроме нашего «Пупок ищет Скронца» выловил еще «Скронц ищет Пупка». Естественно, в разные адреса. Но адреса зарегистрированы на одну и ту же Арзамасцеву Дарью Лукиничну. Между прочим, 1908 года рождения. Адресок нужен?

Туфта! Можно даже не проверять..

Это не все. По каждому абоненту хранится архив на сто сообщений. У погибшего это неполных трое суток, зато другой абонент за полгода получил только семьдесят одно.

Архивы я переписал.

— Дуй немедленно ко мне. В МУР не суйся.

— Как скажешь. Чтобы тебе не скучно было ждать, могу сообщить, что трижды передавалось: «Скронц дает добро». А вот даты очень интересные — последняя 10 октября. Догадываешься, на что может быть это «добро»?

— Что же ты резину тянешь!

— «Холоднокровней, Маня, вы не на работе». По-моему, лучше тебе самому сюда подъехать. Местный босс тебя ждет.

Дата добавления: 2015-08-13