Глава восемнадцатая человек в чужом плаще

Когда процедурная сестра вошла в палату к Турецкому, чтобы сделать инъекции, она увидела, что больной, которому был предписан строгий постельный режим, стоит у окна. Слух о том, что раненый следователь устроил скандал в соседнем отделении, уже распространился по больнице. По-видимому, больному следовало ввести снотворное.

— Лягте, пожалуйста, я сделаю укол, — вежливо попросила медсестра.

Она и предположить не могла, что в ответ Турецкий взорвется, да еще как.

— Оставьте меня в покое с вашими уколами! — рявкнул он. — Я вообще не желаю, чтобы меня пичкали какой-то гадостью без моего согласия. Я вам не ребенок и не умалишенный! Вы поняли меня?!

— Александр Борисович... — пробормотала сестра.

— И вообще, я выписываюсь.

— Но это невозможно!

— В жизни нет ничего невозможного, — ответил Турецкий уже спокойнее. — Я имею полное право отказаться от госпитализации и уйти когда мне вздумается. Если я, конечно, считаюсь дееспособным.

— Но вы же ранены...

— Ну и что? Ноги у меня на месте. И я немедленно собираюсь домой. Так что прошу вас принести мою одежду. Иначе я уйду в пижаме. Вы меня поняли?

— Поняла, — ответила сестра, и в ее голосе послышались слезы. — Ну зачем вы так?

— Значит, у меня есть причины, — ответил Турецкий уже мягче, — извините меня, вы-то тут совсем ни при чем.

Сестра ушла; Турецкий вышел в коридор и подошел к посту. Он еще раз попытался разыскать по телефону Романову, но по-прежнему безрезультатно. Тогда он набрал домашний номер Славы Грязнова. К его большому облегчению, Слава оказался дома.

— Славка, это Турецкий, я из больницы, но сегодня собираюсь отсюда уходить. Надоело валяться.

— Хочешь, чтобы я за тобой заехал?

Грязнов говорил каким-то странным голосом, не шутил, как обычно, но это ведь было естественно, если учесть тот факт, что его родной дядя пропал без вести. Турецкий на миг вспомнил ту странную идею, которая появилась у него, когда он краем глаза увидел Президента по телевизору, но сейчас было не до шуток.

— Да нет, я сам доберусь. У меня просьба совершенно по другому поводу. Помнишь дело Леонида Бурмеева? Его жена была в больнице и сегодня утром выписалась. Надо обязательно ее найти, понимаешь? Татьяна Бурмеева, девичья фамилия Христофориди.

— Ладно, — буркнул в трубку Грязнов, — найдем твою Христофориди. У нас тут такое... да, ладно, скоро сам все узнаешь. Это не по телефону...

— Только про Татьяну — это надо срочно, — сказал Турецкий.

— Хорошо, я сейчас своим орлам позвоню, завтра утром найдут. Они ее из-под земли вытащат. Ты адрес-то знаешь?

— Квартира после взрыва опечатана, да и вообще — все разворочено...

— Тогда так, — предложил Грязнов, — завтра утром я за тобой приеду. Ну не поедешь же ты сейчас в метро с простреленной рукой. А к тому времени, может быть, что-то уже узнаем.

— Хорошо, — ответил Турецкий. — Наверно, ты прав.

После разговора с Грязновым ему стало немного легче.

Действительно, можно подождать до завтрашнего утра. Но ни минутой больше.

Капитан Сивыч забыл о просьбе Гали Крутиковой устроить ей встречу с Меркуловым. Эта идея с самого начала казалась ему какой-то странной — какое дело может быть у нее к такому занятому человеку? Хотя вместе с тем он понимал, что такие, как Крутикова, с ерундой не будут приставать, и все же тот разговор совершенно вылетел у него из головы — столько событий произошло за это время: поймали Саруханова, Шевченко внезапно умер в больнице при очень странных обстоятельствах, в общем, было над чем поломать голову.

Однако Галя напомнила о себе сама — в один прекрасный день она возникла на пороге его кабинета.

— А, гражданка Крутикова, — улыбнулся Сивыч. — Ну, что у вас? Неужели вы передумали и все же решили на нас поработать?

— Нет, — улыбнулась Галя. — Но я узнала, что Меркулов в Москве. Вернулся Витя Станиславский, он это услышал от кого-то.

— Станиславский к вам заходил? — переспросил Василий Васильевич.

