Как из этого выводится остальное.

106. И из этих очевидных самих по себе истин мы ничего не приводим без основания, предполагая что бы то ни было другое, как бы из милости добиваясь заранее согласия. Мы же обходимся с человеческим умом так, как обычно обращаются с молодыми лошадьми их укротители: они сначала применяют более мягкие удила - такие, которые скорее приятны этим животным, чем мучат их, и заставляют их бежать по ровным и приятным для бега местам раньше, чем по круговым извилинам.

Трихотомические* деления.

^* (Трихотомическое деление - различение трех моментов вещи или явления (например, начало, середина и конец всего движущегося).)

107. Это особенно имеет место в нашем методе в такой удивительной степени в силу того, что все важнейшие представления вещей совершаются в нем при помощи трихотомий. При этом я утверждаю, что я искал этого не тенденциозно, не в силу какого-либо суеверия; эти трихотомии сами собою представлялись мне [коренящимися] в некоторых важных, имеющих большое значение обстоятельствах, в первых атрибутах вещей (едином, истинном, добром), так что я иногда останавливался в изумлении, пораженный новизною дела. Я начинал, исходя из примеров в какой-либо одной отрасли, и видел, что то же самое имеет место и везде. Поэтому я не осмеливался противиться истине вещей, представляющейся по большей части в виде тройственной тайны; напротив, я скорее был рад схватить такую гармонию священной троичности. И я с наслаждением прослеживал ее в остальном, нигде (я в этом твердо уверен) не насилуя вещей, которые как бы самопроизвольно располагались таким образом. Я считал, что это принесет пользу еще и учащимся; а именно: во-первых, в качестве пособия для запоминания - память любит разграничения как при нахождении нового, так и при запоминании; во-вторых, для понимания самих вещей: оно по большей части отлично открывается природой вещей. В этом я резюмирую мнения всех, кто будет оценивать дело благочестиво, внимательно, в страхе божием; причем я уверен, что в этом выражается не суетность фантазии, а истина самих вещей. Таким образом, Пансофия, открывая эти тройственные христианские тайны, служит вечному триединому Ягве^*, единому всесильному, мудрому и благому, и вечно посвящена поклонению ему.

^* (Ягве, или Иегова,- название бога в Ветхом завете, однако Коменский переносит его на новозаветную Троицу.)

Аналогия с названием "Пансофия".

108. И пусть никто не оскорбляет слово "Пансофия". Мы знаем единого Пансофа - единого мудрого Бога (Рим. 16, 27). Мы же говорим о человеческой пансофии, т. е. о значении того, что Бог хочет, чтобы мы знали. Что сокрыто от нас, то находится у господа Бога; то же, что он открыл, он открыл нам и сынам нашим (Втор. 29, 29). И мы убеждаем смертных, чтобы они не пренебрегали этим из-за тщеславной неблагодарности.

Почему Пансофия называется "христианской".

109. Во Христе скрыты все сокровища мудрости и науки (Кол. 2, 3); мы же объясняем здесь преимущественно тайны Христовы, для того чтобы люди признали, что ими руководит его дух, и поняли, как через посредство его и вечной мудрости и силы божией было все сотворено и все происходит, пока не настанет конец, когда он передаст Отцу царство и всю власть и все могущество (1 Кор. 1, 24). Почему же нам не быть гордыми тем, что мы вместе с Христом передаем истинное и спасительное знание всех вещей? Пользоваться пансофией прилично именно нам, христианам, а не кому-либо другому, так как вне христианства папсофии нет и быть не может. Еще Августин некогда утверждал, что только христианство есть истинная философия (в 3-й книге, "Против академиков", гл. 19)^*. И действительно, вне божественной церкви нет Откровения, а без Откровения чувства человека не проникают за пределы настоящей жизни, эта же жизнь ограничена столь узкими пределами, что, рождаясь, мы уже умираем и конец ее тесно связан с началом... Чем же выдающимся может быть мудрость, собранная одними чувствами и лишь немного выходящим за пределы чувств умом,- мудрость, в течение нескольких дней тешащая нас теми или другими пестрыми наслаждениями, а потом отпускающая нас с пустыми руками? Поэтому мудр тот, кто мудр для вечности. И пусть вместе с тем наши предшествующие слова научат возможно мудрее проводить настоящую жизнь. Отлично сказал в высшей степени озаренный муж: только одни христиане знают, потому что они говорят от Бога; остальные же болтают вздор, так как говорят от себя.

^* (Августин. Против академиков, III 19.)

110. Прибавлю, что пансофия есть правильный путь к святому незнанию^*: она одна может научить нас тому, что вся наша наука есть не что иное, как тень, если ее сравнить с блеском той светлой мудрости, какая есть в Боге.

^* (Святое (знающее, умудренное, ученое) - незнание - идея главной книги немецкого философа Николая Кузанского (1401-1464), которого Коменский внимательно изучал еще со студенческих лет. Следы чтения и продумывания Николая Кузанского можно обнаружить во всей "Пансофии" Коменского, начиная с понятия "мира возможности", предшествующего вещественному миру (см.: Kvacala J. Komensky a Nicolaus de Cusa.- In: Archiv pro badani о zivote a spisech J. A. Komenskeho. 10.- Brno, 1927; Patocka J. Cusanus a Komensky.- Pedagogica, 4, 1954, с 508-523).)

Троякое обоснование названия "Пансофия".

111. Пансофию, или всеобщую мудрость, надо изучать так, как мы рекомендуем и пытаемся испробовать, т. е. в трех отношениях: во-первых, в отношении к самим вещам, против пренебрежения которыми мы предостерегаем, доказывая, что силы человеческого ума надо развивать для покорения всего существующего; во-вторых, в отношении наук, которые, по нашему убеждению, представляют собой не разрозненные знания, а единую науку, обнимающую все. В-третьих, в отношении тех, для пользы которых создается наука, а именно: для пользы всех тех, кто называет себя "христианами". Соответственно этому можно надеяться и на троякую пользу от этого сочинения, а именно: для людей образованных, для юношества в школах и для всей массы христиан.

Почему надо говорить о "Двери в Пансофию".

112. Однако мы предприняли написать не "Пансофию", а "Дверь в Пансофию", так как мы прослеживаем не все и не во всех отношениях (это было бы бесконечной задачей, далеко выходящей за пределы сил одного человека), а лишь главные и основные черты всего. Высшей целью богослова является (и должно являться) - указывать людям путь к тому, чтобы проникнуть сквозь все видимое и внешнее к невидимому и вечному. И кто будет иметь право поставить мне в вину, если я сделаю для этой цели не особенно много и кое-что не вполне отчетливо! Почти вся наука юристов посвящена тяжбам из-за земных и преходящих вещей, т. е. из-за мелочей и пустяков. И по-видимому, они сами признают, что их не касается более возвышенная мудрость. Ибо Безольд^* - мудрейший правовед нашего времени пишет (в конце своего рассуждения о совокупности всех наук) следующее: "Я позволил бы себе определить полиматию (многознание) как знание, состоящее из высших отраслей и из некоторой высшей мудрости, заимствующей всего более из богословия, много из медицины и мало что из юриспруденции".

^* (Тюбингенский правовед Кристоф Безольд (1577 - 1638) в кн. "Философски-теологические аксиомы" (вышла без указания года и места издания).)

Дата добавления: 2015-08-10