Глава вторая защитник белого дома

Окажись жена Бурмеева другой, Турецкий вряд ли стал бы допрашивать ее снова и снова, но он всякий раз придумывал новые мелкие вопросы, на которые могла ответить только Татьяна. Поэтому как-то само собой получалось, что он приезжал к ней если не ежедневно, то, по крайней мере, через день. Охрану у палаты Бурмеевой, кстати, довольно скоро сняли.

В сущности, ничего принципиально нового Турецкий от Татьяны не узнал. Она рассказала о том, как участвовала в конкурсе «Московская красавица» и как случилось, что она не вышла даже в финал.

— Там все схвачено, — говорила она, — не переспишь с кем надо, будь ты хоть Софи Лорен в молодости, первое место тебе не грозит. — Она помолчала. — Там я и познакомилась с Леонидом.

— Но у него была другая семья, — осторожно начал Турецкий. — Жена, сын...

— Вы бы ее видели! — усмехнулась Татьяна. — Она ему совсем не пара. Как была, так и осталась женой простого инженера. Ни одеться, ни подать себя. Так что все произошло закономерно.

Турецкого немного покоробило такое отношение Татьяны к женщине, место которой она заняла. Презрения в ее словах, пожалуй, не было, но было полное отсутствие сочувствия. Вещь изжила свой срок — на свалку ее.

— Но вы ведь знали, что он женат, — продолжал Турецкий.

— Да, — кивнула головой Татьяна.

— И вас это не волновало?

— А почему это должно меня волновать? Ведь это он хотел жениться на мне — в первую очередь.

— А вы не хотели?

— А я согласилась.

Турецкий и сам не знал, почему этот разговор так взволновал его. Он ведь ни на секунду не допускал, что может расстаться с Ириной.

— Кстати, эта его Нина прекрасно устроилась, — нарушила молчание Татьяна, — Не стоит о ней беспокоиться. Сначала Леонид сделал ей очень приличную квартиру, а этим летом так и вовсе отправил их за границу.

— За границу? — удивился Турецкий.

— В Австрию. Да вы не удивляйтесь, — улыбнулась Татьяна, — там приличный дом дешевле, чем хорошая квартира в Москве. Так что она стала владелицей дома, а сын ходит в хорошую школу. Леонид их не бросил на произвол судьбы.

— Вы знаете их адрес? — спросил Турецкий.

Татьяна покачала головой:

— Нет. Я этим не интересовалась.

— Послушайте, Татьяна,— вдруг сказал Турецкий,— почему Леонид решил отправить свою семью, бывшую семью, — тут же исправился он, — за границу? Возможно, он боялся чего-то? Что похитят сына, например? — Турецкий вспомнил гипотезу Шведова о том, что банкиров шантажирует группа вымогателей.

— Он же не был ни в чем замешан... — пожала плечами Татьяна. — Ни в каких спекуляциях.

Турецкий посмотрел ей в глаза и снова — в который уже раз! — поразился, откуда на свете могла взяться такая женщина.

— Привет работникам правоохранительных органов, — Григорий Иванович встретил племянника так, как будто заранее знал о его появлении, хотя Грязнов из соображений конспирации приехал внезапно, стараясь не пользоваться телеграфом и уж тем более телефоном. Вся операция производилась в полной тайне, так что никто, кроме Дроздова, Меркулова и Саши Турецкого, не имел представления, зачем бывший майор милиции, а ныне глава частного сыскного агентства Вячеслав Грязнов внезапно взял отпуск на неделю «по семейным обстоятельствам» и исчез из Москвы.

Увидев несколько секунд назад дядю, появившегося из-за дома в темной куртке и маленькой вязаной шапочке, Слава на миг опешил. Он, разумеется, отдавал себе отчет в том, что его собственный родной дядя Гриша похож на нынешнего Президента, но тем не менее первое впечатление было просто ошеломляющим. Григорий Иванович стал похож на Президента гораздо больше, чем раньше, — в его голосе, интонациях, походке появились новые черты, свойственные тому, кому он подражал.