— А куда ему деваться? — ответила Галя. — Дело закрыли, выпустили его, а идти-то ему некуда. Вот он и пришел по старому адресу.

— И что же, — удивился Сивыч, — вы его пустили?

— Обещал не пить, на работу устроиться. Комната его пока пустует, — пожала плечами Галя.

— Ну и?

— Вот уже несколько дней не пьет. Дворником вроде его берут — в нашем же ЖЭКе.

Подобного поступка со стороны жильцов девятнадцатой. квартиры капитан Сивыч никак не ожидал. «А кто знает, может, после такого потрясения исправится парень, — подумал он. — Редко, но все-таки бывает».

И если пять минут назад он еще сомневался, стоит ли беспокоить самого Меркулова по такому пустячному делу, то теперь решительно снял трубку и набрал номер справочной прокуратуры России.

— С вами говорят из МУРа. Капитан Сивыч. Телефон Меркулова Константина Дмитриевича, — он что-то записал на перекидном календаре. — Понятно, спасибо. — Он сделал еще несколько звонков, а затем обратился к Гале: — Ну что ж, гражданка Крутикова, вам, кажется, везет. Меркулов находится у нас в МУРе, он в кабинете Романовой. Как только освободится, зайдет сюда. Подождите в приемной.

Дверь распахнулась. Галя повернула голову и увидела пожилого седого мужчину, в котором в тот же миг узнала молодого и обаятельного следователя-практиканта Костю Меркулова.

— Константин Дмитриевич! — воскликнула она, удержавшись от того, чтобы добавить: «Как вы изменились!» — ведь и она сама уже далеко не та миловидная молодая женщина, какой была когда-то.

Меркулов внимательно вглядывался в ее лицо.

— Где-то я вас видел, — Он покачал головой, — нет, не помню. Мне Василий Васильевич передал, что вы хотите меня видеть, но так и не объяснил толком зачем. Он и имя ваше называл, но мне оно, к сожалению, незнакомо. — Меркулов беспомощно развел руками. — Уж простите покорно.

— А я вот вас сразу узнала, — улыбнулась Галя. — А вам откуда меня запомнить. Я ведь была свидетелем. Вспомните. В конце шестьдесят седьмого года вы вместе со следователем Моисеевым расследовали дело о подпольных абортах.

Меркулов, разумеется, прекрасно помнил это дело, ведь оно было у стажера Кости Меркулова первым. Собственно, дело-то было очень простым и ясным с самого начала, потому-то его и доверили неопытному стажеру. Некий московский врач-гинеколог, Федор Федорович Турин, между прочим с большим стажем, бывший на хорошем счету у себя в больнице, подрабатывал на дому абортами. Дело раскрылось, когда у одной из женщин началось маточное кровотечение и ее пришлось госпитализировать. Через нее и вышли на Турина, которого взяли с поличным, то есть непосредственно в момент проведения операции.

Меркулов прекрасно помнил невероятное смущение, даже стыд, когда ему пришлось допрашивать пациентку Турина. Это была молодая женщина, казавшаяся невероятно бледной, даже желтой, что и неудивительно. Он все пытался выяснить, что же привело ее сюда, когда она вполне могла бы воспользоваться услугами лечебного учреждения, ведь в СССР аборты разрешены с 1955 года. Меркулову было искренне жаль эту женщину, а вот к самому врачу он никакой симпатии не испытывал и позднее на суде был неприятно удивлен, узнав, что судья дал Турину самое мягкое из всех возможных наказаний — лишение свободы на один год. Впрочем, как он узнал впоследствии, Турин не отсидел и этого. Наказание было заменено на условное. Меркулов тогда впервые заподозрил возможность подкупа суда.

Он снова взглянул на Крутикову. Неужели это та самая невезучая пациентка Турина? Да, пожалуй что и она. Такая же худая, бледная, только тогда ее можно было даже назвать хорошенькой, а теперь от этого не осталось и следов.

— Вот видите, вы меня узнали, — улыбнулась Галя.

— Давно мы с вами не виделись, — покачал головой Меркулов. — Я помню, вы все время нервничали из-за того, что о вас узнают на работе.

— Ну, с работы меня сразу же уволили, — с улыбкой продолжала Галя, — А может быть, это и к лучшему. Но я ведь хотела вас увидеть вовсе не для того, чтобы в чем-то укорять. — Она повернулась и посмотрела на Сивыча. — Мне надо вам кое-что сообщить.

Сивыч понял ее молчаливый намек и поднялся. Ему было любопытно узнать, что могла сообщить Крутикова Меркулову, и почему именно ему, но ничего другого не оставалось, как только сказать:

— Пойду узнаю, что там нового у шефа. У Нелюбина.

Когда они остались в кабинете одни, Галя подошла к окну и, глядя на поток автомобилей, медленно движущихся по Петровке, сказала:

— Помните шестьдесят седьмой год? Как мало тогда было машин!

— Да, — согласился Меркулов, немного удивленный таким вступлением, — а теперь иногда пешком быстрее доберешься до места, чем на машине.

Они помолчали.

— Так что, собственно... — начал Меркулов.

— Сейчас вы все поймете. Тогда, в шестьдесят седьмом, как вы помните, я работала в здании КГБ на площади Дзержинского. Гардеробщицей. Это произошло незадолго до нашей встречи у Турина. — Галя улыбнулась. — Потому-то я и пошла к нему, что боялась, как бы не узнали на работе, ведь я не замужем. Хотя, разумеется, им все было прекрасно известно. Очень глупо получилось. Ну да теперь это не важно.

Мы с вами встретились в конце октября, а в сентябре произошел очень странный случай.

Меркулов внимательно слушал обстоятельный рассказ Крутиковой о пропавшем немце и об оставленном им плаще, который потом взял совершенно другой человек — наш, русский.

Если бы все это рассказывал кто-то другой, Меркулов, скорее всего, засомневался бы — мало ли что может показаться, не так трудно на самом деле принять одного человека за другого, особенно учитывая, что Галя работала в КГБ. Многие из самых простых сотрудников этого ведомства настолько проникаются сознанием собственной значимости, что у них развивается нечто вроде комплекса преследования — повсюду мерещатся тайны, шпионы, вредители. Однако этой женщине Меркулов был склонен доверять, он помнил, что рассказывал о ней Василий Васильевич Сивыч.

— Причем понимаете, Константин Дмитриевич, этого немца, возможно, и не искали. И он не вышел обратно, я очень внимательно смотрела на всех, и не только на тех, кто у меня раздевался. Почему-то мне кажется, что он... он исчез не случайно.

— Так, я вас понял, — кивнул Меркулов.

— И, что интересно, того человека, который ушел в плаще этого немца, я тоже больше не видела. Хотя, как вы знаете, проработала в КГБ около месяца. После истории с Туриным меня уволили.

— Мне до сих пор неловко, что так получилось, — искренне сказал Меркулов.

— Что вы, я думаю, это было к лучшему, — махнула рукой Галя. — Так вот, недавно я увидела его. Сначала сомневалась, а потом его показали крупным планом. Это, безусловно, был он. Тот самый.

— Крупным планом? — удивился Меркулов и предположил: — Вы увидели его в кино.

— Нет, по телевизору. Оказалось, что он занимает довольно крупный пост и вовсе не в КГБ. Мне кажется, он очень опасный человек, поэтому я и решила рассказать обо всем вам, потому что я вам доверяю.

Это был большой комплимент, ведь Галя Крутикова благодаря своей уникальной наблюдательности знала об окружающих ее людях куда больше, чем они могли предположить, и потому у нее было немало оснований не доверять человеческому роду вообще. Меркулов, сыгравший в ее судьбе, казалось бы, не самую положительную роль, относился к немногочисленным исключениям из общего правила — Галя считала его честным человеком.

— И кто же это? — спросил Меркулов, понизив голос.

Галя подошла к нему вплотную и что-то очень тихо прошептала.

— Так, — сказал Меркулов. — Это скверно.

Глава девятнадцатая СОТРУДНИЦА БАНКА «МЕНАТЕП»

— Ну что у вас там? — спросил Турецкий вместо приветствия.

Он стоял у приемного покоя больницы, откуда ему со скандалом удалось-таки уйти. Плечо отчаянно болело; натягивая на повязку рубашку, Саша разбередил-таки руку довольно основательно, поэтому куртку пришлось просто накинуть. Грязнов, как они и договорились накануне, приехал за ним на машине.

— Да ты сядь, тогда и поговорим. И вообще — привет.

— Привет, — проворчал Турецкий и с некоторым трудом забрался в машину. — Ну что там насчет Бурмеевой?