Разумеется, внимательно приглядевшись, он заметил разницу — чуть-чуть отличалась форма носа, да и выражение глаз у дяди Гриши было все-таки не президентское, сквозило в них что-то простоватое, какая-то озорная мальчишеская радость: вон, мол, как у меня здорово получается.

— Ну заходи, что стоишь! — снова «государственным» голосом сказал Григорий Иванович, — Сейчас кликну свою Фаину, она быстро на стол соберет. Ну, какими судьбами к нам в Приморье? Что не сообщил? Мы бы подготовились тут к приему высокого гостя. Может, пьесу бы разыграли. А сейчас кого соберешь? Кто во Владик уехал, кто в Кавалерово. Ты небось сто лет в театре не бывал?

— Что ты, дядя, откуда у меня время на театры? — махнул рукой Слава.

— То-то и оно, — кивнул головой Григорий Иванович. — Живете в столице, а какой прок? Никуда не ходите. Я вот был в Москве всего три раза, но театры обошел все до единого. Даже в Большой попал.

— А я там никогда и не был,— признался Грязнов,— Некогда за билетами бегать, а переплачивать в пять раз я не могу.

— Видишь, хоть бы в Ольге у нас приобщился к высокому искусству.

Григорий Иванович снял шапочку, повесил на крючок куртку и, слегка пригладив перед зеркалом волосы и расправив плечи, предстал перед племянником,

— А у нас идет пьеса «Август 91-го» со мной в главной роли. Пользуется, между прочим, большим успехом. Мы ее в Кавалерово возили, в Чугуевку, в Веселый Яр — показывали в зверосовхозе. Так там, — дядя самодовольно ухмыльнулся, — мне преподнесли вот эту шапку.

Он извлек из шкафа красивую норковую шапку и торжественно продемонстрировал ее племяннику. Слава не мог не согласиться, что шапка действительно роскошная.

— Сошла бы и для настоящего Президента, — с гордостью сказал дядя. Он вздохнул. — А я ее еще так и не обновил. Носить-то некуда. Не по Ольге же нашей ходить. Все думаю, вот поеду во Владик, надену.

— Знаешь, дядя Гриша, — осторожно начал Слава, — у тебя, может, и будет возможность поносить эту шапку. Я ведь к тебе по делу. Есть тут одно предложение. Только прошу тебя, это строго между нами. Ты человек военный — про государственную тайну тебе объяснять не надо. Согласишься — хорошо, не согласишься, уговоримся так — никакого разговора между нами и не было. Я просто приехал навестить дядю. Давно не видел, соскучился.

— Да говори, чего там у тебя, не томи?! — нетерпеливо спросил Григорий Иванович, продолжая держать в руках свою роскошную шапку.

Слава Грязнов не сомневался в Григории Ивановиче, он ведь хорошо знал своего дядю, который, родись он лет двести назад, непременно бы стал авантюристом. Понимая это, Слава не старался скрыть, что ввязывает родственника в весьма опасное предприятие, которое может кончиться не только покушением на жизнь Григория Ивановича, но и его гибелью.

— И ты думаешь, офицер побоится опасности! — громоподобным голосом воскликнул дядя Гриша. — За кого ты меня принимаешь?!

Он, по всей видимости, уже входил в образ из пьесы «Август 91-го», которую написал сам же в соавторстве с учительницей литературы и журналистом газеты «Победа», выходившей в соседнем районе (Ольгинский район из-за своей малочисленности собственной газеты не имел).

— Хорошо, дядя Гриша, тогда едем сегодня же. У нас каждая минута на счету.

— Что же Зине-то сказать... — растерялся Григорий Иванович и сразу перестал быть похожим на Президента.