— Негусто, — ответил Грязнов, заводя мотор.— Поверишь ли, старик, очень даже негусто. Я сам не ожидал. Мы проверили все ее связи, которые удалось установить — времени-то почти не было. Дома у родителей она не появлялась, более того, они не знали, что она должна выписываться. Потом стали проверять друзей — с большинством из них Бурмеева давно не встречалась. Осталась только школьная подруга Алла Зуева, с которой она продолжала поддерживать отношения. Эта Алла навещала ее и в больнице. Для нее внезапная выписка Бурмеевой также полная неожиданность.

— Я тебя понял, — сказал Турецкий. — Адрес этой Аллы?

Василий Васильевич Сивыч, конечно, как и все остальные люди без исключения, страдал некоторым любопытством, и ему было интересно узнать, что же такое могла рассказать Крутикова Меркулову. Однако у капитана милиции нет времени на пустое любопытство. На следующий же день, стоило только Сивычу прийти на работу, как опять последовал срочный вызов — рвануло на одной из Песчаных улиц, в квартире, хозяин которой большую часть времени жил за границей.

— Больше никому поручить не могли, — ворчал Сивыч, садясь в милицейскую машину,— На мне и так все квартирные разборки, еще и эта.

Он прибыл на место происшествия одним из первых — раньше, чем подоспели оперы, криминалисты и судмедэксперт. Квартира имела вид практически нежилой — густой слой нетронутой пыли, лежавший на новом итальянском мебельном гарнитуре, засохший таракан на дне голубой ванны «джакузи».

И тем не менее — взрыв, и неопознанный труп в коридоре, изуродованный до такой степени, что и без судмедэксперта понятно — опознать практически невозможно, если не будет каких-то дополнительных обстоятельств.

На кухне такое же нежилое запустение. Капитан Сивыч огляделся. Внезапно он заметил сверху на печи СВЧ какой-то небольшой прямоугольный предмет. «Что за штука?» — подумал Сивыч и взял его в руки.

У Аллочки Зуевой забилось сердце, когда она услышала в трубке приятный мужской баритон.

— Попросите, пожалуйста, Аллу Зуеву.

— Это я, — радостно прощебетала она.

Но в следующую же минуту от ее радости не осталось и следа, потому что приятный мужчина на другом конце провода сказал:

— С вами говорит старший следователь по особо важным делам Мосгоспрокуратуры Турецкий. Мне необходимо встретиться с вами. Вы свободны сегодня во время обеденного перерыва?

— Сейчас подумаю. — Аллочка была совершенно свободна и прекрасно знала об этом, но ей казалось, что признаваться в этом — все равно что расписаться в собственной никчемности. Правильнее всего было бы покочевряжиться, перенести встречу на завтра или даже на послезавтра, но ей было очень интересно узнать, что могло понадобиться следователю. Кроме того, у него такой красивый голос... И она сказала после непродолжительного раздумья: — У меня есть несколько дел, но они несрочные… Я могу их перенести и встретиться с вами.

— Где вам было бы удобно?

— У меня обед начинается в час. Дубининская улица, это недалеко от Павелецкого вокзала. Отделение банка «Менатеп».

— Хорошо, я жду вас ровно в час у входа в банк.

Аллочка, вздохнув, положила трубку и вернулась на свое рабочее место у банковского окошечка.

Посетителей было немного, и она стала рассматривать свои ногти — предмет ее постоянных забот. К сожалению, лак постоянно портился из-за того, что приходилось работать на компьютере. За свой внешний вид она не волновалась — каждый день она приходила на работу в отделение коммерческого банка так, как будто вечером собиралась идти в театр или ресторан. Косметику она подправляла все время в течение дня, а в обеденный перерыв проводила капитальную проверку— не просто подкрашивала губы, но снова наносила тональный крем, проводила тушью по ресницам, ведь она должна каждую минуту быть в форме. И вовсе не потому, что этого требовал менеджер, — Аллочка искренне надеялась, что в один прекрасный день в банк войдет ОН. Он подойдет к ее окошечку, увидит, как ловко она работает — высчитывает сложные проценты, начисляет дивиденды или проводит другие необходимые операции, и будет покорен. Собственно, ради этого она и сидела в банке, где работа была мало сказать скучная, просто занудная. Положа руку на сердце Аллочка ее ненавидела. Но ее держали здесь три соображения: престиж фирмы, гипотетическая возможность познакомиться с богатым мужчиной и достаточно приличный оклад. На самом деле оклад был мизерным — какие-то семьсот-восемьсот тысяч, этого явно не хватало на наряды, на дорогую косметику, но в другом месте Аллочка не имела бы и этого, ведь у нее не было толком никакой специальности.

Она уже три года сидела в банке «Менатеп», но принц так и не появлялся. Несколько раз с ней действительно знакомились мужчины, но при ближайшем рассмотрении они оказывались вовсе не такими, кого она ждала. А ей был нужен муж, вроде того, какого подцепила Танька Христофориди.

При воспоминании о Татьяне Аллочка нахмурилась. Они были школьными подругами, и всю жизнь, начиная, кажется, с самого первого класса, Алла Зуева завидовала Тане Христофориди. Та была всегда умнее, удачливее, красивее. А теперь еще и получит наследство мужа. Аллочке хотелось грызть ногти от зависти, но она удержалась от этого. Ведь предстояла встреча с мужчиной, а вдруг он молодой и интересный.

Без одной минуты час Турецкий стоял у входа в отделение банка «Менатеп». В две минуты второго из дверей вышла девушка — издали она напоминала картинку из модного журнала или героиню какого-нибудь рекламного ролика. Она сделала несколько шагов и остановилась, оглядываясь вокруг. «Она», — решил Турецкий и пошел навстречу.

— Алла? — спросил он.

— Да, — ответила та и лучезарно улыбнулась.

Следователь ей очень понравился. Он хоть и не был богачом, но зато оказался очень симпатичным, был немного похож даже на одного американского артиста. Правда, в его движениях было что-то странное...

— Александр Турецкий, — представился следователь,— Алла, давайте где-нибудь посидим, поговорим. Здесь есть какое-нибудь подходящее место?

В конце концов пришлось довольствоваться рестораном Павелецкого вокзала. Турецкий заказал кофе и по сто граммов коньяка. Аллочке все это нравилось — это было так похоже на необычное романтическое приключение.

Но как только красивый следователь объяснил, в чем, собственно, дело, ее настроение сразу же испортилось. Его тоже интересовала Танька Христофориди! Опять она!

— Возможно, вы знаете, где она может находиться? Нам очень надо ее найти, — говорил Турецкий, и Аллочка сразу же поняла, что «нам» значило не только милицию и прокуратуру, но и его лично. «Вот и этот в нее втюрился, — уныло подумала Аллочка, и ей стало до ужаса обидно. — Ну почему в нее — все, а в меня никто? Чем я хуже?» Это было так несправедливо, что она чуть не расплакалась.

Турецкий заметил, что настроение, его собеседницы внезапно изменилось, но придал этому совершенно иной смысл.

— Понимаете, ей может угрожать опасность, а вы ведь ее подруга, — продолжал он.

Каково же было Сашино удивление, когда, выслушав его долгие объяснения, девушка вдруг зашмыгала носом и сказала:

— Вы тоже в нее влюбились. Не верьте ей.

— С чего вы взяли? — Турецкий был ошарашен, как будто его внезапно дернуло током.

— Так по вам же видно, — пожала плечами Аллочка. — Когда вы произносите ее имя, у вас глаза меняются. Да вы не переживайте, вы не один такой. Она так на мужчин действует. Я уж знаю. Леонида своего вмиг окрутила. А он ведь не один за ней ходил.

— Но она же замужем, — пробормотал Турецкий, — и у нее охрана...

— Ну да, охрана, — согласилась Аллочка. — Потому она так и тосковала последнее время. Вышла за богатого, думала, будет у нее красивая жизнь, а оказалась почти что как в тюрьме. Хотя она и тут находила себе... — Аллочка замолчала, прикусив губу, явно не желая продолжать.

— Расскажите, — попросил Турецкий; он необдуманно откинулся назад, задев раненой рукой за спинку стула. На секунду на лице его непроизвольно возникла гримаса боли, и он даже застонал.

— Что с вами? — удивленно спросила Аллочка.

— «А, ерунда, бандитская пуля», — машинально отреагировал Турецкий фразой из старого кинофильма; он давно усвоил, что на определенный тип женщин эта цитата в устах следователя действовала как заклинание «сезам, откройся». Аллочка была из них. Александр Борисович изобразил на лице извиняющуюся полуулыбку, потом посерьезнел и нарочито веско добавил: — Сквозное огнестрельное ранение. В прошедший понедельник. Но валяться в больнице до полного выздоровления не имею права, — закончил он тихо, но патетически.

Дата добавления: 2015-08-13