— Я сам поговорю с ней, — сказал Слава. — Придется сказать ей, что вы будете выполнять одно важное задание.

— Нет-нет, — махнул рукой Григорий Иванович, — она же в меня мертвой хваткой вопьется, расскажи ей все да доложи. Ты скажи ей лучше, — он задумался, — что вы там в Москве, в милиции, решили художественную самодеятельность продвигать, и меня, значит, в качестве консультанта. Прослышали в столице про наши ольгинские успехи, ну и решили пригласить меня в Москву для укрепления народного театра.

— Ну, уж это как-то... — неуверенно начал Грязнов, — неправдоподобно.

— Очень даже правдоподобно. Я знаю, что говорю, — заявил дядя Гриша и снова стал похож на Президента.

Григорий Иванович приосанился, прокашлялся и внезапно громовым, почти трубным голосом начал декламировать:

— О, россияне, весь народ

Восстал решительно и гордо.

Мы защитим наш Белый дом

Бесстрашно, искренне и твердо!

Гэкачеписты, трепещите!

Не покорится вам Москва!

А вы, защитники, крепитесь,

К вам обращаю я слова...

И так далее, всего триста шестьдесят восемь строк, не считая прозаических кусков. И я за одну ночь выучил, — гордо заметил дядя Гриша.

Грязнов хотел что-то сказать, но Григорий Иванович перебил его:

— Это из нашей пьесы, ну ты понял. Монологи в стихах, диалоги в прозе — на Шекспира ориентировались. Да, ты-то небось думал, что там у вас, в этой Ольге, могут сочинить... Ведь думал, да, признавайся? Знаю вас, москвичей, считаете, что кроме как в Москве никто уж и написать ничего не способен.

— Да нет, дядя Гриша... — пробормотал Слава. — Я вовсе...

— Знаю, знаю, не отпирайся. Я вас, москвичей, насквозь вижу, — он самодовольно ухмыльнулся, а потом снова принял ту же важную позу. — А теперь приходит ко мне К., говорит мне: «Вы, как российский Президент, должны думать о своей безопасности. Мы связались с американским посольством. Там все готово, чтобы принять вас. Весь мир за нас». И тут я, Президент свободной России, услышав такое, говорю ему: «Ты говоришь, весь мир за нас. Зачем тогда бежать? А ты подумал о народе? Что скажет он, узнав, что полководец, лидер, бежал? И куда? В американское посольство! Нет, нет. С подобными речами не приходи ко мне!

Слава, которого в данный момент Президент очень даже интересовал, но вовсе не с этой стороны, снова хотел заговорить о деле, но дядя Гриша был настолько упоен своим искусством, что вовсе не желал, чтобы его прерывали — он был готов выступать сколько угодно, раз появился слушатель.

— Ну, тут я немного пропущу. Это мне предлагают по подземному туннелю пройти под Москвой-рекой и выйти к гостинице «Украина» на том берегу... Это почти то же самое, ага, вот что я прочту: обращение к патриарху. Между прочим, слово в слово то, что Сам написал: «Произошло вопиющее беззаконие — группа высокопоставленных коррумпированных партократов совершила антиконституционный государственный переворот. Попрана не только наша государственность, не только встающая на ноги демократия. Попрана свобода нашего гражданского выбора. Над страной нависла тьма беззакония и произвола!!!» — последние слова дядюшка произнес, взмахнув кулаком в воздухе.

Все это почему-то напомнило Славе Грязнову какую-то древнегреческую трагедию, которую он как-то краем глаза видел по телевизору.

— И тут входит Ростропович! — взревел дядюшка.

На счастье Славы, дверь действительно открылась, и на пороге показалась тетя Зина.

— Ну ладно, Президент, раскричался, — ворчливо сказала она. — Сам-то ты на чьей стороне был?

— Язьева я никогда не уважал, — с достоинством парировал удар дядя Гриша.

Дата добавления: 2015-08-13